Кукла с коляской. часть 3

========== 5 ==========

Здесь можно упомянуть о финансовом кризисе, который я за всеми треволнениями почти и не заметила, однако с тех пор приучилась делать запасы по принципу «соль — спички — мыло». И крупа, конечно. За два дня до дефолта Коля поменял все свои рубли на доллары, а после дефолта — обратно на рубли, и это помогло их с другом фирме удержаться на плаву. Интуиция у моего мужа всегда работала лучше, чем у меня.

Пока я рожала детей, вся страна обзавелась сотовыми телефонами. Коля купил сотовый ещё давно, когда начинал свою фирму, и теперь подобрал себе поновее, а старый отдал мне. Он потратил целый час, обучая меня тыкать пальцами в кнопки, и за этот час я вспотела.

— Вот так пишут смс. Это вроде как телеграммы. Вот здесь — сохранить, здесь — удалить, — объяснял он, когда мы сидели на моём диване в мансарде. За окном щебетали весенние птицы.

Я покорно двигала джойстиком. Смс, Отправленные, Катя, Просмотреть…

— Коль, а это что: «Я тебя всегда хочу, приеду хоть сейчас».

— Тьфу, это старое, от Лёльки осталось.

— А дата вчерашняя. И написано «Катя».

— Это… Это…

— Коль, сотри весь хлам, который там остался, и отдай игрушку Ване. Мне достаточно домашнего телефона.

У меня всегда были сложности в освоении техники. Сорок восемь ему, состарился, видите ли…

Куй железо, пока горячо. Если я хотела что-то выпросить у мужа, нужно было делать это сейчас, пока он чувствует себя виноватым. И я впервые заговорила о семейном детском доме. Теперь, когда я потеряла Егорку, я смогу найти утешение только в других детях. У нас своих трое, но это же так мало! И так хочется хоть кому-то из брошенных малышей подарить домашний уют.

Коля слушал-слушал, а потом спросил:

— Неужели ты из-за одного Егорки так повернулась?

— Считаешь, все, кто усыновляет, повёрнутые?

— Считаю. Чужой ребёнок никому не нужен.

— Мне нужен. Или пусть лучше они умирают на бетонном полу в больнице?

— Что за бред ты несёшь.

Я рассказала ему о Гоше, но он не поверил.

— Не бывает в нашей стране такого. Ты меня обманываешь. А на приёмных детей у меня денег нет, и не проси.

— А на Катю, значит, есть, — подытожила я. — Как до того на Лёлю было. Когда эта Катя залетит, что делать будешь? Опять по новой?

Этот раунд остался за мной.

В понедельник я позвонила по тому самому номеру в детский дом, а во вторник поехала в город. Одна, на автобусе. Я сказала Коле не всю правду. Не утешения я искала, а искупления вины. Мои документы всех устроили, и директриса предложила мне выбрать ребёнка по фотографии. Я опешила.

— Но что можно узнать о человеке по фотографии? Мне же с ними познакомиться нужно, поговорить, узнать, кто сам захочет ко мне…

— Мы встречаться с детьми не разрешаем, — отрезала директриса. — У нас все выбирают детей по фотографии, вы первые не согласна.

— Я по фотографии не умею, — развела руками я.

— Вы не права! — твёрдо сказала директриса.

— А на работу здесь нельзя устроиться?

— Все вакансии заняты. Хотя, впрочем, скоро уборщица в отпуск уходит, вы могла бы её на месяц подменить.

О лучшем и мечтать было нельзя. Мне ли привыкать с двумя дипломами браться за швабру? Через две недели я надела серый халат и медицинскую шапочку для волос.

***

Когда в школе на уроках русской литературы мы узнавали, что у какой-то бабы было восемнадцать детей, все ужасались, а я этой бабе завидовала. В раннем детстве у меня была мечта: кукла с коляской. Кукла была заводная и стоила двадцать рублей, по тем временам бешеные деньги. Я и не надеялась, что мама купит эту игрушку, мне хотелось только её рассмотреть. Мне казалось, что кукла счастлива. Ещё бы, с коляской! А в коляске, наверно, ребёночек — но мне снизу не разглядеть, кукла стояла на верхней полке. В универмаг мы с мамой ходили часто, и я каждый раз заглядывалась на куклу, а однажды попросила разрешения её посмотреть.

— Это слишком дорого, — отрезала мама.

— Не покупать, только посмотреть!

Продавщица встала на сторону мамы и строго сказала:

— А просто посмотреть мы не разрешаем.

Так я и не узнала, был ли в коляске ребёнок. Мне покупали много разных игрушек, но только не эту. Когда я подросла, мне жутко захотелось игрушечную коляску, куда можно было бы класть куклу или медвежонка — но и эта мечта осталась невыполненной. Коляски были дешёвые, но у моей мамы они вызывали чувство брезгливости — фу, какая безвкусица!

А мне просто хотелось хоть немножко самой побыть мамой, и это вечное «нельзя» убивало. Куклу с коляской нельзя, просто коляску тоже нельзя, может, и ребёнка нельзя будет, когда вырасту? После походов в универмаг я всерьёз боялась, что мама запретит мне заводить детей.

***

О том, что я увидела в детском доме, рассказывать не хочу и не буду. Я жалела лишь об одном: что не могу взять к себе всех детей. Через месяц мне выдали зарплату — как раз ту сумму, что я проездила на автобусе, и я вернулась к образу жизни домохозяйки.

Аля, Ваня и Сенечка обрадовались, что мама опять дома. Но ещё больше они обрадовались, что у них появились новые брат и сестра: очаровательные малыши Эля и Тиша. Полное имя Тиши было Трифон, а Эли — Эмили. Работницы детдомов часто изощряются, придумывая имена, но мне лично всё равно, как назвали ребёнка, лишь бы он сам не мучился со своим именем.

Мансарда была огромна, мы поделили её на четыре комнаты, а посередине осталось место для коридора. Видели американские фильмы про подростков? Вот и у нас образовался такой интерьер. Почему-то дети приходят в восторг от кривых потолков, и три комнаты были отданы детям. В одной жили девочки, в другой — Ваня, в третьей — младшие мальчишки, и в этой третьей шума было больше всего. Четвёртую комнату с диванчиком занимала я. Двери мы не закрывали, и в коридоре всю ночь горел светильник, чтобы никому не мерещились глаза на стене.

