28 глава. Драма Печорина

                Как я любил, как я страдал,
                Тому судья лишь Бог да совесть.

                М.Лермонтов
       

     Ура! Каникулы! Ученики разъехались по деревням. В школе тихо, пусто. Безделье томило. Лина с Катей в библиотеке подбирают материал для КВН, листают книги.

– Смотри, Катя, поэма Низами «Хосров и Ширин». Ты читала?
– Я математик, мне бы что-нибудь о скалярных произведениях векторов или хотя бы о гомотетии и абсциссе…
– Господи, какая ты умная! Мне эти термины не выговорить! Но послушай поэзию:

              Ночь локоны свои широко разметала,
              В ушко продев кольцо из лунного металла.
Какой образ: «Кольцо из лунного металла» – это же месяц!

– Ну, месяц – вовсе не кольцо, а хотя бы полукольцо, – скептически замечает подруга, – я люблю точность.
– А я образность! Ну, вот другие строки:
      
          Хотела крикнуть ночь: «Злодейство у ворот!»
          Но мгла гвоздями звёзд её забила рот.

– Слишком натуралистично! Бр! И представлять не хочу.
– А вот  философия, вечные вопросы:

        Спросил он: «Для чего возникли мы из тьмы?
        Откуда мы пришли? Куда умчимся мы?»

  Катя, не менее мудрая, чем древние философы, советует благожелательно:

– Не заморачивайся: из тьмы пришли – туда и уйдём. А пока живи спокойно и работай, лучше помоги сочинить связку для сценок.

 Но Лину не оторвать от книги:
– Разве это не о нас? «Прошедший смутен день, грядущий день неведом/ За днём умчавшимся другой умчится следом». Прекрасно написано! Будни затягивают, а с каждым мгновением уходит в небытие НАША жизнь, ты чувствуешь?! Наша! Её уже не вернуть. Не повторить, не воскресить! Уходит всё самое лучшее.

– А может, не совсем лучшее? – отрезвляет Катя.
– Уходит молодость.
– Ну, это да, согласна. Молодость, действительно, уходит куда-то.
– Как ты не понимаешь? Нужно, чтобы каждое мгновение её было незабываемым, как говорил Павка Корчагин. И почему Римма его не любит, мы с ней даже спорили.
– Не любит, потому что знает настоящую жизнь лучше тебя. Много ли таких, как Павка, ты видела в жизни?
– Ну-у…

  Катя с сочувствием смотрит поверх очков:
– Вот то-то, что и «ну-у». Пора бы тебе уже окончательно повзрослеть, что ли.
А тут и повод повзрослеть представился.

  Из Дунина приехала в гости институтская подруга Люда, с которой вместе добирались сюда на поезде, а потом мёрзли в кузове грузовика. Увезла Лину с собой. Компания у них заводная, с застольем.

  Лину поразило изобилие угощений на праздничном столе. Её-то хозяева были победнее. А здесь в глубоком блюде дымились аппетитным парком пельмени. Разваристая горячая картошечка щедро полита сметанкой. Рядом большая миска со студнем.

   Из подпола достали солёную хрустящую капустку и солёные же лисички да грузди, украшенные укропными зонтиками, листьями чёрной смородины, хрена и белыми зубчиками духмяного чеснока.

   В гранёных стаканах плещется самодельная бражка. Сладкая,вкусная, легко пьётся. Веселее да дружнее здесь живут, подумала Лина. Взрывы смеха сменялись песнями, частушками (не всегда приличными), танцами с притопом и прихлопом.
 
  Рядом сел Лёня, местный киномеханик, симпатичный, простой, весёлый. Давно никто её так не называл, как он, – Линка-Инка:
– Да брось ты, Линка! Грустить ещё!

 Надоело до чёртиков имя-отчество, словно становишься старухой. А тут запросто и легко! Русоволосый, кареглазый, в тёмном пиджачке, белой рубашке и даже с галстуком, Лёнька искусно пародировал актёров, развлекал анекдотами. И вообще с ним не скучно, но главное – не надо думать, что кто-то осудит, статьёй пригрозит. Очарование лёгкости, беспечности кружило голову.

   Ушла потихоньку с киномехаником.
 Гуляли по заснеженной улочке. В разрывах туч, выставляя рожки, бродил серпик растущего месяца, и Лёнька смешил:
– Смотри, смотри! Это уже не месяц – это беременная луна в профиль!

