Давай поженимся Гл. 8

 Одиночество в толпе.

   Улетела, опять Лер один, тоска , которая была несколько снята встречей с ней , ну и что, что ругались, что ссорились, главное, она была тут, рядом, и не форма общения совсем не важна вновь овладела Лером. И только в общении с парнями и девчонками из экспедиции он находил какое-то успокоение.  Снова ночные звонки в Харьков, долгие ожидания, когда телефонистка наконец-то соединит их. Потом разговор ни о чем, но, что разговор! – главное ,- он слышит ее голос.Ее голос.

   «По выжженной равнине за метром метр, идут по Украине солдаты группы «Центр»…  Они вдвоем с Тимой из Одессы идут пустыми улицами Икана; под ослепительной луной  и  по щиколотку утопая в пыли, они читают стихи и говорят о поэзии, о живописи, им плевать на политику, они свободны и   не имеют никаких обязательств, только планы и надежды на их осуществление. « …Веселые – не хмурые – вернемся по домам, - невесты белокурые наградой будут нам ». 

   Высоцкий, Окуджава, Визбор – они захлебываются стихами… «…ритм, рев – сандалии об стену… женщина раздевается дуря… научи, говорю, горизонту», - как без любимого Лером Вознесенского, Вознесенского, «Параболу» которого Анка  перепечатывала на машинке, перепечатывала потому, что купить Вознесенского было невозможно, Лер всю свою жизнь будет хранить эту перепечатку,  и вдруг:

  Мимо ристалищ, капищ,
  мимо храмов и баров,
  мимо шикарных кладбищ,
  мимо больших базаров…

   Бродский для Лера откровение, он никогда не слышал о нем, а Тима продолжает:

   … и хрипло кричат им птицы,
   что мир останется прежним.
   Да. Останется прежним.
   Ослепительно снежным.
   И сомнительно нежным.

        Стихи, стихи, все новые поэты, новые стихи и, конечно же,  один из самых любимых Лером, Уолт Уитмен: «… и знанье ему подобает, он любит всегда все исследовать сам…», « какое б ни было море и плаванье, он лотом глубь измеряет…», - Уитмена Лер всегда берет с собой, если едет надолго, он и сейчас с ним . Книга называется «Листья травы», Лер украл ее в институтской библиотеке, дав взамен какую-то  сопроматину.

       Они долго бродят по улицам Старого Икана, им нисколько не в тягость быть здесь за тридевять земель от дома,  от родных и друзей: здесь у них уже много новых друзей, общение с которыми желанно и интересно, они в прекрасных отношениях со всеми людьми самых разных национальностей и профессий – казахи, узбеки, греки, корейцы, китайцы, украинцы, конечно же, русские. Один из них строит поселок для казахов, другой изучает их историю, они оба не видят ничего необыкновенного в этом,  ведь все это  их  страна.

        Их то она их, но нет у них с ней ничего общего – ни с безлесной и безводной природой, ни с добродушными и пузатыми казахами, которые живут своей степной казахской и узбекской жизнью  безо всякого интереса к тому, что делают русские, хотя русские делают все для них, но ничего им не надо, все, что нужно, у них есть , а если что понадобится, они сами это сделают, когда захотят и когда понадобится; сейчас же в выстроенных домах Нового Икана жили строители да такие бездомные, как друг Лера художник Рисбек, все остальные жили в Старом Икане, в  домах из  глиняного кирпича , слепленного прямо здесь и здесь же на сумасшедшем  солнце степи высушенного.

         Все рушилось с приходом русских -  их необузданная и тупая страсть покорять природу уничтожала все живое:  дома, столетиями стоявшие в степи, рушились – глиняный кирпич размокал под действием поднявшихся в результате орошения  грунтовых вод, по той же причине степи превращались в солончаки, там даже верблюжья колючка не росла.

         На землях Казахстана шло грандиозное строительство, выращивались миллионы тонн хлопка, и все это без или почти без участи казахов, на сбор хлопка, как у нас на сбор кукурузы, сгоняли отовсюду множество людей, даже из Чимкента привозили, но не было в поле ни одной узбечки или казашки из СТ. Икана – это не их урожай.   

