Zoom. Квазилис. 14

Глава 14. Он вам не волк.

…со щенячьей преданностью,
с демонической усталостью,
когда першит от дрожи в голосе, и от нерешительности, стеснения и скованности рождается ненужная хрипотца, и хочется, как вороне, прокашляться…
когда доверяешь свои тайны первому встречному, такие важные, и так легковесно беспечно,
убаюкивая свои возможности, с каждой встреченной юбкой приятной наружности,
хороня свои планы в мире фарса и страданий, через призму взгляда твоего предмета обожания,
побеждая свои холеные принципы и здоровые амбиции,
смешивая фальшивые улыбки, надетые маски, с общепринятым и традициями,
примиряясь с тем, что было, и что есть,
уравновешивая прошлое и настоящее, себя и ее, все остальное, колючий ощетинившийся красной тонкой линией штыков мир моих воев и преследователей и мир моих доброжелателей и ангелов-хранителей, вытирающих меня полотенцем, меняющих пластмассовую клипсу на челюсти, и подбадривающих перед началом нового раунда, в котором на тебя никто не поставил, наступает долгожданная перемена.

Перемена волка.

Ядреная невозмутимая промозглая безмятежная сытая стабильность, в которой «комар носа не подточит», как самое уравновешенное измерение-ничего не колыхнулось бы в нем, и не изменилось. Желанной перемены не случилось бы. Ничего бы не сдвинулось ни на йоту, ни в волке, лисе, волчице, чтобы еще могло с ними случиться? Когда лиса говорила, что один волк после нее ушел из семьи, а другой волк, напротив,  обрел мир, любовь да совет, со своей волчицей  вновь- что она хотела этим сказать? Волк сначала подумал, что она, как кошка, которая ложится на больное место, снимает порчу и забирает весь негатив. Волк подумал, что лиса тут почудит, поворушит, поворожит и пошаманит, и все исправит собой, уравновесит, ведь он не готов был отрекаться от семьи и начинать все заново- ему хотелось только починить, что есть. Благодетельница лиса была для него мертвой водой, чтобы дать разрубленному телу срастись, а волчица должна была стать живительной живой водой, чтобы вдохнуть в бездыханное тело жизнь. Но лисица неожиданно для волка «сыграла в минус»- на следующий день волк вдрызг поругается с волчицей, в первый раз за все время, даже не их союза, а вообще существования их отношений-годных, ровных, стабильных, надежных, проверенных временем, разлукой и испытаниями. И это будет беспрецедентное историческое событие- выяснять отношения. Выдержит ли волк это испытание на прочность? Будет продолжать дальше, и все равно останется с волчицей. Он так и понял, что лиса ни на что не влияет, как гадалка, ворожка, предсказание или примета- ни как вещая Кассандра, ни как черная кошка, перебежавшая дорогу, даже если эта черная кошка полежала на больном месте, и так безошибочно и чувствительно в доме выбирает место, где лучше ставить кровать. Да и лиса не лотерея, ситуативный набор алгоритмов для принятия решений, указывающий, где повезет, «да» или «нет», «победа» или «поражение», «покупать» или «продавать», она не осьминог Рауль, безошибочно предсказывающий итоги предстоящего футбольного матча. Лиса дает определенность, как лакмусовая бумажка, она окрашивает тебя в нужный цвет. Без нее ты не сер, не матер, ты бесцветен, бесхребетен. «Ты, братец, сер, а я сед».

