Преодоление 12

              Заключительная    глава.

                Пятый    день   на   исходе,   ни   слуху,  ни   духу.  Неужели    не   отпустят   Николая,   на   него     чужую   вину   свалять?
        С   утра   до   ночи    просиживала   Таня    за    своим    рабочим   столом.   И   лишь    для   виду    перелистывала    книги,    тетради,   а    сама     то    и   дело    поглядывала    в   окно:    не   появится   ли,   не   пройдёт    мимо?   Нет! 
        Она    вздрогнула,   услышав    голос    отца.   Не    заметила,   как   он    подошёл    к   ней    и,   заложив    руки    за   спину,   стал    разглядывать   всё,   что   лежало    на   столе    дочери.   Затем   осторожно   и   задумчиво    спросил:
      -   Ну   что,   шеф    твой,   не   передумал    насчёт   университета?   Поможет?   Или   только   обещает?
       -   Он    зря    ничего     не   обещает,  -   машинально   ответила    Таня.  -  Нужно   ещё,   чтобы    моя    голова    работала.   Экзамен -  то   мне    сдавать.
        -   Это    понятно.
        -    А    что?   -   она    лишь    теперь    вникла   в   суть    услышанного,   и   с   недоумением    повернулась    к   отцу.   Вечно   занятый,   озабоченный,   он,   казалось,  не   принимал    всерьёз    подобных    намерений   дочери,   видя    в   них     лишь    горькую   забаву,   средство    от   уныния    и   скуки.
       -   Да    так,  -   с   неловкостью    ответил    он,   почесав    затылок.   -   Видел    его    нынче    на   заводе.   Он    прямо    там    уроки   с   нашими     проводит.    Хороший    мужик.   Культурный.  А,  вроде,  как   нашенский,   свой….   Приятно,   видишь    ли,    отцу -  то!   Думаю:   раз    у   него   к  тебе   интерес    такой,  значит,   получится    у  тебя   всё.   Я    ведь    не    верил,   что    эти    чёртовы    болячки    можно    одолеть.  Думал,   мужику   ещё,   куда   ни  шло,   а….   Ну,   одним    словом,   получается    у   тебя,   и   дай   бог.   Вон    тебя   и   на   завод    к   нам    пригласили:  собрание   завтра.   Витюшку   Маркова,   ученика    моего   бывшего,   в   партию   будут   принимать.   Ну   и   хотят,   чтоб    ты    в   газету    про    него    написала:   хороший    парень.    Инженер    пообещал    за    тобой    на    своём    «Жигулёнке»    приехать:    идти-то    далеко.   Вот    какая    тебе    честь.
       К   горлу    подступил    ком,   по    всему   телу    расползлась    предательская   слабость.    Знал    бы    отец,   как   мечтала,   как    жаждала    она    ещё    недавно,    услышать    именно     от   него   нечто    подобное!    И   как    далека    она    сердцем    от   всего    этого    теперь!   Услышать   бы   нечто    подобное,   хоть    неделю    назад!   Теперь   же   все   эти    слова,   лишь   обостряли    тревогу    за   Николая.   Отец,   пытаясь   обратить    её    взор    к   чему – то     хорошему,   светлому,   не    имеет    никакого    понятия    о   том,   какую   ошеломляющую   пропасть    видит    перед    собой   Таня.   Ведь    если    что    стрясётся    с   Николаем!..   Эх,   крикнуть    бы    как    в   детстве    с   испуга:    папка,  родненький!...    Мать    возится    с   крошечным    Петькой,   и   Таня   привыкла    всё    чаще   обращаться    к   отцу.   Даже     ночью,   когда    снилось   что  -  то    страшное   или    судорогой     сводило    больную    ногу,    звала    его.    «Спи,   дочушка,   спи»,  -   шелестел   в   тишине    густой   тёплый    шёпот,   наводя    липкую    дремоту    и    успокоение…   На     грани    сна    и   яви     вспыльчивый,   не    всегда    ласковый    отец,   представлялся   Тане   добрым     непобедимым    великаном,  способным    одолеть    любое   зло.   
