Вечера на хуторе близ Лубянки. Пропавшее письмо

                Посвящается, конечно, не самому 
                Н.В. Гоголю, но хотя бы его
                портрету, висящему перед
                мысленным взором всякого пишущего


Солнце заходило над степью, опаляя угасающим, но ещё сильным жаром майскую траву, людей и кустарники. Над хутором летало гавканье собак и бебеканье стад, возвращавшихся в стойла. Ранний вечер незаметно спускался на белые мазанки и переставала уже кружиться пыль на дороге.
   
Гарный парубок Гребенько сидел в задумчивости, куря люльку и покусывая пышные усы пшеничного цвета, макая их иногда в чарку с горилкой. Дум у него было – как иголок в лавке коробейника. Но все думы не передумаешь, засобирался казак и вздремнуть первый раз за неделю. Поменял казённые шаровары на домашние, отвязал подвязки у чоботов и пододвинул к себе лежанку, набитую собачьим пухом…

Да не спалось как-то. Обдумывал он свою челобитную, поданную на-медни на имя гетмана. Все безобразия атаманские были там описаны. И как горилку продают в хитрых сосудах геометрических, с тройным дном, и как табак с полынь-травой смешивают, и как быков племенных гонят через заставу беспошлинно, под видом карликовых, и как здание бурсы по кирпичикам разобрали и сестре дяди жены атаманской избу построили. Воровство казённых денег наглое, самоуправство невиданное!

Дело дошло до того, что и церковь хуторская стояла покосившись. Подпёрли её с одного бока вилами, на том ремонт и закончился. И алтарь бурьяном зарос.
Все-все описал Гребенько в челобитной. Высоким слогом, с присказками и статистикой. Столько гусиных перьев на письмо извёл, что все гуси окрестные, едва завидев его, начинали разбегаться, как от лисы, а некоторые даже под облака взлетали.

Написать-то было еще полбеды, а вот как до самого гетмана бумагу добросить? Подпись нужна была верховного атамана! Без подписи не уйдёт письмо дальше завалинки. Стоит только сунуться в писарскую избу с письмом без подписи атаманской, как вылетишь оттуда, как ведьма на помеле (а с подписью и черта могли отправить, потому что писари и писарки все неграмотные были; только подпись атаманскую и умели различать).

Да только как же старший атаман подпишет письмо, где его собственные безобразия обсказаны? И всех собутыльников его? И не подделать никак подпись атаманскую, она полстраницы занимает, вся в завитушках залихватских.

Крепко тогда думал Гребенько и наконец придумал, как подпись получить. Повезло ему в том, что старший атаман подарок получил от мастеровых китайских – веломашину диковинную. Весь хутор диву давался. Веломашина эта – будто два кольца от бочки соединены палкой и цепью, а сверху седло приделано. Садишься в седло, ногами перебираешь и едешь чуть ли не быстрее лошади! А лошади-то даже рядом нет! Вот ведь чудеса какие бывают!

Освоил верховный атаман эту веломашину, немало подавив кур и поросят, и стал на ней разъезжать. А зимой, когда степь сугробами заносило в два верблюжьих роста высотой, держал он веломашину на стене в опочивальне, где и бумаги рассматривал. Висела веломашина на двух здоровенных гвоздях, как один из знаков власти атаманской.

И вот однажды, зимней ночью, Гребенько дождался, как атаман за горилкой пойдёт, пробрался в опочивальню и хитро подпилил оба гвоздя. Так, что веломашина стала держаться на одном честном слове.

Утром же пошёл Гребенько на ярмарку и купил у одного эфиопа лист редкостной черной бумаги копировальной. Разложил он в папке кожаной два письма – сверху обычное письмо, потом – лист черной бумаги, а потом – то самое тайное письмо с безобразиями. После чего явился парубок на доклад к атаману. Чин-чином, раскрыл атаман папку, прочитал верхнее письмо и подмахнул его.

А Гребенько возьми и притопни незаметно об пол, как бы на радостях. Веломашина и свалилась на землю. Бросился атаман к ней, все бумаги на столе оставил. Мигом вытащил Гребенько из папки второе письмо и бумагу эфиопскую и за пазуху спрятал. Вернулся атаман, ничего не заметив, на том и разошлись. Унёс Гребенько подписанное тайное письмо и сдал его в писарскую избу, приписку сделав для скорости: «Срочно самому гетману, в его личные гетманские руки».