       Лер себя чувствовал и дома и за границей, в стране чужой и непонятной, с людьми, которые смотрели, слушали, улыбались, кивали, поддакивали, но, Лер видел,- не понимали и не поймут никогда. Лера привлекало все незнакомое и чужое, он любил пить чай из пиал, есть руками бешбармак и плов, ему нравилось смешаться со стадом баранов – от всего веяло экзотикой и романтикой, молодость Лера были далеки от практицизма и реалий бытия, в Африке он так же чувствовал себя – так же чужим и непонятым, еще больше он не понимал этих людей, молящихся перед каждой едой и не устающими слушать    никогда не умолкающее радио с их азиатскими песнями. Эта музыка, льющаяся со всех столбов из  развешанных там радио точек, музыка,   имеющая   несколько всегда одних и тех же звуков, особо донимала его из-за невозможности не то чтобы поменять ее, но хотя бы выключить, - как ее выключишь на столбе.
 
     Артемов с Люсей уехали в отпуск в Москву, Люся ехала знакомиться с родителями Артемова,  Артемов для того чтобы жениться на Люсе по настоящему, планировал по-быстрому развестись со своей бывшей. Бывшей она стала, потому что   ей постоянно мало было денег, которые присылал Артемов из отдаленных мест своей дислокации, а забирался он во всевозможные  отдаленности, потому что Люсе нужны были деньги, а там были  добавки к зарплате из-за удаленности, тяжелых климатических условий, короче, он был там, где за одну и ту же работу платили больше, все ради семьи, а семья – он да жена, да маленький ребенок, Артемов его практически не видел, не знал и не питал каких-либо отцовских чувств, кроме, разве что, долга присылать деньги, по установке жены семья стоит на благополучии, а он, Артемов , должен обеспечить этот самое благополучие, чего бы ему это не стоило. 

     После одной из истерик жены на тему «Мало денег», Артемов сказал: «Теперь будет целых 25 процентов ежемесячно, само государство проследит за этим», - и оформил алименты, сам, по собственной инициативе. Алименты он платил, но при этом брак их оставался браком, вот и решил он   разорвать этот брак, чтобы   жениться на Люсе, так хотела Люся и ее мама. 

     Однажды, зайдя в свой кабинет инженера по технике безопасности, он же кабинет плановый, где Артемов начальником и он же кабинет труда и зарплаты, где начальником Люся, Лер к своему изумлению увидел Артемова. Который еще недели две должен был бы быть в отпуске. «А где Люся?» - удивился Лер. –« У мамы, я так думаю,- ответствовал Артемов, - у своей мамы, - уточнил он,  и , затянувшись своим с удивительно  отвратительным запахом «Спортом» с видом просящего прибавил: приютишь меня, а то совсем не хочется идти на здешнюю квартиру?».
     О  чем речь! Конечно же Лер с радостью приютит давно ставшего ему симпатичным Артемова, звали которого Юрой и которого Лер уже давно звал на  узбекский манер Юлдашем. Так они начали совместную  жизнь двух
интеллектуалов посреди  казахских степей, непонятных  им коричневых аборигенов и, скрывающихся здесь в добровольной ссылке, ущемленных судьбой, но совсем не унывающих ребят и девчат из ленинградской экспедиции.

     Когда Люся была в статусе жены, Артемову  в экспедицию ход был закрыт, Люся уводила его домой сразу после окончания рабочего дня, и он томился там с ней до следующего рабочего  дня, потом все сначала, на субботу- воскресенье они вместе со всей конторой уезжали в Чимкент, где у Люсиной мамы была квартира, и  где бытие Артемова усугублялось еще и присутствием тещи, явно не любящей и не почитающей его довольно еще молодой даме, с которой Люсе, во всяком случае, так виделось Артемову, было интереснее, чем с ним.

