Главы из книги Кит. Глава 5

5

Пришёл очень снежный, белый декабрь. Соломон уже начал работать в новой должности. Его отдел был разбросан по разным местам Москвы и Подмосковья. Были цеха, в которых изготавливалась особая бумага, где-то стояли уникальные печатные станки. Казалось, все полиграфические возможности страны были направлены на создание поддельных документов. Производственные цеха и фабрики назывались базами, например, «база № 4». Но чаще говорили по-простому «Подлипки», «Шаболово», «Хилков». Хилков переулок был тем местом, куда ездил на работу Соломон. Переулок отходил от Остоженки в сторону реки, и упирался в забор и проходную ткацкой фабрики, бывшей Бутикова. Слева по переулку, у забора, стоял трехэтажный деревянный дом – это и была база «Хилков» - управление и администрация. Часть базы находилась также и внутри фабрики – там располагалась прекрасная литографская мастерская.

Борис Григорьевич рассказал Соломону о том, что назначен новый Нарком Внутренних Дел, и репрессии как будто прекратились, даже пересматривают приговоры и выпускают людей. Одновременно происходят перестановки внутри секретных служб. Вся разведка теперь тоже будет подчиняться новому наркомату. Что будет со Службой Связи – пока неизвестно, поэтому лучше себя никак не проявлять и ничего нового не затевать. Это как раз больше всего подходило Соломону, – он с большим уважением относился к сотрудникам, видел в каждом специалиста в своем деле, и не хотел никому мешать. Поэтому все свои силы он направил на литографию и всю плоскую печать. Это были области, где его знания и умение были значительны, и он мог многое улучшить. Как-то по-будничному, учитывая стаж в чехословацкой компартии, его приняли в ВКП (б). Все рекомендации были заранее готовы. Он лишь написал заявление. «Оформим в рабочем порядке, ваше присутствие не требуется», - сказал исполняющий обязанности его начальника, молча кивнув исполняющему обязанности секретаря парторганизации.

Дина и Юля теперь жили у Соломона, там же и были прописаны. Это оказалось не очень сложно – как-то вдруг вышло, что формально, по документам, Дину ни в чем не обвиняли и даже, как оказалось, не арестовывали. Всё устроил загадочный Илья Петрович; Соломон с ним познакомился, но ничего про него не понял, ничего не почувствовал, не увидел его «внутренней сути». Он спросил о Маркове Бориса Григорьевича, тот скривился и сказал: «Можете ему доверять, но я с ним не никак не взаимодействую. Я его, скажем так, не люблю. Илья Петрович Марков – это действительно его настоящее имя, он родом откуда-то из-под Курска, русский, сын стрелочника, родился, как и вы в 1898-м, женат на сотруднице НКВД».

Дина пока нигде не работала, сидела с девочками. Официально она числилась где-то машинисткой – это устроил Градов. Соломон отдал Дине спальню, а сам переселился в чулан, который когда-то был комнатой для прислуги, и имел окно, выходящее во двор. Гостиная стала детской комнатой. Дина не сразу, но рассказала брату про своё видение и про свою внутреннюю духовную связь с неизвестной ей женщиной. Он очень заинтересовался, даже разнервничался, и ходил большими шагами по комнате.
- Ты говоришь, это было во сне?
- Не совсем, это было в полудреме, между сном и бодрствованием – казалось, прошёл всего один миг, но это была часть жизни, моей жизни. Всего лишь несколько минут, но полной реальности: я была ею, той женщиной. При этом, и моя теперешняя жизнь никуда не исчезла, я сейчас в здравом уме и твёрдой памяти. И вот что странно: я - убежденная материалистка, но это происшествие меня не пугает и не удивляет, - я и не пытаюсь найти всему объяснение. И я не думаю, что я психически больна.
- Ты не больна, я видел то же самое, правда, не так ясно – у меня остались лишь отрывочные воспоминания, и это было со мной наяву, без всякого сна. Я видел Марию Киршнер, именно такой, как ты описываешь, и я знал, что она моя сестра, а я - её брат Виктор, и всё происходило, видимо, в том самом доме.
- В спальне был еще ребенок, Саша, примерно пяти лет. Он – мой племянник, сын моего брата. И Саша мне… очень дорог. То, что я почувствовала, не даёт мне покоя, не отпускает меня, - я знаю, что нужна ей. Или, может быть правильнее сказать – нужна себе? – Дина неуверенно улыбнулась.
- Давай немного подождём, посмотрим, что будет дальше. Я ничего не хочу пока рассказывать Градову. Дина, извини за мой вопрос, ты не говорила обо всём этом Илье Петровичу?
- С какой стати! Шлойме, мы с ним вовсе не в близких отношениях, ни в каком смысле. Как тебе это вообще пришло в голову!
- Прости, не обижайся…

