Спор

Наконец-то очередная рабочая неделя – позади, и я поеду на дачу, где в обществе приблудившегося  кота  поживу пару дней так как мне всегда хочется:  ощущая осмысленность происходящего, испытывая радость  от работы и отдыха, от безмолвия и красоты природы.  Пусть зима и мороз, и мне придётся часов пять топить печку, чтобы нагреть комнату хотя бы 15 градусов тепла. Пусть нужно наносить воды и почистить дорожки.  Зато я буду ощущать тишину, одиночество, не будет нужды спешить и оправдываться. Я смогу и выпить, и смотреть телевизор, и почитать, и подумать. И я смогу попариться в моей, маленькой, стариковской, как назвал её сосед,  баньке. И то, что садоводства, окружающие мою избушку,  бедные – хорошо: нет ни шикарных особняков с охранниками, ни раздражающих богатеев. И то, что от маленькой железнодорожной станции до моей крошечной избушки – около часа по лесной тропинке, где я не раз видел волчьи следы, тоже хорошо: тихо. 

Прочь от перенасыщенной, шумной жизни большого города, где, чудится мне, работает невидимая гигантская машина, сплетающая нити жизни людей в единую плоть каната, которым тащат всех нас в неизвестное будущее.  Я не чувствую свободу воли при такой форме существования. У муравьёв, снующих под ногами – больше свободы и уверенности в правильности происходящего.  Я знаю, что отчасти причина моего отторжения от города - во мне.  Я доверился  воспитательным усилиям общества, внедрившего в меня чувство вины  перед страной, народом.  Жизнь убедила меня, что производство, бизнес – это жёсткая конкуренция, полнее всего определяемая понятием – война. Побеждать в гражданской войне или мстить – не для меня. И, как и было предназначено в социалистическом обществе - быть маленьким колёсиком в загадочном общественном механизме, поднимающим всех вместе к светлому будущему - я и занял место колёсика.

 А вот на моей дачке, выпав из чужих программ, я радуюсь обыкновенной простой жизни и восстанавливаю силы, бездарно отнимаемые городом и работой. Подобное чувство пришло ко мне, когда я приобрёл статус пенсионера: на воде и хлебе, но можно жить, не работая. И военные сборы, всегда некстати случавшиеся, мне перестали угрожать. Любая общественная программа, образовательная, или воспитательная, или  трудовая, или патриотическая, или спортивная и так далее, берёт её участника в полон, примерно так же как любой фильм или песня или компания. В этом плену собственные мысли и чувства заглушены общим процессом, увлекающим  своими настроениями и внушаемыми мыслями: не умеешь – научим, не хочешь - заставим. Кому-то это нравится. И я когда-то с увлечением, как и  большинство, во всём участвовал. А теперь мне хочется вовсе не возвращаться на эти полосы препятствий,  не быть у кого-то в зависимости, а просто жить, испытывая радость от созерцания.

Как всегда нервничая и спеша, я добрался до Ладожского вокзала и купил билет до маленькой станции Назия. Вокзал – плохое место: обязательно заставит испытать возмущение и жалость, без возможности исправить ситуацию. В этот раз перед входом в кассы появилось сканирующее багаж устройство, как в аэропортах – защита от террористов. Но возникновение этого препятствия на пути спешащих на электричку людей было непредвиденной новостью, на которую никто не планировал время. И, главное, к электричке многие шли с тележками на колёсиках, которые не помещались на конвейере с просвечивающей аппаратурой.  Приходилось развязывать прикреплённые к тележкам сумки и по отдельности устанавливать их на ленту конвейера. Многие громко возмущались, все нервничали, боясь опоздать.  Оператор огрызалась, утверждая, что всё это делается для нашей же безопасности. Ей возражали:  электричка по пути до конечной станции – Волховстрой, останавливается на десятках станций, где ни касс, ни этих глупых сканеров – нет. Поэтому террористы, если они не дебилы, легко преодолеют глупые меры безопасности чиновников-очковтирателей.  Решающий аргумент остался за железнодорожным оператором сканера. Она закричала: «Я сейчас вызову наряд полиции, вас заберут, а там вы  по-другому запоёте» Все притихли и покорно возились со своими тележками.  К электричке спешило много немолодых людей, твёрдо усвоивших, что нужно молчать и смиряться.  Меня расстроило то, оператор – пожилая и простая женщина выбрала для себя сторону, как всегда, несправедливой и глупой власти.