В моей жизни настал период относительного благополучия. Беда не спешила, она уже вышла на финишную прямую и не тратила заряды понапрасну — а может, нарочно давала мне время покрепче привязаться к приёмным детям. Рассказав сказку, я уходила к себе, укладывалась на жёсткий диван и подолгу слушала пение птиц. В нашем дворе росло много деревьев, и в их густых ветвях селились лесные пернатые. У нас даже был свой собственный соловей. Для меня это были минуты отдыха, я словно впадала в транс под их щебетанье, мысли останавливались, и я постепенно засыпала.

На Тишу и Элю мне выдавали пособие — не так чтобы уж очень много, но больше, чем я получала бы, работая уборщицей. Коля наотрез отказался строить спортивный уголок во дворе, и я, пожав плечами, купила все оборудование в спорттоварах. Получилось даже лучше: все лесенки и качели из разноцветного пластика, а не из дерева. Помню, как радовались дети, когда мы всей семьёй монтировали этот уголок между сараем и яблоней.

Моя мама отнеслась к новым членам семьи сдержанно, не осуждая меня в открытую. Свекровь пошла дальше: на Тишу и Элю она не обращала никакого внимания, но изо всех сил демонстрировала при них любовь к собственным внукам. В её обыкновении было принести, например, три игрушки и вручить своим на глазах приёмных. «А что? У меня пенсия маленькая, на пять подарков мне не хватит».

Сколько раз я замечала, как она одаривала конфетами Ваню, Сеню и Алю, а трёхлетние Тиша и Эля стояли в сторонке и завидовали. Я тогда подбегала с вазочкой, оживлённо благодарила бабушку Галю и велела детям ссыпать конфеты в вазочку, чтобы досталось всем — и маленьким, и взрослым. «Сеня, предложи бабушке конфету». — «Угощайся, баба Галя!» — «Да я уже старенькая, мне умирать скоро, зачем мне конфеты, это вам…» — «Нет, Галина Георгиевна, берите, пожалуйста, у нас все общее! Тиша, Эля, возьмите конфету…»

Я ни разу не послала свекровь на […] по двум причинам: во-первых, я в принципе не скандальна, а во-вторых, Коля постепенно отдалялся от меня, и я старалась не обострять отношения, чтобы его на дольше хватило.

Слух о моих приёмных малышах обошёл всю многочисленную родню, и меня дружно осуждали, называя эгоисткой, сумасшедшей и бездельницей. Единственная живая душа, которая меня поддержала — восьмидесятисемилетняя дальняя родственница из соседней области Пелагея Филипповна, с которой до этого мы фактически не общались.

Она даже позвонила мне целый один раз и похвалила, сказав, что я очень хорошо сделала для бога. В мои планы бог не входил, я старалась сделать хорошо для детей, но всё равно я искренне поблагодарила старушку за добрые слова. В общем потоке ругани они были как лучик света и значили для меня очень много.

Прибавилось ли хлопот? Ещё бы! Уставала ли я? Как савраска! Но была почти счастлива. Почти, потому что ни на день я не забывала о моём Егорке. Как он там, жив ли, здоров ли? Водит ли его Лёлька на прививки? Разрешает ли рисовать?

Как жаль, что ни одного его рисунка не сохранилось — все, где был хоть малейший намёк на хвост, забрали психологи, а остальные я положила в рюкзачок вместе с игрушками и одеждой. Егорка так дорожил ими, и я хотела как лучше. Кто знал, что Лёлька всё выбросит? Мои трое постепенно перестали упоминать о братике, то ли забыли, то ли не хотели меня огорчать. А когда пришли новенькие, в доме опять прибавилось детского шума.

Аля и Ваня спорили. Каждый день и по пустякам. Сядут друг напротив друга и спорят, как два барана, и мои уговоры на них не действовали. Эля учила букву «р». Тиша осваивал Ванину старую машину, которая почти развалилась, и рвал об неё штаны. Приходилось зашивать. На новую игрушечную машину денег после суда не было.

Зато у Коли нашлось пять тысяч на DVD-проигрыватель, добрые бабушки накупили чудовищных американских мультфильмов, и дети часами портили глаза. Фазу видеомагнитофона наша семья проскочила. Я прятала диски, ругалась, обещала всех поставить в угол, но дивидишник всё равно работал каждый день, и тем летом Сенечке прописали очки. Я пожалела, что отучила его от чтения — уж лучше бы читал своего Жюль Верна, от книг ещё ни у кого глаза не отвалились. Ох, и ворчала я на Колю!

— Ты понимаешь, что это навсегда? Ему же только пять лет! Лучше бы машинку новую купил.

— Да ладно, у всех есть видео.

— Для взрослых! Для таких, как ты! Порнуху смотреть! Но не для детей же!

— Да ладно, а мультики для кого.

— Для дураков! Не включай им сегодня эту пакость.

Детский глазной врач утверждал, что видео ни при чём. Месяц назад Сеню сняли с нейролептиков, и на осмотре я невзначай поинтересовалась, не могло ли зрение испортиться от таблеток.

— Ни в коем случае, — заверил меня офтальмолог. — Лекарства не могли дать такого эффекта. Скорее, это наследственное. Вы в каком возрасте очки надели?

— В двадцать шесть.

— Вот как. А отец ребёнка носит очки?

— Нет.

— Вот как. В таком случае, это может быть осложнением. У ребёнка же сахар.

Медицина меня не переубедила, и я по-прежнему была против видео, но не могла следить за детьми круглосуточно. Я стирала, готовила, убирала, шила, штопала, вычёсывала кошек, кормила кошек, чистила за кошками, возила стерилизовать кошек. Для последнего мероприятия я еле уломала Колю свозить меня в город со всеми тремя штуками сразу.

То была картина маслом: на заднем сиденье я с тремя кошачьими переносками успокаиваю орущих Арусю, Мальвину и Матильду, а побелевший от злости Коля, стиснув зубы, выруливает из ряда в ряд, чтобы добраться побыстрее. Дорога в город занимает тридцать минут, и вряд ли другой мужик выдержал бы так долго тройной мяв. Что поделать, надо было торопиться, пока Коля ещё с нами — на автобусе я этих тварей не довезла бы.

Чтобы облегчить мои мучения, мама и свекровь взяли себе по кошке, и у нас осталось четыре. А могли бы взять по две, и тогда осталось бы тоже две, и было бы всем поровну и по справедливости. В любом случае, вечно орущая Аруся при делёжке досталась мне, и порой я не знала, куда от неё деваться. За постоянные вопли кошь и получила свою кличку, и её брать никто не хотел.

Прикинув и подсчитав, я пришла к выводу, что летние детские одёжки гораздо дешевле шить, чем покупать, и вытащила из сарая швейную машину Колиной бабки. Это был страшненький Кайзер девятнадцатого века с длинным челноком. Коля посмотрел, как я шью на этом динозавре, и что-то человеческое шевельнулось в его душе. На следующий день он молча взял Кайзер под мышку и сунул в багажник, а вечером вернулся с нормальной человеческой швейной машиной.

