Пустой переплёт

      Мила любила осень. Осенью её город словно просыпался от долгого сна, встряхивался, отгоняя его остатки, начинал гудеть, шуметь, переговариваться, хлопать дверьми, шаркать ногами по бесчисленным мостовым. Люди возвращались из отпусков, спешили по улицам-артериям, по проулкам-капиллярам в свои офисы и школы, институты и конторы. Осенью город просыпался – недовольный, что его пробудили от сладкой летней дрёмы. Но всё же вновь живой, шумный и читающий.

      Мила работала консультантом в старом книжном магазине на проспекте и уже давно заметила, что осенью люди начинают читать книги. Нет, конечно, летом тоже читают – но всё больше что-нибудь лёгкое, пляжно-дачное. А вот осень – время для книг толстых, книг серьёзных. «Вкусных», как любительница сладенького Людочка их про себя называла.

      Кроме любви к сладкому и хорошим книгам была у Милы ещё одна страсть: однажды она мечтала увидеть на обложке романа (конечно же, хорошего, вкусного) крупные буквы «Людмила Воробьёва». Она мечтала стать писателем. Даже носила везде с собой блокнот в толстой обложке и карандаш – так, чтобы муза не застала врасплох. За это девочки из книжного сначала прозвали её «Воробьём с карандашом». Постепенно вторая часть клички отвалилась, потерялась куда-то, а вот «воробей» крепко-накрепко прилип к Миле – так, что и не отлипнет теперь. Так и стала Людмила-Мила Воробьём. Что ж, клички нас выбирают сами, обижаться, вроде бы, и не на кого.

      В понедельник днём в книжном было немного людей и работы тоже немного. Так, принять новый товар, перенести его в торговый зал, расставить книги по местам и секциям. Вот Зайка (в миру Анечка Зайцева) всегда оформляет витрину – не зря же на курсы дизайна ходит. Миниатюрная Стюша (Настя Емельянова) рулит процессом в отделе детской литературы, строгая Палка (Анна Павловна Лисицына, дипломированный библиотекарь) – в отделе учебной литературы. А Марго – суровая директор магазина – контролирует рабочий процесс с высоты своих неизменных лабутенов. У всех есть своё дело. Её же, Милы, дело – так, быть на подхвате. Но она и не обижается: ей, как книге с несколькими жанрами, трудно найти место. Интереснее каждый день пробовать что-то новое.

      — Смотри, смотри: опять пришёл. Странный он какой-то, нет?

      Мила оторвалась от страниц нового романа Кинга и взглянула поверх стеллажа на хихикающих подружек Зайку и Стюшу. Девочки, конечно, часто шушукались и обсуждали клиентов, уж такое у них было маленькое хобби, но Мила вообще по жизни слишком часто отвлекалась – был у неё этот существенный недостаток, мешающий, к примеру, добиться заветной цели: крупной надписи на обложке романа. Вот и сейчас отвлеклась: кого там обсуждают?

      А обсуждали молодого человека в роговых очках. Водолазка, пиджак, зачёсанные на пробор тёмно-русые волосы. Никаких тебе хипстерских бородок и лихих волосяных «начёсов», штанишек в обтяжку и дурацких «бабочек», никакого айфона, никакой нахрапистости псевдомачо. «Лузер!» – как охарактеризовала бы его Марго. «Интеллигент!» – как поправила бы Палка.

      — Воробей, представляешь? Каждый день сюда заглядывает, достаёт какую-то тетрадку, ставит на полку – ладно бы, селфи делал с ней, что ли, а то просто поставит, постоит так минут пять, опять забирает и уходит. Иногда бормочет что-то, – вещала Зайка, в очередной раз найдя в Миле благодарного слушателя. – Я Марго уже говорила, а она – представляешь? – сказала, мол, пока ничего из зала не тащит – клиент всегда прав. А ты посмотри на него: ну какой из него клиент?

      Мила посмотрела, даже попробовала своё любимое упражнение для развития воображения: представить, что смотришь глазами кого-то другого. Хоть той же Зайки. Клиент, действительно, никакой. Пиджак хоть и хорошего кроя – но видно, что старый. Очки стильные, это да. Глаза за стеклами – красивые, умные. Но тут уж Мила вышла из образа Зайцевой – глаза Анечка явно не оценила бы, она скорее на попу внимание обратит. Кстати, ничего особенного – фигура как фигура. Вот лично Миле больше понравились тонкие пальцы Чудика.