Лиса, даже как «дареный конь» была волку не нужна. В какую-то минуту он понимал, что его припирали к стене и «сдали с потрохами». Все было наверняка, уже можно было считать за проигрыш то, что он поддался, раз безропотно и послушно стал играть по ее правилам, и дал ей все возможности проявлять инициативу, все равно что, посадив женщину за руль, отправляешься на заднее сидение спать, но не можешь спать и даже высидеть, потому что в тебе теперь проснулась тревога за ее, себя и тачку. Все уже по ощущениям было не так- когда волк дал ей рулить. Все пахло смрадным паскудным грехом и не вытесненными желаниями, во всем чувствовалась неудовлетворённость и неуют, дикое непостижимое, за что можно было кусать себя за локоть, и укалывать, чтобы проверить «сон это или нет?». Но сколько бы ты не загадывал это желание, оно не сбывалось вообще, не имело никаких, даже малейших шансов сбыться. Оно было внутри головы, откуда убежать и сорваться, справиться, исправиться и получить его в избытке, было только в том, чтобы самому себе стать лисом, чем волк ни за что не смог стать по одному своему определению. ни за какие коврижки, как рожденный в стае, и долженствованный во всей красе, при всей атрибутике и в каких бы то ни было обстоятельствах, всегда и во всем оставаться волком, как кара, карма, догма, клятва и волчий крест.

В какие-то тяжеловесные минуты, как обогащенные студеные капли, ему казалось, что он утратил бдительность и разумную осторожность, получил редкую возможность, без известного скепсиса, предубеждения, остроты чутья, снобизма и критичного ко всему отношения, не проверять все на веру, и стать податливым и легковерным, чересчур доверчивым, чем требуется при известных обстоятельствах. Когда расслабился, почувствовав долгожданное облегчение, что можно ведь и так- не напрягаться, зачем все усложнять- ему казалось, что он не рулит процессом, не просчитывает ситуации, и не так принимает решения, как прежде, когда он был недоволен и излишне критичен по отношению к самому себе – но это всегда ставил в норму.

К стыду и удивлению своему, он сам себя за эту беспечность уже не казнил, как раньше, не осуждал, загодя запираясь в себе на все замки, затворы и засовы, он позволил себе эту игру и невинную шалость, которая могла зайти насколько угодно далеко, если бы он заигрался. Но он игрался, баловался, как недоигравшие в детстве взрослые берутся за детские игрушки. Так и для него это было, чтобы разогнать кровь, развеять скуку, печаль- тоску чтобы развлечься, потешиться, когда и так радостей не так уж и много, ему нужно было позарез это шоу, он хотел устроить себе праздник, доказать себе, что «папа может», еще «одной левой», на «слабо», что-то щипало и дергало его, подзуживало и жужжало над ухом, а голоса в голове говорили наперебой «prove yourself», дерзай «Citius, Altius, Fortius!». От скуки он хотел размяться, как всегда бывает, когда колотишь грушу, или выбиваешь от пыли ковер, где срываешь злобу, чтобы из тебя вышел весь негатив, как пар, тебе нужно разрядиться по-настоящему, как гопнику, когда задеваешь кого, останавливаешь на улице средь бела дня, докапываясь беспричинно, без повода, стараясь доказать мнимое чувство превосходства.

Настолько бывает подчас долгое ожидание возможной ситуативной удачи, которую ждешь, как у моря погоду. Ведь вся эта фрондирующая житейская скука и уныние проистекают оттого, настолько бывает подчас моторошно долгим ожидание без оживления, как бессмысленное стояние на плацу, пока всех посчитают, долгое, изнурительное, когда стоим без команды, без активности, и чтобы хоть чем-то занять людей, начинают проводить личный осмотр, выворачивая все от иголки с нитками заканчивая стертостью каблуков и наличием клеймения и бирок. Здесь такое же малоприятное, но вынужденное занятие, с чем ты внутреннее соглашаешься, признавая это необходимым, нужным и обоснованным, но тебе его хотелось бы, как мазанному, избежать. До того дотошная и въедливая процедура, как муторная «ни уму-ни сердцу» проверка на границе, где тебе, раздетому чуть ли не до трусов, и вывернувшему наизнанку все карманы, нужно стоически и терпеливо сохранять хладнокровие и выдержку, чтобы не нервничать, не заводиться, тихо, размеренно, сохранять самообладание и не закипать, чтобы не поддаться на провокации, провалить все с треском, не спалиться, когда все поставлено на карту.

