Златушка

        Ветер за окошком завывает, листья последние с деревьев рвёт, ветки ломает. Златка в тёплой избе на лавку коленками встала, в окошко выглядывает, любуется, как в небе, тёмном беззвёздном, зарница вспыхивает. «Оу-у-у-у-у», - как страшно ветер воет. Взгляд с неба на землю опустила и вскрикнула – прямо из колючих кустов шиповника, словно пламя в печи, два глаза горящих на неё смотрят, не мигают.
        Матушка поскорее занавески плотные задёрнула, Златку к себе крепко прижала.
- Разве не знаешь ты, Златушка, как опасно в такую ночь в окно глядеть?
- Отчего опасно, матушка?
- Оттого, что Волк серый по деревне рыщет, девицу красну на погибель ищет.
- Для чего волку девица нужна, коли он козочек, да овечек режет?
- Я не про того Волка говорю, что в стае бегает, а про того, что один в лесном тереме живёт.
- Да ведь я не девица. Десять годков только в прошлом месяце стукнуло.
- У него память хорошая. Запомнит, а, как постарше станешь, так за тобой и вернётся. Отца твоего камнями в горах завалило. Братца речка быстрая забрала. Одна ты у меня кровиночка осталась.
Девочка матушку утешает:
- Не плачь, родимая. Лучше сядем с тобой к столу, пасьянсы будем раскладывать, желания загадывать.
Матушка слёзы вытерла, к столу присела, принялась пасьянсы раскладывать. Да только как карты не разложит – всё не сходится, а вместо короля пикового, чудится ей, будто волчья морда клыками скалится. Сгребла она все карты, да в огонь бросила, а утром чуть свет к ведуну побежала: «Как дитя родное уберечь, Волку не отдать?».
Ведун покачал головой:
- Откупиться от Волка надо. Возьми самую лучшую козу, да привяжи к дереву в лесу на глухой поляне. Может, заберет ее Волк вместо твоей дочери.
Сделала, как ведун велел. Отвела единственную козу на глухую поляну, привязала веревкой к старой ели и оставила на ночь. Златка как узнала про козочку, так всю ночь проплакала: «Загрызёт зубастый нашу Беляночку». - Только поутру глядь - а Беляночка, как ни в чём не бывало, блеет у ворот, домой просится.
Ведун снова головой покачал:
- Не глянулась Волку твоя коза. Может, овца по нраву придется?
Отвела матушка единственную овечку на ту же поляну. Снова Златка всю ночь проплакала: «Загрызет зубастый нашу Кудряшку». Только поутру и Кудряшка домой воротилась.
Долго качал головой ведун:
- Не удалось от Волка откупиться. Может, обмануть получится? Смастери куклу соломенную, наряди её в платье, которое твоя дочь носила, надень на куклу дочерины украшения и посади на глухую поляну. Волк почует запах дочери, подумает, будто это она и есть.
        Матушка со Златой вместе куклу смастерили. В самое красивое платье одели. На шею бусы коралловые повесили, те, что ещё отец, для Златки у купцов заезжих выменял. Из ниток шерстяных косы заплели, к голове приладили.  Матушка куклу эту в лес отнесла и к старой ёлке привязала.
Всю ноченьку они со Златой глаз не сомкнули.
- Матушка, матушка, расскажи, что за Волк в лесном тереме живёт?
- Страшный Волк, деточка. Такой, который человеком умеет оборачиваться.
- Почему же, если он оборотень, охотники его не убьют?
- Потому что оборотень этот княжьего рода. Не зря ведь князей наших Волковичами величают. Сказывают, давным-давно женился самый первый князь на волчице. С тех пор из века в век и рождаются среди них полуволки-полулюди.
Злата к матушке ближе жмётся, а любопытство всё ж своё берёт:
 - А какой он, Волк? Ты его видала?
- Единственный раз видала. Я тогда тобой беременна ходила. В воскресный день на рынок собралась. А на площади рыночной – толпа. Вся деревня сбежалась. Говорят: «Волковича-оборотня в лесной терем везут». - Хотела я домой уйти, да не успела. Гляжу: едут конники княжеские, десять впереди, десять позади, а меж ними повозка катится. На той повозке клетка золочёная, сверху парчой богатой накрыта. Как поравнялась со мной, отвернулся парчовый полог, и выглянул из клетки мальчонка, годков двенадцати. На живот мой уставился глазами страшными. Закричала я диким голосом, на землю упала. А к вечеру ты у меня родилась. Вот потому я за тебя, Златушка, так страшусь, что ты еще на свет не появилась, а он уж тебя заприметил. А теперь, видно, проведать решил.
- Отчего Волка огнём не напугают, из терема не прогонят?
- Нельзя, доченька, Князя гневить. Да и Волк, покуда мы оброк ему носим, худого не делает. От врагов и от нечисти всякой деревню охраняет. Хворобу лечит, когда уж и сам ведун руки опускает. За справедливостью тоже к нему люди ходят. Только в мятежную ночь остерегайся с Волком встретиться. А ещё сказывают люди, на которую девицу хоть единый раз оком своим глянет, той уж никакими молитвами не отмолиться, никакими заговорами не заговориться. Сколько уж без следа пропало, сгинуло.
Мало-помалу ночка прошла. Матушка в лес на глухую поляну поспешила, а Златке строго-настрого велела дома сидеть, никому дверь не отпирать. Чем ближе к поляне подходит, тем сердце материнское чаще бьётся – что-то будет там? Наконец, добралась до места. Видит, по всей земле солома раскидана, платье нарядное на клочья разодрано, на кусту шиповниковом висит. Собрала она клочья с соломой – и снова к ведуну: «Растолкуй, что это значит?».
Ведун думал-думал:
- Не могу наверно сказать. Или же со злобы зверь бесился, или взаправду чучело соломенное за человека принял. Если нынче же за дочкой твоей не придёт, значит, отвели мы от неё беду.
Златка тем временем в доме сидит с куклами играет, как мать наказывала. Вдруг, слышит – в дверь кто-то постучался. Затаилась за печкой Златушка, даже дышать забыла. Сидела, сидела – не стучит больше никто. «Может, почудилось?» - с куклами советуется. Подобралась тихонько к двери, в глазок поглядела – нет никого. «Кто там?» - спрашивает. Никто не отвечает. Совсем расхрабрилась девочка, дверь-то и распахнула. А на пороге молодец стоит. Хотела было обратно захлопнуть, да молодцем залюбовалась: волосы льняные до плеч вьются, глаза синие-синие, что небеса в первый месяц весенний, губы алые улыбаются, наряд богатый заморский. Говорит молодец голосом ласковым:
- Принеси мне испить водицы, девонька.
Злата просьбу исполнила, принесла водицы полный ковш. Незнакомец водицу пьет, да на Злату поглядывает, улыбается.
- Как зовут тебя, милая?
- Златушкой мама зовёт.
- Ты, Златушка, красавица. Как лет тебе поболе исполнится, я гостей пришлю, сватать тебя буду. Пойдёшь ли за меня замуж?
- Пойду.
- Вот и сговорились. А до тех пор про то, что меня видела, никому не сказывай. - С теми словами и ушёл.
       Не успела Златка двери запереть, как матушка воротилась: «Не приходил ли кто в гости, в двери не стучался ли?». - Злата и рада бы сознаться, что молодцу незнакомому отворяла, воду подавала, только язык, будто заколдованный, совсем другое говорит. А потом поразмыслила сама с собой, да и успокоилась: «Разве стал бы серый Волчище средь бела дня в дом приходить, водицы спрашивать? И глаза у Волка, как огонь горят, а у незнакомца – цвета небесного. Нет, не Волк то был. Ведь слово я дала, что молчать буду. Не стану обещания нарушать, матушку понапрасну тревожить». - А матушка и рада радёшенька, что судьба страшная доченьку-кровиночку стороной миновала, Зверю жуткому она не досталася.

