Фильмоскоп

                Роман-археология

Первая часть

НЕПРОЛИВАШКА

В первом классе мы писали ручками с перьями. В наших пеналах (трубочками из дерева или пластмассы) лежали ручка, перья, перочистка. В тетрадях всегда была промокашка, такая специальная бумажка, которая промокала чернила. На специальном уроке чистописания мы занимались прописями. Писали фиолетовыми чернилами буквы и цифры. Чтобы не было грязи из-за чернил, чернильницы делались в виде непроливашек. Во втором классе уже разрешалось писать авторучкой. Сначала была ручка, которую нужно было макать в чернильницу, а теперь была авторучка. Это был прогресс, повышение. Авторучки были поршневые и пипеточные. Их можно было носить в тех же пеналах, но можно было в кармане пиджака. И там в пиджаке они могли протекать. И они протекали. Вскоре появились шариковые ручки, но первоначально запрещалось ими пользоваться. Потом они запрещались лишь для чистовых работ.
Сейчас не стало непроливашек, как не стало буквы «Ять» или твердого знака в конце слова. Чернила и чернильница останутся навеки лишь в сказке «Буратино». Буратино ткнул свои носом  в чернильницу и наделал безобразно-веселых клякс. Эта чернильная клякса казалась незыблемым и вечным, как весна. Клякса стала раритетом, она остались в старом добром СССР с непостижимыми непроливашками «короля Артура».

ТЕЛЕВИЗОР

Родители купили наш первый телевизор по блату на базе у тёти Томы.
Это бы телевизор «Рассвет»
У телевизора было несколько каналов, но программ было сначала одна, потом две. Они так и назывались «первая» и «вторая». По «второй» показывало местное телевидение. У телевизора была сзади сбоку некоторое управление. Яркость, громкость, четкость, контрастность, чистота строк, чистота кадров. Отец постоянно их подкручивал, даже не смотря на надписи под пуговками. Всегда что-то прыгало и отец чертыхался.
Днем в каникулы показывали детский сериал, который назывался «многосерийных художественный фильм». Это были «Капитан Тенкеш», «Четыре танкиста и собака».
В программе, которая печаталась в городских газетах в конце недели, отмечалась «Художественный фильм». Иногда был такой жанр «телевизионный фильм» (это было классом похуже). Был жанр «Мультипликационный фильм». Иногда это было интересно, но чаще всего не очень. Главным был «художественный фильм». Иногда в скобках приписывалась: «только для взрослых».
Если был КВН, «Тринадцать стульев» или Ираклий Андроников, или международный чемпионат по хоккею, тогда всё исчезало, телевизор становился абсолютом. Все со двора разбегались по домам. Если не было Телевизора, шли в гости.
У нас одно время тоже не было телевизора и нас приглашали соседи смотреть по их «КВНам» фигурное катание. Катание мне совсем не нравилось. У «КВНа» был маленький, наверное, 15 сантиметров, экран, перед ним большая линза, двигающаяся туда-сюда, за линзой стояла прозрачная цветная пластинка: сверху красно, потом желтое, потом синее, это имитировало цветное кино.
Иногда мы ходили в гости к маминому брату. Пили чай, я играл с Пашкой и Лёнькой, своими двоюродными братьями, потом стали смотреть кино. Это был зарубежный детектив, что-то включающее слово «Тициан». Было так страшно, что я как страус прятал лицо в подушку, дядя Володя, мамин брат, Пашка и Ленька добродушно смеялись – к страху примешивался стыд. Я пытался себя заставить смотреть это кино, но это не было уже приятным занятием, как «!3 стульев» или мультик «Шайбу-шайбу».
Телевизор был чудом, прогрессом.
Отец включал телевизор постоянно, как шумовой фон.
 
РАДИОТОЧКА.

Радиоточка была включена вообще постоянно. Утром радио играло гимн, будило. Через час объявляло время. Играла скучную классическую музыку, советские песни. Поскольку радио играло, то я между делом слышал отрывки из передач.
Радио было, конечно, вещью второстепенной по сравнению с телевизором, тем более, что устройство его было очень простым, никаких лампочек, никаких экранов, никакой частоты строк, никаких предохранителей.
Серега (брат) о радио отзывался презрительно:
«Это не радио, это просто телефон».
Утром по радио передавали зарядку. Ноги на уровне плеч, начинаем приседание, переходим к водным процедурам.
Никто, конечно, никакой зарядки не делал. Может быть, делали на заводах и учреждениях. Я задумывался над этим. Высоцкий придумал про эту «утреннюю зарядку» песенку:
«Сели, встали, сели, встали…,
Бег на месте – общеукрепляющий».
Кто-то говорил:
«О! Это крамола, это намек».

