Необратимость

Она стояла у самой воды. Ее тонкие белые ноги утопали по щиколотку в речном иле.
 
– Ты уверен, что тут можно купаться?

Я молча снял с себя футболку и шорты. Разулся и подошел к ней.

Изящная, худенькая, с еще плоским животом, в светлом платье с оборками и короткими рукавами, она казалась речной нимфой.

«Именно тут ей самое место, – подумал я, обнимая ее сзади за плечи, шумно втягивая в себя ее аромат».

– Давай немного посидим на берегу, а потом поплаваем, – выдохнул я с дрожью в голосе.

Эта женщина будоражила меня. Она нарушала мою тишину, мой покой. Когда она была рядом, тени моей души прятались, стараясь остаться незамеченными.

– Я плохо плаваю. Обещай, что будешь держать меня в воде.

– Обещаю, я буду держать тебя очень крепко.

Она прижалась своей спиной к моей груди. Маленькая в моих объятиях, нежная, она создавала неповторимый букет запахов. Сегодня к верхним ноткам аромата ее кожи, волос, духов и персикового крема для тела, примешивалась едкость стоячей воды.

– Пойдем.

Я лег на траву, она легла на меня. Наши босые, испачканные влажной землей ноги соприкасались.

– Не тяжело?

– Помолчи. Я слушаю, как бьется твое сердце.

– А его сердцебиение ты тоже слышишь?

– Нет, его я не слышу.

– Расскажи мне о родителях, о твоей семье. Когда ты нас познакомишь?

– Молчи.

Она затаилась, лежа на мне, а я запоминал всю мозаику этого мгновения. Именно его я буду доставать из глубины своей памяти, как вспоминание о самой большой ошибке своей жизни. Оно станет для меня наказанием, моей карой.


                ***

Об отце я помню только запах, который он приносил с собой, возвращаясь с рыбалки по воскресеньям. Тяжелые шаги его слышны были еще в подъезде. Когда он поднимался по лестнице на второй этаж, под ним пронзительно взвизгивала одна ступенька. Звук этот я слышал отчетливо, так как любил прятаться в кладовке, расположенной в стене у входной двери. Темная и теплая, со спертым воздухом, она помогала моим мыслям уноситься далеко от матери и братьев. Я мог подолгу сидеть в ней, отгородившись от навязчивых родственников, от которых больше никуда нельзя было деться.

Дверь открывалась с шумом, похожим на дыхание животного. Я отчетливо различал это дыхание. Вместе с ним коридор наполнялся запахом тины, пресного озера, табака. Отец кидал на пол большой крепкий рюкзак, аккуратно прислонял к стене рыболовные снасти. Затем, не разуваясь, проходил на кухню. Братья встречали его с радостным шумом. Они выкладывали из брезентовой сумки карасей в большой алюминиевый таз, подсчитывали и измеряли пойманный улов.

Я нехотя выходил из чулана. Из прихожей было видно, как мать стаскивает с отца тяжелые сапоги, а потом ставит перед ним небольшую ванночку. Отец опускал ноги в теплую мыльную воду и со словами благодарности принимался за поздний ужин. Младший брат в синих колготках взбирался к нему на колени и трепал его за густые усы.

Я стоял в коридоре и смотрел на них, таких непонятных, таких неудобных для меня людей, с которыми нужно было считаться, от которых так трудно было спрятаться в этом большом мире.


                ***

Нас было четверо братьев. Я родился вторым, через полтора года после старшего. После меня – еще двое, погодки. Отца не стало, когда мне шел 9 год. Самому младшему из нас только исполнилось 6 лет.

Отца убили в подъезде нашего дома. Он шел домой с работы, а в это время сосед бил свою жену. Ее крики были отчетливо слышны из кладовки. Я не помню слов, но даже сейчас, спустя много лет, ощущаю напряжение, висевшее тогда в воздухе. Оно опьяняло меня, рождало во мне мучительное всепоглощающее переживание, которому я еще не мог дать определение.

Говорили, что отец заступился за женщину, за что и получил ножом в живот. В тот день я впервые пережил чувство необратимости. Гнетущая, она внезапно опустилась на меня, укутала меня собою, впилась в каждую мою клеточку, осталась во мне.

Утром следующего дня можно было увидеть, как от темной красной лужицы в подъезде по ступенькам вниз спускались большие неровные капли. В самом низу лестницы, их медленно, будто насильно, слизывал рыжий облезлый пес. Он лизал и обнюхивался, моргая глазами так, словно испытывал вину за свое поведение.

Прошло много времени, а следы крови, превратившиеся в грязные пятна, так никто и не убрал.


                ***

Образы братьев и матери давно забыты.

Кто сказал, что я должен любить их, видеться с ними, общаться с ними?

Мне это не нужно. Мне не нужны эти любопытствующие люди, вечно совавшие свои носы в мою жизнь. Мне не нужна мать, по прихоти которой я появился на свет с возмущением и ненавистью к этой бессмысленной и жестокой форме жизни.

Человечество абсурдно. Ничто не оправдывает его существования.

Еще там, в кладовке, загнанный в темный, дурно пахнущий угол насмешками братьев и молчаливым укором суетливой, всегда печальной женщины, я понял, что жизнь – наказание, а быть человеком – мерзко.

Потому что человек не может принять себя таким, каков он есть. Потому что человека никто не примет таким, каков он есть, если он не таков как все остальные.

– Сыночки мои, богатыри мои, – приговаривала мать, укладывая нас спать в детстве.
 
Она целовала и обнимала перед сном всех, кроме меня.

Я сам попросил ее об этом после смерти отца. Попросил, потому что не мог выносить ее соленых поцелуев и мягких рук. Она раздражала своей печалью. От ее взгляда мне становилось душно и страшно.

Я не хотел ее прикосновений. Я избегал ее.

Однажды, икая и захлебываясь слезами, она спросила меня:

– Скажи мне, родной мой, в чем я виновата перед тобой? За что ты меня так ненавидишь? За что, сыночек?

Такая нелепая в своем желании стать матерью, такая навязчивая в своей заботе, такая простая и неподдельная в своем наивном восприятии бытия, она отталкивала меня, вызывала во мне отвращение.

– Просто оставь меня в покое.

Я не помню ее лица, помню только пухлые красные кисти рук и пальцы с коротко подстриженными ногтями, которыми она сжимала отекшие от слез веки.

Я не хотел находиться во всем этом. Я не просился в эту жизнь. Я не обязан жить по чужим правилам.


                ***

– Ты не заснул?

– Нет.

– Может поедем домой? Мне уже не хочется купаться.

– Получается, зря ехали в такую даль?

– Ну ладно, только недолго, а то скоро темнеть начнет.

Она поднялась, скинула платье и стояла, ожидая меня.

Я лежал на земле, смотрел на нее и думал о том, что нам не следовало встречаться. Не нужно было. Или нужно было прекратить отношения в самом начале, как я делал обычно и много раз.

Легкая, безупречная, со смешинками в голубых глазах, она сумела испугать чувство необратимости, загнала его в самые дальние уголки души, как свет от костра, рассеяла мрак, живший внутри меня. Она почти исцелила меня. Почти.

Пока сегодня утром, возбужденная, со страхом ожидания и взглядом полным надежды, не рассказала мне о своем положении...

В воздухе повисло напряжение. Оно становилось все более ощутимым, доводило меня до экстаза, до стука крови в висках, до дрожи в коленях. Оно обладало собственным, немного затхлым, но опьяняющим запахом.

Оно поглощало меня. Оно исходило от меня.

Я встал, взял ее за руку и повел к воде.