Лиса показала волку, что все-все, что было в прошлом, уже не имело смысла, а впереди будет только зияющая клокочущая пустота. Не потому, что волк не умел радоваться жизни, или будущее ничего не предвещало и не сулило, и не имело ценности, или волк сам не дорос это холить, лелять и ценить. Все, что было у волка- было волк и пустота, циничная и скупая, холодная, суровая, аскетичная, ничем не изгаженная и не потревоженная. У него было все, что нужно, но он один не считал это чем-то особо ценным, особенным, личным достижением иметь это все. Более того, он не считал это исключительным, хоть и другие не имели всего из того, что у него было. Он считал это must have, как само собой разумеющимся, если ты вкалываешь, и сам себя кормишь, и тебе дается.

Лиса была важна волку, но не своя, а чужая, ворованная, угнанная, с перебитыми номерами, с отобранным паспортом, ту которую он бы с борьбой отобрал у лиса, самоутвердившись. Без лисы волку чисто гипотетически можно было бы преспокойно и легко обойтись. Но зная, что эта лиса собой представляет с ее фишечками и примочками, как квинтэссенция и сосредоточение всех женских возрастов,  высшее воплощение витальности, самой жизни- без нее обходиться дальше  было уже нельзя, и не под силу живущему и тому, кто чувствовал себя по-настоящему живым. Ее отклонение было только в том, что она служила любви, став ее первой жрицей больше, чем другие. Посвятив ей жизнь, отдав себя во всей своей естественности, пьянящей чистоте натурности и магнетической притягательной силе.

Волк подумал, что может быть ничего и не значит для его будущего не сулящая такая случайная встреча. Одновременно кажущаяся откровением и манящая своей доступностью, издалека ничего не предвещает дурного, ведь не может ничего непредвиденного произойти. Просто развлечение было рассчитано явно не на волчью категорию и целевую группу, все равно что частота половых актов не влияет на ценообразование в отрасли интимных услуг, ни на что не влияют подавленные желания, как что-то несбыточное стало вмиг таким достижимым и ценным, произошло чудо: «То, о чем так долго говорили большевики, свершилось!», в этом проявилось все и сошлось в одну точку, преломилось, как в луче света, как заходили стены, заплясал пол, разнеслось все по сучкам и задоринкам. Необычная дорожная ситуация. Нетривиальная встреча. «Наша встреча случайна, неслучаен финал»- как поет А.Варум в песне «Чужая женщина».

Скорее всего, волк должен был быть лисе дико благодарен, что из-за нее, или  напротив, вопреки ей, он становился не только волком, животным, человеком, но проходил, как свою эволюцию, развитие и движение к  высшим формам эволюции, точкам бифуркации, где перерождался, отряхиваясь от дневной суеты, вспоминая о важном, своем предназначении, призвании.

Он вспомнил метафору о том, как удерживать себя, когда есть пытка голодом. Она и была таковой, что он был с ней, когда ему было чересчур голодно, и от своего хотения и чувствительности, возбужденной этим голодом, у него просто сводило желудок, «сосало под ложечкой», но он не воспользовался случайностью. Ведь ему было страшно почувствовать себя одним из множества, стать таким доступным и удобным, подставив себя, забыв о себе, забив на себя, как тот же в платке индеец и волк-оборотень Джейкоб Блэк, который бутербродом с Эдвардом Калленом греет Беллу Свон, чтобы не замерзла в ночной палатке во время вьюги и морозного вихря.  Дело в том, что есть физика и ничего не скроешь, физиологическая реакция,  как что происходит в теле, как себя не сдерживая, все такое проходящее мимо вмиг проявит себя, выходит на первый план, будучи опосредованным, занимает выхватывает кусок первостепенной важности, становясь привлекательным и заразным, ты теряешь степенность и собранность, как выведенный из состояния покоя, где твой покой это такой же аналог, как их небытия, с такими же последствиями и вытекающими из твоего нутра, среды и складывающейся обстановки. А все, что происходит с тобой, только однократное завершение какого-то помешательства, какое-то странное состояние души, ума и тела, когда ты не знаешь, как ассоциировать себя с этим, потому что в принципе ничего подобного у тебя не бывало, и ты не знаешь, как это диагностировать, и было здесь, как в игре Артема: «Чем хуже, тем лучше».  «Раньше такого со мной никогда не бывало!».

