Альманах ужасов 3 глава На дне могилы

На дне могилы.

- Сколько я себя помню, - начал мистер Ставс, - я всегда боялся замкнутых пространств. В школе, дома, на улице, прячась в темных подвалах при игре в прятки. Казалось, стоит только мне залезть в платяной шкаф, как тотчас ко мне со всех сторон подлетает спертый, насыщенный парами нафталина воздух,  и мне становится тяжело дышать. Сердце, словно раненая перепелка,  мерно отмеряя быструю поступь внезапно уноситься вскачь, начинают дрожать руки и ноги, а в ушах стонет колокольный звон. В общем, не самое приятно ощущение. Ну и холодный пот само собой. Вот почему в шкафу моего кабинета много чистых и выглаженных сорочек. На случай клаустрофобии.
Тот год без лета, когда мне исполнилось десять лет, я помню как сейчас. Вулкан Этна изверг из себя уйму пепла и почти вся Италия погрузилась во мрак. С начала весны до поздней осени беспрестанно лил дождь. Казалось, ему нет конца и края, словно в небе открыли гигантский душ. Улицы переполнялись водой, она собиралась в целые озера на местах ям и выбоин. Мы жили на Сардинии. Остров стоял погруженный в пелену темных тяжелых туч. Изредка, слабый лучик солнца пробивал плотную перину облаков, ветер, отвоевывал себе между них на небе небольшое пространство и дождь прекращался. Но стоило пройти пяти, семи, десяти минутам, как все начиналось заново – черное, низко лежащее небо, барабан капель дождя, серый влажный туман и тишина. Птицы и насекомые исчезали, не было слышно их гомона и жужжания. Пахло мокрой землей, прелой листвой, речными мидиями, тиной. Как рассказывал мой дед, на самом деле у дождя нет запаха. То, что мы все принимает за аромат дождя, этот ни с чем несравнимый запах, выделяют разные бактерии.
У нашей семьи был небольшой дом с огородом, на котором мои родители сажали овощи. Перед домом простиралось поле, большое поле самой разной травы всех цветов радуги. Обычно я ходил-бродил по нему, распевая на ходу и придумывая для себя разные игры. Иногда я воображал себе, что я дикарь в джунглях Амазонки, иногда играл в известного ботаника, который ищет редкую бабочку-павлина, иногда представлял, что поле, на самом деле не поле, а бушующее море. Тогда я становился на доску и играл в капитана. Моя мать, худенькая маленькая женщина, гуляла со мной, собирая целебные травы и пряные растения. Порой мы играли с ней вместе.
Летом 1951 года все переменилось.  Поле, мое любимое поле, перестало быть безопасным. Началось все с травы.  С каждой каплей дождя трава стала увеличиваться в размерах, устремляясь ввысь, словно хищное растение с чужой планеты, стремящееся поработить Землю. Сначала выросли стрелки лука и чеснока на нашем огороде. Папа, смеясь, заметил, что никогда еще в жизни не видел лука высотой с кукурузу. Затем как-то утром мама сорвала мяту для чая. Три веточки мяты были похожи на гигантский букет зелени. Пышные, все в зеленых сочных листьях, казалось даже после того, как мама сорвала их, они продолжали расти. Через день газонная трава выросла до пояса, и мой папа покосил ее, чуть не поломав газонокосилку. Плодовые деревья подкашивались под тяжестью яблок и листьев, незрелые вишни были размером с ранетку.
Хуже дело обстояло с полем, которое никто никогда не косил. Трава росла стремительно первые пять-семь дней.  Постепенно она стала доходить мне до подбородка, а я был самым высоким  мальчишкой в классе. Гигантскими шарами чертополоха было можно играть в бильярд, а прежде тонкая осока напоминала толстые стебли бамбука. Вскоре трава на поле стала похожа на лес.  И тогда я впервые услышал их. Мамутонес.
Первые колокольчики стали перезваниваться в середине июня по вечерам. Звон был схож со звоном обычных бычьих колокольчиков, и мама сказала, что это пастух Джузеппе вывел свое стадо на наше сочное поле зелени. В такой высокой густой траве и правда было не разобрать, кто ходит по полю. Лишь издали, я мог видеть волны колышущейся травы, которая совсем не уменьшалась в размерах. Тогда я все списал на дождь и быстрый рост зелени, которую не успевает съедать рогатый скот. Но мне было интересно, почему стадо приходит лишь во второй половине дня, ведь было прохладно. Почему бы Джузеппе не приводить свое стадо рано утром? Прошло еще несколько дней и как-то вечером, я нашел в поле, на месте тропы, которую я вытоптал в этом лесу травы,  жуткую деревянную маску. Маска была сделана из старого черного дерева.  Это было лицо человека с огромным, грубо вырезанным  носом и разрезом рта для оскала зубов. Вся перепачканная в саже и комьях земли, с налипшей сзади звериной шерстю и какими-то обрывками кожи, она отвратительно пахла. Рядом с маской лежала полуистлевшая от старости грязная, рваная веревка. Я был не трус, но меня немного пробрало.  Я помыл маску под дождем и спрятал в свой рюкзак, намереваясь показать отцу. Но, когда я открыл дома рюкзак, то обнаружил, что она исчезла. Как мог, я описал отцу свою находку и тогда узнал, что это была маска мамутонес.