— На, — сказал он и веером выложил на стол пачку красных и зелёных купюр. — Сдача.

— Это за эту-то халамуду? Обалдеть!

— Надо знать, куда сдавать, — усмехнулся Коля.

Сдал бы он туда ещё свою Катю. До сих пор не поняла, хороший у меня муж или все-таки козёл.

***

— Мам, а почему мы никогда не ходим на речку? — спросила Аля в один из жарких дней.

— Нам далеко, — несколько растерявшись, объяснила я. А ведь мы и правда ни разу в жизни не ходили на речку, у меня даже купальника нет.

— Другие ребята ходят. Отпустишь меня с Алинкой?

Танькина Алина и моя учились в одном классе, но с Танькой я по-прежнему не разговаривала.

— Нет, конечно. Что за вопрос.

— Значит, мы вообще не должны купаться, да?

— Во дворе ванна стоит. Наберите и купайтесь, сколько душе угодно.

Я машинально повторила слова своей мамы, когда она в детстве убеждала меня, что ванна и речка одно и то же. И Алина ответила так, как отвечала и я:

— Это не то.

В воскресенье я подъехала к Коле с просьбой отвезти нас на речку.

— Мне некогда, — услышала я из-под газеты и поймала себя на мысли, что последнее время с элементарной просьбой обращаюсь к мужу как к чужому человеку: чувствую себя виноватой и думаю, чем отблагодарить.

— Это же твои дети!

— Своих отвезу. А остальные в машине не поместятся.

— Два раза съездишь.

— Десять.

— Коль, тут дорога — пять минут!

— А пять минут и пешком не развалитесь.

— До речки — шесть километров. Идти с детьми по жаре два часа? Шутишь.

— Такси вызови. У тебя теперь много денег.

— А как я половину детей одних на пляже оставлю, чтобы вернуться за другими? Тебе трудно отодрать от дивана…?

Раздалось тягостное кряхтенье.

В первый же день на пляже я поняла, что у меня нет пляжной сумки, зонтика и корзины для пикников, а детям нужно прицепить на головы красные бантики или бейсболки, чтобы видно было издалека. Восторгу малышни не было предела. Я чуть не оглохла от визга. Разговорилась и подружилась с другой мамашей, обменялись телефонами. Столько впечатлений, как в этот день, я не получила за всю остальную жизнь. Оказывается, небо синее, а трава зелёная. Я впервые услышала шорох камышей и увидела живую чайку. Бегать пришлось много, но зато никто не утонул.

Неужели для других семей поездки на речку обычное дело? Сама я, конечно, не купалась и даже не сняла сарафан, я и плавать-то не умею — не с моими данными щеголять в купальнике, — но чуть-чуть завидовала женщинам, которые могут себе это позволить. Я навсегда запомнила запах речки и прибрежных цветов.

А потом Коля приехал за нами, и дети подняли дружный рёв — им ужасно не хотелось домой. Я обещала, что мы съездим на речку второй раз, хотя чувствовала, что обманываю. Сначала отправила мелких, во второй рейс уехала сама с большими. Даже десятиминутной отсрочке Алина и Ваня радовались, как празднику. Новая знакомая подала мне хорошую идею: купить складной детский бассейн. Я представила кошачьи когти, жадно впивающиеся в полиэтиленовую стенку, и подумала о деревянной защите. Не так сложно, в принципе.

— Коль, ты бы привёз пиломатериала. Надо, — попросила я на обратном пути.

— Денег нет. Сама заказывай, ты теперь богатая.

— Отходов привези. Они бесплатные.

— Где я их искать буду?

— В городе тридцать пять мебельных фабрик. Они ежедневно сжигают кучу отходов. На вашем грузовике один раз проехаться и собрать, мебельщики только рады будут.

— Я ничего сколачивать больше не хочу, устал.

— От тебя и не потребуется, сами сколотим. Ты только привези.

— Какая же ты у меня ненасытная!

— Я для детей стараюсь, а не для себя.

— Вылезайте, приехали.

Вот так и поговоришь с мужем — только в машине.

На кайзерские деньги я и купила бассейн. Отходов Коля привёз, но оказалось, что они не нужны — стенки бассейна были гладкие, прочные и совершенно непривлекательные для кошек. Вот и хорошо, беседку построим. Радость детей не поддается описанию, визг стоял до небес. Обе бабушки были недовольны, потому что во времена их молодости пластиковых бассейнов не было, и с утра до вечера я слушала в оба уха: «Утонут. Утонут. Утонут», — а детям соответственно говорили: «Утонете. Утонете. Утонете».

Чтобы утонуть в игрушечном бассейне, надо постараться, но без присмотра я их всё равно не оставляла. Бассейн установили так, чтобы его было видно из кухни, и в процессе расчистки земли принимали участие все дети. Хлопот прибавилось — чистка бассейна, замена воды и прочее, но счастье моих малышей того стоило. Ваня построил из бутылок корабль, и они на нём плавали. Наконец-то в ход пошёл надувной гусь, которого подарили Алине на четырёхлетие. Бабушки, поджав губы, черпали из бассейна вёдрами воду для полива. Две кошки регулярно туда падали, и их приходилось вынимать и сушить полотенцем. Короче, бассейн пригодился всем.

Ваня, взрослый парень с сотовым телефоном, однажды намекнул, что бассейн бассейном, но и на речку хорошо бы съездить, и папа Коля свозил его одного, тайком от всех. Малышам было всё равно — они весело плескались в бассейне, а Алинка обиделась.

— Такова наша женская доля, — сказала я дочке. — Мужчины развлекаются, а мы сидим дома с детьми. Обижаться тут не на что. Развлечения — не для женщин, привыкай к этому.

Я хотела подготовить её к будущему, но почему-то это вызвало только слёзы.

Глядя из кухонного окна на резвящихся малышей, я невольно вспоминала о тех, кто остался в детдоме. У них нет не то что речки, а даже такого бассейна. Несмотря на усталость, я должна найти в себе силы взять и воспитать ещё одного или двоих — в память о Гоше. И в искупление вины за Егорку, которого не смогла отвоевать. Я просто обязана. Так я и сказала маме, но она не ответила.

***

Едва начался август, как мама и свекровь, словно сговорившись, по нескольку раз в день говорили старшим детям:

— Осень. Скоро в школку, — чем несказанно портили им настроение.

