Игра. Глава 8. Обрести счастье

     Не успел я полностью погрузиться в томное оцепенение, как вдруг в душевой раздался громкий девичий смех. Радость взахлеб и надрывный хохот сразу показались мне подозрительными, но тяжкую причину неестественной эйфории предстояло понять позже.
 
     Оказалось, душевая была проходной и с противоположной стороны в нее можно было попасть точно так же, как попал со своей я.

     Передо мной предстали две совершенно голых и совершенно белых женщины. Смеялась из них та, что была моложе, а вторая вела ее под руку, как слепую. Увидев меня, первая мгновенно затихла, на лице ее выразились испуг и растерянность. Вторая резко отвернулась, смущаясь своей наготы.

     Я отвел глаза к стене и больше не смотрел на женщин. Оставаться в душевой было неловко, но и уходить совсем не хотелось. Сквозь потоки искрящейся воды до меня доносился бессвязный разговор. Прислушиваться желания не было, да и смысла не имело, тем более, что каждое слово перемалывали шелест воды и гулкое эхо под высоким потолком.

     Виктория – так звали надрывно смеющуюся девушку, потому что ее спутница постоянно называла это имя – иногда, в перерывах между припадками истерической радости и сумбурным потоком слов, вдруг принималась плакать навзрыд, как ребенок.

     Я по-прежнему разглядывал стену, облицованную однотонным светло-серым кафелем, но перед глазами стояло лицо бедной девушки. Она выглядела гораздо младше своей подруги и казалась подростком. Не взирая ни на тревожную обстановку, ни на ужасающие обстоятельства, я испытывал приятное чувство от ее необычной красоты: большие глаза с таящейся в них надеждой или неуверенностью – не понять, чуть приоткрытый ротик, обрамленный темными, словно нарисованными  губами, нос, привлекающий внимание легкой горбинкой, благородное лицо с утонченным овалом и щеками, не оглупляющими его легкой пухлостью. Вся эта хрупкая красота венчалась бесчисленными кудельками густых черных волос.
 
     Вдруг Виктория запела насыщенным низким голосом, необычным для ее изящного телосложения, знакомую детскую песенку. И я почти интуитивно пожалел эту, должно быть, безнадежно больную девочку.

     Дослушав до конца, я спросил, не оборачиваясь, у ее спутницы:

     – Что с ней? Кто вы? Давно здесь?

     – Вы, наверное, и сами поняли, что с Викторией. Ей недавно исполнилось девятнадцать, – невпопад, но с какой-то нежной заботой в голосе ответила она.

     Мне показалось, что женщина ждала вопросов, но воспользовалась ими, чтобы рассказать совсем о другом. Говорила она негромко, спокойно и уверенно. И, вместе с тем, чувствовалось в ее голосе трепетное, сродни материнскому, тепло:

     – Я вижу, вы не из тех, кому позволяли на нее набрасываться как цепным псам. Ее насиловали день и ночь какие-то маньяки, извращенцы. То по одному, то группами - по три-четыре человека. Их выпускали в самых неожиданных местах, когда она ела или спала, расчесывала волосы или читала. Ну, в общем, как будто специально выслеживали, чтобы внезапно, чтобы напугать и шокировать. Вы, хотя и мельком, но, наверно, успели заметить, что она красива как ангел. И это только сильнее возбуждало скотов. Они насиловали ее до изнеможения, до собственного бессилия. И весь этот садизм называется здесь «поиском концепции счастья».

     Я заинтересовался рассказом новой знакомой, но и вконец запутался. Как же мне захотелось поскорее добраться до ответа на главный вопрос – о причинах творившегося беспредела! И моя собеседница уже начала помогать в этом.

     – Мы здесь уже около месяца, – продолжала она. – Раньше не знали друг друга, никогда не встречались. Жили в разных концах города. Я – одна, Виктория – с мамой…

     – Извините, давайте хотя бы познакомимся. - предложил я, прервав ее рассказ. – Меня зовут Вячеслав Андреевич.

     Она представилась Ириной Сергеевной.

     – Почему вы говорите обо всем, что было до спортивного комплекса, в прошедшем времени?

