Воспоминания... Книга2 Глава5 Родная кровь плюс25

 
                "ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУН"(Отредактировано)

                Том 1

                "ВОСПОМИНАНИЯ МАЛЕНЬКОЙ ВЕДУНЬИ О ПОИСКАХ РАДОСТИ МИРА"
   
                Книга 2

                "КТО Я?"

                Глава 5

                "Родня или Родная кровь"
      
                ВНИМАНИЕ! 
                Глава 5 читателям не младше 25 лет.

Утро в Элевсисе.
Деметры-Персефоны праздник.
Четвёртый день мистерий
ясный, влажный и прохладный.

Почти с рассветом
в дому Адониса движенье началось.
Аврора-мать проснулась очень рано,
очнулась от острых болей в рёбрах и ноге
и, не сдержав тяжёлых тихих стонов,
пошевелилась, но не встала.
Дышать ей было слишком тяжело.

Она за грудь схватилась, охнув
и вновь глаза закрыла.
Сын, спящий рядом, тут же пробудился,
скорей зажёг фонарь огнивом.

— Мам, мам?…

— Всё хорошо.
Не беспокойся, мой Ахилл.

— А отчего так стонешь? Плохо?
Ты бредила всю ночь,
я слышал и не спал.

Она:
«М-м… Рёбра, рёбра…
бедро ушиблено, как видно,
очень».

— Нет, сын.
Ночь длинная дождливая была.
Гроза и думы тяжкие…
Нет, нет, не бред покоя не давал,
а сны всю ночь дурные приходили.
Седлай коня, мне нужно в Рэты.

— Сейчас?!
Ещё темно!
Тебе ведь тяжело подняться.
 
— Да, есть немного.
Послушай, сын,
а принеси-ка льны.
Порви их на широкие полоски
и принеси сюда.

— Зачем?

— Да я, похоже, рёбра повредила.

— А где?! Когда?!

— Упала с лестницы вчера, когда
в подвал спускалась с Зэо к мистам.
Оступилась неудачно.

— А ноги целы?

— Да. Хвала богам, лишь синяки.

— Дай осмотрю и помогу подняться.

— Ахилл, сынок, ведь ты ещё не лекарь.
Погоди.
На век твой хватит исцелений.
Скорее льны мне принеси.
Мне нужно срочно в Рэты ехать.

— Мам, мам.
Сейчас тебе нельзя вставать,
не то, что на коне ещё во тьме скакать.

— Сын, сделай, что прошу! Сейчас!
Зажги ещё одну свечу и мне её оставь.
Иди, я жду.

— Как скажешь, мам.

Он сделал так, как мать ему велела,
вернулся скоро с льнами,
спеша ей помощь оказать,
но вот коня седлать
не торопился мудрый мальчик.

Сын матери усердно помогал,
накладывал повязку
на спину, плечи, грудь,
что облегчит немного в рёбрах боль
и даст дышать свободнее чуть-чуть.

И вот готово.
Аврора приподнялась и села,
и встала на ноги тотчас,
вдохнула легче:
— Ох… Ахилл, сынок,
седлай скорее лошадь, говорю.
Иди сейчас же.

— Мам, мам, я не могу!
Не отпущу!
Тебе нельзя в седло.
Поешь, согрейся, отдохни.
Я разведу огонь в камине
и кашу быстренько сварю.

Отвар какой-то сделать,
чтоб боли облегчить?
Ты голодна, слаба.

Тебе б перед дорогою поесть сперва.
И раненою ты в седло сама не сядешь.
Поводья не удержишь, упадёшь
и будет много хуже, чем сейчас.
Ведь слишком высоко седло,
и боли в рёбрах…
Дорогу ты не сдюжишь, мам!

— Сынок... Ой... Ох...
Прошу,
не время спорить нам.
Мне снился страшный вещий сон.
Беда во весь опор за нами скачет
на жеребце гнедом.

А всадником на нём —
козёл трёхрогий,
что в доме нашем побывал.
Я думаю, что это Доплен Здорг.

Седлай, седлай сейчас коня.
А после сразу
Секвестре отнеси воды горячей, хлеба,
тихонечко поставь в углу
и тотчас уходи.

Пока я не вернусь из Рэт —
одежды вовсе не давай.
И сколько не молила бы тебя сестра  —
не открывай сарай.

А если станет спрашивать меня,
так ты скажи… Ой, ох!..
…что я ушла на праздник в храм —
отдать святое воздаяние богам,
и помолиться Персефоне
за благоразумие её
и свадьбу может быть с Парисом.
Скажи сестре:
Сама решу о свадьбе быстро.

Как я уеду, сын,
запри все окна на засов
и двери тоже.
И никому не открывай!

На зов не откликайся,
Что бы ни случилось.
Слышишь?

Будь кто придёт
и станет окликать меня иль папу…
…так нет в дому на праздник никого.

— Я понял, мама,
и я тебя не подведу.

— Мой сын, моя опора.
Благо дарю.
Будь смелым мой Ахилл,
как наш Олкэйос и Сатир!
Сейчас ТЫ в доме старший.

— Да, мама.

Ахилл не торопясь ушёл в конюшню,
мягкое седло надёжнее приладил,
умело упряжь подтянул,
и, жеребца во двор тихонько вывев,
рядом со скамьёй остановил.
Чтоб матери взобраться, сесть в седло
немного проще было.

Она из дома вскоре вышла,
его стараньям улыбнулась щедро.
Вдохнула, пошатнулась…
— Ох… —
И, лошадь оседлав,
направила её нескорым шагом
по побережью моря в Рэты.

