Курганов

Мерно отстукивая каждый шаг, вернее прыжок, своими костылями, Василий Курганов направлялся к платформе номер 2, где должен был остановиться поезд Минск-Молодечно. Он давно привык, что его нога, единственная, притягивает взгляды многих и многих, и поэтому уже не обращал никакого внимания на эти взгляды. Он смотрел вниз, немного опустив голову, насупив брови и нахлобучив шапку. Не будь у него костылей, он бы сунул руки в карманы и шел бы большими твердыми шагами, но и так он выглядел целеустремленно и грубовато. Что-то в его внешнем виде, в его осанке говорило: трогать этого человека не стоит.

Стоял холодный вечер, украшенный суровым ветром, способным пронзить людскую плоть насквозь и заморозить все жилы в нем. Все вокруг было серым и мерзким, так и хотелось Курганову плюнуть на весь этот мир, чтобы показать: надоело все и вся, не люблю все и вся, презираю все и вся.

Люди торопливо залезали в вагон, а он, чтобы не мешать никому, дожидался, пока останется последним снаружи, и только после этого положил костыли на верхнюю ступеньку, схватился обеими руками за поручни и кое-как взобрался в вагон. С одной ногой не так-то просто сесть на поезд, который вообще не приспособлен для этого. Да что уж там, даже здоровому человеку это сложновато.

Свободных мест внутри хватало, поэтому Курганов с комфортом устроился у окна, заняв аж три сиденья, поставил рядом свои злосчастные костыли, которые как будто напоминали ему каждую секунду: «Мы тут, без нас ты далеко не уйдешь. Мы всегда тут». Курганов терпеть их не мог, но обойтись без них он был не в силах.
Пассажиры, особенно те, что были ближе, морщились от запаха алкоголя, пота и еще черт знает чего. От Курганова и правда несло хуже, чем от протухшей рыбы. Он не мылся толком с тех пор, как потерял квартиру. Хотя, наверно, он бы и так перестал умываться. Слишком тяжело это в его положении, да и ни к чему. Зачем следить за собой, если ты не нужен даже себе? Курганов сунул руки в карманы своего старого, потрепанного бушлата и уставился в окно.

Поезд не торопясь поехал, оставляя позади здание вокзала, набитого снующими туда-сюда людьми, платформу, на которую шли все новые и новые пассажиры.

Курганов услышал, как кто-то говорит тихо, почти шепотом:

– И куда этот бомж едет? Сидел бы со своей ногой и не двигался.

К таким, если можно, речам Курганов давно привык.

– Ты что? – отвечал первому голосу второй, женский. – Он же инвалид, нельзя так говорить.

– Ой, знаю я этих инвалидов, блин. Обожрался где-нибудь, ногу отморозил и вот, теперь он инвалид, – возмутился первый голос. – На весь вагон несет, у меня аж в горле все щиплет!

Курганов хоть и слышал этот разговор, но не подавал виду. Ему уже было плевать на все, что происходит вокруг. Он давно потерял все в своей жизни, даже малейшее чувство гордости и самоуважения. Им управляло только тупое, безликое безразличие ко всему и вся, ничем не украшенное, пустое и безвкусное.

Двадцать лет назад Курганов сидел, поглаживая одной рукой ноги, а второй держа увесистый автомат. БТР, на котором их везли, грохотал так, словно это был двигатель самолета, а Курганова сунули внутрь. Тогда он волновался, потому что знал: впереди война, а потом… Никто не знал, что будет потом.

А потом были бои, бесконечные, громкие, смертельные бои, в которых его товарищи становились инвалидами и умирали. Курганов часто вспоминал то самое сражение, когда моджахеды обстреляли городок Пяндж. Курганов и его друг, Митька Всеволодов, заняли позицию в одном из полуразрушенных домов. Каждый стоял за стеной и попеременно высовывался в окно, чтобы дать очередь по врагу. Остальные ребята отделились от них и обосновались правее по улице, заняв другие дома. Положение Курганова и Митьки было сложным, потому что они отделились от товарищей.

Курганов и Митька уже привыкли к стрельбе, они не боялись умереть и воспринимали все происходящее как фильм, в котором каждый играет свою роль. Они с Митькой обстреливали врага, не давая тому подобраться близко, но вечно оставаться на той же позиции они не могли. Рано или поздно закончатся патроны, и моджахеды попросту накроют их. Нужно было каким-то образом перебраться ближе к своим, а это как минимум триста метров под открытым огнем, где может спасти только удача и хорошее прикрытие.

– Бежать надо! Скоро сцапают нас и тю-тю! – кричал Митька.

– Знаю! Тю-тю! Один побежит, второй прикрывает! – под аккомпанемент автоматов отвечал ему Курганов.

– Беги! У меня патронов больше! Быстрей! – кричал Митька.

Курганов побежал, полностью доверившись другу. Он слышал стрельбу и знал, что это Митька бьет по врагу, чтобы тот не высовывался и не мешал Курганову бежать к спасению. И он бежал. Бежал. То тут, то там он слышал, как врезаются пули в бетон и землю. От страха и адреналина в крови Курганов перестал прикрываться, он бежал, выпрямившись во весь рост, забыв обо всех правилах перебежек. Земля дрожала у него перед глазами, в груди жгло невыносимо.

А потом грохнул взрыв сзади. Курганов упал на землю и тут же посмотрел назад. Здание, из которого он выбежал, в котором он и Митька держали оборону, осыпалось и превратилось в груду бетона и железа.