Соломон взял Дину за руку. Её некогда красивые, словно античным мастером изваянные руки, огрубели, стали твёрдыми. Большие темные глаза потеряли искорки внутри, и смотрели прямо и жёстко. Его сестра сильно изменилась: «Наверное, я изменился не меньше - просто она не говорит».

- Как девочки, ладят? – спросил он, меняя тему разговора. – С этим бурным началом моей карьеры, я их вижу только спящими.
- Да, ладят, и это удивительно! Юля - немного избалованная девочка, папина принцесса. Она раньше часто капризничала, легко обижалась.  Юлечка любит командовать, но только не с Евой, та иногда кажется старшей сестрой, старше своих лет, хотя на вид совсем маленькая. Ей, наверное, многое пришлось пережить, но она никогда ничего не рассказывает, не вспоминает свою мать. Хотя однажды вдруг вспомнила своего деда и сказала странную вещь: «Он скоро к вам придёт, к тебе, и к папе». Но никак это не объяснила. – Дина вопросительно посмотрела на брата – Соломон пожал плечами.
- Ева уже знает некоторые русские слова, - с гордостью сказала Дина, - она скоро заговорит по-русски – в таком возрасте это быстро. С девочками сейчас очень интересно – они взрослеют на глазах.
- Я надеюсь со следующей недели проводить дома ¬ больше времени – мне обещали административного заместителя, - сказал Соломон.


***


Градов без предупреждения приехал в Хилков переулок и остановил машину около входа на базу. Дежурный немедленно доложил об этом Ледерману – номер машины Градова был хорошо известен охране. Соломон понял, что Борис Григорьевич хочет о чем-то поговорить с глазу на глаз, и вышел на улицу. Градов предпочитал разговоры на улице, – везде подозревал слежку и прослушивание.

- Вам надо самому выбрать себе административного заместителя – это в порядке вещей. Иначе вам подсунут человека, который будет собирать на вас компромат, и ежедневно докладывать о ваших действиях начальству.
- Разве такого человека не будет в любом случае?
- Будет, и вы не подпустите его слишком близко. Но рядом должен быть кто-то свой, кто-то, зависящий только от вас.
- Я здесь никого не знаю.
- Я вам подскажу. Будет нормально, если вы приведете человека из чехословацкой секции Коминтерна. Коллегу по предыдущей работе.
- Действительно ли я работал в прошлом с этим коллегой?
- Нет, вы не были знакомы. Её зовут Хелена Нойманова, она прекрасно знает русский язык, и, вероятно, множество других, даже успела защитить докторат по филологии, перед тем как убежать из Чехии. Её муж, Эрих Нойман – немецкий ученый, коммунист и еврей. Нацисты отправили его в лагерь. Хелена тоже еврейка, из богатой пражской семьи интеллектуалов. В компартию её привели фантазии юности, академическая среда, ну и муж, естественно.
- Она работает на вас, Борис Григорьевич?
- В этом нет никакой нужды, мне и так известно про каждый ваш шаг, - Градов улыбнулся – шучу, не пугайтесь. Она ни на кого не работает, у неё здесь нет ни друзей, ни даже знакомых. Нет никакой связи с родными, и она очень боится за свою жизнь, боится всего, особенно здешних «твёрдых сталинцев», таких как вы, - Градов опять улыбнулся.
- Как же она будет со мной работать?
- Ничего, она вас постепенно оценит и полюбит, ведь вы хороший человек. И если у вас с ней сложатся отношения, она будет всем обязана вам.


