Колькина кровь

   В десятом мы учились, когда взбудоражила село страшная новость:
- Кольку убили!
   Наша родная Сухотинка испокон веков относилась к криминальным зонам, частенько случались беды. Но нас, детей, они как-то не касались, обходили стороной. А тут было другое – прямо за нашим погребом, около сараев лежал, прижав ноги к груди,  будто скорчившись от боли Хомутинкин Коля – друг  и вообще хороший, безобидный парень.
   На многолюдных похоронах у Колькиного гроба, что стоял весь в цветах в совхозном Доме культуры, больше всех плакали с одноклассницей. Не из-за влюблённости, которая в это время заявляла о себе.  Не были мы способны и на безутешную скорбь, осознание безвозвратности потери. Это потом приходит.
   Мы плакали от страха. Хотелось кричать, закрыться руками, отрицать эту взрослую жуткую жизнь. Мы представляли Колькину растерянность и беспомощность, когда грянул выстрел, его стоны, когда буравили его тело в поисках пули, как больно, одиноко и холодно было ему, как в предсмертных муках звал мать.
   Ещё страшнее было от того, что убил Кольку наш участковый – солидный, угрюмый, властный. Нам казалось, что таким и должен быть милиционер, чтоб уважали и побаивались. А тут вышло всё наоборот, перевернулось с ног на голову.  Перемешалось всё в наших душах, обожгло их, как глину в печи.
   Много с тех пор пролетело лет. Много всякого было. И нередко Кольку вспоминала. Не живого и весёлого, вихрастого, с ямочками на щеках, а скорчившегося, в набухшей от крови фуфайке. Когда тяжело что-то доказать, когда один на один с бедой, когда на глазах сильные помыкают слабыми и зависимыми. И горше оттого, что все мы покорны чьей-то воле, настроению, прихоти и похоти.
- Колька! – хочется крикнуть, когда показывают по телевизору искалеченных мальчишек в Афганистане или Чечне, на мирных улицах,  на дорогах. Нет оправдания этой крови, нет прощения. И страшно, что она не последняя.


               
                Сентябрь  1996