– Митя! – закричал Курганов.

Он вскочил на ноги и ринулся к обломкам, забыв об огне, о стрельбе и обо всем. Он думал лишь о том, как спасти друга. Он добежал до места, где только-только стояло здание и стал выкрикивать:

– Митя! Митька! Ты где?! Митя! Ну!

Но никто не отзывался. В шуме разрывающихся гранат и стреляющих автоматов не было голоса Мити. Курганов пытался кричать, пытался убирать обломки, а потом что-то грохнуло совсем рядом. Он упал на землю, в голове стало мутно и тяжело. Курганов пролежал какое-то время в полузабытьи, а когда пришел в себя, то почувствовал сильную боль чуть выше колена. Он с трудом поднял голову и увидел, что его правая нога оторвана и лежит в десятке метров.

Его демобилизовали из-за ранения. Ногу в последствии пришлось укоротить прямо до копчика из-за возникшего заражения. Так он и стал одноногим. После, когда войска уже вывели из Афганистана, Курганова наградили медалью «За отвагу».

А через десять лет Курганов эту медаль продал, чтобы справиться с долгами. Одноногому человеку сложно найти работу, а содержать его никто не мог, да и, если честно, не хотел. Кому нужен инвалид в доме? Никому. Сначала все было не так плохо, но чувствовалось, что каждый день – новая ступенька лестницы, ведущей вниз, на самое дно жизни. Курганов растягивал свои сбережения, получаемые из пенсии, старался изо всех сил, но в один миг стало понятно, что этих сбережений едва хватает на оплату жилья и еду, а потом их не хватило и на это. Пришлось продавать квартиру и пытаться искать что-то подешевле.

Как раз тогда цены на жилье были не высоки, Курганов легко продал свою квартиру, а потом… А потом цены резко выросли почти в семь раз. То, что получил Курганов, можно назвать шишом.

Он остался на улице с одной ногой и опустошенной душой. Что теперь делать? Может, сразу пойти да и утопиться где-нибудь? Но Курганов не сдался, он попытался бороться. Первым делом он решил обратиться в Союз ветеранов Афганистана за помощью. Там его поставили на очередь на квартиру и… И на этом помощь закончилась. Когда придет очередь, черт его знает. Курганов долгое время жил на улице за счет денег, полученных с продажи квартиры, но они закончились, тогда он продал свою медаль. Жизнь, которая началась после войны, оказалась хуже самой войны.

А теперь он едет в электричке, потому что тут тепло. Он едет не куда-то, а просто чтобы согреться. От него воняет, он весь грязный, он отброс. Курганов больше никому не нужен.

В вагон вошли контролеры в своих традиционных синих костюмах. Они тут же разделились на две пары. Одна пара, мужчина и женщина, быстро прошли через вагон, отрезав пути к отступлению всяких зайцев. Началась проверка.

– Ваш билет, – стала около Курганова женщина.

– Я инвалид, – ответил он.

– Удостоверение инвалида есть с собой?

– Нету.

– Тогда надо заплатить штраф или покинуть состав, – сухо сказала женщина.

– У меня ноги нет, не видно, что ли?

– Нужен документ.

– Ноги у меня нет, какой документ?

– Это не я придумала. Выходите в тамбур.

Курганов не стал спорить. Он взял костыли, с трудом поднялся на одну ногу. Некоторое время он стоял, глядя в глаза женщине и пытаясь увидеть там хоть что-то, но там был лишь холодный огонь. Курганов видел уже такой однажды, у моджахедов.

Его вывели в тамбур, а потом, на первой же остановке, высадили из поезда. Курганов стоял, провожая состав глазами. По его лицу текла слеза, хотя сам он этого не чувствовал и не понимал.

– Где это я? – он оглянулся. На табличке, что висела над дверью в здании вокзала, похожего на домик, была надпись «Зеленое».

Курганов хотел подождать следующего поезда, но передумал. Он пошел внутрь здания и подошел к кассе.

– Здравствуйте, – обратился он к кассирше, немолодой женщине в блузке и при галстуке. – Можно у вас попросить ручку и листок? Мне ненадолго.

Кассирша, увидев, что за человек просит у нее ручку, сначала хотела отказать, но что-то в его глазах сказало ей: нужно помочь ему, даже если это просто ручка и листок. Она вырвала из блокнотика листик.

– Такой подойдет?

– Да, в самый раз, – сказал он.

Она протолкнула под стеклом ручку и листок.

Курганов взял их, отошел от кассы, положил листок на подоконник и стал рисовать. Он вывел аккуратную перевернутую трапецию, нарисовал кружок под ней, потом вывел три самолета вверху кружка и танк посередине. Он написал на кружке надпись: «За отвагу». Оставалось лишь последнее: четыре большие буквы «СССР», но их Курганов не написал.

Он подошел к кассе и вернул ручку, поблагодарив женщину.

Он порылся в кармане бушлата, нашел там булавку, ею он прикрепил свою нарисованную медаль к левому нагрудному карману и вышел из здания.

Курганов стоял, опершись на один костыль и приложив руку ко лбу, отдавая честь самому себе. На его груди висел листок с нарисованной медалью «За отвагу». Под его ногой уже слышалась вибрация, сзади кто-то ему кричал, но слов было не разобрать. Впереди все нарастал гул, раздавались гудки приближающегося поезда. Но Курганов не отошел.