20 Домовые. Данини. Глава 7

Сильвио посмотрел на притихшую Марию, уткнувшуюся взглядом куда-то в уголок. Лицо ее то улыбалось, то хмурилось. Она явно находилась во власти своих воспоминаний и вовсе не торопилась продолжать разговор с гостьей. А посему хозяин решил, что настала его очередь.


- А ты знаешь, - сказал он, подсаживаясь поближе к Аграфене,  - что дом, где мы сейчас сидим, хоть и называется собственной дачей Данини, но на самом деле он здесь не жил.

- Как это? – удивилась гостья. – Отчего тогда название такое?

- Оттого, - ответил довольный хозяин, - что домов на участке он выстроил себе два – большую дачу и малую. Вот эту, - он обвел рукой стены, - Сильвио Амвросиевич сдавал, а сам с семьей в малой жил.


Аграфена, вытянув шею, стала смотреть в окно, пытаясь выискать еще здание, что не приметила ранее, но Сильвио ее остановил.

- Не высматривай, не сохранилась та. Война, время, хорошо, что хоть эта уцелела. Кстати, тут в первую войну тоже госпиталь Данини организовал, и Вера Антоновна, супружница его, работала здесь. К Феодору, конечно, ходить тогда перестала. Ну а после революции все отобрали. Правда, через какое-то время, разрешили арендовать свою бывшую собственность, так что Данини с семьей три лета еще сюда приезжал, но это когда они уже в Петербург перебрались.

- Я помню, - оживилась Аграфена. – В Петербурге они сразу у меня обосновались и, точно, выезжали на лето. Я, хоть, особо за ними не приглядывала, но, что в доме деется, знала.

- Отчего ж не приглядывала? – спросил, задетый таким непростительным с его точки зрения фактом, Сильвио.

- Так дом у меня большой, - пояснила Аграфена. – Народу много, и в пригляде особом две старушки одинокие. А у нового жильца и хозяйка хорошая, еще и дочь с внучками двумя. Зачем же разрываться-то?


- Так жилец-то какой! – гнул свое Сильвио.

- А я знала? – Аграфена пожала плечами. – Он же при электростанции работал. Ведала, что что-то строил по электрической части, а так-то? Жилец и жилец. Да и кабы знала, все равно от дам своих одиноких да болезных не отказалась бы. Они и так бедные, еще и я бы их бросила? Не, так не гоже, не по-домовитому. Все жильцы равны, коль к дому уважительные, а уж архитектор или кто – все едино. Нет, когда старушек схоронили, я начала особо за этой семьей приглядывать, да война вскоре грянула, не до того стало. И холод, и бомбили, а люди еще и голодали сильно. И сердце у него больное было.


- Да, - подтвердил Сильвио, кивая. – Надорвал он здоровьишко. И до революции много работал, отпуска, почитай, не брал никогда, а уж после нее и не до того было. Все крутился – семью кормить надо, да и за рабочих, служащих своих, ответственность имел. Он тогда уже только на Оранжерейной жил, где еще при царе квартиру дали. Я с тамошним хранителем беседовал, так тот много чего поведал. И заарестовывали Данини нашего, правда, разочек, и в жилище уплотняли. А уж сколько раз, под видом обыска, обворовывали, и не передать. Приставят пистолет к виску и грабят. И работу приходилось искать, чтоб хоть какой-нибудь заработок, даже в Гатчину ездил на службу. Одно время и сапоги тачал. Представляешь? Это он-то, архитектор императорский! А уж после, когда здесь в Агрономический институт пристроился, да огородик ему выделили, то и на нем трудился, овощи выращивал. Уж когда совсем работы для него не стало, уехал в Петербург, вернее, в Петроград тогдашний. Болезненным.


- Вот в первую блокадную зиму и помер, горемычный. Сердечко уж не выдержало, - продолжила Аграфена, горестно кивая головой.



Царскосельские хранители хорошо знали, что такое война. Особенно, когда враг бесчинствует в твоих домах, а с жильцами творит такое, что и в страшном сне не привиделось бы. И они чаще всего обходили стороной эту тему, стараясь не бередить свои раны. Но тут случай особый был.

