Утренний рассвет в ночи

     Казалось,  сквозь ночное пространство по комнате  пробирался брезжущий рассвет. Доносящийся  запах готовящегося кофе ароматом   залетал   в постель к мужчине, кружился над его  головой, лежащей на белой мятой подушке, облекал лицо в облако смака … мягко  щекоча ноздри и нежно  трогая губы,  и даже проникая в спящие глаза, от чего  в них появлялись капельки   слёз. А потом,  затекая в  ссохшуюся гортань, касался  вязкого нёба и рыхлых дёсен, заставляя так тесно сжиматься зубы, что они начинали крошиться в пыль, будто тот ночной кошмар, что не дал возможности  донести жуть заканчивающихся  сновидений до  самого  утра.
 
 Всё же закончилась ночь,  и начался день, оставивший позади себя всю мрачность прошлых веков.
 
Но это только так хотелось Алексею, с  видом  прожжённого мизантропа  лежащего   на кровати и прислушивающегося   к происходящему  где-то там, очень далеко и не с ним,  как будто,  в том,  только что прерванном сне. Но больше всего ему  хотелось прямо сейчас спустить ноги с дивана, нащупать ими войлок стоящих привычно рядом тапочек, всунуть в них свои босые ступни и самому пройти туда, откуда доносились эти будоражащие  восточные ароматы. Незаметно подойти к плите, у которой сейчас стояла Лиля и крутила пальцами ручку  жестяной турки, и широко раскрыв руки, внезапно   обнять её за талию, зарыться лицом и зажмуренными  глазами в её кудрявый затылок, почувствовать родной запах её кожи и  тихо заплакать от счастья, что всё хорошо, жизнь продолжается, как это начавшееся утро. Но клокочущий возмущённый рокот рядом, влетевший в его уши, разрушивший только что глухую тишину,  так же внезапно привёл в чувство мечтателя.
 
***
 
Худенькая женщина в надетом  светлом пальтеце пыталась забрать несогласного, только что тесно прижимающегося к боку спящего,  пса,  чтобы вывести того во двор, который таким образом яростно сопротивлялся желанию надеть на него ошейник. Он тоже, как и эти двое плохо спал этой ночью,  вяло перемещаясь из комнаты в комнату. И на него подействовал ветер, завывающий за окном, словно ураган не состоявшихся чьих-то мечтаний.
 
А Лиля даже не пыталась рассмотреть сквозь мрачный туман заглянувшего рассвета в это душное помещение лежащие под одеялом  очертания человеческого   тела или увидеть глаза того, кто давно уже не желал видеть день после ночи.
 
В очередной раз они принимали тяжёлое для себя решение расстаться навсегда. Нет, не друг с другом, а с этой,  их обоюдной жизнью.  После того, как Алексею стали  не нужны  больше его тапочки, привычно  стоящие у кровати, и вообще, какая-то  обувь, которую  не на что было теперь надевать, потому что отсутствовали обе ноги почти по  самые бедра, они часто думали о таком. О возможности такого  исхода, или выхода для них обоих. Ибо не мыслили существования друг без друга. А Алексей не представлял себе, как теперь жить без того, чего у него  больше нет.

 
Это случившееся  с ними горе -  неожиданная  вынужденная частичная обездвиженность одной половины целого, заставила задуматься о смысле происходящего. И всё чаще они приходили к выводу, что всё бессмысленно.  Всё, абсолютно всё, кроме их любви. Это та вечность, которая никогда не закончится. Их чувства, сведшие их однажды в  единую общность, давшие  возможность познания  неземного и недоступного, как им казалось  для простого человека,  блаженства,  внезапно обрушившегося  на их обездоленные судьбы и поглотившего  целиком,  без какого-либо остатка, привело теперь и  к общему знаменателю после случившейся беды.
 
А Лиле по-прежнему   очень хотелось жить, быть рядом со своим любимым, пусть и с отрезанными железными колёсами поезда ногами. Ей не казалось, что на этом всё закончилось для них. Но Алексей  не соглашался, он так не считал. Он не мог нащупать тапочки по утрам. Для него это стало непомерным страданием,  боли, сначала заполонившей всё его тело, а потом закрывшей навсегда дневной  свет, в котором он не видел даже свою любимую Лилю. А ведь она не отходила от его кровати  тогда  ни на минуту,  сутками напролёт  сидя рядом на табурете в надетом белом халате и бледно-голубых навязчиво-раздражающе шуршащих бахилах на ногах.
 
