Война лейтенанта Казьмина-6. Первая ласточка

Утро Ивана Васильевича начиналось с прослушивания первой сводки Софининформбюро. По тембру голоса диктора всесоюзного радио он угадывал положение на фронтах.
- От Советского информбюро! – доносилось сквозь помехи из репродуктора, висевшего в правом углу комнаты.
- Ну, опять наши сдали какой-то город, - говорил Иван Васильевич и начинал торопливо ходить по комнате, теребя родинку на правой щеке.
- Папа, пожалуйста, не нервничай!- говорила Клава.- После продолжительных упорных боёв с противником наши войска оставили . . . .
- Ну, что я тебе говорил?! – кричал отец, - что говорил?! Где наши войска? Где наша авиация? Где? Я тебя спрашиваю! Почему наши отступают? Почему немецкая авиация беспрепятственно бомбит наши города? Тут пахнет вредительством!
- Ну, почему вредительство? Немецкие войска напали на нашу страну внезапно. Вот поэтому и имеют преимущество.
- Туда же лезешь рассуждать, ничего не смысля в политике и военном деле. Внезапно? Фашисты прибирали одну страну за страной, приближались к нашим границам. Это и неискушённому в политике было видно, что они собрали силы со всей Европы, чтобы ударить по нашей стране. А ты «внезапно!» Этого надо было ожидать.  Нет, здесь, что-то не то, не то!

- Ну что об этом говорить, раз проморгали. Надо спасать отечество. Сегодня пойду в военкомат, попрошу, чтобы меня взяли на фронт вместе с Виктором. Он уже был в военкомате. Ему велели ждать повестку. Александр уже получил.
- Папа! Ну, какой из тебя спаситель отечества! Ты же никогда не воевал, военному делу не обучен. Никто тебя на фронт не возьмёт. Во-первых, тебе 54-ый  год, во-вторых ты плохо видишь. Какой толк там от тебя?
- Вот, что значит женщина. Дальше своего носа ничего не видишь. Да я в штабе с документами буду работать, дам возможность молодому пойти на передовую. Он там больше пользы принесет, а я в штабе.
- Ты здесь больше пользы принесёшь, чем на фронте.
- Да что с тобой попусту говорить-то, ведь всё равно ничего не поймёшь! Значит по твоему пусть другие воюют, грудью Родину заслоняют, так, да?
- Я тебе уже высказала своё мнение, поступай, как хочешь.

                * * *
Новый учебный год учащиеся средней школы начали в других зданиях: в школе разместился лагерь. Несколько классов перевели в неполную среднюю школу, сделав двухсменное обучение. Для трёх классов приспособили фойе клуба, разделив его невысокими перегородками. Отопления в этих классах не было. Хлипкие перегородки не могли изолировать слышимость. Учителям было трудно вести уроки. Ученики одновременно слушали три предмета.
- Клавдия Ивановна! Мои ученики из-за вас и Марии Николаевны совершенно не усваивают решения задач. Они слушают, как вы читаете стихи или, как Мария Николаевна рассказывает о Горьком, - сказала Дарья Марковна на перемене Клавдии Ивановне.
- Что вы Дарья Марковна! А мне, кажется, что, наоборот, мои ученики слушают не меня, а вас с Марией Николаевной. Да так слушают, что даже рты раскрывают.
- Вот-вот. Значит, через перегородку им слушать учителей куда интереснее, чем в классе. Тут уж ничего не поделаешь. И слышимость большая и мороз сильный. Не только ученики и мы мёрзнем, чернила в чернильницах превращаются в лёд.
- Да, к сожалению, так. И мы бессильны что-нибудь сделать. А вот взять шефство над госпиталем, я думаю мы можем.
- Это хорошее дело. Как вы думаете его осуществить?
- Очень просто. Вы будите у них выступать с ученическим хором, а я с ученическим струнным оркестром и солистами.
- Великолепно, решим этот вопрос на педсовете.