Сын дом закрыл и сразу лёг поспать,
приняв настой валерианы с мёдом.

Отъехав по раннему туманному утру,
Аврора размышляла:
«О, боги!
Морфей мне ясно так сказал,
что до стремительной развязки
ожидать всего осталось
лишь несколько часов и сутки.

Кризэс даст время мне?
Или сорвётся гневом правым,
осуществив лишь месть свою?

Сожжёт ли Здорга раньше он
иль Здорг перехитрит его?
Неравный бой!
Неравное противостоянье!

Вернись, вернись ко мне скорее, Террий!...
Предчувствую беду сейчас так ясно,
как будто мне за правым ухом
об этом кто-то чётко шепчет, говорит:
«Беги, Аврора, и спасай детей своих!»,
и я согласна с этим и душой и сердцем.

Господь-Владыка, Ра,
благо дарю тебя за помощь!
Так сделаю сейчас же,
как только возвращусь из Рэт.

  *  *  *
Всё тот же дом, но через три часа.

Секвестра бунтовала, мёрзла ночью,
уснула лишь под утро кое-как,
но сновиденья о дворцах и злате
закончились у девы на рассвете
лишь с криком-пеньем ранних петухов.

Голодная она поднялась
и подошла к дверям закрытым.
Увидев хлеб и воду,
в них намертво вцепилась
словно кошка в мышь.

И стала та водица девице голой
сладкой, словно мёд весенний,
а твёрдый хлеб —
вкуснее прежде не был никогда.

Наевшись и голод скоро утолив,
она тотчас подумала опять,
что грубо оскорбили её и мать, и брат
водой и хлебом накормивши.

Что принесли простой еды —
не жареного мяса овна, сыра, молока.
И стала снова бунтовать её душа.

Секвестра громко призывала брата.
Придумала она,
как дерзко обмануть родную мать,
и, взяв одежды, хоть какие,
сбежать бегом опять
в желанные Афины.

Но мальчик крепко спал
и вопли-крики девы не услыхал.

Устав от воплей собственных,
Секвестра улеглась в хлеву,
уснула снова злая в сене.

   * * *
Рабы до срока возвратились этим утром
с празднества Афин назад.
А дом хозяев пуст,
как будто в нём давно нет никого,
и накрепко закрыты ставни
снаружи, изнутри,
как будто глухо держат оборону.

Овцы громко блеют – голодны в хлеву,
коз голосов не слышно,
пустые стойла лошадей в конюшне.

Вот раб, что старше,
подошёл к окну и постучал.

«Тук, тук…
Тук, тук…»

Ахилл тотчас ответил,
только что проснувшись:
— Кто там? — и широко зевнул, —
В дому нет никого.
Вы лучше уходите.
Я открывать не стану никому.
Я болен.

Мне мама наказала
к дверям не подходить,
пока она с бальзамом
не вернётся от Рохильды.

Раб:
— Я услыхал тебя, Ахилл.
Не открывай.
А где отец?

— Уехал в Рэты, скоро будет.
Сид, ты? Вернулся?
Как я рад!

— Да, я и Дэн, и Марфа тоже.
Мы о несчастье в ночь Персефоны
вчера лишь услыхали в Парфеноне.
Там мистов привезли, повозку их видали.

Вот оттого до срока скоро собрались
и возвратились вместе в Элевсис.

— Благо дарю!
Мы очень ожидали вашу помощь.

— А где ж тогда твоя сестра?

— Она сейчас в хлеву.
Страшней и дольше уж больна, чем я.
Как раз в ту ночь и захворала.

Сколь ни просила бы она,
нам выпускать её нельзя.
Так мама строго мне сказала.

— Я понял, маленький Ахилл.
Чем вам помочь мы можем?

— Всё так же, как всегда.
Распорядится мама. Ждите.

Но вы пока скотину покормите,
но на Секвестру не глядите
там в хлеву.

Она от хвори странной буйной
одежды вовсе не приемлет,
и прикрывает стыд лишь волосами.
И всё кричит, кричит,
что нужно ей бежать в Афины.
Зачем — сама не знает.
Её уж возвращали раз, вчера.

— Об этом слышал.
Так как же с нею быть тогда,
коль нужно нам войти в хлева?

— Так осторожнее входите,
но будьте начеку.

Сестра сейчас резка, опасна.
Как зверь бросается на всех
и может даже оцарапать-покусать.
Так дайте ей поесть немного,
воды и хлеба.

— Хорошо.
Ты тоже этим болен?

— Нет, нет.
Я просто слаб и сплю от испытаний,
что посланы на голову мою.

Козу, любимицу мою и мамы,
больной пришлось прирезать самому.

Вторая — от горячки сдохла за ночь.
Теперь нет в доме молока пока.

А мама с папой скоро будут.
Я только им открою, как придут.

— Ах, вот как? Ладно.
Понимаю, кровь первая такая…
так тяжела бывает иногда.

Пусть укрепит тебя
Всевышний Гелиос, Ахилл.
Ты будешь долго это помнить.
А отец и мать здоровы, я надеюсь.

— Да, конечно.
Но мама рёбра повредила,
упала с лестницы,
в подвал спускаясь к мистам,
когда троих лечила там.
Спаси Господь за то, что вы спросили.

— Что ж за напасть здесь приключилась!
Всех в эти дни испытывал Господь.
Досталось всем и много!
Не помню праздника кровавого такого.

— Да, так случилось. Странно всё.
Всё так совпало...