Обстановка не располагающая, немыслимо полностью вымерший зал, неудобные сидения, в этом всем оазисе становится миражом тепла и спокойствия, в этом всем становиться садом Эдема, превращаться самому не в сухое, а во влажное тепло, как в материнские воды, и покой разливающегося вместе с ней морем и распростёртым нагретым песком.

Не бойся меня. Иди в меня, иди, как в воду, с распущенными волосами, как с магнитофонной лентой, распутанной с аудиокассеты, блестящей на солнце. Иди, осторожно и нетвердо ступая мыском. Иди, бредя по колено. Иди по горло, сплевывая соленую воду, и откашливаясь водой, не щупая ногами брода и обретая невесомость, держась на воде, расставив руки подковой.  Иди в меня, ныряя как в волну, с отвесной скалы и разбегаясь с берега, выставляя веред сплетённые замком и клином руки кистями. Падай, как навзничь, в бурлящую пену. Иди, не бойся меня, я готов принять тебя всю, как море, как вода, как стихия, как емкость, как безграничье, как вечность, как то, что не имеет контуров, границ, преград и очертания, и чему не придумано никакого названия.

В какие-то минуты волк думал, что, подставив ей себя, он сам стал каким-то нагретым песком, который липнет на все влажное высыхающее после волны и моря тело. Он подстраивающийся на вторых ролях, как телохранитель или охранник, ассистент с зонтом или зажигалкой, который на все готов для нее, не аккуратно ухаживатель, жертвует для нее даже своим сном, чтобы она только выспалась, он хотел чтобы она оценила этот широкий  жест дружелюбия и расположения, даже если она ничем не отплатит ему за нее взамен.

Мне достаточно только улыбки. Мне хватит только тепла. Не убирай свои руки! Как в «Титанике», плывя на льдине «не убирай свою руку!». Останься. Пока время не кончилось. Пока нас не позвали. Пока нас не развели. Как звери, которые заклинились друг в друге которых потревожили во время случки. У нее все сжалось внутри, и она не может расслабиться, и выпустить его наружу, удерживая за конец. И они анекдотично бегают, как «Тянитолкай». Смешно. Горько. Правда. Sad but true.

Как еще можно, чтобы все вещи и экспонаты в музее, побродив глухой темной ночью по комнате, с первыми проблесками и пробивающимися забрезжившимися лучами рассвета, стали на свои места? В таких ситуациях не знаешь, как правильно реагировать, когда данные решения принимаешь за доли секунды, обнимаешь руками, ты легко определяешься с выбором, срабатывают какие-то буквально фракции, а здесь ты также идешь на поводу уже вплотную подступая. Ведь ты колеблешься, маешься, оцениваешь ситуацию, думаешь, как все пройдет, примеряешь себя на нее, и ее в ответной на себя, не просто видишь, где ее трогать, а вертишь ее во все стороны познаешь ее тело от сложения до анатомических подробностей ее тела, которое успел изучить за эти несколько часов. Знать все ее складки там на перечет, как заслюнявленные бабушкой страницы.  Может, она сначала специально показала, как себя ведет-демонстрационный ролик. Иногда волку казалось, что он приручил, лису сделал ее покорной, уложил на себя, стал доминировать, положил на лопатки. Просто подвижничество и принципы поступать и стать равновесным при взаимодействии источников, в такой незаурядной ситуации, где звери должны были расплавить все и сгладить свои животные противоречия.

Прошу Вас поддержать меня на голосовании
http://www.nashe.ru/nashe20/ledokol46/
Буду искренне признателен