Педсовет одобрил шефскую работу школы над госпиталем и, она началась. Выступления там оркестра с солистами имели необычайный успех. Особенно пользовалась всеобщим уважением Маша Полякова, ученица 10-го класса, исполнительница русских народных и советских песен и романсов.
- Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч – пела она и широкий коридор, заполненный до отказа ранеными, замирал.  Десятки суровых, опалённые войною глаза, не раз смотревшей смерти в лицо, теплели и ласкали взглядом очаровательную исполнительницу. Слушая её песни, раненые мысленно переносились в дорогие сердцу края к любимым, родным и близким.
Исполнив песню, Маша смущённо кланялась. Коридор взрывался аплодисментами, стуком костылей, криками «Бис». Она, накинув синий платочек на плечи, снова пела с таким же задором и неподдельной страстью.
Начальники госпиталя и медперсонал благодарили оркестр, солистов и просили почаще приходить к ним. После одного из выступлений главный врач пригласила Клавдию Ивановну в свой кабинет.

- Клавдия Ивановна! Безмерно благодарны вам за ваш ансамбль, какую огромную услугу нам оказываете. Порой наши лекарства, убеждения не дают таких положительных результатов в лечение некоторых больных, как ваш ансамбль. В палатах только и слышишь о нём и, особенно о вашей прелестной Машеньке. Буквально все влюблены в неё. Да она и действительно очень хороша. Как уж там устоять молодым парням, когда я - женщина в возрасте и то с благоговением смотрю на неё, и слушаю её бархатныё голос. Это, понимаете, очень хорошо. Даже мои молчуны, люди с травмированной психикой по- веселели. А чем бы вы думали, занялись выздоравливающие?
- Чем же?
- О, не угадаете! Готовят для вас подарки.
- Зачем? Этого делать не надо!
- Надо! Вот именно надо, моя уважаемая. Это же хорошо!
- Что рисуют, клеят, плетут из проволоки.  Они же отвлекаются от мрачных мыслей, от своих болезней. Моральный фактор – эта штука очень серьёзная и не только на фронте, но и на госпитальной койке. Так что, почаще приходите. Есть у меня к вам ещё одна просьба. Право неудобно с ней к вам обращаться. Я знаю, что вы очень заняты.
- Почему неудобно? - говорите.

- У нас большая нехватка обслуживающего персонала. Нет, нет, не подумайте, что я вам предложу мыть полы в палатах. Тут мы находим выход. Мне нужен грамотный человек с чётким красивым почерком для оформления документов раненых, поступивших в наш госпиталь. А то, чего греха таить, некоторые сёстры так нацарапают фамилию, что СМИ не разберут, не только я. Да и в пенальчиках, как их бойцы окрестили «Ордена смерти» не всегда правильно прочитывают фамилии бойцов и адреса их родных. – А что это такое пенальчик? Я в первый раз слышу.
- Это такая пластиковая трубочка, в которую закладывается бумажка, как я уже сказала, с фамилией, именем, отчеством и адресом жены или родных. Этот пенальчик бойцы носят в брючных карманах для часов. Вот эти данные надо чётко записывать в историю болезни. Ну, как, вы можете нам помочь?
- Так у меня все дни заняты: уроки, репетиции. А мы принимаем раненых чаще всего ночью.
- Хорошо, сообщите мне, когда придти в вам.
- Вот и договорились. Обязательно сообщу. Всё было бы неплохо, если бы вы научились делать перевязки.
- А где я могу научиться?
- Приходите в перевязочную, там и научитесь.
 Клавдия Ивановна научилась делать перевязки и в назначенный вечер пришла в госпиталь. Ночью привезли раненых. Теперь она воочию столкнулась с ужасами войны: кровь, стоны, мольбы о помощи. Ей приходилось писать, помогать сёстрам и раненым. К утру она уже валилась с ног, а до начала уроков надо было ещё успеть накормить семью, отнести детей в ясли.
- Что Клавдия Ивановна, устала? – спросила врач, когда был закончен приём раненых.
- Есть немножко.
- Да что там немножко. Вижу крепко устала. Мы уже привычные к этому делу и то устали, а уж ты и подавно. Ну, ничего, постепенно втянешься. У тебя сегодня есть уроки в школе?
- Да, первые часы.
- Не буду задерживать, беги домой!