      Вот видите? Клички сами выбирают нас! Так и странный клиент, на которого с тех самых пор каждый раз обращала внимание Люда, стал именоваться «Чудиком».

      Он и в самом деле приходил часто. Конечно, не каждый день – иначе Мила заметила бы его раньше. Но часто – это точно. Доставал из потёртого кожаного портфеля толстую книгу в коричневом переплёте, любовно поглаживал по корешку, потом аккуратно ставил на полку, рядом с яркими, кричащими названиями, громкими фамилиями, золотым теснением и рельефными, завлекающими читателя витиеватыми буквами. Простой переплёт смотрелся там, среди этого коммерческого изыска, как-то неуместно, но Чудика это, видимо, не смущало. Как и не смущало давно переставших обращать на него пристальное внимание сотрудников магазина. Ставил, шепча что-то себе под нос, любовался пару минут, а потом аккуратно убирал в портфель, кивал книгам, словно старым знакомым, и уходил прочь – в кишевший людьми осенний город.

      Люда была хоть и застенчивой, но всё-таки очень любопытной девушкой. А у любопытных людей любопытство способно переселить страх чего угодно – а хоть бы и заговорить с незнакомцем. Вот Мила и заговорила с Чудиком, который оказался никаким не чудиком (ну, если только, совсем чуть-чуть), а вполне себе Дмитрием – умным, интеллигентным, жутко талантливым (это Воробей чувствовала инстинктивно, шестым чувством) писателем.

      Писателем, роман которого ни одно издательство не хочет издать.

      Дмитрий был уверен, что книга – как человек. Ей, чтобы жить, нужно общаться. Вот он и приносил рукопись в магазин, чтобы его роман мог «пообщаться» – хотя бы немного – с другими сородичами. Мила сочла такую теорию хоть и притянутой за уши, но чрезвычайно милой. Так и началась их с Дмитрием дружба. Ну как, дружба? «Воробей и Чудик – прекрасная пара!» – как назвала это Стюша, а Зайка раструбила по всему магазину, так, что даже Марго сдержанно улыбалась, глядя на Милу, а ведь они с Дмитрием всего-то только здоровались да, иногда, парой ничего не значащих фраз перебрасывались. Вот что значит «женский коллектив»!

      Когда Дмитрий перестал приходить, это, кажется, заметила только Люда. Просто погода была какая-то особенно серая, по-зимнему промозглая. Зайка со Стюшей чирикали как обычно, но этих попугаев-неразлучников никакая осенняя хандра не берёт – это Мила уже давно усвоила.

      А он не пришёл. В понедельник Люда прождала его весь день. Во вторник вздрагивала от перезвона дверного колокольчика. В среду придумала про себя ровно двадцать фраз-начал разговора. В четверг всё валилось из Милиных рук так, что даже сдержанная Палка выгнала её из своей секции, чтобы не мешала. А в пятницу Люда весь день ждала выходных – ведь именно в субботу она твёрдо решила узнать, что же с Чудиком приключилось. А что что-то точно приключилось – это она поняла сразу, наверное, прямо в понедельник.

      Дмитрий жил совсем рядом с магазином. Старая пятиэтажка. Старый двор с разросшимися, переплетёнными ветвями деревьев. Подъезд и лестница с коваными перилами. Только в таком доме и может жить писатель. Вот Мила живёт в безликой новостройке с гудящим лифтом. Поэтому она – никакой и не писатель. А Дмитрий – самый что ни на есть настоящий.

      Квартира на пятом этаже тоже была настоящей. Именно поэтому Люда и испугалась. Точнее, застеснялась: ну чего, чего она пришла? Не хочет человек больше ходить в книжный – имеет право. Может, другой магазин понравился. Может, вообще теперь книги из Сети качает. Но в это уж Миле было совсем трудно поверить, поэтому она просто вдавила пипочку звонка – поскорее, пока не передумала.

      Дверь открыли быстро, не спрашивая, кто. Слава богу, иначе Мила бы просто не знала, что ответить. А так – на пороге стоял он. В неизменных очках, водолазке и брюках.