     Артемов не переставая читал журналы, газеты, все подряд, кроме   книг, он любил чтиво короткое, быстрое,  чтобы   перейти к другому, на другую тему; отслеживать же вслед за автором длинные сюжеты, ждать развязки придуманных событий ему было скучно и совсем не интересно, то ли дело новый  журнал «Журналист», а уж «Огонек» прочитывался от корки до корки, даже «Крокодил» был интересен Артемову.

    Юлдаш отпустил бороду, что свидетельствовало о его полной свободе, и все настойчивее стал проявлять своё пристрастие к водке, которую он тоже мог теперь, как человек свободный, потреблять в неограниченных количествах.
 
    Лер здесь становился жертвой – он не мог пить постоянно, притом  всегда, когда захочется Юлдашу, а тому хотелось ежедневно и каждый день заканчивался его позывом принять по   юз (по узбекски сто) грамм, и когда Лер уже соглашался, Юлдаш, войдя в магазин, где им наливали в кредит, уже требовал два по  юз эллик (а это уже сто пятьдесят) затем, как правило, следовали повторы. Лер, хотя и пил водку, и часто, и много, но всегда с отвращением, Юлдаш, напротив, – с любовью и желанием.

    Количество выпитого обычно дозировалось состоянием Юлдаша – пьянел он много быстрее,   и потому Леру всегда приходилось доставлять его домой  и укладывать спать в  двойную кровать, оставшуюся от его недолгих ночей с Анкой. Глядя на их совместную жизнь, многие говорили, что эти два мужика живут друг с другом лучше, чем многие муж с женой .  Так все и было: за всю совместную жизнь Лер с Юлдашем ни разу не разругались, скорее напротив, всячески поддерживали и помогали друг другу.

     Юлдаш отдавал всю зарплату Леру, который был банкиром и распорядителем общих средств.  Лер складывал свои и Юлдаша деньги в чемодан  под  кроватью, а когда нужны были деньги, он, не вытаскивая чемодан, поднимал в нем крышку и в темную зацепливал несколько купюр, обычно деньги были нужны, когда они ехали в Чимкент, а здесь какие деньги –   столовая вот вся потребность, так это мелочь, водку Рисбек (так звали узбека продавца) наливал в долг, расплата была в день получки или аванса, почти что коммунизм.

    В Чимкенте, само-собой, сразу к Лиле. Как она воспринимала Юлдаша, трудно сказать,  ей не важно, кто был с Лером, хоть коза на  поводке, зато Юлдашу было принципиально важным, чтобы в Чимкент с ним вместе всегда ездил Лер. «Когда я прихожу к Лиле без тебя, она подает водку, с тобой коньяк, так что ….», - и начинаются уговоры ехать вместе. Леру же всегда было стыдновато и неловко быть иждивенцем у Лили, он чувствовал себя обязанным должником, а вот такие ощущения были совсем ни к чему  молодому человеку, только что женившемуся и донельзя любящему свою жену.

     К грекам в гости.

    «Едем ко мне», - пригласил дядя Гриша ( так все звали этого грека, он был старше других и весьма всеми почитаем), -  « Завтра будет свадьба, погуляем на свадьбе.» Предложение заманчивое, интересно побывать на греческой свадьтбе, но: « У нас нет подарка, и  нас никто не приглашал», - произнес Юлдаш. –«Вы мои гости, я приглашаю»,- сказал дядя Гриша. Нам было абсолютно все равено куда ехать – в Чимкент к Лиле или вот сюда – в Кентао к дяде Грише.

    Кентао утопал в зелени, построенный греками, которых Сталин  во время войны выгнал из Крыма, многие даже гражданства не имели, но все мечтали перебраться в Грецию, которую никогда не видели и   родились здесь, в Союзе. Между собой греки общались на греческом языке, держались своих и работали только своими греческими бригадами, выполняли в том числе и  самые тяжелые и мало оплачиваемые работы, но умели организовать работу так, что она становилась  под силу даже женщинам и заработки их были  едва не самыми высокими. Леру греки нравились больше всех наций, какие были здесь, а здесь их было немало, самыми конфликтными были свои русские,  в греках сквозила вековая культура их родины, но только не во внешности, особенно женщин.