КИНОТЕАТР

Из всех искусств важнейшим оставалось кино. В каждом кинотеатре висела это изречение Ленина. И так было на самом деле.
Поход в кино, особенно если фильм был хорошим, был событием. Хорошие фильмы были. Билеты раскупались. Была даже касса предварительной продажи билетов.
Если в кассе билетов не было, то приходилось становится возле потоков, идущих на сеанс зрителей, и спрашивать:
«У вас не будет лишнего билетика».
Чаще всего лишние «билетики» были.
Мальчишки, конечно, не всегда имели деньги на билеты, хотя на дневные сеансы, были даже и детские билеты. Цены были такие: детский билет 10 копеек, взрослый 25 копеек. С 16 часов начинались вечерние сеансы и цены были теперь разные в зависимости от ряда и класса кинотеатра. Наш кинотеатр «Искра» был дешевым, первый ряд стоил 20 копеек, далее были билеты по 35 и 45 копеек. В «Совкино» цены были соответственно 30, 40 и 50 копеек., а в «Космосе» цена была даже 70 копеек за серию. В «Космосе» шли всегда либо двухсерийные фильмы, либо два фильма сразу, между сериями был перерыв и можно было сходить в буфет.
Итак, мальчишки иногда ходили бесплатно. Это называлось «на протырку». В «Космосе» или «Совкино» это было сделать сложно, но можно.  В «Искре» это удавалось более успешно. После сеанса билетерша открывала выходные двери открытыми для проветривания зала. В это время можно было проникнуть и спрятаться за дверь или между рядами. Проникнуть можно было и в момент, когда зрители выходили. «На протырку» в иных случаях была просто неизбежна, так как ряд очень актуальных фильмов запрещались для просмотра детям. На афише вешался ярлык «Только для взрослых» или «Дети до 16 лет не допускаются». Конечно, это не было порно или даже крутая эротика, но гриф был. Например, был чехословацкий фильм «Конец агента», комедийный боевик. «Фантомас против Скотланд-Ярда» тоже попал в категорию «Только для взрослых», хотя предыдущие серии были для всех. Из-за многочисленных уголовных хулиганств новую серию безобидного и в общем-то детского «Фантомаса» детям запретили. Пацаны хулиганили, воровали и подписывались «F». Я, конечно, не хулиганил, но маска-фантомаска из чулка и даже из папье-маше у меня была. 
Пришлось проникать «на протырку».
Хороший фильм  удавалось посмотреть, простояв огроменную очередь. Выстоять её, казалось, непереносимой мукой. Тогда применялась тактика влезания в очередь. Находил какого-нибудь подходящего человека и вежливо, но уверено и тихонечко просишь:
«Купи на такой-то сеанс два билета».
Иногда влазишь перед кассой внагляк. Очередь шумит, но ты уже деньги отдал в кассу. Это был очень популярный метод, так что во время ажиотажных фильмов какой-нибудь доброволец из очереди становился у подхода в кассу и не пускал нахальных, не желающих стоять в очереди.
Реклама работала мгновенно. Показывали отрывок по ТВ - и все валом валили на «Блондина в желтом ботинке». Реклама заключалась и в афише на кинотеатре. «Космос», у примеру, имел свою афишу возле Главпочтамта. Иногда подписывалось «Без права показа по телевидению». Все прочее было стандарту. Название, художественный фильм, название киностудии и страны, «в ролях».
«Неуловимые мстители», «Приключения мистера Питкина», «Операция «Ы», «Сыновья Большой медведицы». Это были аховые фильмы тех времен. Тот пафос, который был в этих лентах, повторялся в новых фильмах типа «Бриллиантовая рука». Западные и американские фильмы были редкостью, но были, это были «прогрессивные» фильмы. Они были классные, эффектные и поражали также и тем, что смело критикуют свой собственный капитализм.
Конечно, особняком идут фильмы Тарковского. Особенно «Зеркало». Это был ограниченный показ. Фильм, конечно, скучный. Все искали намеки, антисоветчину. Находили. Даже если «Зеркало» не удовлетворяло, оно как-то заходило внутрь, там было много тонких киноэффектов, мастерский монтаж. Скажем, Чехов или Ван-гог в кино. «Зеркало» я посмотрел однажды в ДК «Урал». Это был эксклюзивный показ, чуть ли не два сеанса. Конечно, невозможно было отказаться от возможности посмотреть. Это было событие жизни. «Сталкера» я посмотрел раз 8. Медитативность этого фильма попала на мои настроения. Там было тоже, что и у меня: Дао, Библия, дзен, вера в телекинез, в ауру, в биополе, нонконформистская философия, идеализм. Но это уже было в 80-м году. Я был сам как бы «сталкер» и даже был выбрит наголо как герой Кайдановского.
Было, конечно, и тоскливое кино и не мало. Нас даже водили классом вместо уроков на какой-нибудь политический фильм вроде «Рассказов о Ленине» или что-то про войну. Но такое вино создавало хороший контраст для какого-нибудь «Города мастеров» или «Последней реликвии», вызывающий бурю энтузиазма.
Ажиотажный кинематограф для меня закончился «Ассой», которая триумфально была показана в «Космосе».
Кроме кино, в фойе была авангардная выставка, перед фильмом концерт рок-групп, это было уже не так дефицитно, но отрадно и в пределах прежней информационной ситуации. Кинотеатр был ведь храмом. Этот культ раскручивался. В году 67-м построили этот кинотеатр. Он назывался «кино-концертный театр «Космос». Там проходили также и разные съезды. Первым фильмом, который я там посмотрел, был «Айболит-66». Я только поправился после зимней ангины. Я хохотал над Бармалеем среди полупустых рядов. Но бывал и полный зал. Нередко приходилось покупать билеты с рук. Так я попал на «Солярис» Тарковского.
Мы пошли вдвоем с Михой Смирновым. Ему «Солярис» не очень понравился. Умничал, но для компании пошел вместе со мной второй раз.
Он сидел и скептически ворчал:
«Вот опять ухо».
«Большая медведица», Пуговкин, Папанов, Софи Лорен, Ален Делон, - все эти боги стали антикваром, обрели налет «прошлого». Кино нас выковывало как таковых, как этнос. Был даже такой фильм «Это сладкое слово свобода». Советский фильм про латиноамериканских леваков. Красивый и романтичный. Конечно, советское общество было тоталитирным, советизм был религией (в смысле: доктриной), которая предлагала, внушала человеку готовое видение. Но кто были эти герои? Гарибальди, Овод, революционеры Бауман и Бабушкин, предводители восстаний, декабристы.