  Однако и это препятствие миновалось и я, как всегда, сел во втором вагоне в свободной ячейке. Сразу волнения выключились, я, предчувствуя  радостные моменты в ближайшее время, достал из рюкзака пару книг и надел наушники от плейера. У меня есть выбор: читать или слушать. Последние месяцы я радуюсь и удивляюсь ярким неожиданным идеям в ауди-лекциях Дмитрия Быкова, щедро представленных в сети. И книга Надежды Яковлевны Мандельштам, «Вторая книга» - это великая книга: по смыслам, чёткости и пониманию  нашего прошлого, и так же главного в творчестве и в человеке.

 Электричка в назначенный срок начала приближать мои еженедельные каникулы в заснеженном,  невидимом общественному оку садоводстве Омега. Народа в поезде было мало, невдалеке четверо железнодорожников в ярких оранжевых жилетах азартно играли засаленными картами в дурака. « И я похож на вас, ребята» - подумалось мне:  я постоянно играю затасканными, старыми картами – только сам с собой. Карты – это воспоминания или сюжеты из просмотренных боевиков. Я сам сдаю себе козыри и всегда становлюсь победителем. Я всегда изобретателен в корректировке припомненных или придуманных сценок и побеждаю  грубое,  хитрое, и непобедимое в жизни зло. Одно плохо: чем дольше я играю – тем сильнее подозрение, что дурак-то - именно я.

А сейчас у меня были возможности скоротать время более интересно, и я стал слушать лёгкую, чистую, красивую речь Дмитрия Быкова в моих наушниках.  Через пару лекций, немного заскучав на неинтересной мне теме, я стал поглядывать в окно и вдруг не узнал привычных мне картин заснеженного леса, близко подступающего к рельсам.  Обычно верхушки деревьев не были видны и глаза утомлялись от быстро мелькающих стволов елей, сосен или берёз. А в тех редких местах, где между спешащим поездом и лесом вклинивалось маленькое поле, там обычно лес был похож на шеренгу солдат одинакового роста: никто не выделялся – верхушки деревьев образовывали почти ровную линию. Сейчас же, я видел лес как бы сверху: от меня далеко простиралась поверхность образованная вершинами деревьев и засыпанная снегом. Однако часто встречались отдельные деревья-великаны, высоко поднявшие свои головы над уровнем застывшей снежной пустыни. Причём все они были разными и источали непонятную гармонию или магическую силу. Хотелось подольше их рассматривать, но поезд отнимал их и мчал вперёд. Я радовался, удивлялся волшебным пейзажам за окном и  вдруг сообразил, что раз я не узнаю местность, то не проехал ли я свою станцию. Я снял наушники и приготовился услышать объявление  очередной станции, а также оглядел своих попутчиков.

Пассажиров оставалась совсем мало, практически одна группа - человек десять. Они сидели вместе, вокруг спящего полного, маленького седого мужичка - молодого пенсионера, как я решил. Я с неудовольствием увидел в нём сходство с собой. Не стесняясь, мои попутчики темпераментно спорили.  Выделялся фигурой и громким голосом  крупный и явно сильный мужчина, с красноватым цветом лица, особенно щёк, как бывает у спортсменов и любителей алкоголя.  «Экий богатырь» - подумал я. Ему возражала, худенькая, бледная, маленького росточка мужская фигурка, которую я вначале принял за студента, но приглядевшись, понял, что это уже немолодой мужчина с  напряжённым взглядом и морщинками между бровями, выдававшими привычку к  интеллектуальным усилиям. Я, для себя, назвал его Интеллектуалом.  Был в этой компании и  неопределённого возраста тип, который за долгое время моего наблюдения за ними не произнёс ни слова, но очень внимательно слушал всё сказанное, не забывая, впрочем,  поглядывать в окно, как бы запоминая дорогу.  «Ишь, и наблюдатель присутствует» - подумал я. Были в этой компании и другие яркие персонажи, даже капризный мальчишка.
 