Клавдия Ивановна сняла халат, наскоро оделась и выскочила на улицу. Морозный воздух приятным холодом обдал разгорячённое от нервного напряжения лицо. Она шла быстро. Лихорадочно работала мысль.
- Боже мой. Сколько же загубленных войной молодых жизней! Сколько мучений, страданий! Без содрогания сердца нельзя смотреть на них. И словно вновь её глаза увидели искажённые болью лица командиров и бойцов, их изуродованные тела.
- Нет, это ужасно! За что такие муки? Мы жили мирно, трудились, учили и учились, ни на кого не нападали. У нас своей земли всем с лихвой хватало. Оказалось, что мы были бельмом в глазу у фашистов. Возможно, что я просто плохо разбираюсь в политике, но твёрдо знаю одно, дорого они нам за всё заплатят. Теперь я понимаю отца, почему он так упорно просится на фронт, хотел уйти вместе с сыновьями. Где теперь они? наши дорогие Саша и Витя? Что с ними? Сегодня принесли на носилках бойца, очень похожего на Витю. Ему тоже 20 лет. Он был в бреду. Господи, где же Слава? Давно от него нет писем. Неужели . . .  нет! Нет! Страшно подумать.
Она прибежала домой, на цыпочках вошла на кухню.

- Клава это ты? – спросил отец, поднимаясь с постели, - ты сними с себя бельё и положи в чугун с водой. А то чего доброго, ещё принесешь нам паразитов. Всё может быть. Люди месяцами не выходят из окопов. Ничего удивительного. Война.
- Папа! Я всё знаю, всё сделаю.
- Я вот думаю: неужели кроме тебя, некому помочь госпиталю. Ведь у тебя двое маленьких детей, руководишь самодеятельностью, везде выступаешь, ночами над тетрадками сидишь. Погляди какая ты стала. Одна кожа да кости.
- Папа! Да, разве можно сравнить мою работу и усталость с той усталостью и муками, которые испытывают наши бойцы на фронте. Если бы ты видел раненых, ты этого не говорил бы. Слава, Саша, Витя на фронте. Им тоже оказывают или будут оказывать помощь чьи-то матери и сёстры.
- Да разве я против. Только не на одну же наваливать.
- Папа, ты сам просился на фронт. Я же не виновата, что тебе отказали. Так зачем на меня говорить.
- Да, я просился на фронт. Я мужчина и обязан быть там. Это мой долг. А ты мать двух детей и обязана их растить. У тебя нелёгкая работа, много дел по дому, масса всяких общественных нагрузок. Ведь подорвёшься. Питание у нас скудное. Денежного аттестата от Славы нет. Да что аттестата, известий ни от него, ни о нём нет.
-А ты вот так детей не жалеешь, раз не жалеешь себя. Оставишь их сиротами.
- Что ты так мрачно настроен. Я вполне здорова, чувствую себя хорошо. Ты отвезёшь детей в ясли? У меня первые часы.
- Да, конечно.
- Ну, пострелята быстро вставайте! Мама уже кушать приготовила – сказал он детям, включая репродуктор.
- От Советского информбюро, - послышалось сквозь шипение и бульканье, - сломив упорное сопротивление противника наши войска овладели . . .  треск заглушил голос диктора.
- Клава ты слыхала? Ну, фашистская сволочь получила! – крикнул он, грозя кулаком, словно перед ним была не чёрная тарелка репродуктора, а разбитые немцы, ничего, вы ещё узнаете Кузькину мать, будете улепётывать до своего логова Берлина, аж пятки в зад влипнут. Ну, что, пострелята, глазёнками-то зиркаете. Вон, как ваш папа немцу жару задал, драпают без оглядки. Поторапливайся, Клава, я сам тут с ними управлюсь.
                * * *
Наступило первое январское утро 1942 года.  Клавдия Ивановна хлопотала около печки. Из скудного набора продуктов ей хотелось приготовить что-нибудь вкусное. Иван Васильевич вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, чтобы не разбудить детей.
С новым годом, дочка, тебя. Пусть он станет для всех мирным и радостным.
- Спасибо! Я тоже тебе этого желаю.
- Думаю, что кончили мы отступать. Накопили силы, измотали врага, а теперь будем бить. Радуют сводки Совинформбюро. Противник отходит по всему подмосковному фронту. И сталинградцы молодцы, отличное оружие дают фронту. Не подкачали наши казаки. А что от Славы нет письма?
- Нет. А может быть он . . . Клавдия Ивановна запнулась, боясь произнести это страшное слово «погиб».
- Что может быть? Если бы погиб, прислали похоронку. Если бы без вести пропал, тоже сообщили бы. Ранен, сам написал бы. Скорее всего - письма не доходят.
Вон уже и дети проснулись. Ты их покорми, да пойди с ними погуляй, чтобы мне не мешали.
- Папа, ты ничего не слышишь?
- Нет, а что?
- Я слышу звук немецкого самолёта.
- Ну-ка тихо! Да, слышу.
Они выскочили во двор. По чистому небу стремительно неслись два самолёта.
- Да ты, Клава, гляди.  Это наш самолёт атакует немецкий. Ты гляди, что делает! Как смело. Ага, Юнкерс уходит, сдрейфил? Нет, не уйдёшь! Ястребок настигает его. Вон он уже совсем близко. Ну, стреляй! Что? Неужели идёт на таран? Что ты делаешь? Погибнешь, машину погубишь! Кричал Иван Васильевич, словно лётчик мог его услышать, так и есть, таранит.  Ах ты, погиб наш летчик. Нет, нет! Это от немецкого самолёта что-то оторвалось, и он потерял управление, а ястребок выровнялся и полетел. Ты видишь, немцы прыгают с парашютами. Только бы теперь гады не ушли. Неужели наша милиция не видит. Я сейчас побегу.

