Свете тихий

ИЗ ЦИКЛА "ДУБНЕНСКИЕ ЗУБРЫ"

Говорите как все, думайте по-своему.
Блез Паскаль


Нобелевский лауреат 1958 года, первый директор Лаборатории нейтронной физики в Дубне Илья Михайлович Франк внешне напоминал человека далёкого будущего, каким его рисовали футурологи середины прошлого века: высокий лоб, маленькое лицо, невыразительная мускулатура.

Дубненские зубры были всё люди решительные, каждый прошёл суровую школу естественного отбора. М. Г. Мещеряков оказался одним из двух выживших в палате 20 человек в госпитале блокадного Ленинграда зимой 1941/42 года. Техник-лейтенант Г. Н. Флёров писал отчаянные письма Сталину, убеждая его начать работу над атомной бомбой. Д. И. Блохинцев на общем собрании ФИАН в 1937 году вступился за своего учителя И. Е. Тамма, которому ставили в вину то что он не рассмотрел рядом с собой врага — младшего брата Леонида, казнённого по обвинению в контрреволюционной деятельности. В. И. Векслер подростком бежал из дома и бродяжничал, пока его природный отец не определил в детский дом-интернат имени Луначарского. 22-летний доктор математики Н. Н. Боголюбов в 1932 году, спасая отца, православного священника и богослова, погибавшего в тюрьме, пошёл хлопотать за него к председателю ОГПУ В. Р. Менжинскому, хотя его предупреждали, что это может поставить крест на его собственной карьере, а то и свободе. А 37-летний физик итальянского происхождения Б. М. Понтекорво, отец троих сыновей, в разгар холодной войны решился на побег в СССР, за железный занавес, захватив семью.

Как Илья Михайлович оказался в этой компании, загадка. В сильных страстях и взаимодействиях он замечен не был. Человек скромный и предельно деликатный, Илья Михайлович прошёл через историю ОИЯИ как нейтрино сквозь Земной шар, никого не задев. М. Г. Мещеряков вспоминал, что на директорских совещаниях, «где мы дрались за ресурсы», Илья Михайлович всегда выступал в роли увещевателя и миротворца. В память о нём не пришлось даже строить новую улицу или переименовывать старую. То, что теперь называется улицей Франка, всегда было и никак не называлось. Собственно, это даже не улица, а бульвар, но такой короткий, что его длина сопоставима с его шириной.

И в истории ЛНФ Илья Михайлович занимал скромное место. Экспериментальная база ЛНФ ИБР-1 и ИБР-2 — это заслуга его университетского товарища Д. И. Блохинцева, за научные направления Лаборатории первые 15 лет отвечал его заместитель Ф. Л. Шапиро, а вот деликатный научный климат в Лаборатории — это Илья Михайлович.

Он выглядел мудрецом, человеком, отрешённым от внешнего мира. Говорил он тихо, меланхолично, казалось — из глубины своего «Я». Типичный кабинетный учёный, по воле случая попавший в эпоху индустрии знаний, превращения науки в непосредственную производительную силу. Ему бы в XVIII век, в Кёнигсберг, к Иммануилу Канту. У Канта была спокойная жизнь, напоминавшая ход старинных часов. Человек от природы слабого здоровья, благодаря размеренному образу жизни Кант прожил 80 лет. Так ходят по небу светила. По его выходам на прогулку жители тихого города Кёнигсберг сверяли время. На прогулку он выходил регулярно, пределы города не покидал никогда. Работая за столом, носовой платок клал в дальний угол кабинета, чтобы время от времени совершать небольшой моцион, и тем самым боролся с гиподинамией. Он был гений размеренности. И в этом Илья Михайлович был как раз на него похож. Но Кант жил по расписанию, а Илья Михайлович просто никуда не спешил.

Иногда говорят, что Илья Михайлович был не от мира сего, но это только одна сторона дела; зато он хорошо понимал, в каком он мире живёт, и, собираясь за границу, пропускал через Главлит даже тесты своих поздравительных речей на предстоящих банкетах — он был не из тех, кто заплывает за буйки. Он говорил: если вы едете в трамвае, следует соблюдать правила для пассажиров. Трамвай, на котором мы ехали столько лет, казалось, так и не дойдёт до конечной остановки.