     « Экий ты, братец, непримиримый!» – сказал Богатырь, вальяжно раскинув руки на спинку сиденья,  как бы обнимая и мешая сидящим рядом.
 «А ты – жестокий – возразил Интеллектуал и продолжил - Ты же знаешь, как он мучается после очередных пьяных посиделок с друзьями или безумной потерей времени, перед телевизором,  - результатом твоего непобедимого влияния».  Богатырь не задержался с ответом и предъявил множество колоритных аргументов: «Да, признаюсь, я люблю, когда он долго вкушает хорошо приготовленные мясные блюда и салатики и выпивает качественный добрый алкоголь. Он при этом  получает множество приятных ощущений, чувствует, как внутри зарождается весёлая сила и радость.  А потом,  диван и работающий телевизор загоняют  его сознание в самые глубокие норы,  способствуя естественному восстановлению  после очередного преодолённого дня. Вспомни, как,  давненько, он, будучи в стройотряде вместе со всеми, заканчивая работу кричал: «Ещё один день ……. накрылся. Ну и ……. с ним!»   А вот его мучения после хорошо, благодаря мне, проведённого  времени – это результат твоего влияния,  любителя интеллектуальных спекуляций и неизвестно кем поставленного наблюдать за нами – молчаливого субъекта, которого он называет Совестью.   Вообще, я наполняю его чувствами - живой плотью жизни, а ты, схоластик, подсовываешь ему абстрактные объекты, заманиваешь его манипуляциями над этими мёртвыми образами, строишь и перестраиваешь как калейдоскоп холодные и безжизненные композиции.  Я дарю ему реальность, страсти - ту жизнь, которая всегда всё побеждала, а ты рисуешь ему абстрактные чёрные квадраты, втюхивая вместо  жизни эффектную демагогию.   Я показываю ему близкое небо, удивительные облака, тучи с громами и молниями. А ты – разгоняешь эту плоть земного бытия и указываешь ему на далёкие звезды,  ненужные хотя бы из-за недостижимости и чуждые всему живому на Земле».
    
     Интеллектуал, не задумываясь, возразил: “ Чуждые всем, кому нет нужды в осознании мира, всего, что вокруг нас. Зачем ему любимые тобою атрибуты чувственной жизни, если он не осознаёт их, а бежит за ними, пленённый страстью, как кобель за текущей сукой? И ты же сам знаешь о глубоком раскаянии его после очередных грехов, даже если это просто глупые и неосознаваемые им поступки или просто бессмысленное  времяпровождение.  Конечно, сейчас, когда жизнь он, в основном, уже потратил  и грехи его стали маленькими и смешными,  спор наш становится неактуальным, если бы его прошлые глубокие падения не набили бы таких мозолей, которые пронзают болью и при малейшем прикосновении к ним”.

Богатырь не отступил и продолжил нападение:  “При чём тут осознание?  Это тебе, привыкшему всё воспринимать через так называемое понимание – нужно осознание. Нормален тот,  кому холодно до того как ему сказали о морозе. Правильно и без всякого знания ощущать и холод, и жару, и всё остальное. Я считаю, что горе нашего ведомого в том, что он прислушивается вон к тому маленькому и противному наблюдателю, которого он   называет своей Совестью.  Особенно меня злит то, что этот мелкий тип – глух как пень и втолковать ему ничего невозможно. А вот разговаривать он может и почти всегда во всём врёт. Главное - непонятны основания, причины, генезис его вредных суждений.  И почти всегда он сурово осуждает:  не припомню, чтобы он хоть раз похвалил бы. Мы должны все вместе  решительно осудить этого последовательного оппозиционера, не имеющего никакой конструктивной платформы» 