Через три дня звон колокольчиков повторился. Звук постепенно приближался, а с ним и мерный гул. Вскоре все окрестные дома услышали топот тысячи бегущих ног, громкий перезвон бубенцов, тяжелое дыхание стада. Закрывались ставни и двери, люди уводили детей в дальние комнаты. Мамутонес, обычно столь желанные и почитаемые всеми жителями острова,  появились в непривычное для них время.
 Я стоял у кромки поля и слушал. Решив, что я вполне смогу пройти немного вглубь через траву и посмотреть, что там происходит, я так и сделал. Внезапно, сзади раздалась какая-то возня и громкое сопение. Я завертел головой, но мне на глаза упал полотняный мешок, а руки в считаные секунды скрутили. Как сказали позже мои родители,  в три часа по пополудни меня украли. 
Очнулся я позже в темной глубокой яме, прямо посреди леса.  Земляные стены моего убежища выглядели такими крутыми, словно это была правильно выкопанная могила, сделанная с соблюдением всех правил геометрии. Сырые стены ямы, позволили мне, спустя час или два, слепить нечто вроде степеней. Спустя еще какое-то время, ободрав пальцы в кровь и вымазавшись в мокрой грязи с головы до пят, я выбрался наружу.
Стояла темная влажная ночь. Я был в глубине леса, и даже слабый отблеск луны не добирался до земли. Было сыро и темно, как в старом погребе, который долгое время стоял запертым. Немного пройдя вперед, между старыми коряжистыми соснами, я увидел впереди слабое свечение. Под ногами предательски трещали ветки и хвоя, но я старался не шуметь, и, прячась за деревьями, потихоньку продвигался в сторону света.
Это был костер! Кострище! Таких костров я не видел ни до, ни после той ночи. На большой поляне вокруг него, вгромоздясь на мокрые камни,  сидели мохнатые существа с длинной спутанной шерстью и черными лицами. На их головах были одеты женские платки. Их было около сотни, а может и больше. Пламя костра колыхаясь на ветру, высвечивало их темные фигуры, кидало отблеск на длинную череду  черных масок, играло бликами на медных бубенцах и колокольчиках. Мамутонес. О них перед сном мне часто рассказывал отец. Люди, переодетые в карнавальные костюмы, олицетворяли собой плодородие земель, если их задобрить вином, едой и весельем.
Увидев их, я понял, что означает одинокая фигура мамутонес для духа сардинской деревни.  Загадка происхождения мамутонес делает их еще более завораживающими. Этот языческий праздник – карнавал мамутонес, как рассказывал мой папа, появился еще на заре цивилизации, а возможно и еще раньше. Он даже прочитал мне выдержку из книги, которую я помню до сих пор: «Раньше мужчины не уклонялись от обсуждения проблем напрямую с божествами. Три раза в год, собирались они вместе, чтобы дождаться появления мамутонес. Чем уродливее маска мамутонес, тем лучше. Мамутонес,  как правило, двенадцать, что символизируем месяцы года. Шаги мамутонес тяжелы и размеренны, как у доисторического человека. Шкуру козла на плечах венчают тяжелые медные колокольчики». Но существа, которые сидели вокруг костра, были словно не люди, переодетые козлами, а животные или древние языческие боги, переодетые людьми. Словно с тех самых пор, как они одели свои маски и облачились в шкуры, они стали видеть мир по-другому. 
Происходящее было не похоже ни на одно на карнавальное представление или подготовку к нему. Это были живые Боги Земли, древние тотемные животные, получеловеки, нежить, все что угодно, но не люди. Древние монстры, вылезшие из гробниц Гигантов, которых было так много на острове. Вокруг костра смердело сырой землей, горелой шерстью, серой, тухлым мясом, сладким малиновым джемом и еще бог знает чем! Тогда, в тот дождливый год, к нам пришли древние боги земли, вышедшие из ее глубин, где они спали все это время, но были побеспокоены дождем и разбужены вулканом, который всколыхнул твердь под морем. Они одели черные маски, чтобы походить на человека, нацепили колокольчики, для предупреждения о своем приближении. Люди, услышавшие звон бубенцов убегали прочь, и закрывали засовы на  своих дверях, один лишь я, преодолев страх, решил приблизиться. Так сильно меня интересовали раздающиеся  звуки с поля. Я тихо стоял в своем укрытии, внимательно смотрел и слушал, жадно впитывая происходящее, словно это было кино наяву.
