ч. 3 Nevermore

(никогда больше)

Новелла

 
  Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
  Над старинными томами я склонялся в полусне,
  Грёзам странным отдавался, – вдруг неясный звук раздался,
  Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне.
 
  Эдгар Алан По, "Ворон" (Перевод Бальмонта)
 
 
Лето уже две недели как было, а погода всё не устанавливалась. Вернее, она остановилась на красиво гравированном слове «дождь», и стрелка барометра застыла. На ближайший выходной приходился национальный праздник, и почему-то захотелось побыть в центре событий, посмотреть народные гуляния, почувствовать их радость или хотя бы улыбнуться. Захотелось увидеть противников сложившейся политики и понять, что это за люди. А к этому толкало ещё и любопытство. Из средств массовой информации поступали весьма противоречивые сведения. А Тина была историком. Ну что такое историк, живущий на периферии, вдали от шума городского?
 
В восемь утра она уже шла от старинного выставочного павильона по знакомой с детства улице к центру города, чтобы увидеть подготовку этого действа. То, что открылось глазам её, оказалось совсем уж неожиданным. Было ощущение, что она попала в город тяжёлых сороковых годов прошлого столетия.
 
По мокрой улице то тут, то там стояли макеты, а может, «живые» броневички, грузовики старых образцов, самоходки. Деловито сновали мужчины в форме Второй мировой войны – это готовилась историческая реконструкция печального для страны времени. Ничего, кроме чувства тревоги, она не вызывала. «Нашли что реконструировать!» – подумала тогда.
 
Тут же группками размещалась полиция, рассматривая планы города, получая инструкции. Прочего люду было мало, разве что журналисты с бейджиками на ленточках.
 
В красивейшем переулке, напротив Академии живописи, ваяния и зодчества, Тина заметила автозак, который свёл на нет привычное очарование этого места. «Не хватало теперь увидеть крытую машину с надписью “Хлеб”, так сказать, чёрного воронка!» – мелькнула злая мысль.
 
Решила ничего не записывать, не фотографировать, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Ощущение нереальности происходящего было весьма сильным. В критических раздумьях незаметно дошла до памятника основателю города, что напротив мэрии.
 
Утро оказалось весьма прохладным, ветреным, но не дождливым. По небу быстро неслись облака и тучки разных форм и размеров. Она вспомнила, что опять на границе города намечен разгон облаков, значит завтра либо сегодня к вечеру дождь ливанёт с новой силой.
 
От ресторана, несмотря на раннее время, потянуло вкусным запахом. Если бы не этот мрачный сценарий праздника, который имел какую-то далеко идущую цель, тут могло быть по-домашнему хорошо и весело!
 
Очень кстати было бы услышать духовой оркестр – пусть даже с маршами, а лучше – с вальсами Штрауса, но непременно с живой музыкой! Ну хотя бы уличные музыканты что-нибудь сыграли! Обычно, слыша их, Тина начинала идти танцующей походкой. Но увы!..
 
Она уже пожалела, что приехала сюда. Хотя там, за городом, жизнь становилась всё невыносимей по мере роста мусорного полигона. А вырос он уже вдвое выше окружающего леса. Находясь по прямой всего в десяти километрах от дачи, он источал такой жуткий смрад, что, когда ветер дул с северо-запада, Тину просто выворачивало наизнанку и она вынужденно покидала свой дом. Вода в роднике давно стала непригодной для питья, и они уже несколько лет привозили её в бутылях из города. Прощайте, полувековые липы и хвойники разных сортов, посаженные родителями. Прощайте, сирень, жасмины, пионы и все дачные прелести, когда:
 
  Плясали зайцы на воде –
  то были солнечные блики.
  Смеялось лето многоликое,
  дробясь улыбками везде.
  Там детский говор не смолкал,
  вода в тазу плескалась –
  на даче лето начиналось,
  и кот за бабочкой скакал.
  Бельё уж сохло на ветру,
  и сырники с вареньем –
  обыденное угощенье –
  всем были поданы к столу.
  Барашки облаков толпились,
  и самолёт чертил свой след –
  все собрались на тот обед…
  Плясали зайчики, резвились!
 
 
А ведь ещё тридцать лет назад вокруг тех мест, где теперь эта чёртова свалка, были красивейшие места с шикарным, преимущественно сосновым лесом и лосями в нём, с лугами, пестревшими полевыми цветами, с просторами полей, перемежавшимися бывшими песчаными карьерами, ставшими прудами.
 