В спор вступил бледный, худосочный господин. «Спасибо вам, друзья, что не ругаете его Волю. Я бы и рад был ему помочь, но разве победишь в схватке с нашим Богатырём, чемпионом в поединках без правил?  А у меня в помощниках – только Память и Отчаяние - от тысячи поражений.  Вот если бы мне помогала Свобода, когда жизнь становится интересной. Ещё бы и Смелость,… если бы, наконец, подросла – вот тогда бы …»

«Перестаньте тешить себя иллюзиями – возразил Богатырь и продолжил - Вы что, думаете я себе подмогу не нашёл бы?  А Чувствительность и Жалость – наши сёстры двойняшки? Кто устоит перед их силой и красотой? Он живёт так, как я хочу, а мучается он из-за вас всех – тупых и упрямых. Так что помолчите все»

Интеллектуал вновь нашёл что ответить. Он сказал: « Ты не вечно будешь самым сильным из нас. Посмотри на застывшего в подростковом возрасте Я нашего ведомого. Если бы он, наконец-то, повзрослел и смог сверху вниз, как и положено ему, взглянуть окрест – ты бы перестал быть главным здесь»

Молчавший до сих пор бледный подросток покраснел и отвернулся, а Богатырь показал свой следующий козырь, сказав: «Умный, умный, но – дурак. Да если бы его Я стало взрослым, то и сестра его – Ответственность, тоже бы повзрослела. А вопросы, на которые он до сих пор  не решается отвечать и даже многие, из страха, не замечает – поставили бы перед ним ультиматум немедленного решения, что, скорее всего, завершилось бы суицидом, всем нам нежелательным. Так что наш друг выбрал правильную линию жизни и живёт как нормальный, здоровый и безответственный юнец.  Ну нет у него среди вас помощников. Так что помалкивайте»

     Вдруг все персонажи компании стали быстро уменьшаться в размерах и плотности,  облепили спящего старичка и то ли вошли в него, то ли – исчезли. А я вдруг увидел перед собой теребившего меня контролёра и полный вагон пассажиров. Поезд вскоре прибыл на мою станцию, так что спасибо контролёру, хотя я был бы не прочь досмотреть снившийся мне удивительный спор. Если бы я достал из рюкзака PocketBook, где я храню многие  тысячи книг и читал бы Пушкина – я бы не заснул. Не только потому, что активизируется интерес и восхищение, но и манеры у Александра Сергеевича не допускают утомления: всё последовательно, понятно, как тропинка через лес к моей дачке, и так же естественно и красиво. К примеру,   Осип Мандельштам – не таков: он показывает слайд-шоу из тонких, непредставимых ранее чувств и мыслей,  для восприятия которых необходимо психологическое сосредоточение, иногда вызывающее утомление. 

     А сейчас, покинув уютную электричку, я,  вспоминая и обдумывая приснившееся, направился к садоводствам. Помню большую чёрную собаку, лежащую в ногах странной компании. Она не сказала ни слова, и я не понимал её функцию в составе души спящего. Гордость? Нелюдимость и неприязнь к незнакомым? Бог весть. Перебирая в памяти аргументы спорщиков, я шёл через лес по узкой протоптанной тропинке к своей избушке и невольно любовался зимним лесом.  Пушистый снег был невероятно белым и искрился миллионами мельчайших бриллиантов. Каждые двадцать шагов приводили меня к очередному шедевру природного музея, представляющего лучшие картины великих художественных хранилищ мира.  Чёрные тончайшие веточки берёз и осинок как частые карандашные штрихи создавали фантастические образы, замаскированные ажурными снежными шалями и удерживаемые клетками из толстых стволов и ветвей деревьев. Зимний лес щедро дарил миру свою ясную красоту и чистоту. Изредка и неожиданно возникал тихий, а иногда и громкий загадочный звук: то ли скрип, то ли стон, или хруст, или вздох, … сообщавший о загадочной жизни в палатах этого зимнего дворца.