Бьюсь об заклад, бабушки думали, что этими словами пробуждают в детях приятные воспоминания о любимой школе и настраивают их на успешную учёбу.

Если Ваню от школы тошнило и всё, то у Алины она вызывала суеверный ужас. Утренние сборы превращались в пытку, весь первый учебный год я выталкивала её за дверь силой и зарёванную. Чего только не выдумывала моя лентяйка, лишь бы не учиться — и что её там бьют, и что она всю программу уже знает, и что учительница пишет с ошибками — мне приходилось быть очень строгой, чтобы дочь соблюдала дисциплину. Даже новая школьная форма и белые гофрированные банты не радовали мою Алю. Чем ближе лето катилось к первому сентября, тем мрачнее она была, и каждое бабушкино «скоро в школку» заставляло её вздрагивать.

Я не только стирала, убирала и готовила. Параллельно всему этому я ещё лечила детей от насморка, который они схватили в бассейне, разнимала дерущихся мелких, возила всех по очереди к зубному врачу, лечила зубы сама, меняла на кухне кран, травила дихлофосом шершней, красила рамы, копала помойную яму и стригла обнаглевший виноград. Мышей ловили кошки. Одного мыша дети у них отобрали, и пришлось покупать клетку. По ночам мыш гремел колесом, и я поставила его на кухню. Дети в нём души не чаяли, кормили зёрнышками с рук и звали Хвостатиком — хорошо, что этого имени не слышали психологи, а то у нас опять были бы неприятности.

Коле надоело ездить в Метро, и я ходила к Таньке в магазин. Дороже, но ближе. Ближе, но дороже. Мы потихоньку снова начали беседовать.

— Я слышала, у тебя семеро по лавкам?

— Пятеро, — уточнила я.

— Устаёшь, небось.

— Бывает, с ног валюсь. Зато вечером улягусь на диван, соловьёв послушаю — и вроде отдохнула.

— Какие соловьи, мать? Август на дворе.

Я что-то пробормотала о кормушках и благодарных птицах, которые поют у нас круглый год, расплатилась и понесла сумку домой. Теперь я ходила за покупками каждый день — ещё полчаса долой. Козёл все-таки Коля. В каком-то смысле Танька была права, сейчас для птичьего пения не сезон — но я же своими ушами каждый вечер слышала из мансарды жизнерадостный хор пернатых, в том числе соловьёв! Я привыкла к этому пению, оно меня успокаивало, и я до сей поры не сомневалась, что птицы просто благодарят нас за корм. Усмотреть в их позднем пении что-то странное мне не приходило в голову.

Летом в девять ещё светло, но я требовала, чтобы все дети к этому часу лежали в постели, и они послушно ложились, однако галдели, прыгали в кроватях и кидались подушками до одиннадцати. Я охрипла на них орать и плюнула, разрешив спать в десять, и к одиннадцати они успокаивались, бедокуря один час вместо двух. Я плюнула ещё раз и разрешила спать в одиннадцать. Сама доползала до дивана в одиннадцать с копейками.

Когда дети уже спали, я оторвала Колю от телевизора.

— Коль, тебе птицы во дворе спать не мешают?

— Бу, — ответил муж.

— Понятно. Спокойной ночи.

========== 6 ==========

А наутро мне стало не до птиц. Заплетая, как обычно, косичку Эле, я обнаружила в её соломенных волосах…

— Это ещё что такое? Этого нам только недоставало!

После завтрака я оставила Алю за старшую, а сама побежала в аптеку. Увы, в местной убогой аптеке таких изысканных предметов, как шампунь от вшей, не водилось. Аптекарша даже не знала, что от них бывает шампунь.

— Керосинчиком их, керосинчиком! — посоветовала мне она по доброте душевной.

Нужно было ехать в город. Я дождалась маму, обрисовала ей проблему в двух словах и умчалась на остановку. Чёрт меня тянул за язык. После этой небольшой поездки я на всю жизнь поняла, для чего бывают сотовые телефоны. Был бы у меня мобильник, я бы позвонила и предотвратила.

Я купила «Педикулин» в привокзальной аптеке, зашла в буфет за диетическим печеньем для детей и со спокойной душой поехала обратно. Не знаю, к какой группе неприятностей отнести то, что произошло в моё отсутствие, к крупным или к мелким. Наверно, всё же к мелким — учитывая то, что свалилось на нас позже. Войдя в дом, я выронила сумку и замерла на пороге. Меня не было каких-нибудь часа полтора, но этого хватило моей маме и подоспевшей свекрови, чтобы сотворить с детьми невообразимое.

По всему залу валялись жуткие клочья волос, дети ревели, а над всем над этим летали две гарпии с ножницами и бритвенными станками — мне сначала даже померещилось, что у них есть клювы и когти. Воняло керосином. Одна из гарпий бросила ножницы и схватила телефон.

— Алло! Домна Григорьевна, простите, что побеспокоила. У моих внуков — ВШЫ!!!

— Мама, Галина Георгиевна, вы что наделали? — я не разуваясь прошла по волосам и села в кресло.

— Это ты что наделала! — вскричала мама, перекрывая ГГ. — То чесотка, то вши. Одна зараза! Это ты с детдомовскими принесла.

— Они же только у Эли были, — простонала я.

— Я и говорю — с детдомовскими. Устроила в доме приёмник-распределитель.

— Три месяца прошло! Скорее уж на пляже подцепили. И сейчас не стригут от вшей, а просто моют лечебным шампунем, — я показала им пузырек, но бабушки пылали праведным гневом.

— Алло! Люся! У нас вши!

— Во все времена от вшей стригли! — каждое мамино слово было как удар по столу.

— А остальных зачем?

— Чтобы не заразились.

— Алю-то зачем! Ей через неделю в школу! — чуть не ревела я вместе с детьми. — Во что вы её превратили? Я же ей банты купила…

— Алло! Лариса Александровна! Вши!

— Хочешь, чтобы она всю школу перезаразила? Об нас и так слава идёт.

— Какая мать, какая мать! Во время войны такого не было.

Вы хотите войны? Вы её получите. Я рванула телефонный шнур из розетки и заорала:

— Валите отсюда! Обе!!!

Это максимальная вежливость, на какую я была способна. Знаю, что мам нужно уважать, но тогда всё во мне кипело. Не сразу, разумеется, они покинули поле боя. Сначала напели много хорошего и мне, и детям. И где носит этого прохиндея Колю? Когда нужен, никогда нет. Я схватилась за голову. Впору было нарисовать на стене хвост и вызвать психолога.