БУЛОЧНАЯ

Хлеб стоил 18 копеек. Был хлеб кирпичиком. Он назывался серый. Был черный круглый, он назывался «Украинский». Были батоны. Маленький батон назывался «Сайка». Пирожки стоили 5 копеек и были двух видов: с ливером и с повидлом.
Когда я подрос меня стали посылать за хлебом.
При первой попытке купить хлеб я оконфузился. Брат повел меня в булочную.
«Сначала куплю я, посмотришь, и также купишь».
Хлеб продавался по системе самообслуживания. За крутящимися витринками, на двух-трех этажах лежали булки, из-за кулис подкладывали новые. Хлеб полагалось брать длинными металлическими вилками. Я впервые был послан на покупку хлеба.
Брат взял булку и прошел мимо кассы. Я подошел следом и заплатил 18 копеек за пронесенную братом булку возмущенной кассирше.
«Где булка?» - спросил Серега.
Но булки не было.
Серега вернулся и еле-еле объяснил ситуацию ещё больше возмущенной кассирше.
Потом уж я покупал хлеб, как и все мои друзья по двору. И них я научился обкусывать булку по дороге. Хлеб чаще всего был свежий, то есть теплый и ароматный.

ОВОЩНОЙ

В овощной я ходил с рюкзаком. Там не было самообслуживания. Приходилось выстаивать очередь, поэтому брал побольше. Картошка стоила  то ли 10 то ли 12 копеек. Я покупал 10 килограмм. Картошка бежала по конвееру, продавщица в грязных рукавицах открывала заслонку, картошка падала в рюкзачок.

МОЛОЧНЫЙ

В молочном покупалось молоко. Самым удачным вариантом было купить разливное. Был бидон, я покупал два и три литра. Литр стоил 14 копеек. Если разливного не было покупалось бутылочное. 30  копеек – маленькая, 50 копеек – большая, кефир стоил 28 копеек. Бутылки потом принимались обратно. Бутылки стоили по-разному. Маленькая 15 копеек, большая 20. Продавец смотрела не оббито ли горлышко у бутылки.
Иногда в молочном было шоколадное масло. Я облизывался, иногда мама его покупала и делала с ним бутерброды.
Почти всегда в молочном продавался молочный коктейль (11 копеек). Аппарат взбалтывал смесь из мороженного, молока и сиропа. Это было самое шикарное лакомство. Главнее, чем даже эскимо.

ТАЛОНЧИКИ

Ряд продуктов питания составляли дефицит и для их покупки выдавались талончики. Талончики выдавались на мясо, масло. На каждого члена семьи. Мама иногда сама была разносчицей талончиков. Мама ходила по этажам. Жильцы расписывались и получали талончики в соответствии с прописанными на жилплощади. Мука 5кг. Сахар 1 кг. Масло 200 гр. Колбаса 1 кг.
Перед праздниками выдавали таланы на суповые наборы. Праздниками считались 7 ноября, Новый Год, 8 марта, 1 мая, 9 мая. Были другие праздники: например 23 февраля – День Советской Армии, в этот день девчонки дарили мальчикам какую-нибудь ерунду, одеколон или какую-нибудь безделушку. Было 1 сентября, когда школьники с букетами цветов шли после каникул в школу. Был «последний звонок», когда выпускники школ гуляли по городу почти целую ночь, но талончики к этим праздникам не выдавали.
Где-то в начале 60-х были даже талончики на хлеб, и хлеб почему-то продавали не в булочной, а в подвале нашего подъезда.

ПАРИКМАХЕРСКАЯ

Запах одеколона не вызывал у меня каких-то мистических чувств, больше меня впечатляли зеркало, сами подстригательные машинки, железные расчески, бритвы, флакончики. Первая моя парикмахерская была в гостинице «Исеть», которая тогда была жилым домом, а первый этаж занимал спортивный магазин «Динамо».
Меня водили в садик, потом я ходил в школу, необходимо было регулярно постригаться. В садике меня стригли под бокс и полубокс. Но в школе я уже начал этому сопротивляться. В боксе оставалась одна челка, а в полубоксе оставалось волос по-больше. Видимо, когда-то такие стрижки были в моде, сейчас было модным оставлять волос больше, и иметь аккуратно побритый висок, такая стрижка называлась молодежная.
В парикмахерская всегда была какая-то очередь. Женщины сидели для маникюра. Мужской мастер, женщина в белом халате, приглашала за кресло, обворачивала белой простынкой и, переговариваясь со своими коллегами, начинала стричь, как только я говорил заготовленную фразу:
«Под молодежную, пожалуйста».
После стрижки парикмахерша спрашивала:
«Освежить?»
«Нет», - отвечал я.
«Освежить» означало побрызгать одеколоном.
В старших классах уже мы стремились ходить с  волосами подлинней. Это было модным, это называлось «Битлз». Но руководство школы запрещало. Перед уроками у входа стояла завуч, и если кто-то пытался пройти неподстриженный, отправляла стричься. Один двоечник-хулиган в 2знак протеста» подстригся наголо.
Наголо, вообще-то, никто не стригся. Это делалось обычно в тех случаях, когда заводились вши (или блохи, не помню). В нашем классе был такой парень. Его звали Чира, одно время он по этой причине ходил лысый. Его это веселило и он давал потрогать всем колючую щетинку на голове, когда та появилась. Он скоморошничал, лысые в целом не вызывали уважения. Даже такая поговорка была: «Я что лысый!».
После школы я долгое время вообще не подстригался, ходил длинноволосиком, патлатым. Это не было широко распространенным, иногда прохожие со строгими взглядами ворчали.

КЛЕШИ, ТЕЛОГРЕЙКА, КЕДЫ

В школу мы ходили в форме. Брат cерега ещё успел поносить гимнастерку с ремнем. Я пошел в школу в сером костюмчике, фасон которого был школьной формой наверное лет 15. Мода, конечно, была. Было даже понятие стиляга. Стиляг высеивали в сатирическом журнале «Крокодил». Модным и стиляжным было носить пеструю цветную рубашку. Потом стало модным носить брюки клеш, то есть, брюки с широком низом. У меня были такие брюки.
Но меня привлекали и вещи, наверное, отдаленные от того, что сейчас называют модой. Я любил ремни с бляжкой. И в третьем классе мне очень хотелось иметь телогрейку. Мне сшила её бабушка. Видимо, телогрейка мне нравилась, потому что была легче шубы, теплей и короче.
Наверное, не большой семейный бюджет не позволял развить вкус к модному. Шмотки покупались по инициативе мамы. Я вырос и мне нужно было сшить костюм. Это был обычный костюм с чуть-чуть расклешенными брюками.
К одежде я был равнодушен и даже к обуви. Исключение составляли кеды. Белая резина, черная или синяя ткань, белые шнурки. Конечно, самыми лучшими из таковых считались китайские кеды. У них были чудные названия: например, «Два мяча».
В 70-х годах возникла мода на сабы, деревянные сандалии без пятки. А приобрел себе сабы и ходил в них, получая известное удовольствие.