- Ты видела это? – тихонько, почти шепотом, спросил Сильвио.

- Да, - также тихо ответила Аграфена, и глаза ее повлажнели. – Он уже совсем плох был, и родные поняли, что осталось недолго. По обычаю, надо было бы в чистую постель его, да белья свежего нет. Стирать-то – ни сил, чтоб воды натаскать, ни мыла. Так шторки чистые постелили, ну а к вечеру он и представился. К соседу пошли, тот и готов помочь, да день воскресный, надо ждать следующего выходного. Так неделю наш Данини еще пролежал в своей квартире. Там холод, что на улице, - пояснила она в ответ на недоуменные взгляды. – В комнате только одной топили, а их пять в квартире, так что, как в леднике лежал. А за это время и гроб соорудили. Из стола да доски чертежной. И вот, в воскресенье на внучкиных саночках повезли на кладбище, где родители жены были схоронены, и сестра ее старшая с мужем. Там склеп их, над которым сам Сильвио Амвросьевич в свое время памятник возвел. Вот туда и отправились. По дороге, рассказывали, ужасного много видели, но об этом говорить не буду.


Аграфена обвела строгим взглядом компанию, но даже тени любопытства не увидела на лицах.

- Мы и сами много чему свидетелями были, а вспоминать не любим, - пояснила давно уже внимательно слушавшая Мария. – Ты про него продолжай.


- Ну а дальше ему пришлось еще неделю в кладбищенской сторожке провести, среди таких же непогребенных, поскольку, как оказалось, разрешение нужно на захоронение. Вот дочь и моталась последующие дни – и в союз архитекторов за ходатайством, и к родственникам за разрешением, и еще куда-то, все справки собирала. А зима страшная, студеная ужас как, кто-то ей и дал совет добрый – хлеб выменять, да сторожа за него попросить помочь плиту могильную поднять, склеп отворить. Она так и сделала - наменяла, да отдала и сторожу, и соседу. Матери потом рассказывала, что не будь помощи, не справилась бы. И так, втроем, несколько часов ковырялись, да еще обстрел начался. Вот. Так что, под «салют» похоронили Данини нашего.


- Бедный Амвросиевич, - выразил общее сочувствие Сильвио. – А как же жена? А сыновья его? У них же их трое было.

- Вера Антоновна болела. Из-за ее слабости и не смогли вовремя эвакуироваться. Внучек со школой отправили, а сами остались. Когда он умер, так она, молвив: «Как же я без него?», чуть снова не слегла. Куда ж ей на кладбище-то в такую даль, в такой холод? Два сына, знать, заняты были, а третий, как в Гражданскую войну пропал, так более и не объявлялся. Это уж я по их разговорам поняла, а так бы и знать не знала, что есть такой.

- Бедняжка Виргиния, - Мария всхлипнула и вытерла платочком слезы. – Сколько страстей-то пережила. Я ведь помню хорошо ее – она мимо моего дома со школы бегала. А один раз так и стояла у ворот, долго-долго. Это когда армия Юденича на Петроград шла воевать. Вот она и пережидала, пока пройдут.

- И я ее помню, - откликнулся Николай Училищный. – После революции она у меня школу заканчивала.


- Да кто ж не помнит ее? – улыбнулся хозяин. – Такая деятельная барышня была, - он обернулся к Аграфене – А она как? Пережила блокаду?

- Они с матерью вскоре эвакуировались по Дороге Жизни, - ответила гостья. - А  их квартиру другие жильцы заняли, так что ко мне больше не вернулись. Знаю только, что мать умерла где-то там, в скитаниях, а Виргиния возвратилась в Ленинград, и работала архитектором. Как и ее брат Валентин. Тот тоже эвакуировался, а после войны Новороссийск восстанавливал. Даже главным архитектором того города был. А старший, Евгений, тот по медицинской части так и работал, профессором стал. Это все в компьютере моя жиличка юная прочла. Сама-то я с того студеного января их больше, почитай и не видела.

Продолжение http://www.proza.ru/2017/07/20/156