Белый танец...

                "Просите, и дано будет вам..."
                (Матфей 7:7)

                Что значит для любви время?
                Что для любви расстояния?
                Что для нее запреты?
                Она свободна и своенравна, как ветер,
                и нет силы, способной ею повелевать.
                Но как жаль, что она безрассудна!

     Он прожил бесконечно долгую жизнь. Такую долгую и бесцветную, что большая часть ее навсегда исчезла из его памяти. Годы выбелили его волосы и согнули некогда стройное тело; его подслеповатые глаза уже с трудом различали мир за окном, а усталое сердце все чаще сбивалось с ритма, однако душа его все еще безудержно мечтала и это было едва ли не единственным развлечением его затянувшейся старости.

     Изо дня в день, устроившись поудобнее в огромном дедовском кресле, устремив неподвижный взгляд на празднично-нарядные гардины, отрешившись от земных забот и необходимостей, он часами слушал любимые с незапамятных времен мелодии, уносясь при этом в туманный мир своих грез. И это было почти что сном - этакой сладостной полудремой, ничего не ищущей и ни о чем не жалеющей. Да и о чем жалеть? Он слишком долго жил под этим небом, чтобы не растерять не только желаний, но и надежд. Впрочем, он все еще хотел жить, хоть и не знал - зачем; и одинокая душа его все еще бредила любовью, хотя давным-давно позабыла ее вкус. И он был счастлив, - или почти счастлив, - в своем полудетском мире, ведь счастье - это ни что иное, как исполнение заветного желания... А если все желания исполнены? Или их попросту нет? НИ ОДНОГО сколь-нибудь горячего желания! Не счастье ли это, пусть и не осознаваемое? Да,он был СЧАСТЛИВ, - во всяком случае, счастливее большинства людей этой земли, - хотя счастье его и имело горьковатый привкус печали.

     Но однажды в его жизнь вошла ОНА. Как? Откуда? Почему? Он не знал, да и не хотел знать. Она появилась ВДРУГ. Ниоткуда. Нежданна, как падающая звезда; восхитительна, как радуга. Возникла изящным силуэтом, искусно вытканным светом и тенью на сияющем квадрате окна, и он замер, затаив дыхание.

     Он полюбил ее мгновенно. Его истосковавшееся по любви девяностолетнее сердце вспыхнуло так горячо, что, казалось, выжигало грудь изнутри. В один миг все его мечты обрели ее лицо, а все песни - ее имя. Она стала его сказкой. Маленьким чудом в розовых кружевах... или любимой игрушкой...

- Кто ты? - шептал он непослушными губами, зажимая рукой рвущееся из груди сердце. - Дар Божий или дьявольский искус? Зачем ты? За что?.. 

     Она молчала. Из ее огромных небесно-синих глаз струилась грусть. Едва прикасаясь, она гладила его по белоснежным волосам и мягко улыбалась. Даже самой себе она не смогла бы ответить, как давно мечтала услышать этот низкий густой голос, коснуться этих ниспадающих на плечи седин, поцеловать эти упрямые губы. Всю свою жизнь, ей казалось, она любила и этот благородный облик, и отрешенный взгляд, и горделивый поворот головы. И любовь эта была для нее также естественна,как восход солнца; также необходима, как биение сердца; и также непостижима, как Бог. Она верила, что родилась с этой любовью; она знала, что с ней и умрет. Или ей так казалось...Но кто же в тридцать лет сомневается в собственной правоте?

     Сколько мгновений провели они вместе? Или часов? Или лет? Ни один из них не задавался этим вопросом: они были рядом и этого было довольно обоим.

     По временам, перекрестясь, он взывал к Всевышнему, нашептывая беззвучные молитвы, но сердце его, хмельное от любви, сладко млело на алтаре собственного божества, позабыв и Бога, и дьявола; а душа его, раскрыв затуманенные очи, уже расправляла незримые крылья, восхищенно следя за головокружительным полетом своей последней, - а оттого и бесконечно любимой, - надежды. Душа заискрилась любовью. Она стала ослепительно светлой. Она стала обворожительно мягкой.