          И   даже   теперь     чудилось:    стоит    ему    только    захотеть    -    и    закончатся    всё   её    муки.
          Закончатся!    Всё   дело    в  том,  что    не   знает    ведь   он,  ничего.
          Меж    тем,   отец    думал    про    своё,   и   мысли    его   были     так    близки    к    её    переживаниям:
        -    Слыхала?    Гусей   этих,   что    в   колхозе   нашкодили,   поймали…   Прищучили!
         Неожиданность    этих   слов   заставила    её    передёрнуться,   будто    в   спину   плеснули    ледяной    водой.
         -   Ну   и    что?
         -   Ничего.   -   Пряча    глаза,   отец    внимательно    рассматривал    набитый    на   ладони    мозоль,   потирая   пальцем.   -   Кольку,   стало    быть,   выпустили.    Запил    с   горя.    Вот    она    и   вся   его    прыть.
         «Запил»,   -   клином    врезалось   в   сознание    Тани.   Все    воображаемые    страхи   и   ужасы,    всё    вместилось    в   это   короткое,   отвратительное    слово    «запил».    «Возвращение   на    круги    своя!»   -   с  беспощадной    иронией   подумала   она,   осознавая,   что   никакой     роковой   беды   не    было,   и   быть   не   могло.    А   всё    воображаемое   ею    бедствие    заключено    в   злосчастной     бутылке    водки.   Она    просто    думать    не   хотела   о   том,   что    он     снова    напьётся,   хотя    понимала:   хуже    этого    ничего   быть    не    может.
         «Пускай….    Пускай    пьёт,   -    внушала   себе    Таня.   -   Я    не   жена    ему    указывать.    Ему   одно    надо,   а    мне    другое.   Поеду    завтра    на    завод,   к    л  ю   д  я  м!    Лучшее   платье    надену,   как    на    праздник.    Что    мне   до    него?   Он   даже    изменить    мне   может  -   с  горя!    Он    с   горя,   что    угодно    себе    позволит,   а    я-то,    дура…».
              Однако,   даже   в    порыве    этой    мучительной    неприязни    к  Николаю,   Таня   не   могла    допустить,    чтобы    кто  -  то   другой    позволил    себе    порочить    его    и   чернить.    И    потому,   в  ответ    на   последние    слова    отца,   она    ощетинилась:
      -   С   горя….    А     по  -  твоему,   не    горе,   да?   Петра    бы    нашего    вот   так,   ни    за   что….   Да    ещё    и    бьют   их    там,    как   собак    бездомных.    Дружочек    твой,    участковый,   тоже    хорош:   нашёл    козла   отпущения!    Сидел    -    не    сидел!...    Посматривал    бы    лучше    за   теми,   кому    сидеть    ни   сегодня  -  завтра    предстоит.
            По  -   стариковски    сутулясь,   отец    долго   возился    с   куревом.   Затянулся,   окружая    себя    сизым   ядовитым    облаком.
        -   Чего    психуешь?   Ясное    дело:   обидно    ему.   Да    разве   заразой    этой    утешишься?   Пробовал    я    пить,   когда    ты   хворала.   Больнее    же    в   сто   раз,    когда    напьёшься.    Зарёкся…   вспомнить    противно.    А      он,   как     дитё     малое,   только     дай    повод.   Пора    бы   поумнеть     и   о    себе    и    о    других    подумать,   не    с   волками    живёт…    Или    уж    надумал    чего?     Морочил  -  морочил     голову,   ославил    на    всю    округу,   а    теперь….    Плюнул    на    всё?    Удаль    свою     блатную    показать    решил?   Да    я    его,    сукина    сына….
       Таня    смотрела    на   отца    изумлёнными,   широко  открытыми   глазами.   Что    он    говорит?    Чего    добивается?    Что    это   с   ним?
      -    Не   надо,   -  медленно,   как    в   бреду    промолвила    она.   -  Не   надо    на   него    все    мои   несчастья    сваливать.
        По   губам    её   вдруг    пробежала    улыбка.