Величественность и грандиозность наблюдаемого  заставили  меня с отвращением отнестись к персонажам моего странного сна.  Миллион наших психологических особенностей и символов, помогающих понимать себя, становятся неинтересными, чуть не гадкими при виде красоты природы. Становится ясно, что снаружи есть несравненно более прекрасное, чем внутренние разборки к самим собой. Аминь.

     Я шёл по протоптанной в снегу тропинке через лес и  негодовал, ощущая предел, насыщение этим великолепием.  Отвергнутые образы из недавнего сна вновь начали  вылезать на сцену моего внимания. Но я лихо уничтожил их эмоцией от вдруг припомнившейся  мне сценки, случившейся минувшим летом. Я вспомнил, как  парился в своей баньке, к которой сейчас шёл.  Тогда хлестал ливень, молнии и громы поддавали грандиозности в ощущения окружающего.  После парилки я вылил на себя ведро холодной воды из бочки и стоял под дождём, ощущая тёплый и нежный дождевой массаж небесной воды и первобытной чистоты воздух. Я чувствовал спокойствие и вдохновение. Понимание красоты, справедливости, удивительности мира охватило меня. И вдруг я ощутил сильный, чёткий запах человеческого говна: это ветерок донёс с соседнего участка испарения из «волшебной бочки с отходами человеческой физиологии», щедро дарящий нашу соседку исключительно богатыми урожаями огурцов и помидоров. Тогда я вошёл в баньку и закрыл дверь. А сейчас я, не захотев осознавать подслушанные диалоги,  шёл через лес, и внимал звенящей тишине, вдыхал неиспорченный людьми воздух, находил глазами   подарки  зимней красоты, напоминающие повторами равелевское  Болеро, и пытался разгадать оставшиеся на снегу следы здешних насельников: зайцев, птиц, лосей, собак, лисиц, бобров и других.  Между прочим, закралась мыслишка: почему меня отвлекают следы, разве великая красота природы не должна занимать весь объём моего сознания. Я с неудовольствием понял – не может – у меня не хватает ресурсов.

      Я заспешил к моим шести соткам и избушке. Скорей бы дойти, как-нибудь открыть замок на калитке и входной двери, затопить печь, накормить приблудившегося кота, не давшегося увести его на зиму в город.  Для него во входной двери я сделал отверстие и закрыл дыру от снега и холода несколькими слоями материи из моей старой парадной шинели.  Потом нужно  наносить воды, дров, затопить печки в доме и в бане и можно будет перекусить и выпить рюмку водки.  Потом – баня, парилка, веники. Стихи или музыка между, обычно четырьмя, заходами в парилку. Далее, чуть живой, в одном халате и босяком по снегу к дому, к печке, паре рюмок водки и телевизору. Всё это повторялось  много десятков раз и я чувствую радость, созерцая прошлые и будущие мои посещения дачи.  Я вижу похожесть в этих моих приездах и возвращениях - с плывущим по Неве корабликом.  Текущее Время, как корабль, раздвигая плоть податливой материи, движется по реке жизни. Порождённые им события - наполненные  силой  волны,  спешат к  берегам реки, как я к своей дачке.  Отразившись от гранитных твердынь, поникнув, как я, усталый и успокоенный еду в родной город, они – возвращаются в родную стихию. И они, и я готовы повторять это бесконечно.  И я вижу, что это хорошо …,  почти счастье.

