Алишер. Глава 3

Глава 3


     Ковыряя влажный песок носком ботинка, Алишер рассматривал плотную сеть дождя, накрывшую озеро, и пытался сосредоточиться. Накануне вечером родители улетели во Владивосток хоронить Ефимкина - давнего сослуживца отца (ещё по Африке). Алишер о Ефимкине почти ничего не знал. Несколько раз мать привозила с городской почты измятые конверты с Владивостокским штемпелем, на вопросы сына отвечала скороговоркой «вместе с папой работал в Эфиопии».  Однажды Алишер застал отца рассматривающим старую фотографию, где тот, ещё молодой, стоял в светлом штатском костюме рядом с угрюмым губастым верзилой на фоне пальм. На Кинг-Конге была незнакомая форма с очень золотыми погонами. «Пап, с кем это ты?» Отец вздрогнул, торопливо спрятал снимок в нагрудный карман и, стараясь скрыть досаду, проговорил: «Игорь Ефимкин, мы когда-то вместе… работали». Казалось, он старательно подыскивал подходящее слово.
     Вчерашним вечером отец вернулся со службы озабоченным и намного раньше обычного. Из столовой Алишер слышал, как он сказал стоящей в кухне матери: «Наташа, мне только что позвонили: Ефимкин умер, похороны завтра». Мать что-то взволнованно говорила, отец в тон ей отвечал: «Кроме меня у него нет совсем ни-ко-го!»  Через час родители с корзиной тёмных, из оранжереи, роз, сообщили сыну, что скончался старый товарищ отца, что они летят на похороны, что после какое-то время придётся улаживать дела, что будут звонить. Уже за воротами севшая было в машину мать вышла и, подойдя к Алишеру, сказала странным голосом: «Будь осторожнее с Евой! Ничего личного, чтобы потом не было проблем».

     С ночи сеял дождь. По этой сырости Алишер легко прошёл три километра, отделяющие дом от озера. Здесь, на берегу, у него было любимое место - довольно старый, невесть кем выложенный из скальных обломков, грот со скамейкой внутри. Поросший травой и мелким кустарником, он был, особенно в зелёное время года, практически незаметным. Бывал ли здесь кто-то кроме, Алишер не знал. Сам же он наткнулся на грот случайно, прошлой весной, когда неважно ещё ходил, и каждая пройденная стометровка была достижением. Прогулка на озеро становилась настоящим боевым походом, занимавшим целый день. Алишер брал с собой обед и отважно пускался в дорогу. Родители поначалу протестовали, затем уступили - упорство сына выглядело убедительным.
     Физически осязаемое одиночество - вот что ему в то время требовалось.

     Спустя время, когда отношения с миром начали отдалённо напоминать нормальные, Алишер почувствовал, что готов быть прежним (ПРЕЖНИМ?) с кем-то ещё. Помимо Доры. Под «кем-то ещё» подразумевались друзья, с которыми он долго (и по своей инициативе) не виделся, ограничиваясь редкими, тяжело ему дающимися звонками.
     Все они жили когда-то в одном дворе. Вместе ходили в детский сад, а после - в школу. Почти все - исключая Ивана - были ровесниками. Потом - разъехались по разным районам города, но продолжали тесно общаться и часто встречались.

     То, что Дора красива, Алишер понимал, но исключительно рассудком, сердце же помалкивало, откликаясь, скорее, навстречу её человеческому теплу, чем женскому обаянию. Дора была старшим ребёнком в большой и слишком шумной семье педагогов, воспитывавших своих детей по какой-то титулованной методике, но держалась там особняком, коллективные мероприятия, к великому огорчению отца и матери, игнорировала, предпочитая массовым проектам тишину библиотечного зала. Стихи в стол писала с детства и однажды показала их Алишеру. Пятнадцатилетним, прочитав в линованной тетради: Вы задули тоненькие свечи//не секрет,//что в напеве вашей чудной речи//чувства нет,//и что рук осмысленная грубость//так горька//И томит невольная упругость//сквозняка//А в глазах изысканно-нерусских//нет тепла//я напрасно в галереях узких//вас ждала//всё искала след ваш по пороше//в сотый раз//и сегодня плачу, мой хороший//из-за вас//, понял, что перед ним поэт со своею ТАЙНОЙ, что он, Алишер, не готов за такую субстанцию отвечать, и бесконечно мучился этим. Теперь, время спустя, имея опыт дружбы с Дорой, он понимал тяжесть креста - быть любимым, будучи неспособным ответить равно.
     Дора на эту тему не заговаривала, хотя от случая к случаю оставляла на Алишеровом столе тонкие исписанные тетради.
     Дора приезжала почти каждый день, изумляя Алишера своей выносливостью и дисциплиной: в школе она успевала отлично. По утрам Наталья Георгиевна отвозила её в школу. Между прочим вопрос о поступлении был давно решён: вместе. Алишер - на режиссёрский. Дора - на сценарный.

     Домработница Галя устраивала Дору на ночь в левом крыле второго этажа. Окна Дориной комнаты были как раз напротив Алишеровых. А разделял их внутренний дворик, с трёх сторон образованный широкой террасой. К ней от главных ворот  вела аккуратная сосновая аллея (по странной прихоти архитектора Андрея Микулина, парадный вход оказался с тыльной стороны дома, а «чёрный», выходящий на террасу, смотрел на фасадную решётку, скрывающую дорогу).
     Поначалу Алишер ожидал от Доры странных поступков, чего-то вроде обнажённых появлений на фоне освещённого окна - и заранее краснел, и обзывал себя дураком, насмотревшимся заморских фильмов; тем не менее в те ночи, когда в доме оставалась Дора, он запирал дверь своей комнаты на ключ. Впрочем, Дора ни разу его не потревожила: закончив выполнять школьные задания, она прощалась и удалялась к себе, никогда даже не пытаясь поговорить о личном. Радуясь этому, Алишер постоянно задавался вопросом о собственной нормальности. Он припоминал какой-то свой класс, вроде бы третий, и тихую троечницу Алёну, упорно молчавшую, когда её спрашивали учителя. Алишер был уверен, что девочка эта прекрасно знает любой урок и молчит только из непонятного упрямства, и упивался этим тайным знанием в свои девять лет. Других случаев привязанности сердца Алишеру не вспоминалось. Наверно, их не было вообще. Фантазиям, порождённым собственной кровью, он не препятствовал и с реальными людьми их не связывал, тем более, что они не имели лиц - только совершенные и техничные тела.