Баня

       Раз в неделю по пятницам мы с папой ходили в баню. Это была давняя традиция, и папа следовал ей неукоснительно. Мама подготавливала свежее бельё, и папа сворачивал его ровным рулончиком, затем закатывал в полотенце и затем уже в газету. Получался очень аккуратный тугой пакет. Баня была недалеко от нас. На первом этаже женское отделение, а на втором – мужское. Матовые стёкла женского отделения манили. Через них были видны только движущиеся тени. Форточки были открыты, из них выходил лёгкий пар, но они были высоко, и через них был виден только потолок.  В доме напротив на третьем этаже жила бабушка моего товарища. Однажды мы с товарищем вооружились трофейным  биноклем и пришли к бабушке в гости. Пока она возилась на кухне мы, начали подглядывать за женщинами в бане через открытые форточки. Сверху было неплохо видно, однако, то, что я увидел, меня сильно разочаровало. Я ожидал увидеть что-то вроде из картин старых мастеров, а увидел нечто ужасное - расплывшиеся тела, обвисшие болтающиеся груди. Всё это совершенно не соответствовало моим представлениям о женском теле. После этого случая у меня пропал интерес подглядывать за женщинами. И ещё я сделал неожиданное открытие, что одетая женщина более привлекательна…

      Недавно я разговаривал с товарищем по телефону. Мы говорили о лекарствах, которые принимаем, и товарищ рассказал мне интересные подробности о своей бабушке, которые я не знал. Когда бабушка умерла в возрасте ста двух лет, у неё под матрацем обнаружили целый склад лекарств. Оказывается, она не принимала назначенные ей лекарства и прятала их под матрац, чтобы дочка не расстраивалась. И ещё интересные подробности. Родилась бабушка в религиозной еврейской семье. Жили они в Венгрии, в Будапеште. Когда ей исполнилось семнадцать лет, она влюбилась в венгерского юношу и вскоре вышла за него замуж. Это было время революций, и её муж примкнул к революционному движению и вскоре стал видным революционным деятелем. В 1919 году после поражения революционного движения в Венгрии многие революционеры бежали в СССР. Бабушка с мужем были среди них. Так они оказались в Одессе.

        Продолжаю о бане. Регулярно раз в месяц перед мытьём мы     стриглись…
    
        Я вспомнил, как меня стригли ещё до войны. У того парикмахера было широкое деревянное кресло с подлокотниками. Для меня он клал на подлокотники специальную дощечку, на которую я садился. Пока меня стригли, я рассматривал подставку для ног, которая находилась под столом. Это была красивая деревянная подставка, покрытая тёмным лаком. На ней почему-то была изображена голова льва…
      
        Так вот, раз в месяц мы стриглись. Парикмахер был здесь же в бане. Это был невысокий мужчина средних лет, полноватый и флегматичный. У этого парикмахера тоже было кресло с подлокотниками, но оно уже не казалось мне таким уж широким. И здесь была подставка для ног, но не такая богатая, из простого дерева и без всяких рисунков. Пока папа стригся они с парикмахером не спеша разговаривали на разные темы. Как-то парикмахер рассказал, что он купил аккордеон и берёт уроки у учителя. К моему удивлению папа не иронизировал, а серьёзно расспрашивал, как идут дела. Почему я удивился? Потому что сам мечтал о музыке и считал, что мне уже поздно учиться, а тут взрослый семейный человек, у которого самого есть дети, берёт уроки музыки.

      Кстати, уже после службы в армии я тоже купил себе аккордеон, правда, наш советский не очень дорогой, и без учителя сам чему-то научился. С аккордеоном у меня связано одно необычное воспоминание. Я был на первом курсе института и нас послали в колхоз. Тогда это было принято. Студенты, солдаты, работники институтов и проектных бюро, в том числе и учёные, помогали колхозникам собирать урожай. Однажды в колхозе была свадьба. Был и аккордеонист, но играл он отвратительно. Ребята, зная, что я играю, попросили меня поиграть. Я был после армии, чувствовал себя очень уверенно и согласился. В общем, мне пришлось играть весь вечер. Каждый заказывал что-то своё, при этом подносил мне стакан вина и я, бравируя, пил, а пустой стакан ставил рядом. К концу свадьбы я насчитал 16 стаканов. Правда, я сильно опьянел, но от провожатых гордо отказался. Как ни странно, но я нашёл свою хату и не упал в яму, которая была по дороге, и о которой я всё время помнил. Зная свою застенчивость и закомплексованность, я до сих пор удивляюсь, как вся эта история могла произойти со мной.
    
     Опять я сильно отвлёкся. Продолжу о бане. Стрижка у парикмахера вместе с одеколоном «шипр» стоила по прейскуранту, который висел на видном месте в рамочке под стеклом, 35 коп. Папа всегда платил 50 и без одеколона, так как мы стриглись до мытья. В раздевалке стояли шкафчики в ряд. На каждом шкафчике шайка с таким же номером, что и шкафчик. Дверца шкафчика имела внутри задвижку на резинке. Закрыть шкафчик можно было самому, а открывал лично ключник специальным крючком. Уже тогда меня интересовали различные механизмы. К помывке, как, впрочем, и ко всему, папа относился очень тщательно. Происходило это следующим образом. Сначала папа обдавал кипятком каменную скамейку, на которой мы собирались сидеть. Потом начиналось мытьё. Папа начинал с меня. Сначала он обливал меня из шайки тёплой водой, затем намыливал голову, а потом всё остальное. Когда он намыливал вот это самое всё остальное, я подрагивал и, вообще, чувствовал себя не очень комфортно. Смывать мыло папа посылал меня в душ. На полу в душевой кабинке лежала деревянная решётка, один конец которой был привязан к крану. Когда человек становился на решётку, ручка крана поворачивалась, и из душа лилась вода. Когда сходил с решётки, вода прекращалась. Так экономили воду. Иногда папа нанимал банщика. Банщик не только мыл папу, но и разминал его своими сильными руками и делал какой-то массаж. Папа кряхтел под его руками, постанывал, и, вероятно, получал большое удовольствие. В бане я особое внимание обращал на, так сказать, мужские достоинства. У евреев, особенно у полных, снаружи почему-то почти ничего не было видно, одна головка. У русских же всё было в полной красе. На многих были татуировки. В основном это были традиционные Ленин и Сталин и надписи, естественно, имена, «не забуду мать родную», «не тронь! убьёт!» и так далее и тому подобное. У одного парня всё тело было в татуировках. В частности, на ягодицах были изображены два кочегара с лопатами. Когда он шёл, впечатление было, что кочегары бросают в середину уголь. Даже вокруг члена у него обвивалась змея, а на самой головке был крестик.
    
      О бане можно написать целый роман. Потом я, может быть, дополню. Сейчас я устал и закругляюсь. Перед уходом папа бросал в коробочку, предусмотрительно поставленную ключником у выхода, пару монет на чай.

      Интересно, что к тому времени, которое я сейчас описываю, прошло больше тридцати лет после революции, а отношения между людьми остались, как прежде. Люди всё так же давали чаевые, люди так же делились на «благородных» и «простолюдинов». Если к «благородным» обращались "мадам Колисниченко", «мадам Шнайдер», «мадам Ген», то к «простым» людям – Дуня, Маруся, Ваня. Улицы в Одессе, хотя их давным давно переименовали, всё ещё называли по-старому: не Ленина, а Ришильевская, не Карла Маркса, а Екатерининская и так далее.

    Интересно, сколько же должно было пройти лет, чтобы хотя бы внешне всё стало так, как хотели коммунисты?