      Элементарного приветствия с обеих сторон не последовало – Дмитрий просто отошёл в сторону, пропустив её внутрь и закрывая за ней, замершей в тёмной прихожей, дверь.

      Квартира у Чудика была необычная, настоящая писательская, как тут же решила Мила. Большая гостиная была наполнена всякой всячиной. На круглом столе лежали листы, чистые или исписанные, громоздились заляпанные чернилами блокноты. Стопки книг были повсюду: на столе, на подоконнике, в высоких, до самого потолка, книжных шкафах, прямо на полу. Мила подняла глаза и восхищённо пискнула: к потолку была прибита большая картина. Летнее небо в старой позолоченной раме. Подошла поближе к окну – прямо на стекле кто-то гуашью нарисовал рыжего, откормленного мурлыку. Повертела головой – обои в комнате заменяли исписанные красивым почерком страницы. В квартире было на что посмотреть, но вниманием Людочки всецело владел хозяин. Дмитрий был бледнее обычного, какой-то усталый, пасмурный.

      — А я вот тортик принесла. И новый роман, – брякнула она, чтобы хоть что-то сказать. Из заготовленных топ-двадцати фраз дезертировали все двадцать.

      С тех пор Мила часто бывала в квартире на пятом. Дмитрий благодарил её за книги, которые проглатывал, казалось, за несколько вечеров. Теперь он редко выбирался в книжный: головные боли – это тоже признак гениальности. Вообще, чем он занимался днём, оставалось для Милы тайной. А вот вечерами два раза в неделю они пили чай за круглым столом, обсуждали книги – старые и новые.

      Говорил Дима чудесно. Голос у него был низкий, глубокий. Таким голосом говорят в старых фильмах – так, что хочется завернуть в него, в этот голос, в эти правильные, мужские интонации, как в тёплое одеяло. Дмитрий очень много читал – гораздо больше Милы, проводившей каждый вечер с книгой. Но, самое главное, он умел рассказывать и слушать то, что рассказывала она, глядя сквозь свои роговые очки, за стёклами которых от мира прятались голубые глаза, способные, казалось, осветить своим светом всю окружающую серость.

      Здорово было здесь, в этой вечерней квартире. Здорово было с ним, с Чудиком.

      Как-то Люда, осмелев, попросила Дмитрия показать ей его роман – тот, что он приносил в книжный, тот, с которым разговаривал, словно со старым другом. Дмитрий отказался наотрез. Мила сначала собралась обидеться – но передумала. Уж слишком нравилось бывать здесь вечерами.

      Сам Дмитрий ей тоже нравился. Чего уж – влюбилась она в него по самые уши! И не в талант его влюбилась, не в эту писательскую мечту, к которой удалось прикоснуться кончиками пальцев, а в него самого, в таинственного, умного Чудика, в его очки, водолазки, волшебный голос и задорную, такую редкую улыбку.

      Конечно же, он всё сразу понял. И отреагировал именно так, как реагировал в самых страшных её кошмарах: выгнал, запретив приходить. Даже не постарался смягчить хоть как-то, просто закрыл за ней, плачущей, дверь. И всё.

      Люда неделю приходила на работу с распухшими от слёз глазами. Девочки жалели её, кормили вкусными булочками с корицей из кулинарии напротив. Мила охотно поглощала килокалории, набрав пару килограмм и всё глубже увязая в болоте самобичевания.

      Со временем первый стресс вроде бы прошёл. Килограммы, после беготни по двум этажам магазина, тоже улетучились. Только вот улыбаться Мила стала меньше, блокнот с карандашом забросила вглубь ящика стола, с девочками общалась всё реже.

      Однажды Марго позвала её в свой кабинет и, взяв за плечи, встряхнула, произнесла душервущую тираду о пользе несчастной любви для карьерного роста и сунула в руку Люде визитку с телефоном психолога. Мила поблагодарила, покорно сходила на пару консультаций. Даже посвежела как-то.

      Психолог – женщина средних лет в строгом костюме, стены кабинета увешаны дипломами, а мебель неизменного белого цвета, иллюстрация к западной драме, где главную героиню обязательно спасают душещипательные беседы о подростковых комплексах – посоветовала ей «выяснить отношения» и «перевернуть страницу».