Да, на  тех конечностях, которых теперь не было у Алексея. И на которые он никогда не сможет надеть свои скрипящие кожаным лаком туфли. Узким носком поддеть камушек на тротуаре, потом резко развернуть его на почти девяносто  градусов, а каблуком упереться в пол, чтобы следом  резво   отбить  в танце чечётку. И, конечно же, больше никогда он  не будет держать в своих объятиях Лилю  и нести её в безудержном  вихре  их любимого танго по танцплощадке. Для них, вообще, больше не будет ничего, как прежде.
 
И это сознавал не только Алексей, не стремящийся больше  видеть ни в чём  день, а живущий теперь лишь  в ночи своих страданий, но и его неизменная  половина, которую он умолял сначала оставить его, а потом уйти вместе с ним.
 
Да, Лиля, действительно хотела жить, она совсем не хотела умирать, но  ей было мучительно больно и даже  страшно,   наблюдать, как  страдает её второе « я». Именно так она рассматривала своего  любимого, как часть  своей  полноценной  сущности, без которой она просто бы погибла,   как ушёл бы любой человек, лишившись  своего главного органа -   сердца,  или  печени, через которую кровь прогоняла все остальные элементы жизнедеятельности. 
 
Но что она могла поделать? Все её  доводы о  необходимости продолжения  начатого  давно закончились, плавно  перейдя в новые, в невозможность её пребывания здесь без него.
 
И потому уже,  какой раз они рассматривали только способы, как расстаться навсегда. Нет, не друг с другом… разве можно попрощаться со своим «я», оставив кусочек от него  здесь, а вторую часть унести с собой,  туда?
 
А каждая происходящая буря за окном, не дающая возможности нормально уснуть их чёрно-белому  псу, провоцировала  бессонницу в душах  этих двоих, давно ставших единым и неделимым... ни на какие  части.
 
Те обстоятельства, что свели их  когда-то вместе, никогда не были к ним слишком благосклонны. Но смогли же  они принять всё, как данность -  свою обездоленность и душевную сиротливость, что потом объединила их,  и они больше не были одиноки в этом пустынном мире, наполненном такими же, как и  они, разрозненными сердцами.
 
Но не было больше сил. Алесей начинал сдавать. У него не осталось надежд на что-то лучшее, хоть на малюсенькое  незначительное улучшение  в их теперешнем существовании.  И однажды он сказал об этом Лиле. Собственно, не оставив ей  никакого выбора, не предоставив альтернативы   на другой исход. Он хорошо знал, как и уверен был в её чувствах к нему, что она не захочет продолжать без него. А, значит,  ничего не остаётся, как искать способ ухода…  вдвоём.
 
Вот, и сейчас, на минуту позабыв, что не может спустить ноги с кровати, на секунду ощутив своё прикосновение к телу любимой, горько защемило где-то  глубоко под ложечкой, и скатилась слеза не от  щекочущего запаха кофе, а от пришедшей полноты понимания, что ничего этого никогда не будет.  Повторения не бывает, как и  не случается  второго и третьего шанса  у каждого   в этой жизни. И счастье не всеобъемлюще,  и не   безгранично, и заканчивается когда-то, как и прекращает своё пребывание  здесь любой из людей. Только кто-то раньше, а кто-то позже, но бесконечности и вечности  не бывает ни у кого. Эта вечность так и  остаётся не изведанной и не познанной. Но своё найденное  блаженство в этом мире от того, что не прочувствовал  абсолют,  не уменьшается.
 
И Алексей всё это хорошо  знал, как и  уверен был в чувствах своей любимой к себе. И знал, что всё же наступит такое "однажды", когда они продолжат своё существование  где-то в другом месте, но это не отменит их случившегося единения в этом безразмерном  мире, который два одиночества привёл к одному знаменателю, одному неделимому  «я»…
 
Вот только минует  ещё одна  такая  странная,   безликая,  тёмная  ночь, но ни  одна жизнь,  которая больше  не станет утренним  рассветом  для этих двоих…