ПИОНЕРСКИЙ ГАЛСТУК

Кроме серого костюма был, конечно, красный галстук.
Прием в пионеры был, безусловно, мистическим обрядом. Но постепенно, мы привыкали, конечно, и к галстуку и пионерским обязанностям, но мы всегда чувствовали себя пионерами.
Принимали почти всех сразу, но совсем уж двоечников или хулиганов отсеивали. На линейки в спортзале мы читали заученное наизусть «торжественно обещание»: «Я пионер Советского Союза торжественно обещаю и клянусь жить и учиться как завещал великий Ленини, как учит Коммунистическая партия». Мы были октябрятами со звездочками с изображением маленького Володи Ульянова внутри (совсем маленького – с кудряжками), пионеры из старших классов, повязывали нам гастуки. Мы пели после этого хором песню: «Взвейтесь кострами белые ночи, мы пионеры дети рабочих».
Потом нас повели обедать на квартиру к Котову Сереге. Салаты, горячее с картофельным пюре, газировка, пироженое. Здорово. Потом в новеньких галстучках разошлись, счастливые по домам. Олежка, мой дружок учился в «А» классе, его тоже приняли в пионеры, но пировали они своим классом. Мы встретились во дворе и обнялись:
«Ура! Теперь мы пионеры».
Олежка радовался ещё даже больше, чем я.
Мне даже это не понравилось.
Потом мой галстук был вечно порван из-за потасовок на перемене.
Линейки, шествие по городу в день пионерии, сборы отряда после уроков. Председателем отряда у нас был Мишка Смирнов. С ним вечно кто-то дрался, в том числе и я. Он был хвастливый, болтливый, но не такой уж поворотливый. Однажды я предложил его переизбрать. Классная на меня за это злилась. Так прямо и сказала:
«Мне лучше знать, кто должен быть председателем отряда».
Но мне уже была понятна логика выборной процедуры. Но с председателей его сняли, лишь, позже, когда он стал прогуливать и хватать двойки.
Существовало «Честное пионерское». Например, говоришь что-то, а тебе не верят. Тогда ты добавляешь: «Честное пионерское».
Один раз я обманул, воспользовавшись «Честно пионерским» и мне было неудобно, стыдновато.

МЕТАЛЛОЛОМ И МАКУЛАТУРА.

Самыми пионерскими мероприятиями, «делами» были сбор металлолома и макулатуры. Железо тащили с помоек. Макулатуру из дома, или из учреждений.
Потом у пионерского сбора макулатуры появилась конкуренция, пункты приема вторсырья стали выдавать кроме копеек ещё талончики на дефицитную художественную литературу. 20 кг сдашь на талончик – и можно купить Дрюона, «Женщину в белом» и так далее.