         -   Может,   ты    хочешь,   чтобы    он    женился    на  мне?   После    того,   как    в   лицо    ему    плюнул,   прогнал    от    себя,   как   собаку   бродячую?   И    про   меня    сказал….   Впрочем,  неважно,   я   и   сама    это   не    хуже    тебя    знаю.   Потому    и   живу,   как    беспутная:  ничего    другого    не   осталось.   Ну    а   ты    суди   меня,    наказывай   -   имеешь  права.   Я    ведь   знаю,    сколько    вы     из  -   за    меня    с   матерью    мучились.
         В   приливе    тяжёлого    безразличного   изнеможения,   Таня   прилегла   на   диван    и   закрыла    глаза.
         -  Я   так    устала,   отец,   так   измотала   и   запутала    меня    эта   «деятельная»   жизнь…    Иногда     спрашиваю    себя:   почему    я   не    умерла?   Сколько    врачи   со   мной    возились!   А    спасли    только    беду   мою,   моё   и   ваше   мучение.   Мне   было    всего    три    года…   Малые    дети,   малое   горе….   Мать    уже   была    беременна    Петькой.   И   чего    стоила    моя    смерть     тогда,   в   сравнении   с  тем,   что    происходит   сейчас.   Не   хочу    я    с   тобою   спорить.    Поступай,   как    знаешь.   Прогоняй    Кольку,   если    хочешь,   бери    его    за    шиворот.    Может,   так    и    лучше.   Очнётся,   сбежит    от   нас    всех,   как    от    чумы    болотной,   найдёт    своё   счастье.    Не    поздно    ещё…   Светка,   с   которой    он    раньше   встречался,   с   мужем    разошлась,   домой    вернулась.   Как    прежде,   души    в   нём    не  чает.
        Лицо    отца    стало   серым,   и   в   глазах   застыло   не    знакомое    дочери,   выражение    бессилия.   Светка…   царапнули    его    недавно    этой    самой   Светкой    по    сердцу.   Брат    её   на   заводе   работает.   Пьёт   часто.   За   прогулы   его   наказали.    Назаров,   как   председатель    месткома,  слово    своё    сказал.    А    он,   стервец,   злобу   затаил.   Надо   ж   было   так….    Пиво    в   заводской    магазин    привезли,   мужики    все    столпились    в   очереди,    а    Гришка    этот    чёртов    как   на    грех….    Опять   пьяный….   В   бутылку   полез:
        -   Блюститель!   Ты   бы     всех   съел!  Одного    уж    изжил….    За    то,   что    дочка    твоя    с  ним   блудила.   А   я    вот    скажу    Кольке….    Сеструха    моя   -   хоть   сейчас    его    примет.    У   них   любовь    старая,   и   баба    она   -    кровь    с   молоком,   не   то,   что    твоя    замухрышка.   Я    Кольку    завсегда     уважал.   И    за   выпивку   на    мозги    капать    не   станем   -    сами   не    святые….
        Глотку    Гришке,   конечно,   заткнули,   правда,   с   опозданием.   А   он,   отец….    Впервые    за    всё    время,   защемила    в   нём    эта    странная,   не  мужская    ревность:   «Чем   же    моё    дитя    хуже    этой    потаскухи?    В    девках    волочилась,    мужа    бросила.   И   глянуть – то   не    на   что.   Как    ни    крути,    а    Танюшка   Кольке    в   самый    раз,   по    красоте,   и    моложе   него.   Не    зря    же    он   так    прилип.   Что   же   он    теперь    надумал?»
         И   теперь    уже     иная,    безотчётная    неприязнь    к   Николаю     мутила    ему   душу.    Раньше  -  то,   хоть   знал,   чего    хочет,    а    сейчас....    Особенно    после    слов    дочери,   всё    спуталось    в   голове    и   в    сердце.   Крутит    их    жизнь,    будто    щепку    на    воде.   Что    делать?   Где    выход?
         -   Стало    быть,   я    виноват?   -   глухо   и    подавленно    промолвил    отец.