- Дитя мое! - шептал старец, прижимая к груди свое бело-розовое чудо, пахнущее сиренью и счастьем. - Как жаль, что жизни у меня - на один глоток! Как жаль! Случись все это хотя бы лет тридцать назад... А сейчас я стар, любимая...Так стар, что от меня ничего не осталось... Ангел мой - НИЧЕГО!!! Кроме сердца, переполненного любовью к тебе; кроме духа, готового на любые муки за право быть любимым тобой. Подари мне каплю своего тепла, девочка, и я умру счастливым!

     В ее глазах закипали слезы:
- Ах нет, ты не умрешь, любовь моя! Нет, нет, не умрешь! - обнимала она его плечи. - Загляни в мои глаза, милый, - в них сияет счастье. Послушай мое сердце, желанный, - оно выстукивает твое имя. Припади к моим губам, ненаглядный, - они ждут твоих поцелуев. Посмотри: я - твоя. Твоя половинка, твое эхо, твоя тень... Я выточена из твоего ребра, любимый. Создана лишь для тебя! А ты - навсегда мой. Мое отражение, мой пульс, мое дыхание... Ты сотворен Небом для меня. Ты мое начало и мой конец... Я жива тобой... И мне не нужен мир, если в нем не будет тебя. И мне ни к чему жизнь, в которой ты не будешь любить меня. Ты не умрешь, нет! Потому что я люблю тебя! Что значат для любви годы?! Я оплачу тридцать лет твоей старости своей жизнью, Свет мой! И нам станет - по шестьдесят! И мы будем вместе! Ты и я. Навсегда. До смерти.

     Он целовал ее влажные глаза и шептал:
- Да поможет нам Бог! Да поможет нам Бог, родная! - а в больном сердце его затаилось тревожное ожидание то ли счастья, то ли беды.

     И пришла роковая ночь - черная, как душа дьявола; холодная, как могила. Было тихо до звона в ушах. Казалось, что в целом мире остались только они  вдвоем - на заброшенном погосте, поросшем крапивой, в полуразрушенной часовне, забытой Богом и людьми.

     Они стояли в круге неверного света, - мягкого колдовского света сотен больших и маленький свечей, - и зачарованно молчали. Она была тиха и спокойна; его сердце замирало в ожидании чуда. Из темноты, с почерневших от времени икон, на них взирали строгие лики с невыразимо скорбными очами, в которых, казалось, стояли слезы. В воздухе витало что-то неуловимое - такое нежное, что хотелось плакать; такое сладостное, что хотелось отдать ему жизнь. И кружилась голова; и кружились, как птицы, тени; и весь этот мирок качался, словно на острие иглы.

     Резкий крик неведомой твари, - жуткий, почти человеческий крик, срывающийся в сатанинский хохот, - вдруг влетел под гулкие своды, оборвав очарование, словно нить. Встрепенувшись, пара бросилась к алтарю. Долго и старательно выводили они диковинные слова и затейливые символы, а затем, окропив все собственной кровью, взялись за руки и стали нараспев читать чудотворные молитвы, перемежая их заклинаниями.

     И трещали, оплывая, свечи; и всхлипывали образа; и кто-то жалобно скулил за стрельчатыми окнами. Жизнь превращалась в сон и сну этому, казалось, не будет конца. 

     Но вот из-под купола полилось неземное сияние и образа, просветлев, подняли очи к небу. Мягкий Голос, заполняя собой все пространство, тихо спросил:

- Сколько лет своей жизни ты хочешь возложить к ногам любимого, дочь Моя?
- Тридцать, - промолвила девушка, рухнув на колени и сложив молитвенно руки. - Тридцать лет во имя любви... - едва слышно добавила она, подняв прекрасные глаза к небу.