       Только судьба-то кругом земли обошла и обратно пришла. Четыре лета с тех пор пролетело, да еще одно. Снова осень наступила. Осень хмурая, безрадостная – без ярмарок, без свадеб. Нечем на ярмарках торговать, да на свадьбах пировать. Нету нынче урожая. Значит, ждать голодной зимы. А Злата не о зиме голодной думает, о матери. Занемогла она, уж недели две на лавке лежит, не подымается. Отправилась девчурочка с утра раннего на реку бельё полоскать. Думает: «Буду бельё в речке полоскать, пусть все хвори матушкины течением унесёт. Потом солнышко лучиками пригреет, силы матушке даст».
          А на реку через всю деревню идти. Вот проходит мимо колодца, там девицы, да бабы с коромыслами воду набирают, а чуть в сторонке незнакомец её стоит, словно кого поджидает. Ещё краше он ей показался, чем в сердце образ хранила. А тот увидал Златку – заулыбался:
- Здравствуй, Златушка. Хорошо ли ты поживаешь? Отчего печальная?
Злата от смущения зарделась, слова сказать не может. А молодец снова спрашивает:
- Помнишь ли наш уговор? Ждёшь ли сватов моих?
Злата головой кивает. Наконец, осмелела маленько, да и говорит:
- От кого же мне сватов ждать? Ведь я и имени твоего не знаю?
Смеётся в ответ:
- Это ничего. Со временем узнаешь. А теперь нам прощаться пора. До скорого свидания.
Долго Златушка незнакомцу вслед глядела. Когда уж совсем из виду пропал, обернулась к колодцу – не судачат ли про нее бабы с девками? А те, вроде как, ничего и не заметили. Лишь одна Бланка, мельника дочь, глазом хитрым покосилась, да плечиком передёрнула.
Идёт Злата к реке, а  в голове всё о молодце мысли – кто он, да откуда? Шутит ли над ней, или верно жениться собирается? То так, то эдак прикинет. Замечталась, вот не на ту тропку и свернула. Вместо пологого бережка на крутой обрыв забрела. Осмотрелась по сторонам и места не признаёт: под обрывом по камням острым река воды тёмные бурные несёт, на обрыве деревья с кустами корнями, да ветками сухими меж собой переплелись, путь преграждают, солнце закрывают. Думает: «Нехорошо здесь. Выбираться поскорей надо». – Повернула обратно, а на пути куст шиповниковый стоит. Хотела обогнуть, а за тем кустом два огонька янтарным светом горят. Отступила к обрыву Злата. «Чур меня! Чур меня!» - шепчет. Только не помогают слова заветные. Вышел из-за куста волк поджарый злобный, на Злату глядит – скалится, клыки жёлтые показывает. Вот-вот набросится. Девчурка уж с жизнью своей распрощалась, как выскочил из чащи другой волчище, крупнее первого, сам серый, а на лбу пятно багровое, и ну на того кидаться.
Покуда звери добычу делили, Злата через корни, через ветки на тропинку продралась и бегом домой. Да второй-то волк, видно, быстро с первым расправился, Злату нагонять стал. Побежала бы она пущей, да корзина с бельём тяжёлая, руки тянет, бежать мешает. Трава стеблями длинными ноги оплетает, шаг ускорить не даёт. А зверь-то совсем близёхонько. Слышит Златка за спиной его дыханье тяжёлое. Вдруг, чувствует, на руке левой, на запястье, зубы волчьи сомкнулись, накрепко держат. Собрала тогда все силёнки Златушка, да в волчищу корзину и кинула. Тот в рушниках, да подзорах запутался, руку отпустил, тут уж Златка во всю мочь к дому припустила.
Только, как ни спешила Златушка, всё одно с матушкой проститься, благословение последнее получить не успела. Лежит матушка-красавица на лавке, не шевелится. Очи ясные не открываются. Грудь высокая не поднимается. На пол Златка повалилась, хотела в голос завыть, а голоса-то и нету – от горя ли, от страха ли пережитого немой стала.