Жрецы, что толковали кости в день второй,
сказали, слышал я, что скоро будет Яма. (Яма—перевод с санскрита озн.конец всего)
Да и Деметра сразу не дала священного огня.

Но коль Секвестра из хлевов сбежит,
за то тотчас отец и мама
очень строго спросят только с ВАС.

Коль вырываться станет Секви,
так свяжите.

Он отдалился от дверей
и скоро по лестнице бежал наверх,
чтоб через щель в окне
украдкой зорко наблюдать
за всем, что происходит во дворе.

Молил усердно мальчик Персефону,
чтоб поскорей вернулись невредимы
домой его отец и мать.

Потом он быстро побежал
и взял свой новый деревянный меч.
Безмолвно гладил лезвие его
и крепко рукоять сжимал,
когда видал, как Дэн и Сид 
Секвестру быстро крепко пеленали одеялом.

Как, обнажённая, она
опять сбежать пыталась со двора.
Он был готов так защищать свой дом
от происков взбесившейся сестры.

Овчарню вычистив,
рабы её закрыли,
оставив связанную деву
отдыхать на сене.
Часы безвременно тянулись.

Так время напряжённо
тлело, тлело до полудня.

День тих, как перед бурей.
Сияет солнце, и нет ни ветерка.

Вот тихо въехала во двор
не быстрым шагом лошадь мамы.

Ахилл в окно:
— Мам, мам! Я здесь!
Сейчас спущусь, открою!

Аврора, тяжело вздохнув:
— Да, сын,
я жду.
Открой скорей.

Заметила порядок во дворе.
— Кто здесь? Сид? Дэн?!

Все трое вышли.
Двое мужчин с поклоном говорили:
— Да.
Несчастием начАлся праздник.

— Как услыхали — так вернулись.

— Что сделать ещё нужно?

— Очищены хлева.

— Накормлена скотина.

Седая Марфа сразу углядела,
как тяжело даётся каждый вдох
хозяйке дома:
— О, госпожа, Аврора.
Ушибли рёбра? Сын Ваш сказал.

— Да. Неудачно так упала я вчера.

Марфа:
— Сид, Дэн, аккуратнее её примите!
Что вам подать, моя Аврора?

— Воды глоток.
Едва дышу.
Устала.
Сяду.
А где Секвестра?
Говорите.

Ахилл:
— Она в хлеву.
Её сейчас связали,
но обернули одеялом прежде.

Аврора:
— Хорошо, что снова не сбежала.
Я заварю ей успокоительный настой.
Потом.

Послушай, Марфа,
пойдём сейчас со мной
в подвал на пару слов.

— Иду, Аврора-госпожа.
Аврора:
— Сид, Дэн,
почистите и накормите лошадь,
а после…

Ахилл, сынок, сейчас им укажи,
где скрыта новая моя повозка.

— Зачем?

— Без рассуждений делай, как велю.

— Да, мама.

Аврора:
— Дэн, Сид, сюда её к порогу прикатите
и лошадь, дав ей немного отдохнуть,
тотчас же и впрягите.

Вот отперла Аврора дверь в подвал.
Спускались с Марфой со свечами вниз.

Марфа:
— Что здесь произошло?!
Повсюду кровь и гниль я вижу.
Фу, как воняет.

Аврора:
— Здесь нужно вымыть всё,
и пол, и лавки, стены.
И выбросить тряпьё.
Всё вынести и сжечь, что можно
сразу.

Марфа:
— А это что? — увидела она
чуть стёртый, но различимый на полу
рисунок чьей-то кровью,
похожий на звезду с козлом внутри.

— Что? Где?

— Вот это, на полу. Смотри.

Аврора:
— Я не знаю.
Что это может быть?

— Так скверно пахнет от него.
Свечей зажечь побольше,
чтоб лучше рассмотреть.
Разит, как будто смертью
иль проклятьем,
не пойму.
Кровищи, как на бойне.

Аврора:
— Проклятьем?!
Смертью?!...
О, боги!

Раз так,
тогда хочу тебя об этом и спросить…
Я знаю много лет, что ты ведунья.
Ты обучала мудростям меня,
и тем мой дом храним, семья цела и дети живы.
Что скажешь?
Что здесь произошло?

— Тебя тревожит это?

— Очень!
Уж слишком много
здесь случилось за три дня!
Скажи мне, что ты видишь?
Что приключилось без меня?

— Аврора,
с тех пор, как ты Ахилла родила,
ты мне как дочь.
Хоть я тебе рабыня
и возрастом, как старшая сестра.

— Знаю. Помню.
В отвары трав я сына родила живым
Благодаря тебе.

С Рохильдой спорила тогда ты
и рисковала очень
наказанною быть плетьми
за смелые слова и знания свои.

Дружны с тобою много лет.
И доверяем тайны женские друг другу.
Меня ты обучаешь видеть, понимать и знать.
И потому, прошу сейчас, скажи…

Скажи мне так,
как если б ты была моя сестра
иль вправду мать,
ЧТО ЗДЕСЬ СЛУЧИЛОСЬ?!

— Ну, хорошо, скажу.
Давай посмотрим.
Ты прежде сядь вон там. Там чище угол.

О, нет!
Приподнимись по лестнице наверх.
Там будто лучше.

Нет, отойди подальше, дальше!…

О, боги!
Здесь грязь повсюду, о, моя Аврора!

Останься, где ты стоишь.
Сейчас я призову Учителей своих,
чтоб мы своими глазами увидали,
чему свидетелями эти стены стали.
Ты доверяешь мне?