    Дом дяди Гриша был погружен в садовые деревья и виноград, винограда было особенно много. «Вот здесь будете спать»,- показал дядя Гриша на две кровати,  - это были высокие сооружения из матрацев и   подушек. - « А сейчас давайте   по стаканчику вина».  Мы подсели к столу, на столе стояла бутыль вина и стаканы, обычные граненые стаканы.  Еда, которой было вдоволь, носила вторичный характер, главное, - вино.

    Можно и вино, когда его много. Обычно  мы пили   водку, ни о каких  винах не было не то что речи, намека не было, судите сами: какой смысл в вине, если для достижения такого же эффекта, как от ста грамм водки требовалась бутылка вина, да и на почки вино плохо, и голова болит… Можно коньяк, он действует также, как водка, но дорогой и многие считали, что  клопами пахнет, когда Лер слышал нечто подобное, он всегда удивлялся – откуда эти ценители напитков знают запах клопов, чтобы сравнивать.

    Под винами понимались всегда вина марочные – портвейн, херес, мадера, мускат, а что до вин сухих, так они считались дешевой кислятиной, совсем без градусов и пить их  не было ни смысла , ни удовольствия. Когда Лер был курсе на 3-ем, появились сухие болгарские вина в этаких длинных бутылках,   скинулись  они тогда с друзьями, как всегда, по рублю на троих, один был из университета, жил почему-то в нашем общежитии,  и решили попробовать, что за вино такое рислинг болгарский: набрали длинных бутылок,   по цене рислинг был дешевле водки, это привлекало, взяли сырков, хлеб, даже на «варенку»**** осталось. Начали пить, пили осторожно – кто знает, чего они туда плеснули… Кислятина… выпили еще по стакану…  еще - никакого эффекта, хоть бы, сколько-нибудь взяло – вода   и только,   еще и кислая. Решили добавлять сахар, но и с сахаром не шло  сухое вино, жаль денег,- бутылку водки можно было взять, сырок на сдачу…

    Эта проба прекрасного сухого болгарского вина при отсутствии культуры пития вин надолго отбила охоту к марочным винам, а вот домашние вина, которые Лер с отцом делали всегда, пились его друзьями   с большой охотой и в больших количествах,  они совсем не походили на фабричную кислятину , и за столом у Лера всегда было домашнее сухое вино.  Он так привык к вину, что еда  всухомятку вызывала у него икоту.

    Дядя Гриша выставил 10-литровую бутыль своего вина, пили гранеными стаканами. «Дай бог», - говорил дядя Гриша и поднимал стакан, потом они пили.    Пили долго,   Лер захотел  выйти в сад, но встать    не мог: ноги были настолько пьяны, что совсем не хотели  передвигаться.    Странно, однако,   голова почти совсем трезвая, а ноги совсем пьяные. Юлдаш ощущал то же самое. Тем не менее, друзья сумели добраться до своих кроватей и тут же утонуть в горе матрацев и подушек.

   Свадьба.

   Спали долго. После  позднего завтрака, почти что обеда,  отправились на обещанную свадьбу.

    Приход русских был встречен греками    немым  недоумением, но дядя Гриша что-то им сказал на греческом и нежданные гости тут же были приняты с полным радушием.Их усадили за длинный дощатый стол, накрытый  скатертями и уставленный бутылками с водкой и блюдами с  неизвестной нам закуской, как потом выяснилось , это были голубцы в виноградных листьях – долма, до сих пор ни Лер, ни Юлдаш такого не ели. Ничего больше на столе не было.  Стол был во всю длину комнаты и стоял прижатый к наружной стене, человек 50 могли бы за него сесть. Русских гостей усадили спиной к стене с окнами,   вся комната была перед нами и  они с интересом рассматривали все, что там происходило.