Осталась Злата круглой сиротушкой. Зажила в доме одна. Когда светло-то по хозяйству мало-мало хлопочет, а как вечереть начинает, так присядет на лавку, где матушка лежала, и слёзы горючие льёт. А совсем стемнеет – всё в окно глядит: горят ли во тьме ночной глаза пламенные, иль мерещится? Исхудала совсем. А тут ещё другая беда: не скопила матушка за жизнь свою богатства, а пока больна была, последнее на порошки, да на припарки истратилось. Где денег взять? Работы никто не даёт – год такой, самим бы перебиться, лишнего рта никому не надо. Уж до того дошло, что милостыню у людей добрых просить стала. Да разве кто подаст, коли та ни песню жалостливую спеть, ни про жизнь свою тяжкую слёзно поведать не может? Голосок-то звонкий, видно, насовсем пропал.
Старейшина деревенский на сиротку смотрел-смотрел, да и сжалился. К мельнику определил: «У тебя хлеба много, а ртов мало. Будет тебе помощница. А дочке твоей – подружка». - Только у дочки мельниковой, у Бланки, и без того подружек сердечных хватает. Губки кривит, ножкой капризно топает:
- Не нужна мне в подруги сирота немая. Смуглая она, собой не хороша. Не хочу ее видеть!
У самой-то Бланки кожа, что сметана, белая, косы тугие, словно спелая пшеница в поле, очи карие бархатные. У мельника тоже сердце к Златке не лежит, да куда деваться, как старейшину ослушаться?
А Бланка опять за своё:
- Раз старейшина её в помощницы тебе определил, так пускай на мельнице живёт, с глаз моих подальше.
Испугался мельник:
- Да ведь мельница-то на самом краю деревни стоит. Черти там по ночам гуляют, муку мелют!
- Коль Волк её живой из леса отпустил, и сам чёрт ей теперь не страшен!
«И то верно - думает - Вон, на запястье у неё след от зубов волчьих. Знать, отметил её Зверь. Разве можно такую-то в дом пускать?».
Стала Златушка на мельнице жить. Днём мешки тяжёлые таскает, а вечером за работу хозяин лепёшек чёрствых ей бросает. А девчурке, вроде, и всё равно. Без матушки родимой совсем жизнь не мила. Пристроится среди мешков, куклу тряпичную к себе прижмёт, сухари грызёт, да плачет.
Так один месяц прошёл, да второй пролетел. Декабрь студёный уж к концу подходит. Последние дни шибко вьюжные выдались. Дорогу к мельнице совсем замело. Зерна-то почитай не осталось, вот мельник уж неделю как носу и не кажет. Златка последнюю лепёшку по кусочкам делит, растягивает, да размышляет: «Может, заболел мельник? Али в деревне что приключилось? Ежели завтра никто не явится, так сама к людям пойду». - Не успела подумать, как слышит – стучится тихонько кто-то. Встрепенулась было дверь отпирать, да забеспокоилась: «У хозяина ключ есть. Да и ночь ведь на дворе. Кто в такой-то час придти может?». - Вспомнились разом истории страшные про разбойников-душегубов, да про нечисть жуткую. Забилась среди мешков поглубже и сидит ни жива ни мертва. А из-за двери голос знакомый: «Коли здесь ты, Златушка, отопри поскорее мне».
«Разве способен человек так чужую речь повторить? А коли сила нечистая меня морочит, так ей никакие замки не помеха». – Отомкнула дверь ключом, а там – молодец стоит:
- Здравствуй, Златушка. Здравствуй, радость моя. Как тебе живётся-поживается?
Молчит Злата, только слёзы по щекам катятся. Погрустнел и молодец:
- Вижу, нелегко тебе приходится.
Рученьку её в свою взял, а другой поглаживает. А как след от волчьих зубов увидал, начал то место целовать.
         Декабрьские ночи длинные, да тёмные, для ворожбы самые подходящие. Задумала Бланка с товарками на мельнице погадать, будущее своё подслушать. Да товарки-то на полпути забоялись, обратно по избам разбежались. А мельникова дочка – та не робкого десятка – говорит: «Коли вы все испугались, так я одна пойду, узнаю, что мне год грядущий сулит». - Стала к мельнице подходить и видит: на крыльце сиротка стоит, а с нею молодец рядом. Любопытство её одолело. Пригнулась, чтоб за сугробами снежными не заметил никто, да ближе подобралась. Глядит на молодца, глаз оторвать не может, так пригож. А красавец-то к сиротке наклонился, рученьки давай целовать. После ленту алую атласную из-за пазухи достал, вокруг запястья ей обвязал. Бланка от досады кулаки сжала, зубами заскрипела. А молодец-красавец, будто почувствовал что. На сугроб, где та затаилась, посмотрел, так сквозь глыбу ледяную очами самое сердце прожёг.
Вернулась Бланка домой. Спать легла на перину мягкую, пуховую, да сон к ней не идёт. Всё об молодце мысли в голове крутятся. К обеду лишь с постели встала. Бродит по горнице вялая, да кислая. За что ни возьмётся, всё из рук валится. В какую сторону ни посмотрит, всюду ей молодец-красавец мерещится, будто глядит он на неё и лукаво ей улыбается. Так день, да второй она мается. Не ест, не пьёт, одно только думает: «Не видать сиротке ненавистной такого счастья. Отобью и глазом не моргну. Мой жених будет!»   
Решила так и наутро чуть свет на мельницу. Прихватила из дома гостинец – мятный пряничек – и ну к Златке ластиться:
- Уж ты, Златонька, на меня зла не держи, что в подружки тебя брать не хотела. Мы теперь с тобой словно сёстры будем. Все секреты, все тайны сердечные друг дружке поверять станем. Расскажи, что за молодец статный, да пригожий к тебе наведывался, ленту алую дарил?
Златка только плечами пожимает. А дочка мельникова не отстаёт:
- Знаю, что говорить не можешь, так хоть укажи, с какой стороны приходит, из какого села, аль из города?
Снова Злата плечами жмёт, а Бланка всё наступает:
- Хоть бы узнать, как зовут его? Давай так сделаем: буду я имена перечислять, как правильное назову, ты мне знак подай.
Да откуда же сиротке имя гостя своего знать, коли он себя не называет, из каких земель родом не сказывает? Что Бланка ни скажет, а Златушка в ответ лишь головой качает. Видит та, что не выведать ей ничего у сиротки, обозлилась, а виду не показывает:
- Пора мне, Златонька, домой спешить. В следующий раз побеседуем. Я теперь частенько тебя навещать стану.
Снова по дому расхаживает угрюмая. В груди у неё словно огнём жжёт. Без молодца белый свет чёрным видится, мёд сладкий горче редьки кажется. Домашние-то к ней подступиться не смеют. Походила, побродила, да опять на мельницу, к сиротке ласкается, пирожком маковым угощает:
- Расскажи мне, подруженька сердечная, сестрица моя названная, когда снова гость твой милый пожалует?
Молчит Златушка, а Бланка вроде как обижается, пеняет ей:
- Ты огорчение мне тем доставляешь, что секретом поделиться не хочешь. Знать, не любишь ты меня, сестрой своей не считаешь.
Снова ни с чем домой пришлось возвернуться. Да только мельникова дочка не из таких, кто скоро от своего отступает. Думает: «Погоди же, молчунья проклятая, мне бы только разок с ним наедине встретиться. Взглядами, да улыбками очарую, а не поможет, так заговорами колдовскими к себе приворожу.  Всё одно моим будет».
В третий раз Бланка на мельницу идёт. Уж злобы своей не скрывает. Схватила Златку за плечи и ну трясти: «Признавайся, окаянная, когда молодец тебе новую встречу назначил?» - Бланка – девка крепкая, на два лета старше Златушки – как от такой отбиться? А ежели и дашь отпор, так мельник осерчает, совсем на улицу прогонит. Вот и выходит по всему, что терпеть сиротке надобно. А Бланка набушевалась, да и говорит: «Хотела я с тобой по-хорошему обойтись, да видно по-плохому придётся». – Ленту алую – подарок дорогой – с запястья златкиного сорвала, в карман к себе спрятала. У девчурки слёзы на глазах выступили, а Бланка на слёзы смотрит, да хохочет: «Ещё хлеб новый народиться не успеет, как я за красавца твоего замуж выйду. А ты, сирота безродная, одна свой век куковать будешь!»
Ночь безлунная настала. Дочка мельникова в бане заперлась. Донага разделась. Волосы распустила. Ленту на лавку положила. Свечу из тёмного воска зажгла. Травы пахучие растёрла, с растопленным воском смешала, да в форме сердца слепила. Палец иглой тонкой уколола, а как кровь выступила, той кровью на сердце капнула. После обмотала сердце лентой атласною, да наговорила слова колдовские чёрные. Прабабка-то у неё ведьмой была, с чертями зналася. Так Бланке колдовским делам и учится не надо, будто нашёптывает кто на ухо, какой знак сотворить, да какие слова сказать. Наворожила и усмехнулась: «Теперь мне искать тебя не нужно. Сам придёшь, никуда от меня не денешься».
Угомонилась Бланка. Знает, что чары тёмные молодцу-красавцу не пересилить. Будет теперь сердцем томиться, да себя изводить, покуда ноги сами к её воротам не принесут. Ходит довольная. Перед товарками хвалится:
- Скоро жених у меня появится знатный, да богатый, да красавец писаный. Вы все мне завидовать будете.
Товарки удивляются:
- Где же ты такого сыскала?
А Бланка в ответ усмехается:
- На мельнице. 
        Ждёт-пождёт жениха седмицу, да другую, а тот всё не является. Мельникова дочка брови хмурит, с каждым днём смурее становится. Грозит в мыслях: «Погоди, расплачусь я с тобой за свои страдания. Равнодушием и надменностью мучить стану. Всю душу измотаю, жилы вытяну». - Одним только утешается, что сопернице ненавистной и того хуже приходится.
        А тут, как нарочно, наказал мельник Златке в дом явиться. - Коли на мельнице дел нет, так по хозяйству работа найдётся. Нечего сироте приучаться задарма чужой хлеб есть. Как увидала дочка мельникова Златушку, так от злобы вся затряслась. Думала, та в слезах, а она от радости светится. Скинула рукавичку, а на мизинце колечко позолоченное поблёскивает. На колечке камешек рубиновый, словно уголёк из печи, тёмным пламенем горит. Будто обезумела Бланка, по-змеиному зашипела, на сиротку набросилась. Волосы, одежду рвать стала, лицо ногтями исцарапала, колечко с пальца с кожей содрала. На шум-то домашние, да соседи сбежались. Одну от другой оттащили. А Бланка отдышалась маленько и давай на Златушку наговаривать – бесноватая, мол, Волк в ней сидит, сама себя кусать, да царапать начала, а думала сдержать, так она на меня кинулась.
Златка губами шевелит, оправдаться пытается, а те на неё и смотреть не хотят, глаза отводят, головами качают. Видит мельника дочка, что её сторону принимают, и ну пуще сиротку чернить: «Как на мельнице батюшка мой ей приют дал, так вся мука разом прогоркла. Не иначе, как она, добрым людям зло творит, а с чертями по ночам дружбу водит».
        Услыхали люди добрые про хлеб – осерчали, верёвкой крепкой, пеньковой, Златку повязали, да в амбар пустой посадили. Принялись меж собою решать, что с колдуньей делать. Одни кричат: «К ведуну ее отвести!». - Да ведун-то ещё по осени в лес ушёл, да так и не воротился. Шибко стар был. Коренья, да травы искал, а вместо них, видно, смерть свою в лесу встретил. Другие говорят: «У старейшины совета спросить надобно». - А третьи спорят: «Сам старейшина мельнику наказал сироту в помощницы взять. Не признает свою ошибку, выгораживать ведьму станет». – Тут Бланка голосом вкрадчивым в спор вступила: «Коли Волк её отметил, значит, Волку и отдать следует». -  Испугались, зашептались: «Слыхано ли, чтобы Зверя ни овечкой, ни козой, а живым человеком задабривали?». – А злодейка своё гнёт: «Прогневался на нас Волчище. Год голодный наслал. Ежели добычу законную ему не отдадим, следующий того хуже будет».
        У Златки родных никого нет, некому за неё вступиться. А люди-то от голода злые, да суеверные стали. Дождались вечера, отвели её на глухую поляну, на ту самую, куда матушка козочку, да овечку приводила, да куклу-обманку сажала. К ели столетней крепко-накрепко пенькой руки-ноги примотали, да одну и оставили.
Стоит Златушка под ёлкой, дрожит. С каждой минуточкой всё темнее, всё жутче становится. Мороз крепчает. Одежонка-то на ней совсем ветхая, вот и думает сиротка: «Коли до полуночи Волк за мной не явится, заледенею совсем. Говорят, от холода умирать не больно. Закроет глаза человек, и застынет во сне. Кабы мне не от волчьих клыков, а от стужи смерть лёгкую. Заснула бы я, а вьюга меня снегом запорошила, замела. Так до самой весны под покрывалом снежным лежала бы». – Время идёт. Златка уж тело чувствовать совсем перестала. Сомкнула веки, задрёмывать начала. Грезится ей, будто молодец-красавец вокруг поляны бродит. Словно ищет что, а её не замечает. То, вроде, за кустами одежда его промелькнёт, то снова в лесу скроется. Потом на поляну вышел, остановился поодаль и говорит ей что-то. Да только речь-то неясная, чужеземная. Вслушивается Златка, а слов разобрать не может.
         Вдруг за елью, позади, будто ветка хрустнула. Исчез молодец, как и не бывало. Мигом с неё сон слетел. Хотела девчурка посмотреть, кто за деревьями прячется, да верёвка прочно держит, не даёт обернуться. Снова ветка захрустела. Сердечко от испуга из груди наружу рвётся. Забилась Златка, тянет верёвку, руки высвободить старается, а та лишь сильнее в тело впивается. Слышно ей за спиной чьё-то дыхание хриплое страшное. Златка шею выворачивает, увидать пытается, что за чудище из чащи лесной вышло. Выплыла тут из-за деревьев луна полная круглая, поляну осветила. Глянула Златушка на землю – а на земле тень звериная страхолюдная косматая шевелится, с каждым шагом всё ближе к ней подбирается. Вздохнула сиротка в последний раз глубоко, да через тот вздох душа её на волю и выпорхнула.

        Покружилась душа над кустами, на макушках деревьев покачалась и выше полетела. Легко ей, свободно. Дальше облаков, к самым звёздам-огонькам небесным стремится. Различает среди тех огоньков глаза знакомые. Уж не матушка ли с батюшкой, да с братцем родным её встречают? Вдруг, будто кто вниз её потащил. Растворились глаза, в тумане растаяли. Хочется ей в небесах среди ясных звёзд остаться, да кто-то сильный обратно в черноту увлекает. Стала душа тяжёлая, начала вниз падать. Падала, падала, пока земля твердая на пути не встала. Вздрогнула Златка и очнулась.
        Уж не в лесу она, а в дому тёплом. На мягком лежит, мягким, да тёплым сверху укрыта. Только что за дом, никак Златка понять не может. Все предметы в темноте густой словно потонули. Чудится, будто не одна она. Пошевелился в темноте кто-то невидимый, вздохнул. Заговорил. Голос у него глухой, низкий:
- Высоко же поднялась. Еле догнал я тебя. - Помолчал и снова молвил. - Люди-то в деревне совсем одичали. Меня Зверем зовут, а сами-то хуже зверья, коли дитём собственным от Волка отдариваются. Видно, наказать их придётся. А ты спи покуда.
Заскрипела дверь протяжно, и стихло всё. Попробовала Златушка встать, да не хватило силушки с постели подняться. Не перебороть сон колдовской, голова сама так на подушку и клонится.