СТЕНГАЗЕТА

Была такая вещь как стенгазета. Однажды классе в четвертом мне поручили сделать газету. Вернее меня выбрали в редколлегию, потому что считалось, что я не плохо рисую. Редколлегия – это было традиционное пионерское поручение.
Я наклеил вырезок из «Ровесника», разукрасил и поместил  Никто особенно не читал, но меня сам процесс увлек. Газета или стенд назывался «Планета и мы».
Позже мы решили делать газету с материалами. Обычно такие газеты назывались «Колючка» или «Молния».
Там высмеивались двоечники, прогульщики и те, кто носится на перемене, всех сшибая. В редколлегию вошел Смир (мы хотя и ссорились и даже дрались кулаками по лицу, но потом мирились). Валюга, мой друг, мой дружок, самый хулиганистый и симпатичный парень из нашего класса. И кто-нибудь из девчонок с хорошим почерком.
 Постепенно это становилось интересным. Во-первых это было дело, которое мы обсуждали, которая была игрой, похожее на что-то настоящее и взрослое. Наконец, у меня прорезалось литературное творчество. Основняк был мой. Ничего не сохранилось, но это было забавно. Например, я писал басню с рифмами и всё как положено. В кабинет истории входит завуч, делает какое-то объявление, вдруг на голову ей падает доска. Мезенина смеется, но завучу больно и она говорит: «Мезенина, ты дура». Мораль - какая бесчувственная Мезенина. Там была ирония, как позже стали выражаться «Прикол», который некоторые замечали и угорали, а другие ничего не замечали и отмечали, что басня неумелая. А прикол был лишь в том, что доска все-таки упала на голову и это действительно произошло. ТО есть, я специально имитировал нечто литературное, веселился не помышляя ни о какой морали, то есть, делал пост-модерн.
Однажды я написал рассказ. Это был мой первый рассказ. Рассказ назывался «Урок Пения. В нем я описал Валюгина и себя. Мы сидели на уроке пения. Кабинет был устроен экспериментальным учителем Зверевым так, что задние ряды были вверху, и если открывалось для проветривания створка окна, то окно было сбоку под ногами. И туда выпал портфель. Естественно Валюгина. Он как обычно ерзал, шутил, шалил, переговаривался со мной. Потом поднял руку.
«Можно я схожу за портфелем, он выпал в окно».
Пенщик его выгнал вообще. Мол, хулиган.
Но автор в лирическом отступлении печально жалуется на несправедливость, ведь портфель действительно выпал и ничего строго говоря хулиганского в этом выпадение портфеля не было.
Прекрасная Н. была в это время членом редколлегии с почерком. Ей понравился мой рассказ, который я к тому же напечатал на печатной машинке.
«Отнесу маме покажу, какие у нас таланты».
Мне было приятно. Я вдохновился.
Не так, чтобы я был польщен, нет, просто приятно. Я не думал про себя, что я талант, я был уверен, что я гений, которому, если ему что-то хотелось, то неприменно удавалось.
Так у меня получилось с математикой, которая меня вдруг неожиданно увлекла в четвертом классе. То же было и с литературным творчеством. Не так, чтобы я очень много писал, но магия литературы, особенно прозы вызывала во мне нечто, я хотел стать писателем, велики как Пушкин, Достоевский, таким, чтобы был и интересным и актуальным и справедливым.
Конечно, иногда я начинал писать для «Уральского следопыта» какой-нибудь рассказик и получалась невыносимая скука. Но однажды я решил писать просто так для друзей для хохмы. Иногда вдруг стало получаться что-то занятное.
Валюгин любил побалагурить. Смирнов жаждал общаться с девчонками. Он первый из нашей компании обнаружил в энциклопедическом словаре слова «Венерическая болезнь», «Мастурбация» и так далее. У него была даже книга «Наедине с врачом», пособие для молодых супругов. Я же любил сочинять.
В десятом классе мы сделали комсомольскую общешкольную газету (с Соловьевым, Карагодиным и другими парнями из параллельных классов)), которая вызвала скандал и директорша пригласила в школу лектора, сотрудника КГБ. Его лекция называлась «Происки иностранных разведок», но ни о каких шпионах речи не было, лекция была посвящена всяким диссидентским происшествиям среди школьников Свердловской области.
Я даже и представить себе не мог, что такое возможно. С одной стороны, я конечно, считал всех этих чудаков-диссидентов, расклеивающих антисоветские листовки у себя в Алапаевске, сумасшедшими. Я был комсомолец, марксист, романтик верящий в коммунизм на всей планете. Но с другой стороны, они меня удивляли. Эти лекции были камнем в мой огород, я возмущался, даже подсмеивался над директоршей: создала столько шуму из ничего, но подспудно я догадывался о моем «родстве» с этими безумцами, наслушавшимися «Голоса Америки». Я не слушал, потому что не было транзистора с короткими волнами. Был у Сереги «Альпинист», но там были только коротки и средние волны.
Уже после школы мы поехали со Смирновым, Валюгиным, Копосовой и другими кататься на лыжах на электричке куда-то в сторону Верх-Нейвннска. Смирнович взял с собой транзистор. Мы поймали «Голоса». Передавали отрывок из Солженицына.
Ленин кушал бутербродики, которые ему намазала Надя. А он, Ленин, даже не называл её Надеждой Константиновной, а даже думал про себя что-то неприязненное, типа:
«Как она мне надоела».
Потом Ленин шел по улице Женевы и с ненавистью смотрел на магазинчики местной буржуазии и восклицал в сердцах:
«Вот бы собрать рабочих и всё это разгромить!»
Дома его ждет знакомый социал-демократ из русских евреев:
«В России революция, Владимир Ильич».
Тот жует надюшины бутербродики:
«Откуда? Что такое?» - мол, сорока на хвосте принесла всякую ерунду.
«Вот в немецкой газете написано».
«А! Чушь на постном масле! Немецкие газеты пишут одно вранье, батенька».
Приходит ещё один эмигрант. Видимо, уже с французскими газетами. Точно, революция. Ленин поверил и разволновался:
«Скорее в Россию! Хоть на поезде, хоть на аэроплане! Чтобы только Троцкий не обогнал».
Я впервые слушал такое, плюющее на всё святое, на Ленина, и на Крупскую, и на Революцию. И таким складным литературным слогом в духе русской классики, чем-то напоминающей Шолохова, использующим цитаты из известных ленинских статей. Я смеялся, потому что это было смешно. Смирновича приняли в партию, он был комсоргом цеха и он возмущался:
«Это бред! Чушь! Диверсия!»

