И. М. Прянишников. В 1812г

  Зал номер 24 в Третьяковской галерее. Он находится как бы в стороне от сквозного прохода по галерее. И его легко обойти с тем,  чтобы увидеть много и других замечательных полотен замечательный художников. И, тем не менее, меня  бес, должно быть,  заставляет завести  группу французов именно в этот небольшой зал. И я вхожу в него с некоторым смущающим меня чувством.  Очень смешанным чувством. Есть в нем что-то от злорадства, а ещё и желание  напомнить некоторые исторические уроки, которые и сегодня не стоит забывать.

    И при этом у меня есть сильные опасения, что этим показом я задену  весьма чувствительные струны патриотизма моих клиентов. Но и в то же время присутствует непреодолимое  желание показать правду такой, какой она была в известные времена, и  показать, чем в истории заканчивались все походы, не только французов, в обширные пределы нашей страны.

    Есть в этом зале несколько очень интересных картин. И перед каждой можно надолго остановиться и много чего рассказать. Но есть одна, ради которой я собственно и прихожу в этот зал номер 24. И перед этой картиной я предпочитаю помолчать. Картина не очень большая. Средних размеров.  Но она, я знаю заранее,  вызовет у французов самый пристальный интерес. Просто невероятный  интерес. Написал её художник Прянишников. Внизу прочтем название очень простое.  « В 1812 году».

      Посмотрите на неё, и вы поймёте все мое смущение при входе в этот зал. Потому как мне приходится  говорить французам о тяжком поражении, которое они потерпели в амбициозном походе на Русь.  А я как бы должен вещать об этом  от лица победителей.

                *****

    Но сначала, я думаю, надо сказать несколько слов о самом художнике Прянишникове. Он не из самых  известных  у нас сегодня.  Далеко не каждый даже и имя его вспомнит. А уж если  спросить про  картины, которые он написал, ну хотя бы одну, то здесь и вовсе будет  большая запятая. Если не верите, то проверите это на  себе. Только по-честному.

   А художник Прянишников – очень хороший художник. Большой художник. И он вложил не малый вклад в развитие нашей живописи. Вышел он из самых недр народных. Да и фамилия у него такая родная, вся в русском духе. Родился он  в селе Тимашово Боровского уезда Калужской губернии. Звучит, как песня.

    И родился он в купеческой семье. И вроде бы ничего не предвещало, что со временем мальчик Илларион станет большим художником. Как же судьба иной раз прихотлива и своенравна. Кого-то, имеющего все, что надо, чтобы выбросить на самый верх в исполнении своих желаний, а на самом деле бросает безжалостно и беспричинно на самое дно. А бывает и наоборот, поднимает безостановочно на самый верх общественного признания без всяких видимых и весомых причин.
 
     Я не знаю, как уже в двенадцать лет этот мальчик оказался в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Престижном и знаменитом училище.  Однако та же судьба едва ему не поставила подножку.  Беден он был. И пришлось ему идти работать мальчиком в купеческую лавку. Но, наверное, мальчик был наделён талантом. Заметили его. И он вернулся в училище. Добились для него бесплатного обучения и даже предоставили жилье. Невольно вспомнишь пословицу. Посредственность сама пробьётся, а вот таланту нужно помочь.   

   Во время учебы он сошелся особенно близко с Василием  Перовым. А у того были те же трудности. Безденежье. Он сделал с него портрет. Найдите в Интернете картину Перова «Приезд станового» и вы увидите, каким был молодым художник Илларион Прянишников.

                *****
 
    Мальчик  повзрослел и стал, наконец,  настоящим признанным  художником. Он принял самое активное участие в создании Товарищества передвижных художественных выставок. Товарищества, без которого просто невозможно представить себе историю и развитие нашей национальной живописи. Он стал одним из учредителем этой организации, был бессменным членом его правления и, разумеется, он выставлялся на всех выставках. 
 