      Именно так Мила и оказалась вновь перед закрытой дверью квартиры Дмитрия.

      Звонить было страшно. Просто уйти – ещё страшнее.

      Открыла ей женщина – простая такая, обыкновенная. В строгих «учительских» очках, с грустными, усталыми глазами. Вся в чёрном.

      — Дима? – глаза за стёклами очков тут же наполнились слезами. Женщина умела плакать, это было сразу видно по тому, насколько быстро в руке появлялся аккуратный платочек, насколько умело промокались глаза. – Димочка… А он…

      Мила не дослушала. Женщина, кажется, что-то ещё говорила, объясняла. Всё, что могла услышать, нет, что могла она понять – отдельные слова и фразы, каждая в пуд весом.

      Опухоль мозга… Такой молодой… Талантливый… Ученики любили… Где теперь такого учителя литературы найдёшь…

      Женщина, оказавшаяся завучем школы, в которой преподавал Дима, звала её внутрь, попрощаться. Кажется, Мила кричала, что-то кричала – на неё, ей, – вертела головой, отрицая, отказываясь верить. Впервые в жизни с Людочкой Воробьёвой приключилась настоящая истерика, а потом и настоящий обморок.

      Пришла в себя она уже на больничной койке. Калейдоскоп участливых лиц – Марго, Палка, Стюша и даже Зайка – мелькал, вспыхивал яркими красками в мире зелёных больничных стен и белых пятен казённого постельного белья и халатов.

      На прикроватной тумбочке лежал бумажный свёрток. Мила знала, что там, но не могла, не желала заставить себя прикоснуться к нему.

      Его роман.

      Дмитрий оставил своё сокровище, своего главного друга ей – ничтожному Воробью, недописателю Людмиле Воробьёвой. Она, конечно, мечтала прочесть его – это как прикоснуться к Диминой душе, загадочной и прекрасной.

      Это как сказать последнее «Прощай». А прощаться Мила была пока не готова…

***


      Новый год подкрался незаметно. В своей квартире в новостройке Мила встречала его одна. Выпила шампанского для храбрости – храбрость ей нужна была, ведь она твёрдо решила, что пора. Бумажная обёртка полетела на пол, страницы зашуршали, поднимая её над землёй, унося далеко прочь – в квартиру на пятом этаже, туда, где вечер был наполнен его голосом, живым и близким. Казалось, сам Дмитрий читает ей, и от этого становилось особенно трепетно.

      Каждая строка наполняла её глаза новыми слезами. В ту ночь Мила плакала столько, сколько не плакала никогда в жизни. Её голос был слышен в пустой квартире, вспыхивал фейерверками за окном, плыл над гуляющими толпами на площади, эхом отражался от стен старых домов, гулко звенел в тёмных дворах, доставая, казалось, до самых звёзд.

      Мила плакала, читая его роман.

      Роман, героиней которого была она сама – успешная, сильная, счастливая. Настоящая, живая Люда.

***


      Пять лет пролетели быстро. Что такое пять лет в масштабах истории? Пусть даже эти пять лет – значимая часть чьей-то человеческой жизни.

      Людмила Воробьёва, стройная, модная, успешная, выйдя из припаркованного у тротуара «Бентли», остановилась. Вдохнула полной грудью воздух осеннего города.

      Она по-прежнему любила осень. Осенью город просыпается, наполняется гулом, звоном, топотом и голосами. Стряхивает с себя остатки летней дрёмы и начинает читать – запоем, с энтузиазмом ребёнка, получившего в руки новую книгу о волшебстве.

      Её магазин, её книжный – тоже волшебство. Её королевство. Её вотчина. Её мир, где книги – живые существа, которым нужно то же, что и людям – общение.

      Люда с гордостью, с щемящей нежностью смотрит на большую стеклянную витрину. Его роману, стоящему на самом видном месте, его роману, ставшему бестселлером, не нужны яркая обложка, крупный шрифт и психоделические иллюстрации.

      Иногда достаточно просто пустой корочки, Людмила теперь это точно знает.

      Достаточно для того, чтобы наполнить её своим собственным, талантливым содержанием.