Первой мыслью было оставить волосы валяться до возвращения мужа, пусть посмотрит. Но, вспомнив о его прогулках налево, решила, что сейчас вызову этим только раздражение, и принялась вычищать зал под затихающие всхлипы. Потом пришлось отмывать всех от керосина и менять одежду. Керосин гораздо лучше серной мази, потому что он вещество летучее и быстро выветривается, и выбрасывать одежки я на этот раз не стала.

Господи, что за мамы! У всех детей бывают вши, чесотка, ветрянка, и это всё лечится — не в девятнадцатом веке живём. Ну зачем же устраивать из каждой детской напасти апокалипсис?

Алинка ревела в своей комнате и отказывалась выходить. Ещё бы, у неё были шикарные тёмно-русые волосы до задницы, от природы вьющиеся, которыми она дорожила и не дала их остричь даже на время болезни. А теперь их нет! Да ещё перед первым сентября. Эля говорила мне: «Хочу отхащивать длинные волосы, чтобы быть пхинцессой. У всех пхинцесс длинные волосы». Как же, побудешь с бабками принцессой! Сеня и Тиша не особо травмировались — поревели немножко за компанию и начали игру в Фантомаса. «Я Фантомас! — Нет, я! Я лысее тебя!»

А Ваня… Ваня ревел так, что я не знала, к кому первому кидаться — к девчонкам или к нему. В конце концов он впустил меня в свою комнату, и мне удалось выпытать, в чём тут дело.

— Мам, понимаешь, мне одна девочка в классе нравится. А теперь я урод, — и он изо всех сил ударил кулаком в стену.

— Дело серьёзное, — согласилась я. — Ты, конечно, не урод, просто тебя безобразно обстригли. Но мы что-нибудь придумаем.

— Что тут придумаешь? Меня теперь будут Кваком дразнить.

Мне в голову пришла идея.

— Надо этой девочке подсунуть фильм, где главный герой — крутой и лысый. Чтобы этот герой ей понравился. А потом, может быть, и ты понравишься.

— Не бывает лысых героев, они все волосатые!

— Бывает. «Великолепная семерка», ещё какие-то есть… Выберем, времени целая неделя. Покопайся в папиных дисках, может, найдёшь что-нибудь. Если не найдёшь, то купим. А я пошла к девочкам, они ревут ревмя.

И здесь мне на помощь тоже пришло видео. Я объяснила девочкам, что бабушки старенькие и глупенькие, на них обижаться нельзя, и из-за волос тоже нельзя сокрушаться. Фи, подумаешь, волосы, скоро отрастут. Есть сказка про двух девочек, которым тоже старая бабка остригла волосы, но они не плакали, а потом у них волосы выросли…

В общем, поставили мы смотреть «Джен Эйр» — не тот пятисерийный, который гоняли по телевизору в годы моего детства, а другой, двухсерийный, который нравится мне гораздо больше. Смотрели все, кроме Вани — он сидел рядом на ковре и рылся в дисках. Когда главные герои собрались поцеловаться, Ваня завопил:

— Нашёл!

Я прижала палец к губам — не мешай, мол, смотреть, и взяла конверт с диском. То, что надо — не нафталин какой-нибудь, а современный фильм, и главный герой крутой и лысый. Про какого-то Риддика. Надо Ване курточку как у него прикупить и очки тёмные. Авось да выгорит.

Папа наш задерживался. Некогда, видать. Совсем заработался. Перед сном я выяснила у Вани, как зовут девочку и где она живёт. С её мамой я была знакома — это упрощало задачу. Не знаю, во сколько вернулся мой любезный. Волосяной переполох настолько меня вымотал, что я и не смогла бы ему вразумительно объяснить, отчего дети лысые. А утром, когда он собирался на работу, дети ещё спали, поэтому объяснять ничего не пришлось. После завтрака я заставила Ваню посмотреть это кино.

— Если собираешься под него косить, ты должен знать, как он себя ведёт. Диском придется пожертвовать.

По случайному совпадению девочку, которая нравилась Ване, тоже звали Алиной. С её мамой я часто виделась на родительских собраниях и утренниках, и повод для звонка нашёлся легко. Я поговорила с ней о начале нового учебного года, пожаловалась, что не смогла купить Але обувь на первое сентября, и внаглую попросила одолжить прошлогодние туфли её дочки. Прокатило. Я выдернула диск из проигрывателя, погрозила Ване пальцем: «Следи за детьми!» и вышла из дома. Оставлять с ними бабок я теперь боялась.

Я купила у Таньки полкило конфет и проехала три остановки на автобусе — Ванина любовь жила в новостройках на окраине. Моей задачей было рассыпаться в благодарности за туфли и невзначай обронить при той самой Алине, что моя дочка влюблена в Риддика, смотрит и смотрит кино про него, не оторвёшь от экрана. Фильм, конечно, не детский, но на этом Риддике все дети словно помешались, как мы когда-то смотрели… А что, собственно мы смотрели? В общем, вот диск, это вам за туфли.

Чем я занимаюсь? Интриганка старая. Если бы я этот ужас сначала сама посмотрела… Впрочем, по сравнению с хламом, который лился на нас с телеэкранов, Риддик выглядел вполне невинно.

Мои девочки теперь ходили в косынках. На четвёртый день от волосяного переполоха муж заметил, что дети лысые.

— А чего это они все как Риддик? — в недоумении спросил он.

— Это твоя мама их обстригла, — объяснила я. — Чтобы волосы росли лучше. Проверенный способ. Чем чаще бриться налысо, тем лучше волосы.

— Ну да, женская логика, — протянул он. — А как Алинка в школу пойдёт? Прямо вот так?

— Можно купить ей парик.

— Нельзя мне в парике, его стащат, меня за волосы все дерут! — заныла Алина.

— Доча, я тебе уже делала замечание по поводу вранья. Никто тебя за волосы не дерёт, запомни это.

Алинка фыркнула и убежала наверх. Она тяжело переживала стрижку, и никакие уговоры насчёт Джен Эйр не действовали. «Джен Эйр всю жизнь ходила в чепчике, и никто не знал, что она лысая. И у них в школе не было такой пакости, как мальчишки». Тщетно я хвалила школу. Алина и раньше-то ждала первого сентября с ужасом, а теперь стала совсем издёрганной.

— Но не собираешься же ты сидеть дома, пока не отрастут волосы! — прикрикнула я на неё, когда она отказалась примерять форму.

— А что, можно? — с надеждой спросила она.

— Ты просто лентяйка и не хочешь учиться.

— Это же из-за волос! — опять захныкала Аля.

— Любой предлог готова использовать, лишь бы не идти в школу.

— Надо мной же издеваться будут. Знаешь, что они делают? Они меня окружают, чтобы учительница не видела, и… издеваются.