ЛИЗГИНКА, ТВИСТ И ТАК ДАЛЕЕ

К культуре детей приобщали через художественную самодеятельность. Для меня это было в общем-то мучением. Где-то во втором или третьем классе меня учительница назначила танцором. Почему я? Мне не хотелось. Но я не сопротивлялся, я не думал, что это будет так трудно. К тому же другие из танцоров испытывали некоторый энтузиазм. Было две девочки, два мальчика. Танцевать предстояло лезгинку. Моей партнершей была Инна Оситашвилли. Тетя Вера, сестра деды Гриши, папиного отца, сшила мне черкесский костюм с нагрудными карманами в виде папиросок и своего рода сапожки. Я думаю, именно из-за тети Веры я и попал в исполнители грузинского танца. Дочь тети Веры вышла замуж за кабардинца и жила с ним на Кавказе, тетя вера по долгу жила у дочери, но в конце концов это ей надоедало, она возвращалась на Урал, посмеиваясь над кавказцами за то что пируют отдельно мужчины, отдельно женщины, ходят с кинжалами и проч. Мама, наверное, на родительском собрании и в связи с этим предложила меня на грузинский танец. Участие в конкурсе родителям казалась привилегией, но условием участия был черкесский костюм. Кто же его сошьет, кроме тети Веры?
Мы репетировали две и три недели. Потом был смотр в актовом зале пожарного училище. Я почувствовал удовлетворение, когда всё закончилось. Во время исполнения я все время думал, куда ставить ногу, как держать руки, куда поворачивать. И раз, два, три. Никаких мест нам не присудили. Я потерял уйму времени, скучая на репетициях, завидуя своим друзья, которые бегают по двору, ползают по подвалам или лазают по заборам.
Больше мне приходилось наблюдать. Это были или постановки по сказкам или басням Крылова или интермедии на новогодних елках.
Но когда дома собирались друзья моей старшей сестры, мне это нравилось. У Светланы была радиола. Ставили пластинку и я весело наплясывал. Светка любила Магамаева - «Королева красоты». Потом был очень популярен югослав Джордже Марьянович. Пластинки назывались «Балкантон», ещё как-то. Песня про черного кота, песня про Катарину.
Ка-та-ри-на, ты так идешь, вот-вот упадешь.
Тогда танцевали твист и я к радости светкиных гостей, где был её будущий муж Сашка Мясников, тоже танцевал твист.
Буги-вуги, факстрот, моду на рок-н-рол я не застал. После твиста стал популярен щейк. На школьных танцах, когда настал возраст, в котором для школьников проводят танцы (позже это стало называться дискотекой).
Конечно. Был вальс, но это был сложный танец. Его танцевали взрослые или те, кто посещали кружок бальных танцев. Бальные танцы мне казались чем-то не приемлемым и даже позорным для парня.
Тихим танцем бы танго. Девочка кладет тебе руки на плечи, ты держишь её за руку и за талию. Вы медленно качаясь, танцуете. Что с этого танго? Мне хотелось танцевать танго с прекрасной Н. Более того, мне бы хотелось не просто танцевать, а чтобы мое чувство к ней было взаимным. Но этого не было, несмотря на мои успехи в математике, на мой литературный талант, на мою веру в свою гениальность, и в мою беспримерную и смелую преданность. Так что мне нравился шейк.
Однажды на классном мероприятии, где мы танцевали под пластинку, я пришел в модном тогда длинном широком цветастом галстуке. Кто-то принес «Битлз» (небольшая такая пластинка). Включили я стал ритмично, лихо и резко и энергично плясать, прыгая и извиваясь, так что галстук мой взметнулся змейкой, так что классная наша Нинушка ошалела, подбежала, схватила меня и удалила с мероприятия. Она была учительницей русского языка (в последствии мы стали коллегами), любила Есенина, мой шейк ей показался вульгарным и хулиганским.
Я сделал вид, что обиделся, но мне было забавно и смешно.
Легкая музыка была на границе дозволенного. На классном часе старшеклассники могли участвовать в дискуссии «Классическая или легкая музыка, что лучше». Девчонки-отличницы умно, по-взрослому хвалили классику, кто-то из скептичных, прогрессивных, много о себе думающих парней хвалил легкую музыку.
Однажды было праздничное мероприятие нашей школы в ДК Дзержинского. Начались танцы. Была группа, которая заиграла рок. Сеня стал вызывающе и экстравагантно делать шейк. Это был десятый класс, мы были дружной компанией, мы были на высоте, мы выросли, мы были во главе школьной пирамиды, мы были самым старшим классом. Выскочили сразу же оперативники, схватили Сеню и увели. Мы танцевали кругом. Я прыгнул в круг и ,тряся руками, стал весело и смело комлаться, опьяненный музыкальной психоделикой. Меня тоже вывели.
В одном из кабинетов на нас составляли протокол.
«В чем дело-то7» - Сеня смотрел на ребят-оперативников с деланным презрением.
«Вы что хиппи?» - спросил главный среди них.
«Да, хиппи! А что такого, - воскликнул я. - Это прогрессивное явление западной молодежи, отвергающее мещанский потребительский образ жизни, протестующие против буржуазного образа жизни своих родителей».
Что-то в этом духе я прочитал в журнале «Смена».
«Наши хиппи - это пустое подражание».
Вскоре пришла Вероника Георгиевна, ботаничка, ответственная за данное мероприятие.
«Это хорошие наши ребята, это не хулиганы».
Нас отпустили. Мы уж, конечно, так уже не наяривали, тем более, что группа стала играть спокойные советские песни типа «Не умирай любовь».
Иногда танцевали летку-енку, когда подскакиваешь, держась змейкой друг за дружкой.
В гостях у деды Гриши взрослые танцевали под патефон. Дома у нас была радиола. 33, 45, 78 оборотов, бархоточка чистит пластинку от пыли. Пластинки часто царапались и тогда пластинка заикалась.
Потом Серега купил магнитофон. У него стали накапливаться большие и поменьше катушки. Пленка постоянно рвалась, её приходилось подклеивать. Там были «Битлз», «Биджииз», «Бич Бойс» и однажды появился Высоцкий. Я, конечно, слышал Высоцкого по песням из «Вертикали», но тут были его другие песни. «Человек за бортом». По-моему, их принес Сашка Царев. Я слушал внимательно, не сразу понимая, к чему клонит. «Хоть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю». То есть, лирическому герою навеливают всю эту «идейность», а он говорит: «Нет, я сам знаю, что я люблю, а что не люблю».
Главное, что Высоцкий напел свои песни под магнитофон, никого не спрося. Это было полуподпольно и неофициально. Тут была свобода, хотя ничего принципиально антисоветского в его песнях, конечно, не было. Были даже такие, строго говоря, патриотические песни про войну, про спорт.