— Всё так же, как и прежде, Марфа, да.

— Тогда,
как прежде я тебя учила,
ты делай точно то, что буду делать я,
и повторяй Заклятья Истины слова.

Я буду здесь стоять. Я буду Духом Света.
И так же, как и прежде… Помнишь?
Чтоб ни случилось,
ты не должна
ни окликать, ни прерывать меня,
пока не стану вновь я человеком
и не закончу знанья ритуал.

Ещё остались свечи в доме?

— Да, должны быть на столе.

— Зажгу их все.
Коль ты готова — начинаю.

И Марфа,
начертав священный круг
огнём вокруг себя,
запела:
— А-а-а… О-о-о… У-у-у…

Шла и зажигала свечи белая ведунья.
Но за нею поочерёдно свечи гасли по одной…

Она:
— Х-м… странно.
Раз так… так я сейчас приду.
Воды источника святого принесу.

Аврора:
— Она при входе, на столе стоит в кувшине.
Ахилл принёс мне свежую вчера.

— А ты её уже пила?

— Да. Многократно.

— Так думаю, что это провиденье,
что ты её вкушала.
Зло сотворилось в этом доме!
Такого прежде не видала,
чтоб свечи с треском гасли все подряд.

— Что это означает?!

— Что смерть коснулась всех,
кто в этом доме был во время ритуала.

— О, боги!

— Как в зеркалах
на этих стенах увидим вместе то,
что приключилось здесь
в последние три дня.

Черно, как в Яме!
Уж больно сильным был тут ритуал.
Я думаю, сама не справлюсь в этот раз.
Поддержишь?

— Можно?

— Если ты готова.

— Но нужно торопиться.

— Предчувствия?

— О, Марфа, да!
Не то, как прежде чувствую,
а ярче и сильнее, будто ясно вижу,
хоть телом очень я слаба.

— Я поняла тебя, Аврора.
Тогда для очищенья,
к сожаленью,
нам кровь невинная нужна.

Куру сейчас из хлева принесу,
яйцо её и воду из колодца.

Аврора:
— Соль красную и свечей ещё,
под лестницей на полке захвати.

Марфа:
— Да, да.
Все травы, что от зла хранят, возьму
и принесу священный камень сердолик,
чтоб защитить нас смог он в ритуале.

Она почувствовала змеиное шуршанье
где-то там в углу, и оглянулась.
Присмотрелась.

— О, нет! Вставай, Аврора!
Пойдём вдвоём наверх.
Здесь быть тебе одной нельзя.
И никому нельзя!
Вставай, я поддержу.

По лестнице ступая, Аврора вопрошала:
— Хотела я давно тебя спросить.
Скажи, а почему вы вместе не сбежали,
когда мы отпустили в праздник
в первый год вас в Дельфы?

— Пятнадцать лет назад? — 
и Марфа улыбнулась краем глаза,
на полке свечи взяв и соль,
— Хм, Аврора-госпожа…
Как мне тебе ответить?

— Как есть на самом деле,
прямо говори.

— Тогда скажи — а нам, куда бежать отсюда?
Все земли, что стелятся от края и до края
бесконечно,
так далеко, как видит светлый зоркий глаз,
здесь всё вокруг — Да-Арийская Священная земля.

Где б ни были — мы дома, мы все — родня,
хоть распрями разделены уже и златом,
Сейчас ты — госпожа, я мы — рабы.
Но только в этой жизни, прежде — не бывало.

Аврора собирала вместе смесь сушёных трав.
— Я думала об этом много раз.
И Террий мне об этом говорил.
Передавал из уст в уста отца его рассказы.

Коль это так… —
Остановилась и Марфу за руки взяла, —
… И ты об этом знаешь, как и я…
… от сей минуты
между собой теперь равны мы и родня.

— Родня? Неужто? —
вспыхнула улыбкой верная раба.

— Послушай, Марфа,
уехать мне придётся,
быть может, навсегда.

Так ты прими весь этот дом, хозяйство,
как щедрое наследие за труд.

Пусть Дэн и Сид тебе помогут в этом.
И женятся, коль захотят на ком,
и в этот дом введут девиц
как жён возлюбленных единственных своих.
Они свободны тоже.

Я им скажу и подпишу папирусы обоим.
Тебе одной отдам владения права
на землю, сад, скотину, хлев и дом.

Спускались обе вновь в подвал.
Марфа:
— Свобода — это благо.
Благо дарю тебе за всё.
Нет погоди! Уехать, ты сказала?!
Насовсем?!

— Да, с детьми.

— Когда?

— Сегодня в ночь
иль завтра рано утром, до рассвета.
Чтоб скрыть свой путь от глаз чужих.

— Как далеко?! Куда поедешь?
Ведь ты слаба и рёбра сломаны.
Нога в бедре ушиблена, я вижу.
Что ж приключилось с вами здесь?

Куда, куда уедешь?!
Раз назвала меня сестрой — так не пущу! —
остановилась Марфа на ступенях
и крепко за руки её взяла, —
А твой Адонис Террий?!
Что мне ему сказать?! Он в Рэтах?

— Ой, ох… Пойдём, — спускались ниже, —
Чем меньше будешь знать,
тем дольше будешь жить.

— Тогда возьми меня с собой!

— Не думаю, не знаю.

— Не нужен дом мне!
В душе — везде я дома.
Да я как ветер иль вода свободна!
Постель — земля и травы,
а крышей вечной — звёзды, небеса!