 Жестикулируя и гримасничая, он пересказывал любимые комедии:
– Макс Линдер – отличный комик, у него сам Чаплин учился. Ты не видела его фильмы?! «Макс – виртуоз», «Макс и его собака», «Макс – иллюзионист»…Суперзвезда немого кино! «Макс хочет развестись» тоже не смотрела?         

  Лёнька заразительно хохочет, вспоминая:
 - Он только что женился, сидит, целуется с молодухой. Вот так целуется, хошь, покажу? – И, не дожидаясь согласия, притянув Лину, прижимается тёплыми губами к её губам. Она хохочет, отталкивает, но новый друг настойчив.

  Компания приезжала и после каникул. На танцах в клубе Лёнька приглашал чаще других Лину, и она с удовольствием танцевала с ним. Потом провожал, согревал, шутя, в объятиях. Ей было весело, легко.
 
  А Михаил? Нет, она не забыла тот новогодний вечер в снегах на озере... Но помнила и справедливый выговор начальства. Может, так – через обиду – он легче забудет её?

  С какой радостью стремился Мишка в школу после каникул! Спешил не столько на уроки, сколько побуждаемый желанием заглянуть в библиотеку, увидеть приветливую улыбку, ямочки на щеках или хотя бы строгий взгляд – и знать, что тебя заметили.

  Он уже самонадеянно присвоил себе право на особое внимание и думал, что навсегда. Первый же вечер в клубе стал для него чёрным. Какой-то дунинский … и она с ним так весело танцует, он обнимает её… Потом ушли вместе…

  Генка говорит Римме Иосифовне: «Опять приезжали? Увезут вас с Линой Сергеевной в Дунино, не доучите вы нас». Витя Шадрин добавляет: «Я этого «бобика-газика» встречу, все шины спущу, колёса переломаю, чтобы не ездил!"

  Обида, и злость заполняли Мишкину душу, переливаясь через край… Генка добавлял яду: «Все они такие, погулять бы им… А ты – пацан». Но что он мог сделать?

  Ходил по инерции в школу. Когда приставали с разговорами, мрачно смотрел в сторону или в пол. Девчонки хихикали: «У него драма, как у Печорина».

  Повторяли Лермонтова и, побуждаемые Риммой Иосифовной, искали аналогий. Люба, по-дружески сочувствуя, подсунула на уроке сборник.
– Читай.
– Ба! Придумала!
– Читай!

   Прочитал кем-то до него уже подчёркнутые строки:

Я не унижусь пред тобою.
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
 
       Взгляд вырывал из строф только то, что было созвучно настроению:

Зачем ты не была сначала,
Какою стала наконец?
Я горд, прости, люби другого,
Мечтай любовь найти в другом:
 
         Горькое чувство стискивало сердце. Вновь и вновь перечитывал:

Отныне стану наслаждаться.
Я в страсти стану клясться всем.
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ни с кем.
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил.
Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?

     Рассматривал портрет Лермонтова пристально, предвзято. Высокий лоб, щегольские усики, а глаза большие, заполненные печалью.

   Мстительно размышлял: «Ангелина… Нет, она не ангел… Он придумает ей другое имя!» И не смущало то, что она-то ничего не обещала, чтобы он имел право на эти упрёки. Но ведь она та-ак ласково смотрела, разрешала провожать…

  Прозвенел звонок. Михаил просидел, уставившись на чёрную поверхность парты всю перемену. На географии не стал отвечать, поставили «пару» – наплевать. На истории поднял руку:
– Выйти можно?
– Можно. Не забудь вернуться, – съязвил Фёдор Данилович. Класс проводил насмешливыми взглядами, только Люба посочувствовала, и Оля печально посмотрела вслед.

  Конечно, он не вернулся. Прошёл мимо библиотеки – дверь закрыта. В сердце заноза – ноет, саднит. В избе забрался на печь... Учебники принёс Вовка.

   Январь был метельным, снежным. Боль из сердца потихоньку, но всё же уходила. Михаил привыкал проходить мимо библиотеки спокойно. Привыкал, привыкал, заставлял себя привыкать. Но ядовитая заноза не растворялась, а на уроках литературы становилась острее.

– Странный человек этот Печорин, – говорит Римма Иосифовна, – умный, образованный, богатый, чего ещё надо? Живи, наслаждайся жизнью, не так ли, Яша?

– А чо? – удивляется Яков. – Житуха - класс, и я не прочь бы так пожить.
– Ты хочешь сказать, что он счастлив?