       После баньки я, отдав должное водочке, ужину и телевизору,  вновь испытываю тягу от  бесшумно дышащей рядом природы. Я выхожу на крыльцо, спускаюсь на сделанные мною дорожки из плиток, получившиеся неожиданно при виде сверху форму свастики и удобно подводящие меня и к баньке, и к туалету, к сараю и дровянику. Я начинаю ходить по дорожкам, то задрав голову вверх, разглядывая звёзды, то любуясь яблоньками и туями с отсечёнными чернотой ночи верхушками. Это усечение света получается из-за того, что маленький светодиодный прожектор, укреплён на стене дома в глубине крыльца, и его свет ограничивается сверху фронтоном  крыльца.  На яблоньках, как бахрома, висят маленькие сосульки, и они играют в лучах прожектора.  Снег искрится, тишина звенит, мороз покусывает и сжимает, удивление и восторг, как волны то поднимают на непривычную высоту, то опускают в обыденное приниженное состояние.  Зимнее ночное небо с яркими звёздами – подобно шахматной партии и ощущается интеллектуальное напряжение великого гроссмейстера, задумавшегося над очередным ходом.  Мигающие голубые значки гигантских созвездий дают знать о напряжении и траектории мыслей игрока.  Я ощущаю втягивание себя в великую игру, но вскоре проникновение в неё останавливается: я не понимаю её вариантов. То ли дело летом, когда после трудовых подвигов, чувствуя опустошение и боль везде, я лёживал на раскладушке и рассматривал очень даже понятную небесную суету. Помню хамелеона, забравшегося на небо и стреляющего как своим языком длинной серой тучкой, стремясь захватить белоснежное маленькое облачко – небесного мотылька. А  вдали от жертвы, на краю неба, я припоминаю скопление небольших белых облачков самой разной формы. Я признал в одном – точильный камень для небесных молний и большой барабан – в другом, бухточку вязальной проволоки и молот рядом с ними. Вернувшись к хамелеону – я его не узнал, он превратился в грустную жабу, а облачко-мотылёк – оказалось выше посягнувшего на него серого языка, ставшего неожиданно улыбающимися африканскими губами.  Через пятнадцать минут небо стало похоже на вспаханное поле: однообразные комки небольших серых тучек, как стада овечек куда-то спешили. Вскоре небо заполонили огромные чёрные тучи, которые как чингизхановые тысячи гнали перед собой эти стада овец. Долго, в этот раз, мне не пришлось получать «сигналы из космоса» и интерпретировать их по-своему. Ещё не успев замёрзнуть, я снова ощутил тягу к теплу, закуске и алкоголю, ждущих рядом, с открытыми объятьями.  И вновь осознал удивление: эта тяга к красоте и к «шпротам» рождается от формы, от предчувствия контакта  и предощущений этих объектов, и она больше чем при погружения в них.
 