— Мне тяжело дышать.
Не спорь со мной, пожалуйста, сестра.

Здесь в доме ТЫ от ныне
должна держать наш крепкий тыл.

— А от кого иль от чего защитой быть, скажи?

— О том, надеюсь, нам покажет ритуал.
Ты всё увидишь. И я увижу и пойму,
что нужно делать и куда бежать.

— Я поняла.
Посмотрим.

— О том мужчинам не говори ни слова.

— Согласна я. И поняла тебя, моя Аврора.

    *  *  *
Как раз случился полдень, когда начался ритуал.
Надев рубаху белую льняную в пол,
ведунья Марфа беловолосая младая,
ножом стеклянным прокалённым,
тем, что в руках Авроры был резан Здорг,
восстановила тот рисунок странный.

Вокруг звезды начертанной в грязи
Освящённой в храме красной солью
создала защиту — круг
от возможных бед иль духов Тьмы.

Вошла в тот круг Аврора, охая,
и из кувшина над сердоликом 
в широкую простую тару красной глины,
что Марфа на руках своих держала,
широкой щедрой струйкой воду налила.

Затем вложили вместе в чашу
камень чистой женской силы, яйцо живое, соль.
И тару в центр звезды поставив,
вышли обе девы за пределы соляного круга.

Аврора еле села на ступени со свечой в руке,
ждала и наблюдала, что же будет.
Повторяла за ведуньей
заговора правды все слова
и чётко, как могла сейчас, произносила звуки.

А Марфа,
воздев над головою руки широко,
призвала солнца яркую печать —
печать Владыки Гора,
и над кровавою звездой с козлом
начертала руны «Путь» и «Солнце».

И, сделав вдох всей грудью,
запела сильным низким горлом.
Ей тихой птичкой вторила Аврора.

Обе:
— А-а-а… О-о-о… У-у-у... Р-р-а-а…
Хо-о… Р-р-р… А-а-а…

Пошли нам луч свой, о, Владыка!
Что двери Тьмы на время приоткроет,
чтоб показать нам Истину о том,
как здесь всё было. Ом-м...

— и Марфа вдоль соляного круга
в белом платье будто поплыла
и зажигала свечи все поочерёдно.

Возник вдруг гул
и мелко стены задрожали,
но ни одна свеча теперь
всё ж не угасла.

Тринадцать было их
по верному числу Владык.
Переглянулись жёны, замолчали.

Как был закончен круг священного огня,
Аврора сразу подала ведунье травы,
среди которых были
сушёный красный лотос, зверобой
и листья дикой мяты.

Та их зажгла от огненного круга
и дымом белым плотным
обеими руками
начертала руны вед священных
«Сила, Истина и Рок».

И, обходя один обратный круг,
вращала время вспять ведунья
часы судьбы на день один назад.

Так медленно прошла она назад три круга.
Остановилась. Глаза закрыла.

— Я призываю Учителей Небесных, —
воздела руки к потолку,
— Вот кровь невинная, живая.
Так покажите, что здесь случилось за три дня.
Орак и Ул, СОЕДИНИТЕСЬ!
Я видеть всё должна! — глаза открыла неспеша.

Аврора увидала,
что в этот раз глаза ведуньи
прозрачны стали, как вода
и зелены, как ночью у кота.

Вода вдруг в чаше задрожала
И закипела чёрным дымом в глубине.

А сердолик на дне вначале
стал белым, красным, чёрным,
после раскололся громко в чаше
исчез в дыму, как будто дым от серы.    (Сера – химический элемент)

Яйцо иль утонуло,
иль вовсе с глаз пропало.

Ножом куре раскрыла горло Марфа осторожно
и кровь её пустила точно так,
чтоб струйкою она
легла вдоль соляного круга.

Как только заключён был круг кровавый
так Марфа изрекла:
— О, проявись же зеркало,
и всё нам покажи!

Вмиг содрогнулись стены все.
Дым серо-жёлто-чёрный
за пределы круга вышел,
в них медленно проник
и зеркалом прозрачным
поверхности все стали.

Обезображенная пятиконечная звезда
с козлом внутри вдруг вспыхнула,
приподнялась над полом, ожила
и из неё внезапно взвились
три белые огромные змеи,
зависли перевёрнутым треножником над чашей,
опираясь на мощные гремящие хвосты.
Но за пределы соляного круга
сколь не рвались — не вышли.

Так вились и сплетались их скользкие тела,
а в мордах — лица человечьи узнавались.

Все три плевались ядом в чашу,
и оттого дым гуще стал
и к стенам плотно прилипал.

И так картина стала проявляться чётче и ясней,
и заполняться духами людей,
здесь побывавших за три дня.
Их разговоры вспоминала и Аврора.
 
Увидела себя растрёпанной
и изуродованного Здорга.
Как при свечах усталая она,
все пальцы исколов,
и день, и ночь, и сшила, и спасала,
восстановить в усердии пытаясь
обезображенное ранами старое лицо.

Олкэйоса рассказ ещё раз услыхала
о невероятных трёх штормах,
что пережили в море за неделю.
И поняла теперь иначе, глубже
восторг повествования его
о маленькой Саманди и её собаке.

И мистов четырёх Аврора видела,
потом лишь трёх.
Ушёл послушник юный Зэо.

Секвестру, сидящую в углу …
… и время полетело
иль потекло замедленно, как мёд, 
показывая жёнам точно так,
как было с самого начала.

Как обнаружены здесь были чёрные ножи
атлантом греком,
когда, не чуя ног,
она уже спала в покоях наверху.