- Да погоди ты, как же милиция не видит, когда весь народ высыпал на улицы.
Тут же мимо дома Рогожиный на большой скорости прошла милицейская  машина. Прошло немного времени и из-за угла вывалилась толпа народа. Впереди под охраной милиции шли два здоровых рыжих немца со связанными руками, а за ними в окружении колхозников – смущённо улыбающийся небольшой парнишка в унтах.
- Бабы! Да вы поглядите, каких рыжих, сытых жеребцов к нам ведут! – крикнула выбежавшая с база молодая казачка.
- Эхе-хе хе! У голодной кумы всегда хлеб на уме! – буркнул старик и прикрыв от солнца рукой слезящиеся глаза, стал внимательно глазеть на пленных, поравнявшихся с ним.
- Дед ты чего злыднячаешь? – вспылила казачка, когда провели немцев, - я про что говорю-то? Вон, каких здоровенных лбов, подвалил наш молоденький лётчик. А ты: «У голодной кумы».
Толпа росла, и гудя, катилась из улицы на улицу, миновала дом Рогожиных.

- Вот и видали мы, дочка, чистых арийцев, - сказал Иван Васильевич, зайдя с улицы во двор, - как на убой откормленные не только нашим хлебом и мясом, но и страданиями нашего народа. А ты обратила внимание, как надменно презрительно они смотрят на нас, словно победители? Рано, рано пташечка запела, как бы кошечка не съела. Уж если такие вот наши парни, почти мальчишки, стали их ассов бить, то значит, не далёк тот час, когда придётся немцам драпать без оглядки на всех фронтах.
- Папа! Я отведу детей к тёте Дусе и побегу в госпиталь.
- Ну, что ж иди, а я спокойно без вас поработаю.