     И взыграло пламя свечей; и святые лики склонились пред нею, шепча молитвы; и несказанно грустная мелодия, родившаяся, должно быть, из шороха ветра, разлилась по часовне светлой волной.

- Сын Мой! - обратился к старцу тот же проникновенный Голос. - Принимаешь ли ты этот дар?
- Да! - ответил старик, дрожа всем телом.
- Сколько лет своей старости ты готов возложить на плечи любимой, сын Мой?
- Тридцать, - пробормотал старец, едва не теряя сознание. - Тридцать лет во имя любви... - хрипло добавил он, судорожно сжав нательный крест.

     Образа опустили грустные очи. Свечи, полыхнув как одна, стали гаснуть.

- Да будет так! - почти прошептал бархатный Голос, теряясь под куполом тихим вздохом. Хрустальный перезвон заполнил часовню божественно-прекрасной и бесконечно нежной мелодией.

     Старик, закрыв глаза, купался в ангельском пении, как в святой воде. Откуда-то из поднебесья поплыл раскатистый удар колокола - за ни другой, третий... и каждый новый удар отзывался в изможденном старческом теле радостным содроганием. Старик чувствовал, как как руки и ноги его наливаются мощью, как выпрямляется и крепнет спина,как разворачиваются плечи. И это давно забытое ощущение силы и уверенности в себе было настолько потрясающим, что он невольно засмеялся. Он поиграл мышцами, взъерошил отросшие волосы и тут вдруг вспомнил О НЕЙ. Боже, как он любил ее сейчас!!!

     Он открыл глаза и вздрогнул, увидев иссохшую фигурку любимой. Она стояла так близко, что можно было различить каждую морщинку на ее постаревшем лице. Усталые небесно-синие глаза в сетке красных прожилок смотрели на него с грустной обреченностью. Глаза прощались с ним... и он это понял... Она протянула ему мертвенно-бледные руки и мягко улыбнулась. Он целовал ее холодеющие пальцы и плакал. Руки неудержимо таяли в его ладонях... истончались... превращались в туман... Он с ужасом посмотрел в дорогое лицо - оно еще угадывалось в белесой дымке, но с каждым ударом колокола становилось все прозрачнее и отчужденней. И только глаза, ставшие, казалось, еще синее и глубже, все еще смотрели на него. Неотрывно. Смотрели и смотрели, будто хотели насмотреться на века. И таяли. Тихо таяли. Без слез. Без укора. Сливались с воздухом. Превращались в ничто. И этого было не остановить: она отдала ему все... до последнего вздоха... и с тридцатым ударом колокола от нее не осталось даже тени...

     Он окаменел. Ни чувств, ни мыслей. Только потрясение. Огромное. Глубокое. Острое.
     Мигнув, погасла последняя свеча - и мир перевернулся. В один миг. Как по волшебству. Будто кто-то выключил жизнь: ни звука, ни проблеска, ни надежды. Жив ли он был еще? Он не знал. Тьма была такой плотной, что, казалось, ее можно потрогать, стоит лишь протянуть руку. Он поежился. Сон превращался в кошмар.

- Почему Ты забрал ее? - спросил едва слышно темноту, с трудом проглотив стоявший в горле ком.
     Он знал, что никто не ответит, но все-таки ждал. Чего? Чуда ли? Милости? Пробуждения? Смерти? Одиночество смотрело на него черными глазами. Тишина припала к его груди. Она давила. Пугала. Сжимала сердце тоской. Он остался ОДИН! НАВСЕГДА! ДО СМЕРТИ! Как осознать это и не лишиться рассудка?!

     Он пришел домой лишь под вечер. У порога, свернувшись ажурной змеей, лежал оброненный ею шарфик. Он поднял розовый лоскут и, прижав к губам, вдохнул легкий аромат сирени. Слезы брызнули из его глаз. Он завыл в голос. Завыл, как раненный насмерть зверь. Впереди было тридцать лет ее жизни...
                * * *

           Никогда не делай того, что невозможно исправить!
                2007г.