- Мы молимся богу Марса, - тянули одни.
- Мы просим помочь бога Солнца, - выли другие.
- Приди великий бог Юпитера и забери этот дождь, - кричали мамутонес и кидали куски древесины в костер, - вейся пламя выше неба, суши землю, приводи за собой засуху!
- Жертва! Нужна жертва! – закричал самый крупный, похожий за застывший стог сена, мамутонес. – Иначе Солнце нам не ответит и не придет на помощь! Дождь не может идти вечно!
- Нужно убить Ганзалеса, - тихо пропищал тонкий голосок с той стороны костра, которую я не видел.
- Точно, Ганзалеса! – подхватили голоса у огня. – Он провинился. Потерял маску. И вообще, он самый старый из нас.
- Верно, - подхватили другие, - ему уже больше трех тысяч лет! Он совсем глухой и ничего не видит вокруг. Его шерсть уже не отливает чернотой, она стала совсем седая. Один его глаз заплыл бельмом, колокольчики стали ржавы и больше не звенят. Зачем он нам? Для чего?
- Но ведь Гонзалес с нами с тех пор, как здесь был сотворен мир. С тех самых пор, когда на небе появились первые птицы, стали цвести желтые кувшинки, море осушило земную твердь, и образовался наш остров!
- Да к черту его! Старый дурак! Спит по три сотни лет, а, когда просыпается, то вечно все теряет. Тридцать лет назад он нечаянно оставил свой башмак у двери входа под землю и один отчаянный французский турист чуть не откопал наше убежище.
- А как же мальчик? Тот, что попался к нам и сейчас сидит в яме? Как быть с ним? – раздался раскатистый бас.
- Мальчика мы тронуть не можем, но он нас видел! Он расскажет другим людям! - Ответил трескучий голос, звучавший, словно шелест сухой травы под ногами. - Не в наших традициях убивать человека. Пусть сидит, там, где находится. А если его убьет стихия, дождь или молния, тогда будет исполнена воля планеты и наступит засуха. Ведь эту жертву примет сама Земля.
- А если он умрет от голода? – спросил мамутонес в красном платке.
- Тогда тоже будет исполнена воля планеты, - ответил бас, - но это произойдет нескоро. Неделя, полторы – минимум.
- Тогда мы убьем Гонзалеса и все дела! Он – легкая жертва, многие будут рады его смерти. И спальное место освободится, - рявкнул фальцетом мамутонес в синем платке в коричневую клетку. Рука его сжимала длинный мундштук, косматое чудовище курило смесь из семи трав для прихода состояния транса. Транс позволял мамутонес видеть будущее, - а пока сажайте Ганзалеса в клетку и поднимайте на дерево. Он боится высоты и будет сидеть смирно! Вселенная разговаривает со мной, она примет его жертву, как подарок!
Спустя час или два, ушли первые мамутонес. Костер медленно догорал, вот уже пропал огонь и лишь ветер слабо раздувал красные угли, когда постепенно стали пропадать из моего вида косматые фигуры чудовищ. Густой белый туман заволок лес. Исчезли сосны, остатки пепелища и сидящие вокруг него монстры в деревянных масках. Я уже не различал свои ноги в пелене тумана, но одинокую клетку с сидящим в ней седым Гонзалесом я видел отчетливо. Казалась, она вся светится изнутри, а возможно во всем был виноват лунный свет, бродивший между облаками и туманом, и, игравший бликами на металле клетки. Ганзалес не спал. Не походил он и на того дряхлого старика, о котором говорили мамутонес. Он раскачивал клетку и сильно шумел, стараясь выбраться. Я вышел из своего укрытия и подошел к одинокой сосне, на которой он висел. Ганзалес принюхался. Его белые глаза, покрытые бельмом, близоруко щурились, пытаясь разглядеть меня. Он с шумом втягивал воздух, надрывно кашлял, тер слепые глаза. Внезапно он сказал:
- Это ты тот мальчик, которого украли мои братья? Мальчик, которого бросили в яму для угощения планеты, если только она захочет принять этот дар?