Проснулась за полдень. Осмотрелась – видит, в горенке она. А горенка та – чудная. Пол ковром застелен, и стены все коврами завешаны, на коврах нити в узоры таинственные сплелись: то ли звери невиданные по горам по долам скачут, то ли растения диковинные вьются, да цветки распускают, то ли вовсе письмена тайные, мудрецом древним начертанные. Только в одном месте на стене ковра нет. Там сундук дубовый стоит, железом узорным окованный. А на крышке-то бусы коралловые лежат, точь-в-точь как те, что батюшка дарил, что на куклу соломенную Злата с матушкой надели. А внутри сундука рушники с подзорами сложены, те самые, которые по осени Златка в лесу растеряла. Тут же в раме резной картина висит. Картина большая, в рост человечий. Только холст у картины странный – гладкий, да блестящий и ничего на нём не нарисовано. Погладила его Златушка рукой – глядь, а там тоже рука, к ней тянется.
       Испугалась сиротка, к окну отбежала. Выглянула наружу – а земля-то далеко внизу, аж голова кругом пошла. Посмотрела по сторонам, а вокруг лес один дремучий. Деревья огромные до самого неба. Всё сосны да ели мрачные, ни берёзка, ни рябинка меж ними не покажется. Ещё жутче ей сделалось. Тут солнышко в оконце заглянуло. А оконце-то в горенке тоже чудное, всё из мелких стёклышек разноцветных слажено. Лучики сквозь них проходят и цветными огоньками делаются, по полу да по стенам прыгают. Полюбовалась Златка огоньками и повеселела. Потом стала в стёклышки на деревья глядеть: в зелёное посмотрит, зелено всё вокруг станет, будто лето наступило; в жёлтое – позолотится, словно осенью; в синее – ночь настанет; в малиновое – зорька ясная на землю опустится. Только красное стекло сиротке не понравилось, лес в нём будто огнём горит, языки пламенные выше деревьев поднимаются, к самому терему подбираются.
      Вдруг из пламени не то чудище, не то человек вышел вида ужасающего. Косматую голову поднял, да глазами так в Златушку и вперился. Златка от окна отшатнулась, обернулась к двери, а тот уж в горенке стоит.
- Отчего же, - говорит, - ты, Златушка, от меня отворачиваешься, руками прикрываешься? Не ты ли в мятежную ночь на двор выглядывала? Не ты ли матушку про Волка, что в тереме живёт, выспрашивала? Так вот смотри же теперь, каков я.
Любопытство страх пересилило. Отвела она руки от лица, Волчищу разглядывает. Жуток оборотень: всего страшнее глаза его, один сапфировый, второй -  вроде, карий, а в глубине чёрно-красный, будто уголёк вспыхивает, на плечи шкура серая звериная наброшена, роста высокого, в теле крепок, по летам молод кажется,  да меж бровей соболиных и к губам от носа орлиного пролегли складки глубокие, в волосищах чёрных нечесаных седина пробивается, а одна прядь, что спереди на лицо спадает, цвета багрового. Вздрогнула сиротка, как ту прядь увидела, волка с багровым пятном, что запястье прикусил, вспомнила.
Усмехнулся оборотень:
- Вижу, признала ты меня, Златушка. Что ж, привыкай к моему обличью дикому. Останешься покуда в моём тереме, будешь мне служить, хозяйство вести. Теперь мне снова в лес надобно, а ты пока вокруг осмотрись, пообвыкнись. – Сказал так и вышел.
Поплакала Златка сначала маленько, а потом и думает: «Все одно податься мне некуда. Зимой замёрзну одна в лесу. Буду у Волка в логове домовничать. А как весеннее солнышко припекать станет, сбегу от него, коли не сгрызёт до тех пор. Пойду по белу свету суженого своего искать». - На том и успокоилась. Стала в тереме осматриваться, как Волк велел.
А терем-то высокий, горницы в нём в три яруса расположены. Та горница, что для Златки хозяин отвёл, посерёдке оказалась, от неё вверх и вниз лестницы крутые ведут. Наверх подниматься Златушка не решилась – там оборотневы владения, к луне ближе. Спустилась она вниз, а внизу сумрачно. Окна все звериными шкурами завешаны, из стен рога еленьи торчат, с рогов травы пахучие свисают. В центре горницы стол широкий дубовый. Возле стола друг против друга два стула высоких. Вдоль стен лавки и лари стоят, на лавках мешки тугие, да короба, да корзины пузатые, а у одной стены печь жарко горит. Жутко сиротке, по сторонам озирается, от каждого шороха вздрагивает. Мало ли историй старики сказывали, малых деток на ночь стращали? Будто в логове Волчьем под лавками косточки человечьи обглоданные валяются, в чулане да в подполе девиц останки иссохшиеся схоронены, в ларях змеи да прочие гады прячутся. Златка в один ларь заглянула, а в нём монеты и медные, и золотые, и серебряные. Стала сиротка мешки, да короба, да корзины осматривать, а в них чего только нет: и мука, и крупа разная, и грибы, и ягоды сушеные! Люди-то, по обычаю заведённому, дважды в год к Волку на поклон приходили, оброк несли. Столько-то припасов Златка матушкином дому и то не видывала.
Посмотрела сиротка на муку белую пшеничную да на печь горячую и решила хлеба испечь: «Коли прогневлю Волка, так пусть меня сгрызёт, а я хоть напоследок хлебным духом подышу». – Только успела каравай из печи вынуть, как оборотень из леса воротился. Стал принюхиваться. Стоит Златка ни жива ни мертва. А ну как не по нраву Волчище хлебный дух придётся? Потом сел Волк за стол и говорит:
- Давно я печева не едал. Подавай сюда каравай, отведаю.
Златка хлеб к столу несёт, а сама дивится: «Неужто оборотень человечью пищу есть станет?».
А тот, будто услыхал златкины мысли, ей и отвечает:
- Или думаешь, ежели я породы волчьей, так мне весь волчий век мясо сырое клыками рвать да кровью тёплой запивать?
Задрожала Златка от этих слов, а Волк, как давеча, опять усмехнулся:
- Не пугайся, Златушка, я тебя не трону. Возьми хлеба, да ступай к себе. А меня одного оставь. 
    
Так и осталась сиротка у Зверя серого жить. По хозяйству хлопочет: паучьи тенёты по углам обметает, да каши варит. А Волчище, тот всё больше по чащам лесным рыщет. Златка-то в первую очередь из бусин, да из ниток, которые в сундуке нашла, обереги сплела, что от оборотня охраняют. Один на грудь под одежду спрятала, а другой под постель положила. А Волк иной раз по пол седмицы в лесу дремучем пропадает. Вот она одна в тереме и осмелела. По ступеням до самого верха стала подыматься, на Волчью половину заглядывать. Любопытно ей, чем оборотень живёт.
         В горнице волчьей всё ей чудно. Окна там высокие да узкие. В окна те в любой час, и в полуночный, и в полуденный, звёзды ясные светят. По стенам инструменты музыкальные висят: и бубенцы, и гусли, и волынка, да ещё такие, каких она прежде и не знала. Тихий звон мелодичный слышится, то ли от бубенцов, то ли звёзды позвякивают, меж собою перекликиваются. А как месяц светлый лучом по гуслям скользнет, так и чудится, будто кто тихонько по струнам перебирает. Книг не счесть по углам пылится. Все в переплётах дорогих парчовых, драгоценными каменьями украшены, буквицы в них витиеватые, а заглавные – те алыми чернилами выписаны. Грамоты-то Златушка не разумеет, только картинками дивными любуется. На картинках тех - и светила небесные солнце с луною, и всё, что под теми светилами на земле есть: леса, моря, горы… а в них звери и птицы, и духи разные – Водяной, Кикимора, Леший, Ягая баба. И средь них Волкодлак – оборотень-волчище – башку серую здоровую повернул, да глазом злым на сиротку так и зыркает.
  Лишь единожды Златушка на двор выглянуть решилась. Вышла на крыльцо, смотрит: а поляна, где терем стоит, снежищем глубоким вся завалена. Сугробы в пять локтей ростом стоят. И нет на том снегу ни одного следа людского, а только волчьи следы к лесу тёмному ведут. Сосны да ели в лесу плотно растут, словно частоколом поляну окружили, не пробраться сквозь него сиротушке. Да ещё на ветви еловой коварная рысь затаилась, ушами мохнатыми поводит, глазами-огоньками зелёными сверкает, за Златкой наблюдает. Под елью горностай хищный кружит, лапами когтистыми снег разрывает, добычу ищет. А на самой макушке филин сидит, крылья топорщит, головой по сторонам вертит, ухает грозно: «Не пущу-ух!».
Закручинилась Златушка: «Как же мне от Волчищи убежать, коль снега вокруг терема лежат непроходимые, да стерегут терем звери дикие? Дождусь ли я весну красную? А ну как Волк чары наложил, чтоб не бывать в его владениях ни весне, ни лету, ни осени, а бывать одной только зиме лютой?». – В тот же день оборотень из лесу воротился. Сел за стол вечерять. Сиротка пироги да кашу к столу подносит, а у самой слёзы из глаз так и капают. А Волк вроде и не замечает. Из под шкуры своей, что на плечи наброшена, достал маленькую шкурку, серо-бурую. Глянула Златка – а то белочка, у оборотня на ладони лежит, не шевелится. Жаль ей стало белочку. А тот и говорит: «Нашёл я вертихвостку под сосной в лесу. Ежели выходишь её, так пускай в горнице твоей прыгает, тебя радует». – Молвил так и по обычаю своему рукой махнул, чтоб к себе ступала.
         А Златушка и рада радёшенька. Побежала скорее в горницу, белочку то к груди прижимает, то на колени положит да пальчиком осторожно по шёрстке гладит, про себя слова нежные ласковые шепчет. Отогрела зверушку малую, корешками да травками выходила. Да за то белка к ней и привязалась. Как совсем оправилась, так за сироткой повсюду и прыгает. Куда Златка – туда и белка. А надоест скакать, так на плече пристроится и цокает, по-своему, по беличьи, что-то рассказывает. Златка про себя-то её Сосновкой прозвала, за то, что под сосной в лесу найдена.
         Как Волк сказал, так и стало: Вертихвостка вокруг сиротки скачет, а у той на сердце веселее. Грусть-кручина да мысли докучные прочь отступают. Белка Златушке вместо подружки сделалась. Да притом и помощницей оказалась: где пыль хвосточком сметёт, где орешки пощёлкает, ядрышки от скорлупок очистит, а надумает девонька книги листать, так Сосновка ей страницы перевёртывает.
        Скоро дни за днями пролетают. Стала Златка к своему житью-бытью привыкать. О матушке, да о молодце-красавце всё реже думает. Словно снежком лёгким все воспоминания припорошило. Иной раз захочется сиротке лицо родное вспомнить, да не может никак, перед глазами одна пелена белая стоит. Выглянет она в окошко – и там всё бело, метелица вьюжит, кружит, тропки-дорожки заметает. Засмотрится Златушка на метелицу и позабудет, о чём размышляла. Чудится ей, будто уж целый век она в оборотневом царстве живёт, будто и нет во всём свете ничего, кроме терема да леса дремучего. А ежели случайно какая мысль о доме родимом, али о житье прежнем в голову придёт, так Златушка сама себя разубеждает: «Видно, сон мне привиделся. Не бывало этого». – Волчище на Златку поглядывает, да скалится-улыбается.      