        Однако,   дочь,   лишь    нетерпеливо    поморщилась:
         -    Не    ищу    я   виноватых.    Просто   ты,   всегда   подавляешь    своей    силой,   и   меня,   и   Николая    тоже.   Ты    грубоват,   пап.   Зла   никому   не   хочешь,   но….    Твой     характер….   Нам    с   Николаем   всегда    казалось,   что    всё   зависит    от   тебя.   Что   все    наши   беды    и   радости    в  твоей    власти.   Николай,    он….     Ты    даже    не   представляешь,   какая    у   него   открытая   и   незащищённая    душа,   беречь    он    себя   не    умеет,  ну….    Господи,   как    же    объяснить    это,   не    знаю.   -   Она    покачала    головой,   мучительно    отыскивая    слова.  -   Понимаешь,    у    всех    нас,   даже    у   меня,   есть   какое -  то    противоядие.   А    у  него    этого    нет.   Ведь     если    ему    навредят,   он    совсем    не    защищается,   он   даже   сам    себе    вредить    начинает.    Чтобы    он   там  ни   натворил   -   большей    беды,   чем    самому    себе,   он    никому    не    способен    сделать.   И    мне     всегда    страшно     за    него,    вся    моя    жизнь     превратилась     в   страх.   Тебя    я   тоже    боялась,   боялась,   что    ты     сломаешь    его,   как    игрушку.    Но    я    не    виню    тебя    ни    в    чём.   Виновата    наша    собственная    слабость,   из -  за   которой    ничего    у   нас   не   получается.     Уповаем    на   тебя,   потому   что    ты   сильный    и  всё    можешь….    Нет  -  нет,  -   горячо    перебила    себя    Таня,  -   сжимая   руками    голову,   -   не    слушай    меня,   я   не    то   говорю,  не    слушай.
       Однако    чем     взволнованнее     она     убеждала    отца   не   слушать    её,   тем    сильнее   овладевало    им    безмолвие    и    неподвижность,   превращая    всё    его    существо     в   слух.    И   чем    убедительнее   и   естественнее    становились    её    суждения    о   том,   что    ни   единое    существо    на    земле    не    повинно    в   том,   что    ей   плохо,   тем  сильнее    хотелось    ему    спорить,   возражать,   ругать    на    чём   свет    стоит   и   Николая,   и   ничего    ни   сном    ни   духом    не   знавшую   Светку,   и   жену,   самого    себя:   доказывать,   что    все   они    в   чём  -  то    виноваты,    что    ели    бы    не  «то»  и   не   «это»,   жила    б    его   дочка    припеваючи.   Не    углядели!   Не   уберегли!.   Он    видел,   он    чуял,   как    ей    плохо,   и   слова   Тани   о   том,   что   помочь   ей    невозможно,   приводили    его    в   неистовство.
          Странное    дело.    Минуту    назад,   когда   дочь,   в   таком    же    порыве   искала   и   называла     в и н о в а т ы х,   он    спокойно    и    убедительно    возражал    ей.   И    кто    знает,   чего   бы   он    наговорил    ей,   продолжай    она     своё    нытьё,   упрёки,   раздражённые    выпады.   Может    быть,   и   сам   бы   выпалил    это    заветное:   никто    не    виноват.   Никто!   Но    слышать    это    от   неё,   задиристой,    упрямой,   острой    на    язычок…   Ох,   уж    этот    язычок!   Отца    порой,   просто    бесила    резкость    её   суждений.   С  нею    так    трудно    было     спорить,   что    порою,   подмывало     взять    ремень   и    отхлестать    её!    Приходя    в   себя,   он     жалел    её,   прощал    дочери   дерзости,   понимая,   что    во    всём   виновата    её    болезнь,  хотя,   боль,   которую    могла    причинить    она   сама,   нельзя    было    сравнить    ни    с  чем.   Потому -   то    ему    и  хотелось    видеть    свою    дочь    покорной,   смирившейся,   благоразумной.
        Однако,   теперь,   когда   она,   сломленная,    отрешённая   своими    словами    вынесла    себе    приговор….   Это    нарушило    весь    привычный    ход    жизни,   весь    её    смысл.    Ему    на   какой -  то   миг  почудилось,   что   его   дочь….   Умирает!   Точно    так   же,   как    тогда,   много     лет    назад,   больнице.     К   ребёнку   его    не    пустили    и,   ворвавшись    в   отделение,   он    что    было    сил,    заколотил    кулаками    в    дверь    с  табличкой    «ординаторская»:    «Сделайте  же   что  -  нибудь!    Сделайте!»