***


Дина ожидала новой встречи со своим alter ego, но не предполагала, что это произойдёт таким образом. Она сидела в их небольшой кухне, заварив чай после прогулки с детьми. Девочки играли в гостиной, было около одиннадцати часов утра. Её взгляд задержался на тёмно-синем чайнике с золотым орнаментом по краю. Дина на секунду почувствовала, что засыпает, затем вздрогнула, судорожно хватаясь за несуществующую опору, и, кажется, проснулась, пришла в себя.

Она встала, закрыла книгу, которую читала всё утро и вышла из библиотеки. Маша находилась в смятённом состоянии. Её брат, вернувшийся вчера из американских Соединённых Штатов, приехал каким-то чужим, далёким, хотя ничуть не изменился внешне. Родной, привычный запах брата, запах лавандовой воды и виргинского табака, остался прежним, знакомым уже сто лет. Но что-то было не так. Первый раз такое пришло ей в голову, когда Виктор приехал домой с фронта в конце прошлого, шестнадцатого года. Были в его поведении какие-то странности, он не помнил многих вещей, при этом прекрасно помнил другие, происходившие в то же время. Виктор ссылался на контузию, хотя вряд ли это могло объяснить такую странную избирательность провалов в памяти. Но тогда, после гибели Алёши, ей было не до этого. Она находилась как в тумане – пыталась собрать самое себя по кусочкам. На Машу вдруг напала, не свойственная ей странная плаксивость. Она целыми днями сидела и плакала – малейшее воспоминание о прошлом вызывало боль, жалость к себе и слёзы.

Была на свете прекрасная, большая и дружная семья, и вот, почти никого не осталось. Сначала погиб брат Серёжа, такой красивый, талантливый и чуткий. Потом умерла мама, потом Аня, - жена Виктора и мать Саши. Затем внезапно умер отец - лёг спать и не проснулся. И вот теперь погиб на войне Алексей, её прекрасный молодой муж, единственная в жизни любовь. Виктор, старший брат, почти постоянно отсутствовал, и кроме того, был по натуре довольно холодным человеком, впрочем, как и сама Маша – в этом они были очень похожи: унаследовали проклятую Киршнеровскую чопорность.

Тогда, в шестнадцатом, Маша вернулась к жизни благодаря племяннику Сашеньке – она была ему нужна, и мальчик был не виноват в происходящих вокруг войнах и смертях; невозможно ведь отложить или отменить детство. Маша подошла к письменному столу, взглянула на календарь. Да, завтра 25-е сентября, день рождения Вити, он будет дома. Она поговорит с ним совершенно прямо и откровенно, как они оба умеют, и всё прояснится, и встанет на свои места.

Дина пришла в себя, продолжая глядеть на чайник. Она знала, что отсутствовала меньше секунды, но за это время вместила в себя почти весь опыт Машиной жизни, все её воспоминания, хотя что-то самое главное, осталось у Маши - то, что нельзя унести. Сама же Дина делилась безоглядно всем, что у неё есть, своим счастьем и горем, дарила свою страсть и любовь. И она почувствовала, что её дар принят, и что теперь существует на свете ещё одна Дина – её близнец.