    Но пока-что ничего особого не происходило, за столом сидели только Лер с Юлдашем.  Греки тасовались у входа в комнату – заходили, выходили, заходили в смежную комнату, выходили оттуда, о чем-то переговаривались и снова куда-то шли и возвращались, по их оживленным лицам и эмоциональным диалогам было понятно, что что-то готовится, но что именно Леру с Юлдашем известно не было и спросить было не у кого – дядя Гриша был далеко. Каждый новый  грек (а кроме греков не было никого),  заходивший в комнату, тут же садился напротив пары незнакомцев, наливал в пятидесятиграммовые граненые стаканчики  водку - им и себе, поднимал стакан и со словами « Дай бог!»  чокался     и опрокидывал стаканчик, тут же наливал снова   и с теми же словами снова выпивал и уходил, подходил следующий и все в точности повторялось снова: один за одним два стаканчика водки.  Друзья  едва успевали  после выпитого стакана   глотать долму, жевать было некогда, греки не закусывали. «Мы с тобой, как невесты», - шепнул   Юлдаш  Леру в   паузе между  стаканчиками.
 
    Вдруг… Когда не понимаешь, что происходит, и не знаешь, что должно произойти в следующие минуты, и  тем более, когда все, что происходит, озвучивается на непонятном вам языке, тогда  все происходит вдруг. Вот и сейчас после непонятных и неинтересных тусовок вдруг все мужчины ,  женщин не было, уселись за стол и начали  говорить тосты , запивая их водкой.

    В глаза бросалось, как были одеты все присутствующие мужчины, надо полагать, гости. А одеты они были в рабочие костюмы, был тогда такой костюм из простой и дешевой ткани, пиджак и брюки, такие костюмы никуда, кроме производства никто не надевал, а здесь все греки в таких вот антипраздничных костюмах. 

    Греки быстро наполнили стаканы, и поднялся один из них, наверное, старший и стал говорить тост, говорил он на греческом. Но тут встал дядя Гриша кивнул в сторону Лера и Юлдаша, что-то сказал тоже на греческом, и тостующий перешел на русский. И в дальнейшем все, кто говорил тост, говорили на русском, а если кто забывался, вставал дядя Гриша, что-то говорил, друзьям уже  было понятно что, и новый тостующий тут же переходил на русский.  Ни одного тоста не было на их родном языке.  Культура древней Греции, воплощенная в этих греках в рабочих спецовках, пробивалась сквозь дебри хамства среды, в которой они вынуждены были жить. 

    Вдруг в окна за спинами Лера и Юлдаша с веселым шумом стали вскакивать люди, они пытались прорваться внутрь дома, им мешали, но веселая возня закончилась тем, что из недр дома вышла невеста в подвенечном наряде, навстречу ей пропустили жениха, за допуск которого и боролись, вошедшие в окна. 

    Невеста была возрастом совсем не девочка и внешностью  далеко не красавица, жених был   роста среднего с не очень выраженной греческой внешностью – круглолицый, с брюшком  и ко всему еще  с лысиной во всю голову.

    Когда жених и невеста сошлись, произошло то, что русские друзья не могли даже предположить, то, что раньше, до переворота 17-го  года происходило на всех свадьбах в Российской империи, - к жениху и невесте вышел настоящий поп в золотой рясе, над женихом и невестой подняли венцы и поп начал венчание.

    Когда появился поп, друзья поймали на себе взгляд жениха. «Коммунист, наверное, боится, что выдадим», - прикрывая рукой рот, шепнул Юлдаш.

    После венчания началась большая суета, друзьям пояснили, что все сейчас идут в дом жениха, но подошел дядя Гриша и сказал, что интересного больше ничего не будет и увел к себе, где опять вино, разговоры о Греции, о том, как все греки мечтают туда уехать, многие уже уехали, остальные готовят документы, а это очень не просто в стране Советов.

    В то время в Греции у власти были так называемые «черные полковники», из радио их ругали и называли очень плохими словами. Когда Лер сказал о «черных полковниках» дяде Грише, тот   сказал, что у него есть там двоюродный дядька, вот к нему он и едет, а кто там у власти ему все равно, главное, чтобы   Греция.
            
Далі буде.
26ю07.17.