   Нужно отметить и то, что он работал со своими товарищами-художниками над целой серией картин, посвященной обороне Севастополя. Всего было написано более 90 сюжетов, из которых 18 были созданы Прянишниковым. Это я к тому, что военная тематика была ему совсем не чужда. Но главное, что подтолкнуло его к написанию  картины, которую мы видим выше,  это, конечно, близкое знакомство с Толстым. 

   Я вот, к примеру, когда смотрю на эту картину, то не могу оторвать это изображение от страниц романа, где описывается страдания, которые претерпел  Пьер Безухов среди басурман, отступающих по старой Смоленской дороге. Вот ведь какими они были, наши враги, пришедшие покорять Россию. Никакими словами не опишешь то, что мы видим на этом живописном полотне. Это надо видеть.

    Отряд отступавших французов у Толстого, как известно, был разбит  доблестными гусарами Дениса Давыдого   Граф Безухов, бывшиё уже на грани помешательства, был освобожден. А вот  милый романтический мальчик Петя Ростов погиб во время атаки. Перечитайте эти страницы, и нелепая смерть Петеньки вас тронет до слёз. Но возмездие последовало незамедлительно. Долохов, первым увидавший распростёртое недвижное тело, приказал пленных не брать. Расстреляли всех. 

                *****

  А ещё  Прянишников работал над фресками храма Христа Спасителя. Как вы понимаете, к этой работе могли быть допущены только художники, хорошо владеющие кистью.

 Не сохранились эти фрески по всем известной причине. А вот картина «В 1812 году» осталась. Художник написал несколько вариантов на эту тему. Лучший вариант, четвёртый, находится в Третьяковской галереи, тот самый, к которому я вожу сегодня французов, не подозревающих о подвохе, который их ожидает в этом небольшом зале.

  На картине мы видим простых мужиков с вилами и топорами. Они конвоируют пленных врагов. Судя по форме, совсем не рядовых. Офицеров, то есть дворян и аристократов, пребывающих в самом  бедственном и унизительном положении. Просвещенные и  воспитанные все  на  ценностях преосвященной Европы и, прежде всего, родного отечества, пережавшего недавно великую революцию. Все они пришли в Россию с тщеславной и оправдывающей их приход идеей. Они пришли, как носители этих самых ценностей. А Россия  не приняла их в лице вот этих   самых мужиков. 

      Правда в этом скорбном марше по заснеженному полю, они ещё  знать не знают, что грядет уже декабрь 1825 года. На этот раз эти же самые идеи  придут в Россию в лице военной аристократии, русской аристократии,  которая в декабре 1825 года попытается  ввести их в наш мир. Будучи, так странно, страшно далёкими от этих самых мужиков с вилами и топорами.  Не мною сказано.

                *****

    Просвещенные французы, да и не только они одни,  пришли из той самой Европы, о которой с тоской и горечью говорит Иван Карамазов, намного позже события, представленного на  картине «В 1812 г.». Вспомним эти слова во время его беседы с братом Алёшей:

      «Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище… вот что!.. Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни, и плакать над ними,— в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище и никак не более»

   То есть, для Ивана Карамазова  путешествие  в Европу было, и он заранее об этом знает,  не более чем  посещение кладбища. Кладбища не столько культурных, сколько духовных ценностях, создание которых восходит к началу утверждения христианства. Для  Ивана в его время вся Европа – это уже такое кладбище,  под могильными надгробиями которых покоится вся прежняя духовность. Всё было и всё прошло. И Европа для него стала только местом поклонения этим могильным камням.

   Интересно, что бы брат Иван сказал бы про эту Европу сегодня. Европу, давно прошедшую славное время животворной пассионарности, давшую мощный толчок для всего мирового развития. Европа сегодня – это дряхлый, дряблый, изнеженный дедушка, привыкший к сытой и комфортной жизни. И неспособный даже защитить себя против мстительного  натиска, идущего с другого материка  совсем другой цивилизации. Против завистливых чужаков, волны которых накатываются на брега Европы.  Накат этот идет и даже нарастает. И они, европейцы,  все это прекрасно видят. И нет сил его остановить. И конец не так уж и далёк. И что они могут противопоставить этому? Никакие ракеты и самые быстрые самолёты, самые мощные танки, самые бесшумные подлодки неспособны остановить тихую ползучую оккупацию Европы, погрязшей в бесхребетной толерантности и в грехе содомитов. 
               