Но нет! Кто-то купил эти поля и затеял там мусорный полигон. Получите, граждане, свалку под нос! А мы вам праздничек… ретроспективный! Чтобы расхожая фраза, бытовавшая во времена ваших родителей и дедов: «Лишь бы не было войны!», не забывалась вами. Это ведь проще, чем с нашим мусором разобраться, да и вообще навести порядок в сфере потребления. Вещи стали рукотворным и весьма опасным хищником.
 
А может быть, нас слишком много стало, и, проще говоря, избавляются? Бытует мнение, что делать своё состояние они теперь могут и меньшими силами. И кто эти они? Похоже, что это мы, добравшиеся до власти. Куда девается наша совесть и разум? Что за барьер такой стоит между «там» и «здесь»?
 
И вот она уже возле памятника поэту, который «наше всё», отгороженного от проезжей части бижутерными арками. Ехидно подумала тогда: «Кто-то заказец оттяпал! Какая безвкусица! И это в городе с Академией художеств, с художественным и архитектурным институтами».
 
А народу прибавилось. Поперёк улицы стояли рамки металлоискателей. Худющая женщина неопределённого возраста, в грубых военных ботинках и потерявшей цвет куртке, преградила дорогу. Глаза её были бесцветными, а зрачки сузились до минимальных размеров.
 
– Что ощерилась? Тебе, кажется, наш город не нравится? – срываясь с хрипа на фальцет, взвизгнула она.
 
От неожиданности Тина вздрогнула, опустившись от невесёлых мыслей своих на грешную землю. «Вот и провокаторы!» – подумала тогда. И мозг заработал независимо от её воли. Просканировав старуху, она уже знала, что та несчастна (сын алкоголик, загаженное жильё, одиночество, ненужность никому), голодна и зла на весь мир.
 
В сумке через плечо лежал, кроме зонтика, детский пакетик молока и булочка с корицей, что она и предложила бедолаге. Взяв еду, женщина сглотнула слюну, а потом вдруг бросила всё наземь и, принявшись топтать это, заорала истошным голосом: «Помогите, люди добрые! Стариков обижают!» После чего повалилась на гранитный тротуар и начала биться в истерике.
 
К той несчастной подскочили две девушки-полицейских, а Тину скрутили сильные руки, защёлкнув сзади наручники и нагнув голову, от чего было очень больно спину. Двое мужчин повели её в сторону бульвара, где быстренько затолкнули в полицейскую машину. Один захлопнул дверцу и крикнул водителю: «Трогай!»
 
В машине у неё отобрали сумку со всем содержимым. В дороге, хоть и недолгой, было время осознать всю серьёзность и жёсткость охранной системы, а также подумать о манере своего поведения теперь. «А ведь впереди ещё намечались акции протеста… Что же будет тогда?» – печально думала Тина.
 
В полицейском участке, не затрудняя себя расспросами, её тут же заперли в обезьянник, где ей довольно долго пришлось просидеть рядом с какими-то тёмными личностями. Наконец вызвали для дачи показаний, и она как на духу всё рассказала. Также упомянула, что за всем этим «спектаклем» на площади наблюдал один человек, а на арке, что против памятника поэту, была установлена камера, и при желании всё можно проверить. На что ей было предложено сесть и написать обо всём.
 
Она же села в сторонке и всех зарисовала: безумную старуху, того наблюдателя и полицейского, который её допрашивал, а заодно и себя. Наброски получились несколько шаржированными, но очень похожими. После чего ей молча вернули сумку с её содержимым и отпустили без составления протокола.
 
«Ну вот, кажется, и последняя капля!» – подумала Тина, выходя из полицейского участка, и наткнулась на бывшего однокурсника университета. Они сразу узнали друг друга. Последовали обычные: «Привет – привет! Где? Что? Как? И – давно ли?»
 
Оказалось, что он, проходя мимо, решил срезать угол через двор и наткнулся на неё. Тину это насторожило.
 
– Ты завтракала? Я, как всегда, не успел. Пошли, тут в тихом переулке есть кафешка.
 
Через десять минут они уже садились за столик в пустом зале. Видно было, что Вадим никуда не спешит. Значит это «не успел» было просто поводом. И Тина вся собралась, понимая, что допрос не окончен, что наверняка будут вопросы о жизни в Болгарии и Словении, а значит ему интересен прежде всего Брэд.
 
На вопрос: «Как жизнь?» она с наивностью провинциалки начала живописно рассказывать о несчастьях, постигших их дачный посёлок. Вадим же всё пытался перевести тему на жизнь за границей. А она на голубом глазу:
 
– Да что там заграница? Давай, рассказывай о жизни здесь. Бурлит ведь «лестничная клетка!..» Не так ли?
 
– Шестнадцать герц заставят бурлить кого угодно…
 
– О чём это? – наивно спросила Тина.
 