И напряжённый шёпот-разговор
Олкэйоса с Адонисом в подробностях слыхала.

Здорг, «вовремя очнувшись», на скамейке-ложе
слышал их негромкий разговор,
и понимал, конечно, тоже,
что это верный смертный приговор,
для всех троих к утру.

И видела Аврора,
как сын отцу усердно помогал.
Учился врачевать Ахилл
и шил прилежно вместе с папой раны.

И Марфа, оттого, что увидала,
услыхала здесь впервые,
осознавая всю картину,
замерла, дыханье задержала.

Вот все ушли.
Вот Здорг поднялся со скамьи устало.
Вот взял у друга странный нож из-за пяты,
надрезал руки спящим у стены,
свою надрезал, но не много.
И щедро кровь троих
спустил в одну из красных чаш.

Вот загорелась эта клятая звезда
в подвале на полу,
вот выползли из центра три змеи большие
и через стены расползлись, шипя,
направились все к жертвам спящим
дале.

Зажглась свеча.

Открылась тихо дверь в подвал.

Вот по ступеням не страшась
Олкэйос сам спустился вновь.
Не слыша слов — слова слыхал
и сделал то, что Здорг ему,
не открывая рта, сказал.

Налил, шутя, воды для миста — сам,

Надпил, не глядя, кровь из грязной тары — сам,

и после отдал магу в руки сам.

Нарушив матери завет священный,
снял свой заговорённый оберег
и в руки Здоргу тоже отдал сам.

Вот маг побитый
шёлк красный сразу отшвырнул на пол,
своё заклятие над тарой с кровью промычал,
и вдруг в неё
струиться тонкой светлой нитью стала
жизнь боевого рулевого — Олкэйоса атланта.
Глоточек за глотком его «пил» Здорг,
но неспеша.

Теперь на молодом Олкэйосе
стал проявляться мерзкий шрам,
и потихоньку за щекою растворяться зубы.
 
Язык стал опухать и разделяться пополам.
А глаз его прекрасный иссиня-голубой
минута за минутой слепнуть, сохнуть, гаснуть.

Отяжелели ноги, плечи и спина атланта.
Так тягостно дышать ему. Темно в глазах.
В груди трепещет сердце, пойманною пташкой.
Теперь встать и уйти Олкэйос уж не может сам.

А старый Здорг расправить плечи не спешил.
Стал выше и стройнее, крепче.
И, наливаясь силой молодой чужой,
гляделся в зеркало кривое
при тусклом огоньке огарочка своей свечи.

Там быстро таял шрам его
от первого глотка
«целебного напитка».
Уродством и болезнью, жизнью
обменивался с атлетом Здорг.

Не торопясь,
он жадно пил из красной тары
воду-влагу с кровью магов,
и жизнь атланта-грека
с нею вместе медленно вкушал.

Вот рулевой поднялся с лавки,
встал,
свечу ему свою оставил
сам.
Согласье дал отдать Свой Лунный Свет,
и тару битую для похищенья Света Жизни
из слабых рук у мага взял.

Пошёл наверх со сгорбленной спиной атлант.
И со ступени на ступеньку громко шаркал.
Ушёл ни жив, ни мёртв,
И, став немым, как рыба — раб
во Тьму исчез
совсем.
Пропал.

Аврора плакала, руками рот зажав.
И Марфа тоже, сжав кулаки, дрожала.
Обескураженно глядели и молчали обе,
как будто в рот воды набрав.

Вновь двери проскрипели, приоткрылись.
Послышался гораздо мягче шаг и поступь.
Над лестницей спускалась плавно новая свеча.

Теперь, собой любуясь, Авроры дочь сюда вошла.
Вся разодета, весела, легка, румяна.
Играет стройною ногой в сандалиях тугих
и тёмным локоном у нежной шеи вертит.

Мать напряглась и встала,
зажала силой руки в кулаки:
«Ты что, Секвестра?! УХОДИ!»

И Марфа тоже очень волновалась.
«Ой, девонька,
зачем пришла?! Беги, беги!...»

Сама
шутя на руки Здоргу села дева, улыбнулась.
Сама
открыла шею, груди. Колени развела.
Сама
уста для поцелуя грязного открыла
и злу в себя войти дала сама.

Всплеснув руками, мать-Аврора
вдруг подскочила с места,
и закричала, и зарычала,
не замечая боли в рёбрах и в груди.

— Не смей! Не СМЕЙ!
НЕ ТРОЖЬ ЕЁ! ТЫ, ЗМЕЙ!
Беги, Секвестра тотчас! Уходи!
 
И встать несокрушимою преградой
меж призраками зря пыталась мать.

И дочь, сквозь марево теней,
из прошлого её не услыхала.

Старика-урода она за шею крепко обняла…
Сатиром почему-то назвала…
и Здорг впился в её уста
своим безгубым рваным ртом,
вошёл в неё бутон
кровавыми и грязными руками.
А затем…

…Секвестра в страсти застонала,
сама на колени перед магом встала,
плоть старую мужскую, как он велел,
сама устами и перстами обняла
и приняла…

Сама
оборотилась, Секви, ткани подняла.
Сама
на лавке на колени встала.
Пред оголённой твёрдой плотью Здорга
и бёдра развела сама.

А мать металась, и волосы на голове рвала,
но ничего уже поделать не могла.
Сквозь тени духов, им не причинив вреда,
проходили её руки, тело, голова,
и не были слышны обоим в прошлое
ни ругань, ни мольбы слова.