.                *****

       Итак 12 июня 1812 года силы Европы в лице самого славного в то время полководца перешли границу с Россией и вторглись в пределы чужой им страны.  Зачем   полководец это сделал, зная несомненно, что это вторжение станет причиной тысяч смертей. С обеих сторон. И все они будут на его совести. Будучи военным человеком, он не мог этого не знать. Он пришёл в Россию воевать. И убивать. Что толкнуло его,  по сути говоря,  на преступление?

   Может быть, он думал, да даже был и уверен, что война - это та же дипломатия, но только проводимая иными жесткими средствами? И он был лишь только орудием в руках всевышнего, творящего историю,  распоряжающегося не только судьбами отдельных людей, но и целыми народами.  И в том смысле  он находил себе полное оправдание.

  Вот прочтём, что он пишет. Уже после всех своих войн, будучи пленником на острове Святой Елены:

   « Это война должна была стать самой знаменитой войной современности Это была война здравого смысла (!) и истинных интересов, война за мир (!) и безопасность (!) для всех. Она носила исключительно примирительный и оборонительный характер как для Европы, так и для всего Европейского материка. Её успех установил бы новое соотношение сил и явил бы новые коалиции, благодаря которым на смену бедствиям настоящего пришло бы спокойствие и порядок в будущем»

   Но это еще не всё. Он пишет ещё и такое:

    «В этом случае амбиции, с моей точки зрения, не играют никакой роли. В возрождающейся Польше, которая была замковым свода всего здания, я бы позволил бы занять престол прусскому королю, великому герцогу Австрийскому. У меня нет желания завоёвывать новые земли, и я оставляю себе только славу, творя благие дела, и благословение потомства».

   Нет, вы прочтите ещё раз. Особенно вот про это «Творя благие дела, и благословение потомства.». Поразительно. Ведь это запись отнюдь не из личного интимного дневника. Совсем нет. Он знал, что эти его мысли будут прочтены. Именно из этого расчёта он и писал. Пытаясь оправдать свое вторжение в Россию со всею своей безусловной  надеждой быть понятым и прощён потомками. Прощен даже и в нашей стране, в России. И ведь действительно, кое-кем у нас и был прощён и понят. Вот, например Смердяковым. А сколько их сегодня этих Смердяковых, считающих, что как бы было хорошо, если бы «одна просвещенная нация завоевала бы нацию весьма глупую-с».
 
   Когда я читал всё это, я подумал о том, что эти французы, которых я привёл в этот маленький зал, в большинстве своём полностью согласились бы с Наполеоном. Правда, постеснялись бы мне о том сказать.  Согласились бы  не только они, но и  многие в Европе. Даже и поляки, земли которых он хотел отдать прусскому   королю. Они многие и по сию пору искренне считают, что все армии натовские, и само существование НАТО, носят характер исключительно примирительный и оборонительный. Ничего не изменилось. Хоть и прошло с тех пор более 200 лет.

  Вот с этими «примирительными» целями Наполеон и перешел Неман – бывшую границу Российской империи. А вот что по этому думает Лев Толстой, написавший гениальный роман, тоже посвященный этому времени. Наполеон вторгается в наши пределы с огромной армией, самой большой, собранной им  со всей Европы, с «миролюбивыми» целями, а по мнению Толстого произошло следующее:

    «  С конца 1811-го года  началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы – эти  миллионы (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток , к границам России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие».

   Под этим событием он имеет в виду войну. В данном случае войну против России. А что такое война? И на этот вопрос отвечает Толстой в следующей строчке. Заметим при этом, что сам Толстой - это в прошлом мужественный офицер, хорошо понюхавший пороха на Четвертом,  самом опасном бастионе во время Севастопольской  обороны. И уже написавший «Севастопольские рассказы». Война в его глазах – это «бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, поджогов, и убийств, которого в целые века не соберёт летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди,  совершавшие их, не смотрели как на преступления».