     Ещё немного выпив и закусив, я начинаю испытывать желание позвонить моим друзьям и пригласить их сюда, пусть через неделю. Но опыт, знание последующего, меня останавливают.  Когда-то я любил общие сборищи, потом меня стали привлекать чисто мужские посиделки, исключающие соревновательный и эротический компоненты.  Теперь я и мужские застолья стараюсь избегать: никогда не бывает милых мне задушевных разговоров, всегда перебор с хохотом и алкоголем, нежелание слушать других и дружеское хамство.  Правда, есть у меня друг, которого я хочу видеть, но убожество моего дачного быта – не обрадовало бы его. Скоро, наверное, я и с телевизором раздружусь: пусть бы он вещал бы свои разнообразные соображения, но мои-то мысли при этом робеют и уходят в глубокие норы, а я стал замечать, что они, мои мысли, вполне достойны быть замеченными, хотя бы  мною. Ах, опять хочется полюбоваться звёздным небом и я через несколько секунд уже стою на своём любимом пятачке и удивляюсь бесчисленности звёзд и величию космоса. Однако, я замечаю, что видимые мной объекты, несмотря на свою красоту и удивительность – однообразны и не представляют истории, фабулы – они просто как песчинки на небесном пляже. Я не вижу небесного моря, шторма и штиля, не знаю никого, кто  нежится здесь – словом, я  наблюдаю несменяемый слайд - чем он и плох, и хорош.  Я стал думать, что библейская история об изгнании из Рая после вкушения плода с Древа Познания – это и есть прообраз обычной для меня ситуации, когда отворачиваешься от созерцания красоты из-за того, что она статична, не позволяет погружаться в неё, не увлекает возможностью исследовать, изучить, понять. И событиями не дарит. Поэтому я, неспособный бесконечно пребывать в созерцании прекрасного, выкинут из Рая в мир дурных приключений и поиска смысла, только что отброшенного мною из-за своей мелкости и недалёкости. Но здесь, в мире для мелких, бывает и уютно.  Это - когда трещит за спиной печка, работает телевизор, на столе алкоголь и закуски, а в расслабленном сознании - обрывки приятных воспоминаний.
Однако этот уют не долговечен.  Ощущается тяга  к тайнам прекрасного и бытия.  Для прикосновения к ним я вновь выхожу на крыльцо - полюбоваться яблоньками, засыпанными снегом, близким или высоким небом, почистить дорожки до бани и туалета, походить по ним, думая о смыслах в жизни. Например, меня очень удивляет, как это у людей в головах прижилась идея единобожия.  Мы никогда не бываем в одиночестве: всегда мы и вообще любой существующий и субъект, и объект включены в иерархии себе подобных и других. Мы всегда вынуждены отстаивать  себя в коллективах своего вида и считаться и с живой, и неживой природой. Существующее в единственном экземпляре, мы никогда не встречали.  А Бог – один. Как это уложилось в уме человека? Думаю - из-за нашего интуитивного стремления к порядку, к осмысленности. А при наличии бесконечного множества взаимодействующих объектов порядок может быть только в сознании личности.  Именно поэтому Бог – это личность и при этом одна единственная в этом статусе. Индусы, и вообще все язычники, знающие множество богов – более логичны и близки к природной реальности. А мы, видимо, вынуждены были согласиться с концепцией единобожия, так же как согласились с тем, что у нас одна голова, но пара рук и ног, а именно – по факту, или - по слову Божию.  Ещё я пытаюсь подумать о бесконечности мира, … какая она? Может быть она похожа на бесконечность числовых последовательностей, стремящихся к пределу? Например, бесконечная последовательность дробей, знаменатель которых монотонно возрастает, очевидно, стремится к нулю.  Я надеюсь, наш мир бесконечен и безграничен по-другому: нет списка, ряда установленных истин, к которым, как к пределам стремится моё сознание, но существует неограниченное количество несравнимых между собой разнообразных истин-образов, дающих нам знать о себе в мыслях, фантазиях, интуитивных прозрениях, в страхах, в радости, в любви, надежде, отчаянии, озарении, внутреннем видении и слухе, осязании и так далее.  Я предпочитаю поэзию прозе именно поэтому: она – быстро дарит мне неожиданные, яркие, новые чувства или мысли, закидывающее меня  высоко вверх и пока я парашютом опускаюсь в повседневность, я парю и далеко вижу окрест.  И рассказы – под стать поэзии.  В таком понимании двух видов бесконечности мира очевиден детский изъян. Нужно понимать разный удельный вес, иерархию в категориях истин. Думаю, что есть несколько главных идей, к которым можно только приближаться, как к пределу: это религиозные, мировоззренческие истины. И есть, благодаря дарованному нам богатству внутренней жизни, тьма истин, образов, созданных искусством, нашей фантазией. Они очень радуют, но не должны забываться и претендовать на роль директора.

Вот такими челночными движениями в дистиллированную красоту горнего мира и назад к родным запахам обжитой берлоги и проходит полтора -  два дня моей дачной жизни. С точки зрения механики – работа, произведённая мной за это время - равна нулю, а вот смыслы,  пережитые мною, обеспечивают запас  жизнерадостности, чтобы преодолеть  следующую рабочую неделю и пребывание в городе.