ДРАКА

Иногда дрался с братом, конечно, лишь когда я разозлившись, вдруг психовал.
Драться и бить «по морде», и тем более получать – не любил. Когда получал, я готов был не то, что по морде а вообще. Это было изредка, я не любил грубых шпанских компаний, но тем не менее, иногда я пересекался с людьми, которые «бьют по морде».
Я приходил к выводу, что физически отомстить, погасить оскорбление у меня не получается. Конечно, с такими людьми, которые пытались меня подавить или унизить, я никаких отношений не поддерживал, я их никогда не прощал. Я, конечно, остывал, забывал, но не прощал.
То есть, жизнь в детстве кроме «войнушки» содержала время от времени и настоящую войну. Тогда, когда боксерски били по морде даже в той среде, которая была «благополучной».
Уже после школу я подрался с Ньюсом, он пришел с армии, весь в настроении дедовщины и стал пытаться как-то во дворе поставить себя как какого-то дембеля, презирая всех как салаг. Вдруг мы схлестнулись. Я ходил два года в классическую борьбу и машинально к его и других ребят удивлению перевел всё событие в партер. Ньюс был подо мной. Я знал, что в рукопашном он меня уделает. Я схватил лежащий рядом кирпич и готов был хлопнуть им Ньюсу по затылку, Сараев как-то флегматично, но объективно сказал:
«Ты че, убъешь ведь».
Я отбросил кирпич. Поединок продолжался. Я уже уставал. Инициативу перехватывал Ньюс. У мене не было ни силы, ни приемов, я вцепился зубами в шею. Вдруг загудел коробок.
«Менты!» - крикнул Сараев, все разбежались. Спустя часок снова собрались. Дравшиеся уже поостыли. Ньюс, да и я были изцарапаны в разорванной одежде.
Он улыбался.
«Ты драться-то не умеешь» - добродушно, но по прежнему презрительно сказал Ньюс.
Я уже не хотел как-то развивать сюжет.
Мальчишек притягивала драка и, наверное, они никогда не перестанут драться. Женщинам мальчишеские драки не понятны, они возмутительны. Конечно, возмутительно, но когда бьют маленьких.
Однажды мы изобрели очень веселившую нас игру. Она называлась «Искусственная драка». Один, кто поменьше изображал ребенка, которого бьют, друзья как бы били, искусственно били, пинали, кричали «Получай, гад». «Избиваемый» плакал, кричал: «Больно».
Делалось это где-то на улице. Когда кто-то из прохожих прибегал на помощь, мы весело разбегались. Но однажды я в качестве «хулигана» не заметил как сзади подбежала женщина и ручкой зонтика треснула мне по голове. Череп чуть не разломился, я заорал громче любого из артистов и побежал, схватившись за голову. Когда боль поутихла, я долго не мог разобраться в своих чувствах, я ненавидел эту «дуру» и в то же время я уважал эту хорошую тетеньку, которая спасла от хулиганов того мальчика, которого артистично изображал Мурик, брат Олежки.