И вот дремлет казак, вспоминая всё это, и вдруг слышит шуршание какое-то за стенкой. Все ближе шуршание, все ближе. Как будто ползёт кто-то, останавливаясь и прислушиваясь. Насторожился Гребенько и шашку из-под подушки вытащил. Лежит наготове. Смотрит – а на подоконник мышь выскочила, поднялась на задние лапки и тянется, негодяйка, к чарке с горилкой.

Быстрее пущенной стрелы вскочил Гребенько с лежанки, наступил чоботом ей на хвостик и занёс уже шашку, чтобы из одной мыши две сделать. И заговорила тут мышь человеческим голосом:

– Погоди-ка минутку, гарный парубок! Отпусти меня, а я уж тебе пригожусь!

– Чем же ты мне пригодишься, мелкая пьяница?

– А вот увидишь. Мы, мыши, всюду бываем, многое видим, да и припоминаем на всякий случай. Ты не смотри, что у нас мозг размером с орех кедровый. Мы ведь не свинки морские, которые день-деньской лежат в своих ларьках, траву поедая со своими слюнями вместе. Мы животные с понятием. Отпусти меня и я тебе дважды пригожусь, не успеет ещё луна за горизонт закатиться. Дам я тебе сегодня ночью один мудрый совет и одну хитрую подсказку. Совет – прямо сейчас, а подсказку – когда она тебе нужней всего будет.

Ну, Гребенько был парень простодушный. Поднял он чобот и отпустил мышь. Мышь отряхнулась, блеснула хитрющими глазками-бусинками и говорит:

– Слушай совет. Беги прямо сейчас на конюшню, откуда фельдъегерская почта выезжает, изо всех сил беги, как будто у тебя чоботы горят, да спроси про свою бумагу. Отправлена ли она? Не случилось ли с ней какой оказии?

Сказала это мышь, махнула хвостиком и пропала.

Выбежал Гребенько из хаты, да так быстро, что домашние шаровары не успел переодеть.

Вбегает он на конюшню и окликает писарок:   
– Гей, дiвчата! Чи видправляли вы якусь бумагу?

– Га?

– Кажу, де видправка на сьогодни?

– Ондрiй Олександрович! Та нэ балакайте вы на мовi, бо нi зрозумиемо ми ничого!

– Окей. Так где бумага, девочки-бабульки? На гетмана?

– Дак её же только что унес стажёр ваш новый! Ногами, говорит, унесу для скорости. Быстрее коня доскачу до столицы.

– Да как же вы могли отдать мою бумагу стажёру безмозглому?

– А по реестру. Вот и подпись его имеется.

Открыли тут старый-старый, потрёпанный журнал, а он чистый… Не только стажерской подписи, но и вообще никаких подписей в нем нет, хоть и ведётся он от царя Гороха.

Всплеснули тут руками бабульки секретарские, охнули-заголосили. Смекнули все, что дело нечистым пахнет.

Выбежал Гребенько из секретарской, от бабьего визгу уши зажимая. Побежал, сам не зная куда, да, на удачу, поскользнулся на полу свежевымытом. Посмотрел он на пол, а там вместо следов человечьих… Копыта отпечатались! Два копыта, как будто крупная свинья породистая голландская на задних ногах прошла.

Побежал Гребенько по следам, завернул за крайнюю мазанку, потом к оврагу, глядь: незнакомая бурая свинья чем-то шуршит в потёмках. Тайное письмо доедает!!! 

Мелькнула тут в голове Гребенько фраза латинская крылатая, ещё в бурсе выученная: «Нон свинтус истинас поедамус!» ("Свиньям истина не подвластна!"), ухватил он свинью за хвост и, поднапрягшись, развернул мордой к себе. Глянул – а это не свинья, а сам чёрт!

– Ну, здравствуй, Гребенько! – сказал чёрт и ухмыльнулся. – Пасквили пописываешь? Хочешь, чтобы приятелей моих атаманов прогнали? И чтобы церковь с бурсой отремонтировали? Не бывать тому! Сожру я все-таки сейчас твоё письмо, хоть и твёрдое оно. И снова всё по-моему будет!