Как примириться с тягой к горней красоте и к уютной берлоге, я до сих пор не знаю.  Я помню, что в школе нас учили технологиям решения сложных  уравнений. Для этого были придуманы понятие комплексных чисел, состоящих из вещественной и мнимой частей. Мнимую часть обозначали латинской буквой i.  Чтобы понять  свою разнонаправленность, мне кажется полезным представлять себя тоже как сумму вещественной, рациональной и мнимой – иррациональной и даже фантомной, или, точнее выражаясь - идеальной величин.  Я заметил, что эта “идеальная”  часть нашего Я имеет свойство то увеличиваться, то почти исчезать. Впрочем, и наша рациональная часть тоже не всегда постоянна: мы бываем мобилизованными, сконцентрированными, готовыми на правильные реакции и бываем расслабленными, вялыми, бестолковыми. И наша мнимая часть также иногда раздувается до непобедимых величин и тогда – жди прозрения или беды.  Однако эти технологические тонкости в понимании себя меня уже не вдохновляют: я вырос из романтического возраста, когда интересуют разные психотерапевты и йоги, объясняющие всё на свете.  Часто оказывается что они - просто мошенники. 

Итак, приходится смириться,  с тем, что я – всего лишь человек, качества сверхчеловека –  мне – не по плечу, и останутся только мечтой. Можно молить небеса о сверх-силе, но если её обрести, то и цель будет поставлена трудная. А я на Голгофу… - даже не дойду при моей-то смелости.  А …, впрочем,  виноград-то – зелен: буду собирать нектар и с небесных, и с земных цветов. Единственное, что важно – это свобода: без неё – крылья не держат. 

Вскоре мне нужно  вернуться в город – место лишения свободы общего режима, купившее всех сервисами цивилизации. Я отработаю очередную неделю,  а потом на пару дней -  дачная амнистия, и я вновь обрету свободу. Какое-то романтическое или инфальтивное – в общем, незрелое качество мнится мне в моих соображениях и чувствах, хотя борода, которой я неожиданно разрешил появиться, оказалась седой. Я чувствую, что став пенсионером, благополучно, как колобок, оставив позади все общественные программы, я как бы снова родился или рождаюсь для новой и интересной жизни и, поэтому, как ещё маленький и наивный, говорю о том, что вижу. Вернее же всего, я наконец-то разрешаю себе побыть самим собою. Дмитрий Быков высказал идею, что русские - это народ, который сознательно откладывает участие в своей судьбе. И веселие на Руси - питие - это сон золотой - анестезия, неприятие реальности. Лично я не решался принимать ответственные решения скорее по другой причине. Мне жизнь кажется большим оркестром, играющим удивительную симфонию. В оркестре много свободных мест и инструментов. Решающийся участвовать в жизни берёт инструмент и чаще всего тихонько пиликает что-то, стараясь не сорвать концерт и встроиться в общее звуковое созидание. Я чувствовал, что мне не подходит тональность исполняемой музыки, я буду сбиваться, играть  по-своему,  и "сорву" концерт, работу оркестра, в котором играют и мои родители.  Поэтому я всегда стоял в сторонке.

Подытоживая всё рассказанное, я вижу образ огромного корабля, плывущего в океане непонятно куда. Этот корабль –  Россия или всё человечество или просто – моя судьба . Я – матрос, стою на корме и смотрю  на буруны, создаваемыми могучими двигателями и уходящими вдаль, но не сливающимися с остальной спокойной водой – настолько велики изменения в структуре плоти океана, попавшей нам под винты.  Моя вахта закончилась, я могу отдыхать.  Я люблю, уединившись смотреть на звёзды, реальные и отражённые в ночной черной воде.  Я задумываюсь о глубоком и высоком, а когда утомляюсь - иду в свою отдельную каюту, где у меня есть удивительный аквариум с рыбками и заводным корабликом. Меня притягивает зрелище плавающих разноцветных рыбок, как в арабских сказках. Так же мне нравится заводить ключиком игрушечный кораблик и наблюдать за его траекторией – это заменяет мне телевизор.