Кричала и рвалась на помощь к ней Аврора:
— Секвестра! Стой! Остановись! Беги!
Здорг — проклинаю! Урод! В Аду гори!
Отстань же, дрянь! И руки убери!

Коль знала б раньше,
сама б зарезала тебя, безглазая змея!

Увижу — тотчас глаз и глотку с языком
руками вырву и выброшу собакам разом!

Вот благодарность за спасение твоё?!
 
Ах, тварь! Исчадье! Крокодил! Ад-Ам!
Оставь же девочку мою!
Оставь её!...
Убью! Убью!!!...

Здорг девочку скрутил, связал
и рот шарфом Олкэйоса зажал.
Он начертал ей на спине звезду
и в ней кровавого трёхрогого козла.
И, хохоча, вошёл ей плотью в анус,
чтобы закончить грязный ритуал.

Аврора:
— Не-ет! — вскричала сердцем,
и сразу пошатнулась, поскользнулась и упала,
стекла тихонько по ступеням вниз и замерла,
как будто жить она вдруг перестала.
Под властью ужаса её душа сомлела,
а дух сбежал скорей из тела хоть куда.

— О, Боги! Секви, девочка моя!
О, Господи! Аврора! — воскликнула седая Марфа.
 
Но до конца
сквозь горечь слёз,
и стыд, и ужас,
шок для материнских глаз
и боль в душе и сердце,
велела себе Марфа твёрдой волей
внимательно смотреть на правду,
что сотворилась в этих вот стенах.

«Дыши, живи, моя Аврора! Я с тобой.
А я — смотрю, смотрю
и запоминаю грех твой, Здорг!». —
Сквозь зубы белая ведунья прошептала.

Увидев всё в подробностях,
она распознавала древний жуткий ритуал
о краже времени, души и жизни сразу у троих.
И оттого смотрела зорко — в оба глаза,
чтобы доподлинно узнать,
как можно магу-ироду противостоять
иль, может быть, смягчить,
иль вовсе снять проклятье.

Заметить, распознать, в чём слабость у него,
где «Ахиллесова пята».

«Держись, Аврора!» — проскрипела Марфа через зубы, —
Коль будем знать его изъян,
так сможем попытаться и спасти твою дочурку.
Хотя, возможно, не спасём
мы не живую плоть — Секвестру.
Но, может быть, спасём в тебе другую.

Олкэйоса уж точно не вернуть, пропал.
Как больно видеть, знать и понимать,
Что неподсилу обезвредить этот яд!
Как жаль... Как жаль его!..
Как больно!
Боги, боги!

Ужасно понимать, что многого ещё не знаю!

Откуда ж ЗЛО такое вот пришло, возникло
на бесконечных землях Дарии Великой?!

Неужто правда то,
что в писаниях запечатлено давно
о пришлых, чуждых инородцах?!
Им наша боль и скорбь нужны —
чтоб продуцировать еду — гаввах?!!»

Так проявился в полной мере Ирод «Дьявол» —
пятнадцатый аркан Великого Таро.

А вот в подвал спустился юный Зэо
и с ним атлет в плечах покрепче, чем Олкэйос,
Вот драка между Здоргом и двоими началась.
 
На зов скорей сбежала по лестницы Аврора
к ним с зелием на помощь торопясь.
Весь сонный эликсир чрез щеку магу
силой залила до капельки, до дна.

Вот Здорг уже немного сонный, пьяный
из плена вырвался на миг…
Удар для Зэо!
Удар второй — Авроре!
Ещё удар — для незнакомца в грудь, в живот!…

Марфа:
«Ах, вот как ты «упала», милая моя».

Вот незнакомец, крепкий, как атлет,
за всех троих с лихвой вернул удары Здоргу
в пах кулаком, всей силою в живот,
ногою с разворота под колено.
Чуть не убил тотчас в подвале табуретом, но…
остановился воин.
Послушался Кризэс Аврору.

Спустя минуту беглый гладиатор Рима
узнал по глазу белому заклятого врага,
нашёл печать кинжала на плече,
взбесился,
чуть не убил ещё разок лишь кулаком,
но вновь, благодаря Авроре, он остановился.
И по ступеням супостата за ноги сволок.

Вот крепкий гладиатор Рима,
весь, как сирота-ребёнок, сжался.
О своей замученной красавице жене Антее
и о дитя убитом в её чреве на кресте
всю правду рассказал Авроре, как себе.
Во всём, как есть, признался.

Белее белого тут Марфа стала.
Как будто что-то вспомнила иль поняла,
и жёстко, как неприступная скала,
иль как кормящая волчица-мать
над павшею Авророй встала.
До хруста сжала кулаки она.

Не таяла свеча в её руках,
а затрещала громко, замерзая,
горела очень ярко светом голубым.
И покрывались плотно
хрустящим инеем и льдом одежды Марфы.
Так пробуждалась сила девы,
с рожденья спящая в её крови.

Вот эти двое вышли… и вошли опять.
Вот гладиатор Рима нежно на своих руках
поднял мальчишку Зэо наверх.
Затем ещё двоих калек поочерёдно,
не щадя.
Последним — выволок он Здорга.

Потухли стены и исчезли духи.
Лишь сердце еле слышит Марфа
и гневным хладом дышит.
Замёрзла, остекленела тишина.

Но вот возникли снова три змеи
в соляном и горящем круге.
И показалось Марфе ледяной,
что она вдруг видеть через стены стала
путь жертвы каждой скользкой твари
вне этого подвала.