- Да, - ответил я весьма поспешно и с испуга стал грызть ноготь указательного пальца. Мама меня постоянно ругала за эту дурную привычку, ведь я вечно ходил с обкусанными ногтями. Но что поделаешь, меня та привычка всегда успокаивала. Как успокоила она меня и сейчас. Я подошел еще ближе и спросил, - я могу Вам чем-то помочь?
- Это будет больно, - горько ответил голос сверху, - очень. Я знаю.
- Но почему? – спросил снизу я. – Что от меня потребуется?
- Только желание пожертвовать собой и твой природный страх, - ответил старик, - ты жертвуешь собой или частью себя. Жизнь за жизнь. Нужна монетка. Ты удачлив?
- Я не знаю, - честно ответил я.
- Монета нужна для того, чтобы спросить у планеты – пан ты или пропал? Если пан, то можно будет отрезать тебе палец и все. Если пропал, тогда придется умереть. Все или ничего. Но ты можешь пойти домой и не обращать на меня никакого внимания. Ты выбрался из ямы и теперь свободен. Мои братья все спят. Это ведь я предназначен стать жертвой и уже достаточно стар, чтобы умереть.
- Вы Древний Бог? – спросил я с дрожью в голосе.
- Я приспешник Бога, - ответил старик, и поправил черный платок, - один из его первых слуг, так сказать. А тебя это смущает?
- Вообще-то да, - снова сказал я, и мой голос меня явно подводил.
- А ты разве раньше не видел настоящих мамутонес? – удивленно спросил снова он. – Ты ни разу в жизни не видел мамутонес? Сколько тебе лет, малыш?
- Десять, - ответил я.
- Десять лет равны десяти векам, если правильно их прожить, - задумчиво вывел старик, - время, очень относительная субстанция, а особенно его восприятие. Для кого-то оно подобно песку, для кого-то розовой жевательной резинке, расплавленной на жаркой мостовой. Так тянется и тянется. Одни считают часы перед рассветом, другим не хватает положенных 24х часов в сутки. Ты ведь замечал, что с тех пор, как ты начал взрослеть, время стало течь все быстрее?
- Вообще-то не очень, - ответил я, - я взрослею потихоньку..
 - Я забыл, что тебе всего лишь десять лет! – он хлопнул себя по лбу так сильно, что черная маска обнажила старый морщинистый лоб, похожий на шкуру броненосца.  Ганзалес поспешно поправил ее и спрятал седые патлы волос за платок, а потом сказал, - я стар, а ты молодой, словно росток зеленого горошка на майском огороде. Иди, убегай быстро как лань и никогда не вспоминай меня, это место, это время. Завтра дождь прекратится, словно его и не было. Земля высохнет как отжатая губка для мытья посуды, ты проснешься и забудешь все, что видел и слышал. Убегай!
- Но что будет с Вами? – спросил я.
- Рано утром наш вождь бросит монетку. Пан или пропал. Выпадает «пан» и мне отрежут часть тела – ногу, руку, голову, нос, а, если повезет, то ухо или палец, но не суть важно. Но, если выпадет «пропал» - меня зажарят заживо на костре, а мой пепел развеют над островом.
- Но, разве это не одно и то же? – вскричал я. – Где же справедливость? Если выпадет «пан» и Вам отрежут голову или выпадет «пропал» и Вас зажарят, в чем разница? Вы ведь так и так умрете!
- Верно малыш, - отозвался старик, - все дело случая и везения. 
Я немного помолчал, а потом спросил:
- А если монетку кину я, тогда что?
- Тогда, - старик нахмурился, похрустел суставами и немного ссутулился. Дрожащей рукой он поправил маску, - тогда… Такого еще не было, мальчик. Но если верить тому, что я слышал, тебя и меня отпустят или убьют обоих.  Всего лишь нужен жребий… Но, для чего тебе так рисковать?!
Я невольно перекрестился и прошептал про себя молитву. Умирать я не собирался. Играть в случай тоже. Я был очень ловким малым, в мои-то десять с небольшим лет!
- Что Вы знаете об аферах, - немного, поразмыслив, спросил я, - «Испанский узник», «Упавшая дыня», «Пятно на галстуке»?
- Об аферах? – переспросил старик. – А что это такое?
- О-о-о! – ответил я. – Я думаю, Вам это понравится! Итак, если мы не сможем поймать удачу за хвост, тогда удача сама придет к нам в руки! Я брошу монетку и выиграю!
- Ты так в себе уверен, - грустно прошелестел старик сверху и ссутулился еще больше.
Рано утром, когда туман еще проглатывал все живое в своей белене, а влажный лес пах мякотью арбуза, я услышал звон колокольчиков.