ПИОНЕРЛАГЕРЬ

Летом предстояло ехать на дачу. Это был почти неписаный закон. Конечно, если была недорогая путевка. Мама говорила, что профсоюз ей дал очень недорогую путевку, в очень хороший пионерлагерь. Я думаю, что все путевки были не дорогими. Дефицит мог представлять, какой-нибудь показательный пионер лагерь. Конечно, в первую очередь «Артек». Я не бывал в таких лагерях. Но почему-то думаю, что кроме особой комфортабельности и южного климата, ничего принципиально отличного от тех пионерлагерей, в которых отправляли меня, там не было.
Я ездил в «Чайку», «Веселые искорки» и «Восход». До школы меня отправляли на дачу. Одна дача была на озере Балтым, а другая на реке Сысерти. Что-то в даче и пионерлагере было общее. Лес, деревянная купальня, называемая «лягушатник», деревянные корпуса, столовая, где еда называлась «первое», «второе» и «третье», выкрашенный белой известью деревянный туалет, называемый «Белый лебедь», мухи, комары, пчелы, цветы, трава. Одна трава называлась «курочка или петушок», потому с ней так играли, собирали со стебля зернышки и прятали в кулаке. Если букетик был большой, то это «петушок», если маленький, то «курочка» или «цыпленок». Другая называлась «солдатики», у этой травы была вытянутая шапочка, этими травинками играющий били друг по дружке, пытаясь обломать чужую травинку, был подорожник, который можно было прикладывать на раскровавленную ранку, была ромашка, у которой можно было обрывать лепестки.
Больше всего мне нравилось возвращение на автобусе домой. Конечно, автобус укачивал и меня тошнило, но когда въезжали в Свердловск, и я видел, тротуары, цветочные клумбы, море пешеходов, нас завозили на двор садика, там меня ждала мама, она устремлялась ко мне раздвинув руки и сдвинув губы бантиком, чтобы меня поцеловать, но я не знал, что делать, я отвык уже от мамы, от дома, стеснялся маминых ласк, я впадал в задумчивое молчание. Я был опустошен, так сильно был переполнен возвращением.
В «Чайке» было всего три отряда. В «Искорках» аж 11, в «Восходе» отрядов 8. Деление происходила по возрастам. 
На путевке был напечатан список вещей, которые обязательно нужно было ребенку в лагере. Столько смен того. Свитер, сандалии, сапоги, зубная щетка, зубная паста. Рюкзак или чемодан, к который складывались вещи подписывались «Андрей Козлов. 3-ий отряд». Чемодан хранился в кладовке, куда можно было прийти и взять что- то в специальное время.
В лагере был режим. Умывались, чистили зубы на улице. На улице были умывальники со штырьками, снизу надавливаешь, вода бежит. Без водопроводов, контейнер заполнялся, возможно, насосом – кругом были какие-то тарахтелки. Потом зарядка. Приборка территории. Линейка, завтрак.
Линейка состояла из того, что все отряды выстраивались вокруг площадки с шестом. Утром на этом шесте поднимался флаг. Кто-то трубил горн. Пионеры делали салют, младшие-октябрята так просто смотрели, как вздумается над линейкой флаг. Барабанщики барабанили, горнисты горнили. Утром они трубили мелодию «Вставай, вставай, штанишки одевай», на линейке - другую мелодию,  в столовую – звали третьей. У отрядов, были отрядные песни, с которой они шли на линейку или на завтрак, название, девиз. На линейке каждый день это объявлялось. Кого-то отличившегося приглашали поднять флаг. Мне не было удачи, я не разу не поднимал флага.
Потом что-то говорили, старшая пионервожатая, директор лагеря. Фильм «Добро пожаловать» это отобразил очень реалистично, только уж больно весело.
В лагере, особенно маленьким чувствуешь скуку, которая скрашивалась одни-двумя дружками, с которыми ты как-то знакомился и сколачивалась «шайка», с которой ты уходил за территорию. Это строго на строго было нельзя делать. Но шайка, конечно, очень осторожно, но делала это. Иногда это было в форме игры. В «Чайке» в некоторых местах вместо забора была (!) колючая проволка. Естественно, мы ползли один приподнимал нижнюю проволку и мы выползали из «концлагеря» и в метрах ста от него строили шалаш. В свободное от режимных мероприятий, таких как спортакиада, день Нептуна, день Здоровья, смотр самодеятельности, поход, купание, экскурсия в лес к какому-нибудь изваянию природы, мы находили друг друга и направлялись в шалаш или просто за территорией собирали ягоды или даже грибы, которые засушивали на ниточке у окна.
В «Восходе» я был уже в одном из средних отрядов. Шел дождь и в свободное время я что-то читал. Это была какая-то книга про геологов, не очень интересная, но я все-таки по-честному решился её дочитать, чтобы развиваться, чтобы быть начитанным. Потом я шел вдоль забора, где был лес и забор, и вдруг начинал плакать. Кто-то меня обижал? Нет, никто. У нас были шпанистые ребята. Я даже боролся с одним из главных шпанюг по правилам до лопаток, и даже его победил. Один раз даже одного мальчишку старшеотрядники избили, посадив ему под глаз огромный фингал. Он так психанул, что схватил топор и бегал с ним по всему лагерю. Вызвав переполох у вожатых, воспитателей, его отчислили от греха подальше. Меня никто не обижал.
В соседнем отряде был Сашка, сын Сивкова, папиного друга, но почему-то наша шайка распалась, хотя он увязывался за мной как хвостик. Я даже как-то его обидел. Мне было стыдно, я снова с ним начинал встречаться, но шайки уже не получалось.
Каждый день я уходил туда, к забору, за сосны, где никого нет. И вдруг появлялись слезы.
Во время футбола я хватал мяч руками. Я не мог ничем увлечься. «Военная игра», когда бегаешь по лесу, срываешь у противника погоны, ищешь флаг по расставленным подсказкам-указателям меня увлекла, но это на один раз.
Настал родительский день, самое радостное счастливое мероприятие в пионерлагере. Приехала мама. За территорией пикничками родители располагались со своими детьми, расстилая одеяльца, раскладывая на них всякую пищу. Мама тоже вытащила банки с ягодами, пирожки, картошку, помидорки, вареные яички, конфеты.
«Кушай».
Я стал кушать, это были вкусные вещи, гораздо вкусней, чем все эти кортфельные пюре, с кусочком селедки, но я не чувствовал счастья ни от вкуса ни от вида этой вкуснятины.
«Забери меня отсюда», - я зарыдал, сбив маме все карты.
«Почему?».
«Забери!»
Мы пошли к вожатой отряда. Она была удивлена.
«Почему? Кто тебя обидел?»
«Никто. Я хочу домой», - я не плакал, но был неумолим и знал, что меня заберут.
Родители считали пионерлагерь очень полезной и интересной формой летнего отдыха. Я же предпочитал гулять во дворе или даже просто сидеть дома.
«Но никого же нет, все разъехались».
«Я буду сидеть дома и читать».
Конечно, не все разъезжались. Но даже сидеть дома (гуляние «во дворе» или «на улице», конечно, было самой раскошной сферой жизни, это было выше всяческих кружков, секций) казалось более веселым чем лагерь. Я был дома. Мама, папа. Мама считала пионер лагерь очень хорошей и нужной вещью. Там взвешивали ребенка на весах, он поправлялся. Там воздух, купание, мероприятия. Да и дешево в смысле питания.
В старших отрядах, когда дом и родители не были для меня столь доминирующими, я уже не чувствовал дискомфорт как прежде.
Эти истории про гроб на сем винтах, про черную точку, которые рассказывались поздно вечером после отбоя, по прежнему пугали, но уже не так как раньше.
Кто-то ночью прокрадывался к девчонкам, чтобы измазать их «памарином» (такая болгарская горьковатая зубная паста). Какой-нибудь лихой пионер напевал «Звезды горят е-е, прощай любимый дом, е-е-е хали-гали». Иногда даже что-то воровское, я выучивал такие песенки и потом пел их во дворе. Было весело, ведь я был старший. В тихий час мы дежурили у ворот, а однажды даже ездили на катере в Среднеуральск за хлебом для лагеря. Ни дети, ни вожатые нас уже не «терроризировали», ни ставили в угол, если мы обделывались в постель, ни рыкали грозно на нас, дружественно беседовали с нами, мы даже могли организоваться и сделать вожатому бойкот. Он шел на компромиссы:
«Ладно не спите, но из палаты не выходить и не галдеть. Иначе мне из-за вас достанется от директора».
Мы даже плакали, когда в конце смены приходилось расставаться. Некоторые оставались на вторую смену, или даже были в лагере на все три смены. Мама мне предложила.
«Ни за какие коврижки».
Когда моего 8-ми ли 9-тилетнего Данила летом отправили вот так же в пионерлагерь, мы приехали Ольгой в родительский день к Данилу. Я был теперь родитель. 
Данилка вышел едва улыбнулся и тотчас заплакал, как когда-то я.
Нашим родителям настрого разрешалось приезжать в лагерь  только однажды в специальный родительский день.
«Мы приедем в следующее воскресение, - пообещала Ольга. – Ты ведь тоже приедешь спросила она меня».
Но я даже не стал обещать, я знал чем всё закончится. Данил несчастно плакал. Мы поехали домой втроем. Данил был доволен, но немножко насупленным, чувствуя себя виноватым, а может быть, и не чувствуя…
Сейчас пионерлагеря стоят пустые, летом в некоторых, что получше да поближе к городу там какие-нибудь учреждения проводят свои семинары или съезды. А в большинстве случаев они стоят пустые.
. . .
                2008
____
Ещё из "Избранного":
     http://www.proza.ru/2017/07/25/738