— Значит, ты ещё и трусиха! — отрезала я. — Такую я тебя не люблю.

Я попросила Колю поговорить с ней, и он, как умел, настроил дочь на боевой дух. Мы ставили ей в пример детей, больных раком — у них тоже нет волос, а они радостно идут в школу, чтобы получить знания. Накануне первого сентября мы решили на семейном совете, что каждый должен уметь преодолевать трудности, что трусость — это плохо, и Аля пообещала быть смелой девочкой. Старшему сыну было легче смириться с лысиной — он уже примерил очки и курточку а ля Риддик и научился задирать нос.

— Бери пример с Вани, — втолковывала я Алине. — Он тоже идёт в школу, но совсем не переживает из-за волос. И ты будь такая же!

— Он мальчишка, им лысина нипочём…

— Ерунда, девочки тоже часто стригутся. Прекрати распускать нюни, мы же договорились, что ты будешь смелая.

Легко сказать — договорились. То ли я не знаю современных школьных нравов, то ли меня никогда налысо не стригли, но где-то я совершила ошибку. Первого сентября я нарезала цветов, повязала Але светленькую шёлковую косынку и, довольная, проводила детей с большими букетами в школу, а сама преспокойно занялась пирогами — надо же отметить самый большой детский праздник. Коля укатил на работу, а мама и свекровь собирались зайти ближе к обеду, когда дети вернутся. Мелкие крутились вокруг меня и помогали лепить. Всё было хорошо.

Где-то в начале десятого, когда, по моим расчётам, в школе заканчивалась праздничная линейка, у ворот позвонили. Я наспех сполоснула руки и побежала открывать. Я ожидала увидеть кого угодно, но только не Алю. Лысая и зарёванная, со свежей царапиной на макушке, без портфеля, она вихрем проскочила мимо меня и побежала в дом.

— Алина! Остановись сейчас же! — закричала я. — Где твой портфель?

— Мам, я же говорила, что мне нельзя туда идти! — отчаянным голосом выкрикнула в ответ моя дочь и вбежала в дом. Я поймала её в ванной и смазала царапину зелёнкой, отчего вид у Алины стал ещё более жалкий.

— Почему ты без косынки?

— Марья Ивановна на линейке велела снять. Я сняла, а они хохотать начали. А она говорит: «Что, вши замучили? Или мода теперь такая?» Мам, зачем она так?

— Не сочиняй. Учительница не могла такого сказать.

— Я не сочиняю. А потом мы пошли на урок, меня по дороге все шпыняли, я сумку уронила, а они в футбол начали играть, — этот рассказ перемежался всхлипами, но я знала слабость Алины ко всяким небылицам, и родительский долг требовал от меня строгости. Я понимала, что плачет она от боли из-за царапины, и сказала:

— До свадьбы заживёт. Надень другую косынку и возвращайся в школу.

Алинка вытаращила глаза:

— Мам, ты чё? Я туда больше вообще никогда не пойду!

— Прекрати. Ты и так уже прогуляла целый урок! Я напишу учительнице объяснительную, что ты поцарапалась, и попрошу не снимать с тебя косынку.

Глаза у неё стали, как тогда, когда я чуть не утопила Мальвину и других котят — затравленные глаза дикого зверька, и я поняла, что если сейчас не проявлю твёрдость, то выращу манипулятора.

— Если будешь прогуливать школу, то скатишься на двойки! А мне не нужна дочь-двоечница. Ты обещала быть смелой. Быстро поворачивайся и бегом в школу! Ну! Давай!

Вытолкав свою прогульщицу за дверь, я поспешила на кухню, пока мелкие не разобрали там всё по кирпичикам. В двенадцать подъехали бабушки, и мы начали собирать на стол. В нашей семье День знаний всегда отмечали как праздник. Моё настроение было слегка испорчено тем фактом, что дочь начала учебный год с прогула, и вечером я собиралась поговорить с ней серьёзно, но ругать при всех за столом не хотела.

Алина пришла первой и держалась тихо — наверно, осознала свои ошибки. Вот и славно. Потом вернулся Ваня, и мы собрались за столом.

Мама поздравила детей с новым учебным годом, велела учиться на четыре и пять, а свекровь добавила: «Но лучше только на пять!» Потом ей показалось, что мой пирог снизу пригорел, а сверху сырой, и мы стали обсуждать пироги. Детям торжество быстро надоело, и они разбежались кто куда.

— Сенечка, ты можешь играть, а Ваня и Алина пусть идут учить уроки! — напутствовала их мама. Элю и Тишу она упорно игнорировала.

Часам к четырём подъехал Коля, водрузил на стол литровую бутылку красного, и мы продолжили отмечать День знаний уже без детей. Спустя час я под лёгким хмельком ушла мыть посуду, а Коля с бабками остался беседовать.

— Она уже не остановится, — донеслось из зала. Я навострила уши: обсуждали меня. Так говорят об анорексичке, которая собралась худеть до смерти.

— Она собирается ещё взять, — с горечью произнесла моя мама, и у меня опустились руки: речь шла о приёмных детях.

— Чесоточного брала, все перечесались, тьфу-ты, пропасть, потом вшивых взяла, — перечисляла, плюясь, свекровь. — Теперь со СПИДом притащит, помяните моё слово. Коля, ты бы хоть поговорил с ней.

— А с ней говорить бесполезно, — вздохнул мой муж. — Она только о себе думает. Свои амбиции удовлетворяет.

Хмель выветрился. Мне казалось, что семья меня поддерживает, а оказывается, я всем причинила зло, приютив Тишу и Элю. Кому они помешали? О детях говорили, как о собаках с помойки. То, что я круглосуточно кручусь, как белка в колесе, и стёрла руки до крови — это, оказывается, амбиции, а не желание помочь детям. Так или иначе, но два приёмных малыша отдалили меня от семьи.

— Коля, надо всё-таки с ней поговорить, чтобы она отвезла их обратно, — это уже моя мама. — Она отбирает хлеб у своих и скармливает чужим.

Я выглянула из кухни. Эля стояла у стола и слушала, переводя глазёнки с одного на другого. Она же всё понимает! А они при ней…

— Эля, ты за пирожком пришла? — сказала я. — Бери и уходи в мансарду.

Эля схватила пирожок и убежала. Все одарили меня одинаковым взглядом, и я вернулась на кухню. Спорить не хотелось. Я вдруг ощутила себя до безумия одинокой и впервые в жизни чётко осознала, что единственные люди, которые меня понимают и поддерживают — это мои пятеро детей. Только с ними мне интересно и легко, а значит, я должна ещё сильнее заботиться о них и помочь им вырасти хорошими людьми. Никакие родственники не заставят меня отказаться от детей. В одном они правы: меня уже не остановить.