- Началось, - сказал старик в клетке.
- Я готов, - отозвался я.
Мамутонес накидали обломки деревьев, зеленый мох, обрывки газет, полили  какой-то жидкостью свое сооружение и подожгли. Кострище разгорелся и стал больше прежнего. Всполохи жарких языков пламени добирались до верхних веток сосен. Запахло горелой хвоей, жареной свиной колбасой, горячем кофе, вареным молоком. Мамутонес завтракали.
- Они готовы, - сказал старик, - а ты?
- Всегда, - бодро ответил я и вышел к кострищу. Подойдя так, чтобы меня заметили,  я громко сообщил всем присутствующим, что приму участие в лотерее «жизнь или смерть», но монета будет моей.
Сидящие у кострища звери-полубоги угрюмо согласились и разрешили бросить монетку. Что ты будешь загадывать, спросил один из них, печальный зверь с тусклыми глазами-пуговками. Я ответил, что конечно же я загадаю «орел». Мне разрешили кидать. Я потер наудачу свой нательный крестик, громко вздохнул и подбросил монету высоко в небо.
Пока какие-то доли минуты монета вертелась в воздухе, сидящие у костра чудовища затаили дыхание, старик Гонзалес стал раскачивать клетку, дождь прекратился, ветер затих, улетели даже комары, а солнце на миг выглянуло из-за своего укрытия.
- Что там выпало? – закричал трубным голосом толстый мамутонес.
- «Решка»? – нетерпеливо, спросил старый монстр с рыжей шерстью.
- Да, наверняка, «решка», -  утвердительно сообщил черный карлик в белой маске, - мы их обоих поджарим, как следует. Глупый мальчишка!
- «Орел»! – закричал старик в клетке. – Даже я вижу что это «орел»! С моим то зрением!
- «Орел»? – опасливо переспросил карлик. – Ты уверен или просто не хочешь умирать?
- «Орел», - подтвердил монотонным голосом, худой верзила в оранжевом платке.
Мамутонес вскочили со своих мест. Зашевелились, посовещались, нахмурились. Но все как один побоялись подойти и прикоснуться к монете. Они как завороженные стояли дружным хороводом вокруг нее, принюхивались  и молчали.
- Это точно «орел», - сказал я, скрестив пальцами «фигу» и вытащил ее  под нос одного из чудовищ, - и это значит, что вы отпустите нас двоих. С миром, так сказать! Меня и Гонзалеса. НЕВРИДИМЫМИ! Даже ноготь отрезать, у вас нет на это никакого права! Так-то вот!
Спустя час я и Ганзалес ушли. Мамутонес остались сидеть  у медленно догорающего костра, а в небе медленно поднималось солнце, разогнав последние обрывки туч. Влага высыхала, прилетели птицы и насекомые, лес наполнился их звуками, криками, пением. Пришло лето, которого ждали все – животные, люди и боги.
Старик Ганзалес  почти проводил меня до дома, перейдя почти  половину  поля и остановился.
- Дальше мне идти нельзя. Меня заметят люди, – сказал он, а потом немного помявшись,  спросил, - но, как тебе удалось выиграть?
- Старый фокус, - важно сообщил я, - Вы ни за что не догадаетесь!
- Но как? – снова спросил он, близоруко щурясь на солнечном свете. Он походил на древнего выжившего до наших дней монстра из книг про древние рептилии с разумом младенца не испорченного обманом, хитростью, выгодой, борьбой за выживание. Полубог с разумом ребенка! 
- На монете был «орел» с обеих сторон, - ответил я, и мне стало противно за самого себя, - это старый трюк мошенников и фокусников.
- Мошенников? – переспросил старик. – Это такие колдуны?
Я кивнул утвердительно. Это очень «мощные» волшебники. Объяснять это подробно старому живому полубогу мне показалось лишним. Я просто протянул ему ладонь с зажатым в ней счастливым пенни и сказал:
- Если снова пойдет дождь и твои братья посадят тебя в клетку, просто брось эту монету и загадай «орла».
На память старик засунул в карман моих штанов мятый лист желтой бумаги. Я развернул его и прочитал написанное.
 «Давным-давно - в те времена,
 Когда людские племена
На воле жили, - нашим дедам
Был ни один закон неведом.
Так продолжалось до тех пор,
Покуда не возник раздор,
И ложь, и прочие пороки, -
Стал людям тесен мир широкий.
Тогда сказать пришла пора:
Пусть будет честная игра!

Я обнял его напоследок. Пожав Ганзалесу руку и пожелав хорошего сна в теплых недрах земли, я быстро побежал в сторону дома.