                * * *
После ужина все ходячие раненые и медперсонал собрались в широком коридоре госпиталя, где уже стоял небольшой столик, покрытый красной материей и два стула. Раненые разместились на скамьях: ждали встречи с лётчиком, таранивший немецкий бомбардировщик. То на одной скамейке, то на другой, между ранеными завязывались взволнованные разговоры о фронтовых делах, разгорались горячие споры, некоторые с нетерпением поглядывали на кабинет начальника госпиталя. Наконец дверь открылась, из кабинета вышли лётчик с заместителем начальника госпиталя по политчасти и направились к столику. Коридор на мгновение затих, а потом разразился бурей аплодисментов.. Лётчик густо покраснел, растерянно заулыбался. Замполит предложил ему сесть за стол, а сам обратился к присутствующим:

- Товарищи! К нам в гости пришёл лётчик 102 истребительной авиадивизии ПВО Сталинграда сержант Юрий Витальевич Лямин. Сегодня утром на своем самолёте-истребителе ЯК-1 он сбил фашистский бомбардировщик «Юнкерс 88». О том, как это произошло, попросим Юрия Витальевича нам рассказать.
Раздались аплодисменты. Лётчик встал. Влажные руки его слегка дрожали. Большое нервное напряжение дня не давало возможности сосредоточиться. Замполит понял это.
- Юрий Витальевич! Когда войсками ПВО был обнаружен вражеский бомбардировщик?
- Фашистский бомбардировщик был обнаружен в 8 утра. Летел он на большой высоте со стороны станции Лихая. По боевой тревоге навстречу ему поднялась группа лётчиков майора Капустина. В их числе был и я. Я первый увидел вражеский самолёт и вступил с ним в бой и упорно его атаковывал. Фашистские лётчики не выдержали и пустились на утёк. Я стал преследовать их бомбардировщик и преследуя, израсходовал весь боекомплект. Отпустить безнаказанно врага я не мог и решил пойти на таран. Фашистский экипаж пытался уйти от тарана, го я нагнал его и ударил. Моя машина судорожно вздрогнула, на некоторое время стала непослушной, но я сумел её выровнять, пошёл на посадку и благополучно приземлился на окраине станицы Иловлинской. Мотор и корпус самолета серьёзных повреждений не имеют, только погнуты лопасти винта. Сам тоже серьёзных повреждений не имею. Вы в этом уже убедились.

А «Юнкерс» потеряв хвостовое оперение, рухнул недалеко от станции Иловлинская и сгорел. Двух немецких лётчиков, выбросившихся на парашютах из бомбардировщика, взяли в плен подоспевшие колхозники и передали прибывшей туда милиции. Третий  лётчик радист -  мною убит в воздушном бою. Вот, пожалуй, и всё.
- Страшно было идти на таран? Спросил раненый боец.
- О страхе некогда было думать. У меня было одно желание: во что-нибудь ни стало уничтожить врага, и я это сделал. Я в первые лицом к лицу встретился с врагом и победил его. Этой победой я обязан командирам, научившим меня всем сердцем ненавидеть врага и уничтожить его, - сказал в заключение Лямин. Раненые бурно аплодировали ему.
- Товарищи! – сказал замполит, я думаю, что Юрий Витальевич ясно и подробно рассказал о своём воздушном поединке с врагом. День для него был очень напряжённым. Он сегодня выступал на митинге перед населением станицы. Не будем его задерживать. А вас, Юрий Витальевич, от всех присутствующих и от себя лично поздравляю с первым боевым подвигом, открывшим счёт защитников города Сталинграда. Я от всех наших горячих сердец желаем вам крепкого здоровья и больших боевых успехов.
- Благодарю вас за тёплый приём и желаю скорейшего выздоровления и возвращения на фронт. Вместе будем бить врага.
Лямин уставший, но бесконечно счастливый простился с ранеными бойцами и обслуживающим персоналом госпиталя.
Клавдия Ивановна пришла домой в хорошем настроение. Дети уже спали. Она рассказала отцу о том, как восторженно встречали в госпитале лётчика.

Далее, глава - 7. Домострой.
http://www.proza.ru/2017/07/24/801