         Вот однажды задержался Волк в лесу дольше обычного. Златка тревожиться начала. Нет-нет да шкуру звериную рукой отведёт, в оконце выглянет. В тёмный бор мрачный всматривается, не видать ли Хозяина серого? День глядит, два глядит, а на третий смотрит – на крылечке старуха стоит. Испужалась Златушка, забыла она людей-то. Человечий вид хуже образины волчьей показался. За шкуру-то спряталась и дрожит. Да потом не утерпела, снова в окошко высунулась, тут пелена с неё и спала. Вспомнила Златка про людей, да про голод страшный, что в деревне лютует. Хлеб в тряпицу завернула, дверь отперла да тряпицу ту старухе сунула. Хлеб-то суёт, а сама рукой машет, торопит. Мол, уноси скорее ноги, покуда Волк не возвернулся. А как ушла старуха, так стала сиротка про матушку, да про деревню родную вспоминать. Присела на лавку и плачет, а Сосновка ей хвостиком слёзки утирает.
К вечеру серый Волк из лесу воротился. Уж с порога принюхиваться начал:
- Никак нынче гости в логове моём гостевали?
        Златка головушкой еле кивнула. Ждёт, что-то дальше будет? Осерчает ли Оборотень? Руку к груди прижала, оберег, что под платьем спрятан, в кулаке крепко держит. Волчище угрюмый молчит, на огонь в печи уставился. Так не дождалась ничего. Наверх поднялась, а в голове всё про деревню, про людей мысли: Пережили ли зиму голодную? Не сотворил ли Волк чего худого в наказание? Может мор наслал, али загрыз кого? Сколько ни корми, зверя-то в лес тянет, а человека к человеку. Пуще прежнего затосковала Златушка. Стала размышлять да прикидывать, как бы из терема убежать, мимо рыси да горностая, да филина прошмыгнуть, следы запутать-запетлять, чтобы сам Волк отыскать не смог.
         А старуха-то ещё засветло до деревни добралась. Покуда по лесу ковыляла, за всяким кустом ей Волк мерещился, а как в селенье вошла, так и осмелела. Давай в избы стучаться, про чудо чудное всем поведывать. Мол, не сгрыз Серый девку-сиротку, при себе оставил. Люди слушают, головами качают: «Видано ли это? Столько девиц-красавиц сгубил, ни одну не пощадил, а над убогой смилостивился». - А та и давай приукрашивать: «Ходит девка в парче-в золоте, на ногах сапожки красные сафьяновые, на пальцах перстни, в ушах серьги из каменьев самоцветных сверкают. Сама статная да ладная стала. Меня, старую, не обидела, с хлебом-солью встретила-приветила». – Не верят ей, посмеиваются: «Чай, задремала на печи? Во сне привиделось». – А как достала бабка из-за пазухи каравай, люди от удивления рты и пораззявили.
         Одна Бланка хмурится. Не по нраву ей, что Волчище сироту в живых оставил. Отщипнула она потихоньку от каравая, что Златка старухе дала. Дождалась полуночи – и в баню. Дела чёрные колдовские творить. Изломала иголку ржавую, с хлебным мякишем смешала, крови мышиной накапала. Шепчет: «Коль не вышло жениха-красавца отбить, так я тебя изведу, со света белого сживу. Не рядиться тебе в наряды, не едать тебе хлеба белого, а лежать тебе на погосте в земле стылой».
У Бланки сила злая ведьмовская есть. Как сказала те слова, так занеможилось Златушке. Пелена густая плотная очи ей застилает, то в жар её, то в холод бросает, а изнутри будто кто ножом режет, шипами колет. Мельникова дочка чует, что худо сиротке, хохочет в голос: «Помучайся покуда до чёрной луны. А как ночка тёмная настанет, пойду я на кладбище, сыщу место поболотистей, хлебушек там закопаю. А где хлебушек закопаю, там и могила твоя будет».
        Вдруг почудилось ей, будто тень за оконцем промелькнула. Бросилась она к оконцу, к стеклу прильнула. Видит: молодец-красавец на дворе стоит, тот самый, которого к себе привораживала, на Бланку глядит да посмеивается. Бланка как была, нагая, так из бани и выскочила. Мороз её не страшит, ногами босыми на снег встала, во тьму ночную вглядывается. Только пусто на дворе, одно лишь пугало огородное, что с лета осталось, качается-поскрипывает, лохмотья по ветру развевает. Схватила себя мельникова дочка за волосищи густые и давай рвать. В баню воротилась, стала по полу кататься, всю ворожбу позабыла. 
   
        В сон тяжёлый, словно в яму глубокую, Златушка провалилась. Вот сквозь сон чудится, будто ладонь тяжёлая горячая ей на лоб легла. От того прикосновения тепло, хорошо Златке сделалось. Силится она разглядеть того, чья ладонь, да сколько ни старается, никак разглядеть не может. Склонился тот, невидимый, над ухом, стал слова нашёптывать. Слова меж собою сплетаются, в сказки слагаются. Сказки дивные, волшебные: про царевен заморских, про богатырей могучих, про птиц вещих, про зверей говорящих. Одна сказка заканчивается, вторая начинается, вторая в третью плавно перетекает, а третья в четвёртую. Со сказками теми вся боль-хвороба уходит. Слушает Златушка, наслушаться не может. 
        Долго невидимый сказки сказывал, а как закончил, открыла глаза сиротушка. Глядь, а в лесу уж весна вовсю хозяйничает. Где снега глубокие лежали, там ручьи текут-разливаются. Где деревья от мороза да от ветра студёного скрипели да стонали, теперь птицы поют-заливаются.  Сосновка рядом с сироткой вертится, кружит. Будто огонёк, то тут, то там вспыхивает. Шубка-то у неё к лету рыжеть начала. Только Златке всё не в радость. Телу легко, да душе тошно. С каждым часом всё грустнее, печальнее становится. То батюшку с братцем, то матушку вспоминает, слёзы украдкой рукавом утирает.
        Снова Волчище серый на охоту ушёл, а Златка себе и надумала:
- Покуда Оборотень по чащобам лесным гуляет, схожу я на погост матушку попроведать. Угощенья принесу да помолюсь, чтоб и меня скорее к себе забрала.
Снарядилась Златушка, на крыльцо вышла. А сторожа хищные – филин, рысь, да горностай - уж тут как тут. За сироткой зорко наблюдают. Только обманула их Златушка. Белку Сосновку вперёд себя выпустила. Поскакала белка с ветки на ветку, лишь хвостик замелькал. Бросились звери её догонять. Белка со зверями в одну сторону, а Златка в другую побежала.
Кладбище у самого края леса стоит. Добежала Златка, остановилась у дерева отдышаться да первоцветов набрать. Смотрит: у камня могильного молодец-красавец стоит, головой качает, перстом ей грозит, будто упреждает о чём. Защемило сердце в груди, хочет Златушка ближе подойти - хмурится молодец, сильнее грозит. А потом раз – и пропал.
       Протёрла глаза девонька, а на том месте, где молодец ей блазнился, куст сиреневый растёт, на который ленты узелками поминальными повязывают. Поклонилась сиротка кусту, ленту белую на ветке тройным узлом скрепила – о родителях, да о братце память. Хотела было дальше к матушкиной могилке идти, а тут мальчишки деревенские ей навстречу. Как увидели Златку, так давай рожи страшные корчить, прочь гнать: «Уходи, волчья прислужница, ведьма безъязыкая!
Камнями да палками едва не зашибли. Еле убёгла от них Златушка. Стала с тех пор людей чураться. Бродит ли по лесу дремучему, коль заслышит чутким ухом голоса человечьи, так в терем скорее спешит, от чужих глаз схорониться. На оборотневой половине укроется, книги рассматривает. Поначалу-то всё на картинки глядела, потом по буквицам стала пальцем водить. Пальцем ведёт, и кажется ей, будто книга сама рассказывает, все свои тайны поведывает. Либо в уголочке пристроится, головку набок склонит и слушает, как звёзды с бубенцами перезваниваются-переговариваются. А иной раз пересилит страх, за кустами спрячется и подглядывает за людьми-то. И хочется к ним, да знает, что нельзя на глаза показываться.