   Яшка умён, он запнулся и, почесав затылок, отвечает:
– Пожалуй, нет.

– Отчего же так? Что мешает ему быть счастливым?
– Ну, еслив из-за него страдают другие… Наверно...

– Не наверно, а точно. Вспомните Бэлу, Азамата, Казбича. А Мери? Почему он всем им причиняет страдания?
– Почему? - Яше думать не хочется. - А нипочему. Ему наплевать.

   Поддерживает Яшу Соня:
-Думает лишь об удовольствии для себя.
– Хочет, чтобы всё было по его желанию, – дополняет умненькая Галя.
– Посмотрите его дневник: «Первое моё удовольствие – подчинять моей воле всё, что меня окружает». Добивается он этого?
– Да! Запросто.
– Ну, может, и не совсем запросто... Но повторю вопрос: «Счастлив ли он?» И главное – почему?

    Коля Костин, вот умница!

– Потому что… нечестно и несправедливо, чтобы все поступали только так, как хочешь ты! У каждого своя судьба, свои… эти… ну, это…
– Пристрастия, – подсказывает учительница, – чувства, своя жизнь.

– Ну да.
– Как же ты прав, Коля, ты очень прав! Помните об этом, друзья, это и для вас написан роман.

   И Мишке кажется, что она говорит только для него.
– Нельзя, не надо требовать, чтобы всё было лишь по твоему желанию.

    Он сидит, всё так же опустив голову, но что-то изменилось в сознании, и он другими глазами увидел ту, что принесла ему боль. Нет, идеал не вернулся, но… Миша не может объяснить, он просто чувствует… Если бы кто-нибудь на мгновение заглянул в его душу, он понял бы смятение …

  Мог ли представить его тёзка Мишель, чьим сердцем когда-то, смеясь, играла мисс Black Eyes (Кэт Сушкова), что его маленькое стихотворение «Нищий» – этот вечно повторяющийся сюжет – оживёт здесь:

               И кто-то камень положил
               В его протянутую руку.

   А между прочим, написан этот шедевр ровесником слушателей-мальчишек!
   Мог ли предположить Михаил Юрьевич, что роман, над которым так мучительно и страстно он размышлял, станет через полтора столетия «учебником жизни» для  подростка в маленькой сибирской деревушке?
 
  Миша читает запись Печорина от 11 июня, там сравнение «женщин с заколдованным лесом». И думает о своём: и правда, не поймёшь их, этих женщин…

  Вечером  Римма рассказывает подруге:
– Миша так внимательно читает «Героя нашего времени», что я начинаю думать: не такой уж он необучаемый, как показался в начале года. Я посадила его с Олей. Серьёзная девочка, учится хорошо, много читает.

– Ну и замечательно! – восклицает Лина в сердцах. – Я рада. И отстань от меня с этим Мишкой! Всё, вопрос закрыт.

   Римма грустно комментирует:
– Конечно, сейчас у тебя в мыслях дунинский киномеханик, а у Миши обморожены уши – никаких шансов! Обидно за него.

   Лина видела, как парень, бросая мрачные взгляды, переживал, и чувствовала, что виновата. Хотя в чём? Новогодняя беседа с начальством жгла её душу.

   Не то, чтобы она испугалась недвусмысленного предупреждения (да вообще-то и напугана была тоже!), но понимала, что директор ПРАВ! А магнит... Пока ещё можно - выбрось из сердца! Выбрось! Придави тяжёлой плитой нравственного закона! Забудь!

  Встречи с заезжим Лёнькой ненадолго развлекли и отвлекли, однако «роман» окончился, не успев развиться. Дунинские перестали появляться. Люда сообщила по телефону, что к ним приехали молоденькие медички и «знакомый киномеханик» уже «утрёпывает» за одной из них. Вообще-то Лина и не строила серьёзных планов насчёт Лёни, но всё равно стало грустно.

  Потом начались уроки и прежняя нескончаемая «борьба» с лентяями и лоботрясами из пятого «б». Иногда и сама учительница приходила в отчаяние, и хотелось вопить: «Надоело! Надоело поддерживать дисциплину криком, вдалбливать английский АВС! Работать с теми интересно, кто хочет учиться, а здесь большинство не хотят, а их заставляют! Такие, как я, их заставляют! Портят нервы им и себе».

    Раньше хоть Михаил сглаживал, смягчал отчаяние от неудач, а теперь она сама оттолкнула его.  Окончательно и навсегда!..

              Продолжение: http://www.proza.ru/2018/06/21/1459