Апостол

 Ну и стоянка! Ни заехать, ни развернуться и какая-то сука еще сзади загородила и сигналит. Чего шумишь, стерва? А, ладно. После смерти Криса в магазине порядка нет, что там про парковку. Не антикварная лавка, а бедлам прямо. Вдова ведет дело. Симпатичная. Даже не понять, чем берет – толстоватая, вечно в застиранной майке абрикосового цвета, но неистребимый запах духов, даже товар пропах, кажется, серебряные полтины и ржавые кортики чуть благоухают то ли сиренью, то ли зарин-зоман-табун коктейлем. Как заметил классик, если женщина – женщина, то пока она женщина, то уж она женщина. Именно тот случай.

Нормальное состояние входной двери этой лавки – закрытое. Крис ссужал наличкой некоторых, брал побрякушки под заклад, лом драгметаллов и все такое. Она продолжает. Я звоню, звука нет, появляется хозяйка, вяло, но ласково улыбается, сквозь толстое мутное стекло я разглядываю ее выцветшую блузку, щелкает язычок замка, я ощущаю легкий аромат интимной хим атаки, захожу в лавку.

Все то же – атрибуты былых войн, медали и крестики  грудами в тазах, серебряные калифорнийские рубли с профилем монарха, ничего интересного.  Она запирает дверь, манит в подсобку. Как, все снова? Но ведь вроде договорились оставить. Ну, какие вечно мысли лезут. Она и  не думает. И вот я, хоть и не хотел, а разочарован.  Вместо того, чтобы стащить полинявшую майку без лишних слов через голову, она показывает темный прямоугольник, размером с крупного электрического ската.

Я: Что это?
Она: Апостол! Подлинная икона двадцать первого века. Настоящий пластик, полиуретан, если кто понимает.
Я: Ворованная?
Она: А ты думал я сама нарисовала? Тебе по дружбе старой только и предлагаю. Раритет, апостол Глеб, а может Борис, я не разбираюсь.

Я смотрю на темный лик – глаза маслины, бородка прилизанная, и все же что-то женственное в этом апостоле Борисоглебе. На пидора не похож, другое. Нимб-сияние.

Я: Дорогая?
Она: Дашь два мотка провода, взрыватели, сапоги армейские и две банки абрикосового джема.
Я: Ладно, ладно, какая окончательная цена, the very best and final price, как говорил Крис.
Она: Хорошо,  один моток провода сброшу. Только для тебя, ты я знаю не болтун, хоть один плюс.

Я вышел, достал из багажника требуемое, расплатился.  Хотел было того, но нет, понял, роман и в самом деле окончен, полностью и окончательно.

На парковке стерва в малиновом фургоне не сдвинулась с места, моя машина заблокирована. Матерясь, потея и соображая, куда крутить руль при движении назад, я объехал стерву малиновую и двинул домой.  Что-то меня давило. Икона пахла меланхолической вдовой, фиалками и зарином. Я поставил ее перед собой. Жаль что мужик. Хоть бы святая какая, я бы кончил. Не годится. Ладно, не годишься на это, так   выпей со мной, апостол! Я достал бутыль бурбона. Налил выпил, повторил, повторил, повторил. Не оргазм, еще одна рюмка всегда возможна. Апостол смотрел на меня глазами-маслинами.  Ну чего вылупился, гад? Пей! Я плеснул в его постную рожу стакан Джека Даниеля. Что-то изменилось. Апостол поплыл. Застиранной оранжевой тряпкой я стал утирать его постную рожу. Краски поползли, остались на ее старом  трикотаже, борода и глазки сладкие маслины исчезли. Показались усы, челка, оловянные глаза кгбиста, надраенные сапоги и крестик на френче.

Я налил себе еще. Куда я задевал ее телефон? И как ее зовут?