     Женщина также спокойно продолжила:

     – Потому что я не верю, что мы когда-нибудь отсюда выберемся… Так вот… никого у меня не было. С головой ушла в науку. Я химик, и за своими колбами и пробирками никому не заметна. Дя и не хотела, чтобы меня замечали. - она улыбнулась. - Но иногда было так тоскливо и горько. Хотелось простого женского счастья. Даже, может быть, не семьи. Куда мне, с моей-то работой! Я мечтала о ребенке. О девочке. Представляла ее маленькой и уже совсем взрослой. Но… не сложилось. А тут, в одну из бессонных ночей, пригрезилось, что ли, это обещание: иди, и ты найдешь… Вы ведь тоже его видели?..

     – Да, – ответил я коротко, и почувствовал, как меня качнуло от головокружения. Видимо, "отсидка" в вонючем подвале бесследно не прошла.

     Стоя лицом к стене и касаясь ее руками, чтобы не упасть, я слушал дальнейшее как приговор перед расстрелом.

     Именно женщины открывают нам глаза на многие вещи. Мы, мужчины, мечтатели. Живем, в основном, проектами. Часто не улавливаем каких-то оттенков жизни. Женщины, напротив, всегда копаются в ней, разбирают до мелочей. Так дети разбирают до винтика свои любимые игрушки. Не я открыл, что женщины живут настоящим. Они мудрее нас, потому что научились наслаждаться тем малым, что уже в руках. И они же во сто крат несчастнее нас, потому что быстрее улавливают фальшь и острее реагируют на многоволновые колебания жизни, болезненнее переносят удары судьбы. Их практицизм помогает и мужчинам, познающим смысл бытия во сто крат медленнее. Но когда они добиваются успеха – ловят в руки ту самую "синицу", то всегда выдают собачье чутье, удачливость за собственное достояние.

     Я понял, что Ирина Сергеевна прямо сейчас скажет мне что-то очень важное, о чем самому мне пока не догадаться. Но она начала с вопроса:

     – Что вы хотели найти здесь?

     Беда в том, что на этот вопрос я не мог ответить и себе, но все-таки сказал, что подсознательно мне, наверное, хотелось обрести душевное равновесие, найти применение своим нерастраченным силам и непроявленным способностям, постичь смысл жизни, но вместо этого я чувствую, как превращаюсь в животное.

     Ирина Сергеевна усмехнулась:

     – Люди все немножко животные. Один в большей степени, другой в меньшей. Иногда скотство – это болезнь, иногда – безысходность. Иногда – выдаваемое за благое намерение желание самовыразиться. – она прервалась, успокаивая что-то надрывно говорящую ей Викторию. – Что же касается ваших потребностей… Вы говорите слишком неконкретно. Все люди хотят постичь смысл жизни, но разве можно найти смысл в постоянно меняющейся форме облаков?.. Вас мучит одно. Вы не понимаете, в чем состоит ваше счастье. А счастье – это, поверьте, совершенно земное и конкретное понятие.

     Я почувствовал в ее голосе сильное волнение. Переведя дыхание, женщина продолжила:

     – Здесь, как это не выглядит нелепо, я тоже нашла свое счастье. Мое счастье, мое главное сокровище в жизни – Виктория. Я поняла, что все прожитые годы были нужны лишь для того, чтобы я встретила ее. Но беда в том, что счастье, которое у каждого свое, пришла сюда искать не только я. Среди этих людей есть и те, кто добивается его любой ценой, даже за счет несчастья других. Счастье, успех, удовлетворение любой ценой – вот какую формулу жизни прививают нам в этом балагане, в этой реальности, перевернутой с ног на голову. Понимаете?

     – Пожалуй.

     – Самое страшное, – продолжила Ирина Сергеевна, – что в моей Виктории нашли свое животное счастье и те маньяки, которые давно утратили человеческие черты. Преступники издевались над бедной девочкой совершенно безнаказанно. Где они сейчас – никто уже не скажет. Но эти мужланы, как мне кажется, тоже искренне верили, что обрели свое счастье. Помнится, один гориллоподобный изувер в экзальтированном состоянии тоже кричал, что он счастлив. Понимаете? Не знаю, что эти люди считают счастьем, но он орал во все горло, что нашел его!