          Меж тем лето весну сменило. Стал народ помаленьку оживать. Лето дождями, солнцем богатое, ягодами, грибами обильное. По всем приметам и осень добрая урожайная будет. Значит, можно свадьбы играть, жизнь новую зачинать. Чтоб подрастали детушки малые взамен тех, кого зима лютая голодная унесла.
Скоро праздник Серединолетия. Станут девицы хороводы водить. Станут хлопцы с девицами заигрывать, глазами подмигивать, хоровод водить мешать, круг разбивать. Бланка с подружками к празднику готовятся, ленты да бусы выбирают. Меж собою соревнуются, у кого наряд краше. Одна только Златка в мрачном тереме волчьем чахнет. Вот молвит ей Волчище:
- Уж половину года ты в моём тереме, Златушка. Хорошо ты мне служила. За добро и я добром отплачу. Отпущу тебя к человекам середину лета встретить.
Задрожала Златка:
- Видно погибели моей Оборотень хочет. Забьют меня до смерти люди добрые.
Как на мысли её отвечает Волк:
- Многие на празднике под личинами скрываются. Вот и ты из коры берёзовой маску сделай, лицо своё спрячь, чтоб не узнал никто.
Повеселела Златка, щёки раскраснелись, губы заулыбались. Со старых берёз высохших надрала коры, личину смастерила. А как день праздничный настал, надела ту личину на себя и к людям отправилась.
Гулянье на лугу возле реченьки бурной. На бережку костёр жарко горит. Там смолы да травы пахучие дурманящие жгут. Рядом бабы деревенские угощения разложили, кувшины с мёдом, со сбитнем, с крепкой брагою расставили. Детки в воде резвятся-ныряют, камешки со дна поднимают. Вот так и Данко – братец златушкин – нырнул, да видно девам речным приглянулся, утянули они его в самый омут. Сколько невод не закидывали, баграми не шарили, так и не нашли Данко.
        Тут же парни и девки молодые забавы выдумывают: кольцо золотое в ладонях прячут, а то по парам разделятся, в ручеёк играют. Поначалу-то опасалась Златушка, кабы не заставили её личину снять, себя показать. А потом видит: и другие люди в масках ходят неузнанные, либо углём, или другой краской так размалевались, что лица не видать. Успокоилась сиротка. Нарвала цветов луговых, села под берёзонькой венки да браслеты плести. Плетёт да по сторонам посматривает, как народ веселится. Девицы перед хлопцами красуются. Хлопцы перед девицами свою удаль выказывают. Вокруг мельниковой дочки женихи так и вьются: и лицом она пригожа, и фигурой статная, грудь высокая, пышная, и приданое знатное. Кажется Златке, будто средь парней деревенских и молодец-красавец мелькает, что суженым её нарекался. Да только всё вдалеке где-то, не подходит близко, али в маске не признаёт.   
        Начало солнышко к западу клониться. Захмелели хлопцы, осмелели. Каждый норовит свою милую от подруг отбить, в сторонку увести. Стали и на Златку заглядываться, а она головой качает, глаза опускает. Отправились молодцы восвояси посговорчивей дружек искать, а один не отступает, к Златке подошёл, ковш с питьём подносит:
- Что же ты, красавица, весь праздник под берёзкой сидишь? Сладостями не угощаешься, забавами не забавляешься?
Маска золочёная половину лица скрывает, да голос волчий под ней не спрячешь. Вздрогнула Златушка, не смеет воле оборотневой противиться, ковш взяла. Аромат от питья пряный. От глоточка разум затуманило. Сжал Оборотень руку её крепко, в жар Златку бросило. Повёл её в круг хоровод водить.
Как смеркаться стало, парни с девками новую затею придумали – в жмурки играть. Вот выпал черёд Златке водящей быть. Завязали ей глаза платком тёмным, да противосолонь раскрутили. Стоит сиротка на месте, голова кругом идёт, не знает, куда двинуться. Со всех сторон смех да шушуканье. Тут колокольчик рядом зазвенел. Бросилась она на звон, руками перед собой шарит, да поймать никого не может. А колокольчик уж в другом месте позвякивает. Златка – за ним. И там пусто уже. Ловит-ловит Златушка, да неловкая она, изловить никого не может, все от неё уворачиваются, а колокольчик, знай себе, заливается.
       Колоколец позванивает, Златушку подманивает. Стали под ноги кочки попадаться, идёт за колокольцем сиротка, на кочках спотыкается. А по плечам да по волосам, то ли ветви мохнатые, то ли ладони чьи-то поглаживают. Смех да песни стихли давно. Думает Златка: «Уж не Кикимора ли меня морочит? Люди-то честные, поди, по домам уж разбрелись?» - Хотела платок развязать, а тут за спиной тихонько звякнуло. Обернулась она да за плечи молодца обхватила, чтоб не вырвался. А тот её обхватил, к себе крепко прижал.
Чувствует Златушка, как грудь его вздымается, слышит дыхание обжигающее. Взволновалась она. Воздуху ей не хватает. Во рту пересохло. Сама вцепилась, руки не разжимает. На рубахе ногтями дыры порвала, на теле царапины до крови провела. А тот к самому уху наклонился, шепчет: «Поймала ты меня, Златушка». – Повязку с неё снял. Видит сиротка: не красавец-жених, Волк перед нею стоит. Посмеивается, в темноте глазищи под маской у него светятся.
Просит Волчищу одними губами:
- Отпусти меня, Серый Волк.
Нахмурился Волчище:
- На короткий срок я тебе волю дал. Пора, Златушка, обратно в терем возвращаться.

        Хотела бы сиротка к людям убежать, да Волк личину отнял. Без личины в деревне показываться нельзя. Вернулась в терем. По горнице бродит, всё места себе не находит. Душно ей в горнице. Щёки огнём пылают. Спать легла – постель горяча кажется. Наконец, распахнула Злата окно настежь, ветерок летний её освежил.
Ночь середины лета - время девицам на женихов ворожить. Положила сиротка под подушку гребень да загадала: «Суженый-ряженый, причеши мне голову». – Не успела глаза сомкнуть, молодец-красавец ей явился. Гребнем волосы Златке расчёсывает, слова нежные приговаривает, поцелуями сладкими рученьки, да шею, да грудь покрывает:
- Скоро совсем моя ты станешь, Златушка. Люб ли я тебе?
Златка во сне головой кивает.
- А коли люб, так обойми меня.
Обвила она молодца руками, а тот снова говорит:
- Коли люб я тебе, так поцелуй меня.
Разомлела Златушка от ласк. Губами своими к устам его тянется.
Вдруг оборвался сон. Тёмно в горенке, лишь два огонька – волчьих глаза - во мраке горят. Вопрошает Оборотень голосом грозным:
- С кем целовалась-миловалась? Кого встречала-привечала?
Испугалась девонька. Оберег защитный, который на теле носила, перед собой выставила, чтоб Зверь серый тронуть не посмел. Как увидел Волчище оберег, пуще разъярился. Зарычал. Из рук златкиных оберег вырвал. Задымился он в ладони волчьей и истлел, лишь след от ожога на ладони остался.
Сосновка на Волка верещит, хвост распушила, от хозяйки отгоняет. Да куда там! Отмахнулся от неё. Вытащил Златку из постели, перед собой поставил. Рубаху ночную с силой рванул, та по швам разошлась. Упала рубаха к ногам златкиным. Стоит сиротка перед Волком, дрожит. Поглядел он на Златку, оскалился:
- Побрякушек твоих не боюсь. Коли захотел бы, так силою взял. Да прельститься нечем. – Оборотился тут же в зверя, да в окно выскочил.
Ушёл Оборотень, а Златушка и не рада. Слова обидные ей в душу запали. Зажгла она свечу, к зерцалу подошла, к тому, что за картину прежде приняла, себя рассматривает: Видно по ошибке родители Златой нарекли. У Златы волосы золотые, курчавые, глаза цвета мёда гречишного, тело белое, мягкое. А у неё-то косы тёмные, глаза с зеленцой серые, кожа смуглая. Вздыхает: «Вот бы мне красавицей, вроде Бланки, мельниковой дочки, уродиться!».