          Он   готов   был    сам   умереть    под    этой    роковой    дверью.   Но   от    него   ровным    счётом    ничего    не    зависело.  Тогда.    А    кто    теперь    её    спасёт?   У  кого    просить   помощи?   Теперь    иное    дело.    Ему   подумалось,   что    любой    человек,   у  кого    он   попросит    совета,   посмотрит    на   него   с   укоризной    и   скажет:   «А    ты –то   сам?   Ты?!»
         Прошло    ещё    два   бурных    суетных    дня,   наполненных    лихорадочной    работой.   Заводское   собрание,    встреча    с   товарищами    отцы,   роскошный   «Жигулёнок»,   промчавший    Таню    через   весь   посёлок,   -   всё     это    как    холодный    душ   после    долгой   ходьбы    в   знойный,   пропитанный    пылью,  день.   Пахнувшая    в   лицо    Тани    свежесть   общения    взбодрила,   встряхнула,   и   всё    тягостное    и  тёмное   отодвинулось    куда  -  то    в   сторону.
         Вчера,   проснувшись    раньше   всех,   она    засела    на    весь   день   писать.   О  Викторе    Маркове    должен    получиться    настоящий   очерк,   плотный,   объёмистый.  Материала    достаточно,   а   главное,   своими    глазами    видела,   потому   и   мысли   разные   приходят,   вырисовываются    делали,  обобщения,  -   всё   то,   о   чём    пишут   в    учебниках    по   журналистике.    С   этими    мыслями    в  постель    легла,   и   тут   же    вздремнула.   А    часов    в   десять    очнулась,    вздрогнула    оттого,    что    кто-то     тряс    её   за   плечо:
         -    Тань,   проснись!  -   услышала    тревожный     шёпот    Ленки.   Она    только   что    прибежала     с   улицы    и,   чуть   не    плача,   сбиваясь    на   каждом    слове,   рассказывала:   на   улице     мороз,   а    Колька    пьяный,    в   одном    костюмчике.   Согнулся   у   соседей   на   лавочке   и    дрыхнет.      Пробовала    будить  -   не    выходит.
     -   Жалко   его!   Простынет  же!
      Сейчас,   спустя   почти    сутки,   стоя    на    крыльце,   она    вспомнила    вчерашнее   и    удивлялась:   как    хватило    у  неё    терпения,   а   главное,   сила    откуда    взялась?   Ведь    тащила    его    волоком!   Когда    упала    вместе    с   ним,   больно    ударившись,   охватила    такая    злоба    и   ненависть!     А   бросить   не   смогла.   Даже   не   думала    об   этом.   Так   и   дотащила    до   дому,   заколотила   окоченевшим    кулачков    в  окно.   Как    мешок,   втолкнула    его    в   распахнутые    двери    сеней.   И,   едва    показавшись   на    глаза     ахнувшей    матери,   молча    поспешила    прочь.
         Вот    так.     Всё    опять    скрутилось    в   один    узелок  -   работа,   люди,    семья   и   он.    Ведь,   кажется,   тогда,   в   разговоре   с  отцом,   она    сама    разрубила    всё    надвое.    Да   и   как    тут   можно    совместить    одно    с   другим?     Уважение    достойных    людей,   и   вот    эта   позорная    возня    с  пьяным    опустившимся    человеком?  И   снова    подумала   она    об   отце.   Стоило    лишь   подумать,   что    он    может    протянуть    Николаю    руку….
      Над    улицей    темнел    сухой     морозный    вечер,   и  Таня     с    наслаждением    вдыхала    холодный,   освежающий    голову,   воздух,   когда    с   улицы   во   двор    зашёл    отец.   В   нерешительности    остановился    перед    нею,   неловко    проворчал:
     -   Ну    чего    стала?   Пришёл   же,   ожидает.  -   И,   видя    Танину    растерянность,   добавил:  -   Зашли   бы    в   дом,   что   ли.  Снуёте   под   заборами,   как    школяры   сопливые.  Эх!