Я мыла пол на кухне и невольно вспоминала те моменты из детства, когда мама запрещала мне всякие игрушки, связанные с материнством: то коляску, то куклу с коляской. Тогда я испытывала абсолютно те же чувства, что и сейчас. Всё очень просто — я хочу быть матерью, а меня за это осуждают. Хлеба мало? Не смешите. Места мало? Дом двухэтажный. Чего же тогда у нас так мало, что нельзя поделиться с бездомными детьми? Никогда не забуду, как смотрели на меня ребята из детдома, когда я уходила вместе с Тишей и Элей. Я обещала им, что вернусь, и такое время пришло. Я должна вернуться за теми, кому дала обещание.

Я не стала устраивать Алине проработку за прогул. Ванин трюк с очками прошёл на ура — при первых же насмешках «лысый, лысый!» он нацепил очки, задрал нос и объявил: «Я Риддик!» Все захохотали, и очки пошли по рукам. Каждый мальчишка хотел побыть Риддиком, и лысина стала престижной. А когда на следующий день Ваня заявился в своей крутой курточке, кличка Риддик прилепилась к нему прочно. По крайней мере, моего сына не будут дразнить Кваком. Даже если одноклассница и не оценила его имиджа, можно просто быть Риддиком и задирать нос.

Алина ходила на занятия в косынке и вела себя подозрительно тихо — не жаловалась, утром уходила в школу безропотно, всё время просиживала над учебниками, и я решила, что наконец-то моя лентяйка взялась за ум.

Боже, как я просчиталась! На первом же родительском собрании Марья Ивановна показала мне Алинкины тетради, и у меня глаза полезли на лоб. Таких чудовищных ошибок не мог сделать даже самый заядлый двоечник. Ни одно слово не было написано правильно. Половина слов начиналась с твёрдого или мягкого знаков, вместо двойного «н» красовалось тройное, а все заглавные буквы были не в начале предложения, а в конце. И дурак бы понял, что ошибки сделаны назло, нарочно и с изощрённым цинизмом, но Марья Ивановна сочла, что у девочки просто упала успеваемость.

— Вашей дочери необходимы дополнительные занятия после уроков, — назидательно сказала она, листая очередную тетрадь. — Это что? Кеза вместо коза, сочака вместо собака, да ещё и с мягким знаком после гласной. В прошлом году у неё были одни пятёрки, я её всему классу в пример ставила, вызову к доске и хвалю — вот, говорю, лучшая ученица, вам до неё далеко! А теперь одни двойки. Может, девочка стала мало заниматься?

— Она всё свободное время сидит над учебниками, даже от игр отказывается, — призналась я.

— Это хорошо, — одобрила учительница. — Но явно недостаточно. Я записала её в группу продлённого дня и буду давать ей дополнительные упражнения по русскому. А что творится по математике! Ужас! Кошмар! А чтение! Она словно позабыла все буквы! Скатилась на последнее место в классе!

Я слушала, кивала и думала, что же я сделала не так.

— Марья Ивановна, а какие у неё отношения с одноклассниками?

Учительница растерялась.

— Ну, не знаю. Хорошие отношения. Они за ней стайкой ходят, она никогда не бывает одна. Но мы же говорим об успеваемости...

«Они меня окружают», — вспомнила я и похолодела. Неужели всё это время дочь говорила правду? Нет, не может быть. В мои школьные годы у меня была такая крепкая дружба с одноклассниками! Я не верила, что дети способны на жестокость. Но если Аля не врёт, во что превратится её жизнь, когда школьное время увеличится вдвое?

— Может, не стоит спешить с группой продлённого дня? Я бы позанималась с ней сама.

Учительница вздохнула и отвела глаза. Это означало: «А где вы раньше были?»

— Я понимаю, вам теперь некогда, — доверительно понизив голос, сказала она. — Я видела сюжет о вашей семье в местных новостях. Это благородное дело, и я искренне хочу помочь вам, потому и предложила группу продленного дня.

На этот сюжет телевизионщики меня еле уломали. Когда в сентябре у нас в семье появились двенадцатилетние Алина вторая и красавица Арминэ, нам присвоили официальный статус семейного детского дома, и на съёмках сюжета о нашей счастливой и дружной семье я в первый и последний раз услышала, как Коля играет на гитаре. Сюжет был загляденье, я от умиления даже прослезилась: сроду не знала, что у нас так хорошо. Денежное пособие увеличилось, и детей порадовали известием, что теперь уколы будут делать на дому.

И это я ещё не рассказываю, как отнеслись к новеньким мои родные! Это в телевизоре мама улыбалась. За Арминэ они с Колей вкатали меня в асфальт. «Что, русских мало? Черноглазую приволокла, совсем ума решилась!» Свекровь вообще на съёмки не пришла.

Мы с Марьей Ивановной сошлись на том, что Алина походит немножко в продлёнку, и если это не даст результатов, то я займусь с ней диктантами дома. Тексты для диктантов Марья Ивановна мне даст. (Ещё бы, у нас же книг дома нет).

Пока я занималась приёмными детьми, родная дочь скатилась на двойки. Скатилась задолго до прихода в семью новых детей, так что ревностью это не объяснишь, и скатилась явно назло. Бессмысленно втолковывать учительнице, что Алина знает, как грамотно писать, и ошибки сажает намеренно. Не поймёт, старая перечница. Нечем ей понимать, нету у неё в голове мозгов и никогда не было. А вот есть ли мозги у меня, большой вопрос. Что, если Алина это сделала не назло? Что, если это крик о помощи, а не упрямство? Тут бы пригодился детский психолог, но после истории с хвостами я их боялась, как мохнатых гусениц. Придётся разбираться самой.

Когда приехали Алина вторая и Арминэ — девочки, с которыми я подружилась ещё в бытность мою уборщицей и за которыми твёрдо решила вернуться — я не стала нарушать устоявшийся порядок и поселила их в своей спальне. Мы болтали шёпотом по вечерам, девочки быстро освоились и казались счастливыми. А может, стоило поселить всех четырёх девчонок в одной комнате? Старшие подруги могли бы поддержать мою Алинку. Или хотя бы расспросить о делах в школе — а дела там, судя по всему, творятся тёмные. По дороге из школы я зашла в скобяной магазин и купила банку лака по дереву. Мне нужен был повод для ремонта.