        А на празднике-то женихи вокруг Бланки кружат. Чтоб дочку мельникову завлечь, каких только фокусов не выдумывают. Только Бланка на деревенских парней свысока смотрит. Молвит так:
- Кому сердце своё навек отдала, того среди вас нет. А коли кто хочет, чтоб я поцелуй свой подарила, пусть наперёд задание моё выполнит.
Зашумели хлопцы, всяк вперёд рвётся.
- Что за задание? – Спрашивают.
А та и отвечает:
- В лес на Волчью поляну пойти, куда оброк Князю серому носим, сорвать цветок с куста шиповника, да мне поднести. Кто первый поднесёт, тому и поцелуй будет.
Засмущались молодцы, заробели:
- Разве белены мы объелись, после заката на Волчью поляну идти?
Бланка на своём стоит:
- Поцелуй мой сладкий заслужить надобно!
- А ежели схитрит кто? Как узнаешь, что с той поляны цветок? Шиповник везде одинаков растёт.
- Сама возле куста шиповникового поджидать вас буду.
Подружки мельникову дочку удерживать стали, сказками да небылицами стращать, да только куда им гордыню бланкину переломить! Та от историй жутких ещё пуще распаляется:
- Нынче же на поляне встречу назначаю. Если никто из вас не явится, так Волкодлаку-оборотню поцелуй мой достанется!

       Пришла Бланка на место условленное. Ходит по поляне, вороний глаз топчет, цветки с куста шиповникового обрывает, да песню напевает. Про себя думает:
- Побоятся парни в волчьи владения сунуться, перестанут ко мне свататься. Не за кого будет батюшке меня замуж выдавать. Стану я молодца-красавца заморского ждать. Будет он моим. Никуда от меня не денется.
Вдруг зашевелились кусты. Вышел из кустов Оборотень: на плечах шкура волчья, один глаз сапфировый, а второй глаз не видать, прядь косматая багровая его закрывает. Облизнулся да и говорит:
- Никак мельника дочка ко мне пожаловала? Славный ужин нынче у меня будет. Поглодаю косточки твои нежные.
Испугалась Бланка, пожалела, что Волка раздразнила, а виду не показывает. Отвечает дерзко:
- Что тебе, Волчище, мои косточки на один зубок? Вот явятся на поляну хлопцы молодые да крепкие, грызи их, а меня до дому отпусти!
Рассмеялся Оборотень, будто гром по небу раскатился:
- Женихи твои струсили. В избах на печах сидят, что листья осиновые дрожат. Чем ещё от меня откупишься?
- У отца моего закрома от злата-серебра ломятся. Принесёт он тебе оброк, какого ты не видывал.
- Волка серого ноги кормят. Зачем ему в глуши лесной злато с серебром? Что ещё взамен жизни своей предложишь?
- Соберу девиц красных – подруженек своих – дюжину, всех к тебе приведу. Будешь ты, Волчище, до конца луны пировать, меня добрым словом вспоминать.
Качает Оборотень головой:
- Не нужны мне твои подруженьки. Кабы голоден был, сгрыз бы я тебя. А покуда сыт, возьму лишь, что тобою же обещано.

        Возвернулась мельникова дочь в деревню позднёхонько. А подружки возле избы караулят. Видят, губы у неё, как обветрены, красным горят, в волосах шиповника цветок, стали любопытничать:
- Кто счастливец такой, награду заслужил? Чай не один поцелуй сахарный ему достался?
Огрызнулась Бланка:
- Кто цветок поднёс, то вас не касается! – Сама в дом вошла, а подружек на дворе оставила.
На пуховую перину прилегла, а сама всё думы думает, мысли злые в голове ворочает: Прабабка-ведьма сказывала, кто с Волком-оборотнем якшается, тому Волк такую силу даёт, какой ни у одного колдуна нет. Кабы силы той у Волчищи набраться. Сироту-соперницу ненавистную со свету сжить, молодца-красавца навек приворожить!

       На следующий день затеяла Бланка с подружками да с дружками в лесу в прятки играть. Другие девки да парни поближе к селенью держатся, а мельникова дочка покружила-помелькала за берёзками, за осинками, да в самую глушь, на Волчью поляну. Едва последний лучик по траве, по деревьям скользнул, с Землёй-матушкой до утра попрощался, Волчище тут как тут:
- Зачем, мельникова дочка, снова ко мне пожаловала?
Бланка, что лисица-плутовка, голосом сладким отвечает:
- Стосковалась я. Чай, и тебе одному в тереме не сладко?
Оборотень по поляне кружит, глазом сапфировым сверкает:
- Чем же зверина страшный раскрасавице приглянулся?
А Бланка сама навстречу ему идёт, песню свою ведёт:
- Тошно мне с подружками гулять. Женихи деревенские опротивели. С тобой быть хочу!
Остановился Волк у ели вековой, на Бланку исподлобья смотрит, а та из-за веток мохнатых выглядывает, лукаво улыбается. Схватил тогда Волчище мельникову дочку за плечи, к стволу еловому спиной крепко прижал:
- Говори как есть, чего тебе от меня надобно?
Видит Бланка, некуда юлить, разгадал Волкодлак её хитрости. Отвечает прямо:
- Силы-мощи твоей колдовской хочу! Чтоб могла я через ту силу порчу навести и всякое ведьмовство творить, и чтоб никто мне противиться не мог.
Усмехается Волк, торгуется:
- Какую цену предложишь, коли силушкой своей поделюсь?
А Бланка уж в раж вошла:
- Что хочешь бери! Любую цену назначай!
Тот зубы скалит:
- Я-то назначу, только гляди, мельникова дочка, кабы дорого тебе не стало. Пожалеешь, да поздно будет!
Возвращалась Бланка домой за полночь. Косы распущены, платье порвано. Сама, будто в угаре, али во хмелю, улыбается, в руке цветок шиповниковый крепко сжимает. Шипы пальцы колют, в кожу впиваются, а та и не чувствует.

Хотела мельникова дочь Волка обмануть, да коварен Волк, сама в его ловушку попалась. Чарами своими Бланку околдовал. Чуть не каждую ночь, едва мельник да прочие домашние заснут, а она уж на поляну бежит, Оборотня-волкодлака дожидается. Оборотень свою власть чует, куражится. Ждёт его девка до самого утра, а тот и не кажется. Ночь, две нету Волка – бледнеет мельникова дочь, чахнет, а дождётся, наконец, - снова разрумянится.
Начал мельник замечать, что с дочкой не ладное творится. Стал думать да гадать, отчего любимица его сохнет да бледнеет. Надумал за Бланкой проследить. День, другой за ней по пятам ходит, а приметить ничего не может. Вот настала ночка тёмная. Притворился мельник, будто крепко спит, захрапел громко, а сам в окошко на двор посматривает. Видит, дочка его из избы выскользнула, по сторонам воровато огляделась и прочь со двора. Мельник вслед за ней из дому выскочил. Идёт Бланка по селенью, и мельник за ней крадётся. Вышла она на окраину деревни к самому кладбищу, да мимо кладбища в самый бор густой. Ступает уверенно, дорога-то ей хорошо знакомая. Мельник за ней еле поспевает. А как в лес вошли, так и вовсе отстал, из виду красавицу свою потерял. Плутал-плутал, с горем пополам, тропинку отыскал. Она-то его к Волчьей поляне и вывела.
Слышит мельник два голоса: один, девичий, молит, а другой, глухой, да низкий, прочь гонит. Узнал мельник дочерин голос, и кому второй принадлежит, тоже смекнул. Просит Бланка Оборотня, заклинает, чтоб не прогонял, при себе оставил. Да только Зверя бессердечного не умолишь, слезами горючими не проймёшь. Как взрыкнет на неё:   
- Уходи, дочка мельникова! Не нужна ты мне! За злобу да за дела твои чёрные я тебя наказал. Возвращайся к человекам, а мне боле не показывайся, не то худо тебе сделаю.

Возвратился хитрый мельник домой, ничего дочери не сказал, будто и не слыхал, не видал ничего. А чуть свет, на мельницу засобирался. Прикатил с мельницы жёрнов тяжёлый старый да цепь железную захватил. Стал жёрновом дверь в дочерину горницу на ночь подпирать, цепями прочными ставни на окнах закрывать. Бесится Бланка, шипит, рычит в озлоблении, что под руку попадёт, всё ломает, крушит, а вырваться не может. Побесилась так один да другой раз, поняла, что не одолеть ей запоры крепкие, да и успокоилась.