  И вот  вся эта напасть пришла к нам 12 июня 1812 года  из Западной Европы. Из просвещённой Европы. С миролюбивыми, по словам Наполеона,   целями. А потом они ушли. Как ушли, это хорошо показано на картине Прянишникова. В Великой армии Наполеона на момент перехода через Неман их было 600 тыс. солдат. Нет, вы только представьте себе эту огромную вооруженную массу людей, пришедшую в наш дом. Пришедших с радостным чувством и энтузиазмом. Прочтём  это:

    «На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе». Легко догадаться, кем был этот человек в сером сюртуке.

    А потом те же люди покидали наши пределы. Но далеко не все покинули,  потому как во множестве легли они  навечно «среди не чуждых им гробов». Перешли Неман в обратном направлении около 30 тыс. человек. А может и меньше.  Подсчитаем, разделим и узнаем, что вернулся только один из двадцати. Вернулись тоже с радостью. С радостью, что уцелели, что пронесло. Пусть с позором, но спасибо, что живой. Что с помпой и энтузиазмом началось, то вот этим самым, что мы видим на картине, кончилось.

  И как мне обо всём об этом  говорить французам? Поэтому  я ничего и не говорю. Это редкая картина в музее, да просто единственная,  перед которой я просто молчу. То есть, сказать-то мне есть что. Да даже и очень много. Но лучше помолчать. Потому как это самое время, когда слово может только навредить, каким бы справедливым оно ни было.
 
     А французы, как легко было бы предположить,  вовсе даже с отвращением не отворачиваются от этого живописного изображения их позора.  Какой там! Заворожено рассматривают, и фотографируют. И не оттащишь их сразу  от этой картины русского художника Прянишникова. Просто гипноз какой-то.

                *****
   
 Тем, кого мы видим на картине, можно сказать, что и повезло. Из пленных,  оставшихся  у нас кое-кто стал даже и гувернерами при нашей подрастающей дворянской поросли.

    Кстати французы, вот эти самые, что на картине,  обогатили наш язык всем известными нам  словечками. Вот первое из них.  Шаромыжник. Да, это французское слово. И даже не одно, а два. Происходит от французского cher ami. То есть,  дорогой друг. И что ж в этом таком милом сердечном обращении плохого. Ничего! Но почему это слово получило у нас столь нелицеприятный оттенок.  А у нас почти никто и не знает  его происхождение. А оно такое.

      Отступая, эти несчастные «герои» в голоде и холоде таскались по деревням в поисках, что пожрать. Когда они не грабили и не воровали, то обращались к местным пейзанам  с одной и той же  просьбой. «Друг дорогой (Шер амии) ну дай поесть. Дай хоть кусочек хлеба!»  После этого этих вороватых оборванцев-чужестранцев и прозвали шаромыжники.

    А есть и ещё одно словечко, которым оно пополнили наш словарь. Шваль. Всем понятно, что оно означает по-русски. А вот по-французски оно означает всего лишь лошадь. Кстати, шевалье, то есть рыцарь, ему однокоренное слово. Но почему же у нас это слово ругательное, означающее отребье.  И этому есть объяснение.  Голодные, оборванные, замерзающие, они убивали и ели лошадей. Вспомним, как Кутузов после совещания в Филях, на котором было принято тяжкое решение отставить Москву, сказал, стукнув по столу своей пухлой рукой, что французы ещё будут жрать лошадей. То есть последнее, что у них останется, чтобы выжить. И прав оказался. Ну а шваль с тех пор и приняло у нас то значение, которое мы знаем.

                ***** 
 
    Я выхожу из этого зала, а голова  занята одной и той же мыслью. И даже и не мыслью, а  одним вопросом?  Почему в Европе в отношениях к России так часто преобладает враждебность? Ведь всему же есть объяснение.

     Вот наши доморощенные «яблочники».  Они главной нашей ошибкой считают то, что мы сами как-то отстраняемся от Европы. Сознательно. Мы не хотим считать себя частью Европы. Ну не европейцы мы  по нашей ментальности, по нашему национальному самоощущению. Такая досада! А вот если бы… То и всё было бы очень хорошо, как нельзя лучше.