Для начала я решила придерживаться версии, что Алина получает двойки всё-таки назло, и вечером попыталась вызвать её на серьёзный разговор, но тщетно. Аля дурачилась, притворялась, что не понимает меня, и удивлённо хлопала глазами: «Но ведь все школьники делают ошибки. Чем я лучше?» Дело происходило в комнате младших девочек, пока Арминэ купала Элю, а Алина-старшая смотрела телевизор. Я не смогла добиться ни откровенности, ни угрызений совести. Ну что ж.

— Марья Ивановна записала тебя в продлёнку, — объявила я. — Если не можешь хорошо учиться, придётся ходить на дополнительные занятия. Ты меня поняла? Ты вообще осознаёшь, что происходит?

Должно быть, я зря повысила голос, потому что Аля вдруг разревелась, как маленькая, и спросила плаксивым голосом:

— Мам, что тебе от меня надо?

— Мне надо только одно: чтобы ты получала хорошие оценки. Мне не нужна дочь-двоечница.

Выходя, я хлопнула дверью. Я никогда всерьёз не наказывала детей — так, шлёпнула пару раз за всю жизнь, и то скорее шутя, и теперь эта мягкость воспитания вышла боком. Я прекрасно понимала, что должна как следует отругать восьмилетнюю манипуляторшу, но не смогла этого сделать и свалила тяжкую обязанность на Колю, пока он ещё под рукой. Отец он, в конце концов, или где. Судя по обрывкам фраз, услышанных мною из-за двери, Коля дочь не ругал и не стыдил. Он посмотрел её писанину и от души поржал.

— Ай да доча! Нарочно не придумаешь! Ну, все, покуражилась и будет, берись за ум. Чтобы с завтрашнего дня училась как человек, а то тебя и вправду в продлёнку запишут.

— Уже записали, — проныла Алина.

— Доигралась, значит. Сама виновата. Ну, ничего: завтра ваша Мариванна увидит, что ты пишешь правильно, и не будет тебя оставлять.

— Пап, плохо ты её знаешь! Она, наоборот, скажет, что у меня из-за продлёнки повысилось. И ещё на месяц оставит.

— Ладно. Пошли пить чай.

— Не буду.

— Дело хозяйское. Кстати, чем это воняет?

— Лаком для деревянных покрытий, — отозвалась я из своей комнаты, щедро вымазывая едкую жидкость. — Сегодня все девочки будут спать в одной комнате.

Мне было некогда, повторяю в двадцатый раз, некогда даже провести расчёской по волосам, я крутилась с утра до вечера между кухней и стиркой, и я не заметила того, на что мне указала Арминэ через два дня после вселения старших девчонок в комнату младших.

— Аля не пьёт, — сказала она мне без предисловий.

Аля — это которая моя родная. Алина из детдома была девочкой с характером и сразу заявила, что имя своё менять не намерена, и, чтобы их не путать, мы стали звать нашу Алинку только Алей.

— Чего не пьёт?

— Ни чая, ни воды, ни молока. То есть, пьёт одну чашку в день, после школы, и всё. Утром отказывается, на ночь отказывается. Думаю, и в школе в столовой не пьёт.

— Может быть, она просто не хочет?

— Хочет или не хочет, но не пьёт.

— Арминэ, а ты ничего не путаешь? Давно это с ней?

— Я с первого дня замечала, но не присматривалась. Вы нас пятнадцатого привезли, и я тогда ещё обратила внимание, что она утром гренки всухомятку грызёт. А теперь я смотрю, и мне страшно делается. Все дети пьют, а она нет.

— Но после школы-то пьёт?

— Раньше пила. А теперь, когда она в продлёнке, и после школы не пьёт.

Вот ещё незадача. Действительно, в последние пару дней Аля стала какая-то серая, высохшая, но я подумала, что она просто растёт, и не обратила внимания. Теперь она приходила домой в половине седьмого, а не в два, как остальные дети, и у меня оставалось ещё время поразмыслить до её прихода. После разговора с папой она перестала сажать ошибки, но всё произошло так, как дочь и предполагала: учительница обрадовалась, что продлёнка дала результаты, и записала Алю ещё и на следующий месяц.

Зацените логику и глубину ума Мариванны: утром, до продлёнки, ребёнок внезапно начинает грамотно писать и отвечает без единой ошибки, вечером его оставляют в продлёнку и объявляют, что дополнительные занятия помогли. Как быстро они помогли, аж заранее… Я догадывалась, что мне предстоит разговор с учительницей, но не знала, на какой козе к ней подъехать, и медлила.

Не знала я также, на какой козе подъехать к Але. Что за странные формы протеста — то двойки получает, то пить отказывается? Может, пора взяться за ремень? А то эти «серьезные разговоры» мне уже настолько надоели… Не придумав ничего лучшего, я пошла на хитрость. Из замороженных фруктов я сварила исключительно вкусный компот — уж от такого-то лакомства моя упрямица вряд ли откажется!

Но упрямица отказалась. Она молча съела свой ужин — картошку с котлетой и кусок хлеба — и гордо, как мне показалось, удалилась восвояси. Напрасно другие дети нахваливали компот — Аля даже не посмотрела на него.

— От супа она тоже отказалась, — шепнула мне Арминэ.

Я отловила Алю в коридоре наверху и поинтересовалась, чем ей не понравился компот.

— Я не хочу, — тихо ответила она.

— Принцессу из себя строишь? Все хотят, а ты нет?

— Мам, я завтра выпью. Обещаю. А сегодня не буду.

— Нет, ты выпьешь его сегодня.

— Мам, что тебе нужно? Я же больше не получаю двойки.

— Плевать на двойки, ты должна получать жидкость. Сейчас же выпей компот!

— Завтра, — процедила она.

— Сегодня! Не хочешь компот, пей воду! Но пей! Хочешь заработать обезвоживание? Мне не нужна больная дочь.

— Забери меня из продлёнки, тогда буду пить каждый день.

— Ах, вот как? Переупрямить меня решила? Не одно, так другое? Ну, держись, я тебе устрою…

И ударила-то я её всего пару раз, и не больно вовсе, скорее для виду, но такой истерики не ожидала. Я трясла дочь за плечи, требуя, чтобы она успокоилась, так, что её голова болталась, как у тряпичной куклы, я грозила ей колонией для несовершеннолетних и выкрикивала прямо в лицо: «Такая дочь мне не нужна!» — но ничего не помогало.

Аля не хотела успокаиваться. На шум сбежались другие дети и испуганно глазели изо всех дверных проёмов. У нас вообще-то семейных разборок никогда не было, это впервые случилось. В мансарду поднялся Коля, гаркнул на всех, и воцарилась тишина.