Что ему на самом деле было присуще, так это врождённая интеллигентность. Однажды Ю. П. Попова, который по долгу службы часто беседовал с Ильёй Михайловичем и одно время был его заместителем, спросили: а вы чувствовали, что общаетесь с великим человеком? Интересна реакция Юрия Павловича — он не сразу понял, о чём речь, такая постановка вопроса не приходила ему в голову. А может, его просто застали врасплох. Надо было как-то отвечать, а газетными штампами Юрий Павлович не мог. Всё та же врождённая интеллигентность. Именно таких людей Илья Михайлович собирал вокруг себя.

Что касается его масштаба как учёного, то однозначный ответ на этот вопрос даёт надпись, начертанная на памятной табличке на одном из домов по улице его имени: И. М. Франк — выдающийся учёный современности. Это, кстати, к вопросу о том, что такое современность: это вовсе не миг между прошлым и будущим, современность может растянуться на годы и десятилетия.

Илья Михайлович так и остался единственным нобелевским лауреатом в Дубне. Векслер упустил Нобелевскую премию из-за режима секретности. Боголюбова в последний момент исключили из списка номинантов по политическим мотивам. Понтекорво не простили на Западе исчезновения за железным занавесом. Флёрова и Петржака ни разу не выдвигали на Нобелевскую премию, хотя открытое ими спонтанное деление ядер урана называют работой нобелевского уровня. Работу Блохинцева, предсказавшую лэмбовский сдвиг, на семинаре ФИАН отклонили, а в журнале отказались печатать. Однажды Илье Михайловичу сообщили, что черенковское излучение, за разгадку которого он вместе с И. Е. Таммом получил Нобелевскую премию, было предсказано Оливером Хевисайдом в 1889 году. Илья Михайлович два дня обдумывал ответ, а на третий сказал: «Почётно иметь таких предшественников».

В своих воспоминаниях Илья Михайлович как-то скудно и с видимой неохотой писал о себе и заметно оживлялся, когда начинал рассказывать о своих родственниках и предках. Он много писал об отце, математике и педагоге, сожалея, что его талант не получил должного развития. Более известен дядя Ильи Михайловича — Семён Людвигович Франк, один из авторов философско-публицистического сборника «Вехи». Известен и брат самого Ильи Михайловича, биофизик Г. М. Франк, полная ему противоположность по характеру и темпераменту.

Илья Михайлович был человек деликатный и собирал вокруг себя людей по образу и подобию. Ворваться к нему с каким-нибудь шальным предложением, как это делалось сплошь и рядом в Лаборатории ядерных реакций, где дверь в кабинет директора всегда была открыта, а реакция непредсказуема, казалось просто невозможным. Как сказал математик В. Б. Злоказов, много сделавший для Нейтронки и хорошо знавший эту Лабораторию: «В кабинет его дорога — словно путь в чертоги Бога».

Илья Михайлович был реликт старой русской профессуры, родом из той эпохи, когда науку делали одиночки в тиши кабинетов и в скромных по размерам лабораториях с одним ассистентом. По какому-то недоразумению этот уходящий тип русской профессуры в его лице дожил до эпохи, когда лаборатории стали размерами с металлургический завод, а штат сотрудников вырос до размеров солидного министерства, да и сама наука, уже и не наука даже, а настоящая индустрия получения новых знаний, стала чуть ли не частью государства и тоже своего рода министерством.

Тридцать с лишним лет он возглавлял Лабораторию нейтронной физики, но его призванием оставалась оптика. Своё выступление перед школьниками в 1977 году он начал с замечательной фразы: «Учение о свете родилось из поэзии, философии, мифа». Он мог бы, конечно, добавить, что первым оптиком был Господь Бог, сказавший «Да будет свет!», но тогда это было не принято.

Он как-то рано состарился, он выглядел пожилым человеком, когда ему едва перевалило за тридцать. Он смирился с этим обстоятельством и вошёл в образ. Но иногда, намеренно или случайно, выходил из образа, и тогда выяснялось, что взгляд его по-прежнему остёр. Когда он провожал взглядом хорошенькую женщину, поглядывая на её ножки и не делая послаблений даже для молоденьких девушек, даже те, кто находили его пресным, говорили со значительным видом: «Ага».

Главным своим достижением Илья Михайлович считал творческое долголетие. Он никогда не состоял в партии, в вопросах веры признавал себя агностиком, и говорил, что душа, увы, тоже смертна, а к концу жизни принял христианство и крестился в местном храме Похвалы Пресвятой Богородицы по православному обряду.