      Увидев    Николая,  присела    рядом,  на   краешек    лавочки,   замерла.   Боялась   даже    верить    в  то,   что   он   трезвый,   нормальный    и   невредимый   после    всех   своих    приключений,   горестных    и   постыдных.   В   первый    миг   сердце   так   сильно    заколотилось,   что    она    онемела.   Он   сидел,  привалившись    спиной   к   забору,   с   опущенной    головой.   И  сквозь    марево    сгущавшихся    сумерек,   чудилось   Тане  выражение    его    лица:   измученное,   виноватое   и,  отчуждённое.   Знает,   что   это    конец,   что   надеяться   ему   больше   не   на  что.  Это    воображаемое   Таней    чувство    горестной    и  безнадёжной   отчуждённости    внезапно   овладело   и   ею   самой.   И,   лишь   бы   что   сказать,  она   спросила:
       -   Что   тебе   отец   говорил?
       -    Говорил?!   -  Николай,  будто    очнувшись,  поднял   голову.  -   С   чего   ты   взяла?   О  чём   ему    со  мной    говорить?   Ну   поздоровался,  и  на  том   спасибо .  Не   плюнул    в  меня,   и   на   том    спасибо.
        -    А   ты   зачем    пришёл?  -   вспыхнула   Таня.  -   Чтобы    в   тебя   плюнули?
         Этот    неожиданный    вопрос    хлестнул   его   по   нервам,   и   он   встрепенулся,   ожил:
      -   Я….    Сказать    хотел….   Спасибо    тебе   за    вчерашнее.   Сам    ничего   не    помню.    Мать    меня   пилит    весь    день.   Плачет….   Себя    ругает….
      «Спасибо»!    Он   точно    иголку   воткнул   в   неё    это    слово.   Сказал    бы   лучше:  прости    меня,  дурака,   не   буду   больше.   Пусть   это   банально,   пошло,  но   так   говорят,   и   так    надо   говорит,  если….    А   «спасибо»  -   это   для   чужих  людей.
       -   На   здоровье!  -   хмыкнула   она,   задыхаясь   от   обиды  -   Продолжай!   Мешать   никто    не   будет.
      -   Танюшка!  -   он     вскочил,  присел   перед   ней    на   корточки,  уткнулся   лицом   в   её   худенькие   руки.   -   Ругай    меня,   ругай!   Что    хочешь   делай,   только   не   уходи!   И   не   говори,   что   тебе    всё   равно!   Неужели   же    мир    перевернулся,   неужели   же    всё   равно   тебе   пью    я    или   не    пью?   Ведь   тогда   я    не   остановлюсь.   Буду    пить   и    пропаду. Подохну,   как   собака,    здесь,   на    этой    лавочке.  Нет,   не   пугай    меня.   Накажи    меня,   делай,   что   хочешь.   Но   я  должен   знать,   что    ты    не    хочешь    видеть    меня    пьяницей,   что   тебе   это   больно.   И   только    это    меня    спасёт.
          В   этот   миг    послышался    кашель   отца,  заставив    их    замереть.   Когда    он,   звякнув    щеколдой,   открыл    калитку,   оба    они   были    уже   поодаль    ворот.
      -   Чего    шумите?   Нашли    место   мировые    проблемы    решать.  Нет    бы   как    путные   люди    в   дом    зашли.   Эх,   беда   мне   с  вами!   
          Николай    молчал,   опустив    голову   и   сложив   за   спиной    руки,   а   Таня   растерянно   смотрела,  то   на   одного,   то   на   другого.   Затянувшееся    молчание    нарушил   голос   отца,   неузнаваемо   тёплый,  и   чуточку   грустный:
      -   Ну,  чего   ты,   Коля,   иди…  идите   в   дом.
      Когда   они   вошли   во   двор,   и   отец   закрыл    ворота,   Тане   почудилось,  что   теперь,  всё   будет    по  -  другому.    Что   у   всех   у  них   начинается    новая,  совсем   другая    жизнь.