Златка меж тем в тереме волчьем томится. Уж не держит её Волк, сама не уходит. Душа у неё словно раздвоилась, сердечко на две половинки разделилось. Иной раз по хозяйству хлопочет да вдруг замечтается. В грёзах девичьих видятся ей страны далёкие заморские. Увезёт её молодец-красавец суженый, станет она женой мужнею, будут у них детушки, трое али четверо, у всех глазки весёлые, цвета неба весеннего. Чудится Златушке, будто в самом деле рядом её суженый. Шагами лёгкими из-за спины подкрадывается, за пояс обнимает да в лицо заглядывает, улыбкой лукавой улыбается. Лишь прикроет сиротка глаза на мгновение: а то не молодец, Оборотень на месте его, смотрит на Златку глазом сапфировым, словно в омут глубокий затягивает. Уж обличье волчье Златушку не страшит. Целый век так в объятиях простояла бы. Только вдруг оскалится Волчище, от себя оттолкнёт. Очнётся сиротушка: одна она в горенке. Нету с ней никого, да и не было. Хозяин серый давно в лес ушёл. Боле месяца в терем не кажется.
Лету на смену осень пришла. Стали ночи темнее, дни холоднее. С деревьев последние листья спадают, птицы в тёплые края улетают. Одни сосны да ели в наряде своём вечном стоят, иглы острые в стороны растопорщили. Златка с Сосновкою по-прежнему одни в тереме. Где-то Оборотень бродит? По каким чащобам зверем рыскает? Жив ли, али сгинул где? – То им не ведомо. Караульщики хищные, слуги волкодлаковы верные – филин, да рысь, да горностай – и те разбежалися, разлетелися, в чаще дремучей скрылися. 
  На осенний день равноденствия расползлась по небу, закрыла солнце туча жирная, словно крыло змея огненного. Тёмно сделалось. Начал ветер выть-завывать, деревья качать, ветви гнуть-ломать, тучу на клочья рвать. Жутко сиротке. На оборотневу половину забилась, да и там от ненастья не спрятаться. Бубенцы на стенах тревожно звенят, волынка дудит, надрывается, гусли гудят, струны на них сами собой обрываются. По горнице будто тени чьи-то мечутся. Терем весь, как старик древний, стонет глухо, скрипит. Златка белочку к себе прижимает – вдвоём-то не так боязно. Про себя думает: «Чтой-то духи лесные разбушевались-разбуянились? Видно, волю почуяли, прознали, что нет боле на них хозяина. Не случилось ли чего с Серым Княжичем?». – Так помыслила, и защемило сердечко в груди.
Вдруг входная дверца хлопнула. Златушка стрелой вниз по ступеням кинулась. Возвернулся Серый Князь в свои владения. Видом стал страхолюдней прежнего: истощал, складки на лице резче прорезались, в волосищах косматых седины прибавилось. Шкура на плечах на куски изодрана, под нею раны кровавые. Только не пужается Златка, от Оборотня руками не закрывается. Сама в объятия к нему бросилась. Стала раны слезами орошать, космы седые ладонями приглаживать, морщины поцелуями покрывать. Как вдруг принял Оборотень обличье звериное. Шерсть на загривке у него так и вздыбилась. Глаза огнём заполыхали. Из пасти пена пошла.  Зарычал он на сиротку, оскалился. Хочет сиротка ближе подойти, а тот сильнее рычит да скалится:
- Берегись меня, Златушка. Не шкурой серою страшен волк, а клыками вострыми. Ночь мятежная настаёт. Лютый Зверь во мне просыпается. Горе, кого встречу в такую ночь. Что творю, того сам не памятую, не ведаю.
Не сдержалась Златка, наверх в горенку свою бросилась, дверь покрепче заперла, оберег, что под постелью хранила, руками дрожащими достала. Бусины да узелки на обереге перебирает, заговоры охранные про себя читает, а зубы-то от страха стучат, пальцы непослушные нитки рвут да путают. А в лесу духи пуще прежнего беснуются. Сосны с елями стволы до самой земли гнут, кланяются, чтобы духи злобные пощадили, с корнем не выдрали. Терем шатается-качается, по швам трещит. Ставни, двери в нём громыхают, хлопают. Сквозь грохот да вой Златке слышится, будто сверху чей-то плач жалобный доносится.
         Пересилила Златушка страх, из горницы вышла. Лестницу еле одолела, ступени-то под ногами ходуном ходят. Видит: у гуслей струны все болтаются оборваны, у волынки в боку дыра рваная, бубенцы серебряны помяты, покорёжены. Лишь один  бубенчик медный чуть позвякивает, будто плачется. Пожалела его сиротушка, сняла со стены, да на шею себе привесила. «Не так ли, - думает – и Волк Серый надо мной сжалился? От смерти спас, от людей злых оградил. Кроме добра, ничего я от него не видела. Как же его одного израненного в лесу оставлю?».
Пошла Златка в лес. Ветер ярится, с ног сбивает, ветками по щекам хлещет, землёй да листвой пожухлой глаза засыпает. Ленты развязал, косы растрепал. Прислонилась сиротка к стволу еловому порыв переждать, а волосы к смоле и прилипли, никак их не оторвать.
         Златушка-то с одного края в лес зашла, а Бланка-мельникова дочь - с другого. Не доглядел мельник, хозяйством отвлёкся, забыл дверь жерновом подпереть, на ставни замки тяжёлые навесить. А Бланка лишь того и дожидалась, ускользнула из дому. Закончил мельник дела, хватился любимицы своей – а той уж и след простыл. Бросился он народ с огнём собирать, дочь искать, из беды выручать.
А Бланка уж до Волчьей поляны добежала, сама торопится, а ветер в спину ей дует, ещё подгоняет. Встала на середину поляны и давай ведьмовство творить: знаки на земле чертить, противосолонь кружить, да по-волчьи выть – Оборотня призывать. Раздвинулся куст шиповниковый, вышел из-за него Волкодлак-оборотень:
- Вот, мельникова дочь, явился я. Зачем звала?
Слышит Златушка, вой жуткий дикий с поляны доносится, сильнее волосы тянет. И Сосновка тут же, кору смолистую коготками от дерева отдирает, сиротушке помогает. Освободилась Златка, на поляну заспешила. И близок путь, да ветки, да стволы поваленные, поломанные дорогу перегораживают. Покуда сквозь них продиралась, да стороной обходила, долго получилось. А как ближе подходить стала, услыхала крик страшный предсмертный.
Лишь смолк тот крик, и затихло всё вокруг. Угомонился ветрище. Выплыла из-за тучи луна, лес осветила. Вышла Златка на поляну. Видит: на самой серёдке на пригорочке в платье белом мельникова дочка лежит, глазами бездумными на луну уставилась, рот у неё улыбается, а по земле из-под платья белого вытекает лужа густая тёмная. И стоит над нею, голову склонил, Волкодлак-оборотень.         
Поднял Волкодлак башку свою, к Златушке обернулся: Шкура-то на нём оборотнева, космы нечёсаны оборотневы, да не тот Оборотень перед ней стоит. Очи цвета неба весеннего светом холодным светятся, с губ алых стекают капли кровавые, под шкурою волчьей наряд заморский кровью замаран. Закричала бы девица, да голоса нету. Понеслась бы куда глаза глядят, да ножки резвые подкосилися, держать отказывают. Подхватил её молодец под рученьки белые, молвит слова горькие:
- Не упреждал ли я, чтоб в мятежную ночь стереглась меня? Не желал я, Златушка, чтоб таким меня ты видела. Вот каков во мне настоящий Зверь живёт.
Помолчал, да снова говорит:
- Полюбил я тебя, Златушка. Женою своей сделать хотел. В логове своём супротив воли держал. Хитростью да коварством обещание заветное выманил. Теперь же возвращаю слово твоё. В тереме неволить боле не стану. Ступай с миром, Златушка. – Так сказал и отступил от неё.
Собралась сиротка с силами, расстегнула на платье пуговку, сняла с груди оберег охранительный, на куст шиповниковый повесила, да шагнула прямо в волчьи объятия.
 
         Замелькали тут вокруг поляны огни. Мужики, да парни деревенские с факелами, да с прутами горящими из лесу выбежали. Как увидели на пригорочке Бланку, дочку мельникову, мёртвую, так на Волка разом накинулись. Отбивался Волчище яростно, много людей подрал, да всех одолеть не смог. Воткнули ему в самое горло кол осиновый, серебром окованный, и истёк Зверина кровью чёрной оборотневой.
         Златку  же – ведьму окаянную – в терем волчий отволокли, да там и заперли, да прутами терем подпалили. Быстро терем огнём занялся, жарко разгорелся. В последний миг растворилось оконце на самом верху, повалил из него чёрный дым, снопы искр полетели, и мелькнул то ли пламени язычок, то ли хвостик рыжий беличий, да в лесу средь макушек сосновых и скрылся. Раздался затем крик истошный, отчаянный. Видно, обрела перед смертью голосок свой Златушка. После крика того терем оборотнев проклятый прахом рассыпался. Воротились тогда люди на поляну, Бланку забрать, по обряду схоронить, да не нашли никого.

       Мало с тех пор лет прошло. На мельника зимой шатун-медведь набрёл, бока помял. Да не до конца заломал, успел тот от медвежьих когтей на мельнице укрыться. А деревня-то захирела вся. Люди в ней от хворей повымерли. Один мельник в живых остался. Уж не один, два века отмерил, а жизни-то конца-краю не видно. Не хочет его смерть к себе забирать.
Бродит он по селению у дворов пустых останавливается, заглядывает в окна разбитые, бормочет невнятное, с людьми невидимыми беседует. А по осени, в равноденствие, дожидается вечера тёмного, на поляну ковыляет, торопится. Затаится за кустом шиповниковым и любуется, как Бланка его, краса-доченька, в лунном свете с пригорочка подымается, да по поляне кружит-выплясывает, к луне-матушке рученьки тянет, улыбается. Налюбуется мельник и дальше в самую чащу лесную глухую идёт.
        Там, в самой чаще, среди сосен да елей терем резной возвышается. Стоит на крыльце девица. Платье на ней алое, волосы жгучие чёрные в косы не собраны, до самой земли стелятся, очи ведьмины зелёные раскосые по сторонам зорко смотрят. Лежит у ног её волчище огромный. Сам-то серый, а на лбу да на горле пятна багровые. Тут же два волчонка малых резвятся, шалят. У одного-то глаза разные: карий да сапфировый, а у другого – цвета неба весеннего.
       Хочет мельник ближе подобраться, да не подпускают его стражи хищные: филин, рысь, горностай, да с ними белка рыжая. Погрозит мельник кулаком, да обратно в деревню пустую возвращается.