   А я вот сомневаюсь, что всё было бы хорошо. И это очевидно. Первое. А что это такое – Европа?   А это несколько десятков народов, живущих всё время в великой тесноте и  больших обидах. Они вечно пихались друг с другом. Вечные войны как в квартире коммунальной. И дрались отнюдь не половыми тряпками. Мало того - они  и нас затаскивали в свои междоусобицы. И у них это получалось. А мы имели глупость не отстраняться.

    Второе. – они всегда опасались нашей огромности. Этакой нависающей над ними огромной глыбой. А эта глыба приходила в движение только тогда, когда на неё пытались воздействовать силой то ли от отчаяния, то ли от самонадеянной глупости. Результат всегда был обратный. Печальный. Вот на картине наглядное подтверждение.

    А ведь сюжет этой картины оказывается современным и сегодня. Враждебность эта к нам зародилась  с тех пор, когда Московия,  а то и просто  Тартария, как называли нашу страну до Ивана третьего, вдруг превратилась в Россию. Ну было до его времени какое-то мало известное и мало интересное пространство, населённое мало понятно кем. Не то азиаты, не то варвары. И вдруг у границ Европы появляется организованная, собравшаяся,  обширная страна. Чудовищно обширная. Просто глыба какая-то, которая нависла с Востока над Европой. И вопрос сразу же встал, что же с ней делать?


  Может быть,  сегодня, думаю я, шествуя впереди моих французских клиентов, что-нибудь изменилось с тех пор? Да и ничуть. Правда, надо сказать, что французы и немцы сильно изменились в наши дни. При всей некоторой русофобии, далеко не  у всех присутствуют  в душе  агрессивные намерения  Обжегшись на молоке… Это только  в одной заморской державе помышляют и замышляют что-то.  Одна американская  дама дипломатка с вечной брошкой на груди заявила приблизительно так: «Уж очень много у вас всего, а у нас так мало. Нехорошо это. Надо бы и поделиться". И поделились бы, если бы мы вновь зубы не нарастили. Это уж к бабке не ходи. Невольно придешь к мысли, что бронепоезд наш должен быть в порядке и на ходу. И стоять на запасном пути.      

                *****

  А я вот, к примеру , не считаю Россию совсем уж Европой. Хотя в силу моей профессии стою к ней уж как близко.  И я никогда не буду вопить в исступлении «Россия – це Европа». Потому как не Европа. И соглашаюсь в этом смысле с известными строками в стихотворении Блока. Давайте вспомним несколько цитат


Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
        Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, Скифы — мы! Да, азиаты — мы, —
        С раскосыми и жадными очами!

Для вас — века, для нас — единый час.
        Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас —
        Монголов и Европы!

Вы сотни лет глядели на Восток,
        Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
        Когда наставить пушек жерла!

О, старый мир! Пока ты не погиб,
        Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
        Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия - Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!


Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?

Придите к нам! От ужасов войны
        Придите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
        Товарищи! Мы станем — братья!

А если нет, — нам нечего терять,
        И нам доступно вероломство!
Века, века — вас будет проклинать
        Больное, позднее потомство!

Идите все, идите на Урал!
        Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
        С монгольской дикою ордою!
!
Не сдвинемся, когда свирепый Гунн
        В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
        И мясо белых братьев жарить!..

В последний раз — опомнись, старый мир!
        На братский пир труда и мира,
В последний раз — на светлый братский пир
        Сзывает варварская лира!

    Боже мой, как же всё верно! Я читаю, и у меня такое ощущение, что Блок написал нам всё это, как бы уже зная всё то, что мы переживаем и сегодня в наших отношениях с Европой. Вчитайтесь, проникнитесь мыслью, которая сквозит из каждой строки. Намеки уж как прозрачны. Здесь и объяснять ничего не надо.  А картина эта только ещё одна иллюстрация к тому,  как хрустнула Европа  в наших нежных объятиях после необдуманной попытки втянуть в себя наш мир.