– Ах ты, бiсов сын!!! Да я тебя как огрею сейчас шашкой, рога в копыта уйдут! – отвечает Гребенько и хвост чертячий не выпускает, а сам шашкой замахивается.

Видит чёрт, что казак не из робких попался, стал на хитрости пускаться.   
– Ладно, – говорит. – Отдам бумагу, если загадку мою отгадаешь. А не отгадаешь – измельчу сейчас бумагу в волшебном шрёдере и не узнает гетман про бесчинства атаманские! А сам со мной пойдёшь!

Как свистнет тут чёрт и закружились вокруг Гребенько ведьмы и вурдалаки с упырями, туча целая, не совладать. Вьются вокруг, как метель, голову кружат.

Ударил тут Гребенько шапку оземь:

– По рукам, харя заморская! Давай сюда твою загадку! Но если отгадаю – ты мне не только бумагу отдашь, но и на своем загривке до гетмана довезёшь и обратно, да ещё поможешь письмо передать в евойные руки.

– Уговор так уговор. Ну, слушай тогда… Это такая штука, которая может быть и овальной, и прямоугольной, и легкой, и тяжёлой, и длинной, и короткой. Если сделана она как полагается, то цветом она – как высшая обезьяна после жаркого места, где по заднице получают. А если сделана только для денег, а не ради блага человеческого, то цвет имеет – как лягушка, из тины выползшая. И без этой штуки ни свадьбы не обходятся, ни похороны. В хоровод, правда с собой её не берут, неудобно, но без неё и хоровод не в радость. Что это такое, отвечай!!! Минута тебе на размышления!!!

Задумался тут казак. Что за штука такая диковинная? Что за чертовщина с высшими обезьянами, жаркими местами, задницами и лягушками?

Бегут-бегут секунды, истечёт скоро минута, а нет ответа у Гребенько. Вот-вот пропадёт казак совсем.

Вдруг из какой-то щели в полу мышь появилась, та самая, узнал её Гребенько. Просеменила мышь мимо, а перед тем, как в норке скрыться, тоненько пропищала песенку: «Папа может, папа может! Пара-па-пам-пам-пам!». Кинул в неё чёрт кочергой, да не попал.

Осенило тут Гребенько. Сразу вспомнил он ролик рекламный, где под эту песенку крестьянин, душевно нездоровый, режет колбасу ломтями в три пальца толщиной. Колбасу! Ведь это она розово-красная, как лица людей, высших обезьян то есть, после горячей бани! Или зелёная, если подпорчена! И без неё какие праздники с хороводами?

Посмотрел Гребенько на чёрта, который уже и копытами начал потирать в предвкушении, да как гаркнет:

– Колбаса это!!! Подавай сюда письмо и свой загривок впридачу!

Завопили тут ведьмы-вурдалаки-упыри, да и с глаз пропали. А казак оседлал чёрта и вверх помчался, как пуля ружейная. Мигом долетели они до столицы и остановился чёрт у палат гетманских. Хрюкнул чёрт заклинание и в сон погрузилась вся стража ночная, попадали, кто где стоял.

Привязал казак чёрта к ограде, верёвку перекрестил, чтобы враг не сбежал.

Выставил перед собой письмо, как щит, и стал к опочивальне пробираться. Дошёл наконец и видит: стоит посреди колонного зала, увешанного портретами амператорскими, огромная золотая ванна с чёрной икрой. А в ней сам гетман спит, сны видит державные. А вокруг него – невольники опахалами машут, сделанными из больших неразрезанных листов центробанковских, с красными червонцами.

Подкрался Гребенько к гетману и вложил ему в руку письмо драгоценное. Чёрт на улице ещё раз хрюкнул, и проснулся гетман, стал письмо читать. Тут казак – руки в ноги – и ходу из палат гетманских. Выбежал к чёрту, пришпорил его, понеслись они обратно. Сбросил чёрт казака на крышу его мазанки, погрозил копытом и пропал.

А вскоре гетман и проверку прислал. Разбежались атаманы вороватые, как тараканы, вместо них новых избрали. И всё в хуторе наладилось.
Вот только церковь совсем рухнула, вилы кому-то понадобились...