– Песенку вспомнил. К слову пришлось. А у тебя ведь там семья опять сложилась… ребята говорили. Так почему же здесь?
 
– На родину потянуло. Да и семьи официальной у меня там не было, – как положено, отвечала Тина, стараясь не переигрывать.
 
– А я вот хочу уехать насовсем. Ой, засиделись мы! – вздохнув, Вадим глянул на часы. – Оставь телефончик, мне позарез нужна будет любая консультация по вопросам выезда.
 
– Да-да, конечно, рада буду помочь! – карие глаза её выражали преданность дворняги.
 
Выйдя из кафе, церемониально, но быстро распрощались и пошли в разные стороны. «Как ты был крысой, так ей и остался!» – подумала Тина.
 
«Не я буду, если не расколю тебя!» – злобно прошипел Вадим. Никакой полезной информации от неё он не получил.
 
Тина продолжала держать застывшую улыбку на лице. Хорошо, что путёвка к морю уже куплена и впереди был отпуск с детьми на прекрасном курорте – среди сосен, улыбок, комфорта и настоящего тепла.
 
У неё уже зрел план невозврата на родину. Дети были её единственной ценностью, и ради них она была готова на многое.
 
Софи была ребёнком первого мужа, оставшимся после гибели его жены. Но они с Тиной настолько привязались друг к другу, что после развода девочка несколько раз убегала к ней, а потом осталась навсегда. Данила родился от Брэда, но отец его так и не узнал о существовании сына.
 
Жизнь их была полна переездов, зато её нельзя было назвать скучной или неинтересной. Это была дружная семья, девизом которой, по предложению Дани, стало: «Один за всех, и все за одного!»
 
В два часа пополудни Тина уже забирала детей от своего брата, привычно оставив ему ключи от дачи и квартиры. Прощались наскоро, как обычно. Надо было ещё кое-что подкупить в дорогу, последний раз проверить почту и обязательно написать пару тёплых строк своему преподавателю из университета, после окончания которого они стали друзьями и переписывались уже больше десятка лет. Письмо было несколько печальным и объёмным по смыслу, требующим, как обычно, не одного прочтения. Оно являлось продолжением их эпистолярного разговора. Там упоминалось, в частности, что основой традиционного и глубоко скрытого, почти мистического, «Nevermore» служит исчерпанность в области своих устремлений, глубокое разочарование либо практическая ненужность.
 
«Эту неуютную реальность надо научиться осознавать как можно раньше и принимать как должное, иначе неизбежно последует обида, горечь, полное непонимание происходящего, одиночество и очень быстрое скатывание на самые примитивные уровни разума и сознания», – писал профессор. Он опять угадал её состояние и невысказанный вопрос.
 
Далее приводилось завещание Будды: «Забудьте о свете небесном, будьте светочем для самих себя и да не будет у вас других светочей. Кто желает, найдёт свет и прибежище в истине, тот не станет искать их ни в чём ином, кроме самого себя. Ты сделал первый шаг – и больше не тело; сделал второй шаг – и больше не ум; сделал третий шаг – и больше не сердце; сделал четвёртый шаг – и вошёл в своё сознание, и я вошёл вместе с тобой…»
 
«Вот и напутствие!» – подумала Тина, написала тёплый ответ и стала собираться.
 
В самолёте вспомнились стихи одной московской поэтессы, которые она про себя повторяла, и слёзы катились по щекам:
 
  За семью морями, где-то там,
  Солнце уходило в океан.
  В доме белоснежном – мой приют,
  Где меня, наверно, снова ждут.
 
  Прилечу под вечер в этот дом –
  Заиграют свечи янтарём,
  И дрова в камине затрещат,
  Мы ж нарядим ёлку для ребят.
 
        За руки возьмёмся в хоровод.
  Был опять нелёгким этот год.
  Воспоём мы славу Рождеству,
  В благодарность нашему божеству.
 
  Выжили, и вот мы – снова здесь,
  Ангелы пропели свою весть,
  Звездопад устроит небосвод,
  Счастьем улыбнётся этот год.
 
  За семью морями – милый дом.
  Он в мечтах и песнях – все мы в нём.
  А иначе страшно было б жить –
  Так порою хочется сесть, завыть!
 
 
Потом был прекрасный отдых на благодатном солнечном берегу. Было счастье общения с детьми и радость безмятежной жизни, было любование красотами Земли.
При вылете с курорта, их самолёт разбился в горах.
 

Москва, 2017
Фото из интернета
Стихотворение автора «Солнечные блики, 2013»,
стихотворение автора «Пристанище, 2013»