***


В пятницу к Соломону в кабинет пришла Хелена Нойманова. Она оказалось совсем молодой женщиной, ей было тридцать лет по документам, но на вид было меньше. Хелена была одета очень странно. Формально всё было правильно: закрытая блузка с белым воротничком и длинными рукавами, длинная юбка, скромные боты. Но казалось, что вещи велики, не подходят друг к другу, и, словно были взяты в спешке из костюмерной театра, -  кроме того, предназначались они явно для разных спектаклей. Хелена была хрупкой, небольшого роста, с лицом, похожим на растерянного галчонка, в очках. Темные волосы забраны назад. Что-то птичье было и в её движениях, и даже в походке. У неё был прекрасный русский, и кроме этого она знала ещё пять языков. Соломон впечатлился степенью её образованности – папка с делом Ноймановой Хелены Оскаровны была довольно пухлой - и это всё были достижения, никаких грехов, кроме непролетарского происхождения. Он решил просто подробно ознакомить её с их работой, проехать вместе с ней по всем базам, показать их, и дать ей возможность самой определить круг своих обязанностей. На прощанье Соломон улыбнулся ей, она же не смогла этого сделать, хоть и пыталась.

Вечером этого дня Соломон лёг довольно поздно. Придя домой, он застал девочек в кроватях, но еще не спящими – Дина рассказывала им сказку одновременно на идиш, и на русском. Он поцеловал Еву перед сном и пожелал ей увидеть красивый сон. Она спросила, какого цвета будет сон, Соломон сказал, что серебряного цвета. «Ну ладно, пусть будет серебряный», - согласилась Ева и закрыла глаза.

Дина казалась немного странной, отвечала на вопросы односложно и вскоре ушла спать. Соломон долго сидел в спальне, на своей кровати, курил в открытое окно, смотрел на крыши домов, на заснеженное Замоскворечье. Когда он уже засыпал, то почувствовал рядом чьё-то присутствие. Соломон попытался проснуться, но не смог. Он увидел, что находится среди высоких голых берёз под низким серым небом. Перед ним было еврейское кладбище. Надгробия не были древними, но свежих могил тоже не было. Кладбище выглядело довольно запущенным. С деревьев капала вода, повсюду были лужи, лежал полурастаявший снег, чернела земля с прошлогодними истлевшими листьями.

- Только что закончился дождь, - услышал Соломон голос справа от себя. Он повернулся: на мокрой скамейке сидел старый еврей с большой седой бородой, в черном пальто и потертой шляпе.
- Здесь всегда апрель – я люблю это время, - сказал старик в пальто. Он встал, прошел вперёд к могилам и поманил за собой Соломона.
- Видишь эту могилу? – он указал на могилу, на которой было написано на иврите: «Натан Балабан». - Ведь это надгробие – не Натан. Тело Натана – в земле, а душа? Что мы знаем о душе Натана? Каким он был человеком? Это знал тот, кто читал «кадиш»(1), кто ставил это надгробие, кто приходил к нему на могилу в «йорцайт», через год.(2) Могила – свидетель всего этого, и хранит часть воспоминаний его близких, а значит, частичку самого Натана, не так ли? Значит вода, которая капает с неба и течет по надгробию, и является в этот момент частью надгробия – это тоже частичка Натана, в какой-то мере? А вот, рядом, – Авром, -  старик указал на соседнюю могилу. Вода, которая течёт по камню – Авром ли это? Допустим. А теперь смотри: вода стекает с двух надгробий двумя ручьями и сливается в эту лужу. Чего же больше в этой луже, Натана или Аврома?
Соломон пожал плечами.
- В этой луже – лишь вода с неба. Память о людях, живых или мёртвых хранится в душах других людей, и души могут общаться и сообщаться, и сливаться и расставаться… не найду подходящих слов.
Старик развёл руками.
- Кто ты? – спросил Соломон.
- Вот я, – ответил старик и указал на разбитое надгробие позади могилы Натана Балабана.

Они приблизились. Надписи были на двух языках. От надписи на иврите осталось «Здесь упокоен наш учитель и раввин…», -  продолжения не было. Часть русской надписи была такой: «Раввин Иссахар Дов-Бер…» и ещё кусок: «…4 – 1927».
- Ребе, как ваша фамилия? – спросил Соломон.
Но старика рядом уже не было.

--------------------------

(1)Имеется в виду поминальная молитва (кадиш ятом). Читается сыном умершего, или
   родственником после погребения, а затем в течении 11 месяцев в синагоге.

(2)Через год вновь читается кадиш над могилой умершего.