Вот друг Авроры — грек-атлант,
ушёл согбенный старикан.

Секвестра, как на заклании овца,
под Здоргом пала.

Свой анус рваный дева моет у фонтана.
И после набирает из него воды для коз
и матери своей, Авроры.

Так пригубила мать испорченной воды
и ослабела сильно,
а козы вовсе за день сдохли.

Вот проявилась дева в покоях наверху,
что всех детей цариц на свете краше.
На шкурах овнов спит прекрасное дитя
И, тяжело привсхлипывая, дышит.

Пёс — верный друг над ней стоит,
пытаясь разбудить, кусает,
стащить с постели силою желает.
Ей рвёт рубаху он, скулит,
но разбудить никак не может.

Во сне девчушку душит скользким телом
третья белая холодная змея,
что проползла сквозь стены из подвала
в тревожный сон невинного дитя.

Горит вниз головой девица на кресте!
Семаргл ей друг, помощник рядом,
сейчас он не во сне, а только на постели,
невольно заключённый на мгновенья
в тело преданного пса.

Там у зловещего горящего креста
на помощь девочке в бреду
вдруг появился старец волхв-ведун,
недавно страшно убиенный.

Волшебным белым посохом Саам
всей силою ударил гада, отогнал.
Грозой с небес пролился на пожар.
Освободил и спас благословенного ребёнка.

Из огненного плена девочка с трудом очнулась,
глаза открыв, с постели на пол соскользнула.
Тому был крайне счастлив верный красный пёс,
в нём белый Дух — крылатый волк.

И Марфа увидала ключ от древних тайн и истин Ра —
заколкой в золотых растрёпанных власах по пояс.
И мокрые глаза — миндаль, сияньем чистым — аметист,
заметила у девочки она.

И распознала с нею рядом в тонком теле
Дух Семаргла — волка-пса.

— О, боги! Так эта ж дева — Тара Лотос!

Исчезли все виденья, духи.
Закрыла Марфа правды ритуал.
Закрыла вход в былое быстро и умело.

Очистив щедро всё пространство стен
до потолка невинной кровью куры,
огнём, водой и дымом трав,
она следы видений стёрла так,
чтоб невозможно было магу обнаружить,
что видела и поняла сейчас она одна.

Всё стёрла!
Всё потушила!
Разрушила, что было,
водой целебной залила
и руны начертала «Щит и Мир»!

— Да будет так!
Закрыта дверь в былое!
Благо дарю, Учитель,
что всё нам показал!

Орак и Ул — прошу, молчите.
Я всех Учителей благодарю.
Наш низкий вам поклон,
Жемчужина-Солар.

И вновь глаза у Марфы стали человечьи,
она и не заметила сама.
Свеча оттаяла, её одежды тоже.

— …О-о, ключ я подберу для Здорга!
Ах, бестия!
Чего боялся он?
Что мучило его так больно?

Да вот что!
Шарф красный с золотой печатью Гора!
Вот он — мой ключ заговорённый
и каюк (конец, смерть) ЕГО!

Поди сюда, друг мой.
О, Ра! Воистину ТЕБЯ боится этот демон!

И Марфа палкой осторожно
отложила испорченную ткань
скорее в угол,
чтоб позже взять её с собой.
И обнаружила пропавшее куриное яйцо.
Опять на дне оно лежало в таре.
 
Там кроваво-красный сердолик
рассыпался совсем.
От тёмных сил стал пеплом.
Теперь яйцо не белым было —
стало красным и нетленным.

Она взяла его горячим, подумав,
что оно, возможно, станет иль сильным ядом
иль противоядьем от чего-то,
раз запечатлён в нём чёрный ритуал
и сердолик ему всю силу сердца передал.

— О том подскажет мне Оракул.
Так, значит, нужно срочно в Дэльфы.
Едем рано утром, — решила Марфа,
к Авроре сразу подошла.

— Сама… поедешь? —
огладила холодный лоб, лицо и,
дыхание её проверив, поняла, — «Жива!» —
Нет, милая моя сестра.
С тобой мы в этом деле до конца!
Здесь время — жизнь, и не одна она.
И слишком высока
за промедление оплата!

"Раз Дева-Тара возродилась,
так скоро может быть и Яма".

Вот как нежданно легенда наша ожила?!

Не думала, что древние писания
и сказы матери моей доселе живы!
Так девочке нужна надёжная защита и опора,
как и тебе теперь, моя Аврора.

Сейчас я ясно вижу малый плод в тебе.
Ты светишься? Какое счастье! Будет дочь.
Ты будешь матерью прекрасной ей.
Венерой назовёшь. Возможно.

Беги, беги, сейчас, моя Аврора!
И я с тобою и с детьми скорей из дома!

Но, что произошло со мной, в моей крови,
сейчас, когда свеча в руке замёрзла?
И плод так рано раньше в жёнах не видала я.
Кто я на самом деле?
И для чего я рождена?

Что думать — разберусь потом.
Сейчас не время!
Седлать, седлать скорее лошадь!
Собираться надо и бежать бегом!»

— Дэн, Сид!... — поторопилась по ступеням,
— Аврора пала!
Помогите взять её скорей наверх!
Готовьте ванну из девяти целебных трав!
Немедля!

 *  *  *
Так в малом градусе луны — втором
просыпалась в Марфе белой «Жрица».
А в истории Саманди появлялся,
ещё неизвестный нам и девочке герой
— аркан Таро Верховный,
от «Хаоса-ноля» второй.


 Продолжение следует в главе "Времени дел Мастер".