Глава 22. Дело на полтора миллиона

Когда человек думает, что окончательно и бесповоротно был возлюбим господом, тот незамедлительно делает ему в назидание отмашку, проверку, ревизию и форменный нагоняй, сравнимый с отеческим шлепком по заднице, чтобы не зазнавался или не баловал. Павел Иванович ощутил на себе это непреложное правило буквально на следующий день после эйфории в клубе миллионщиков.
Ольга Владимировна Свистунова, следователь по особо важным и не очень делам, относилась к тем сотрудникам правоохранительных органов, кто хорошо усвоил новую аксиому уголовного делопроизводства: деньги — уголовное дело — деньги плюс деньги. При этом она была патриотически настроена, потому что в каждом коммерсанте, а именно на них за деньги других коммерсантов заводились уголовные дела, она видела жулика, вора, по ком тюрьма плачет, и угрозу существованию основ.
Она была с комсомольской юности убеждена, что со времен Прудона определенно установлено — собственность есть кража, а государственная практика сотрудничества с большим и малым бизнесом подсказывала, что их надо давить, раскассировать и принуждать к покаянию, потому что вместо строительства заводов и фабрик с рабочими и производительностью труда, они делали деньги из ничего и направляли их в никуда.
Приняв за основу своей жизнедеятельности эту аксиому, она сама себя сравнивала с санитаром леса, прекрасно понимала, что вершит уголовщину, но естественную, природную, как волк охотится на зайца, чтобы прожить, а не как маньяк ради своего развлечения, удовлетворения сексуальной фантазии или из чувства мести за потравленный ушастым газон. Однако и изводить нечисть на корню она не стремилась. Как дед Мазай, она хоть и отстреливала зайцев по зиме, зато могла спасти кого из них по весне, когда шкурка еще линяет и непрочен мех. Свою деятельность она считала естественным способом существования в период формирования дикого капитализма и в его последующей, устойчивой стадии, когда надо еще содержать семью, прокурора и судью, а те, в свою очередь, несли деньги наверх.
Но человеком она была аккуратным и боязливым, поэтому ничего не предпринимала сама по собственной инициативе, хотя и носила уже погоны полковника, брала исключительно по чину, однако только заручившись поддержкой сверху, то есть, как теперь говорят, крыши, а в давненько прежние, часто приводимые как показательные для подражания времена, называлось высоким покровительством.
Покровителем у нее был отставной генерал юстиции, бывший прокурор Порфирий Резван-Ушлепский. Он и подыскивал ей жертву для заведения уголовного дела, с одной стороны, и спонсора для его финансирования, с другой, чтобы тот заносил первоначальную сумму для начала производства, финансировал черную кассу следственных действий, операций нажима на жертву, оплачивал отработку давления на свидетелей и на плотно прижмуренные глаза прокурора, как это делают дети, претворяясь, что спят.
Окончательный доход с приплодом получали уже с жертвы. Сумма обычно во много раз превышала ту, что была затрачена вначале, а саму жертву отпускали либо в результате внесудебного договора, либо давали срок, удивительным образом совпадавший с временем, проведенным бедолагой в следственном изоляторе. Но в последнем случае надо было делиться с судьей, что было нежелательно, учитывая крокодилий аппетит последних, не свойственный цивилизации ХХI века, будто судьи — ровесники рептилий — и ничего их не берет, вопреки миллионам лет эволюции, двухтысячелетней прямой борьбой морали со стяжательством и воровством. Поэтому договориться до судебного заседания было предпочтительнее.
Чижикова выбрали потому, что он очень быстро вырос ни на чем, не был судим, стало быть, в юридических делах новичок и уголовных делах не ушлый. Не надо быть гадалкой, хиромантом или прорицателем, чтобы понять, что спонсором уголовного дела против Чижикова был выбран известный читателю Прохор Дренцалов. Именно он, начавший войну по всем статьям, имея богатейший опыт борьбы с конкурентами на фармацевтическом поле, извлек все возможности, чтобы неукоснительно, последовательно гадить Чижикову за то, что тот напоил олигарха его же собственной водкой, все равно что принудил переспать с собственной женой, вредной и ядовитой.
У Дренцалова свои люди в органах были давно. Они и подсказали ему обратиться к отставному, но влиятельному генералу, а не заниматься дешевым рэкетом да еще с кровопролитными потерями, как у Девичьего монастыря, то есть лютой самодеятельностью, чреватой показательной поркой.
Чижиков, как оказалось, к такой войне был не готов, еще и как человек незлобивый и простодушный, ему нечем было противостоять проискам Дренцалова, прожженному в боях во славу дикого капитализма. Павел Иванович наивно полагал, что его успехи на коммерческом фронте, ежедневные молитвы незлобивых прихожан, постояльцев, приживал и стратегический заход в Думу несимметрично, но больнее всего ударят по врагу. Но враг отчаянно бил по самой коммерции с флангов, стремясь уничтожит ее и сравнять с нулем.
Таким образом, по инициативе Дренцалова и под покровительством отставного генерала, на Чижикова было, как у них принято говорить, возбўждено уголовное дело. К зданию Империи подъехали три микроавтобуса, из которых, как в дешевом сериале для домохозяек и дураков, выскочили бойцы в камуфляже с автоматами наперевес, забежали в здание, положили охранников в спортзале на пол, где они самозабвенно готовились, видимо, к худшему, как преданные иной Империи желторотые юнкера.
Прибывшее следом полицейские в штатском под руководством полковника Свистуновой объявили обыск в бухгалтерии и кабинете Павла Ивановича.
- Кто такие? - спросил он строго вошедших оперов, - кто посмел без предупреждения?
- Сейчас узнаете, кто такие, - сказала резкая дама лет сорока, крашеная в брюнетку, и протянула бумагу.
Чижиков хотел остаться за письменным столом, за которым его застала бригада полицейских, но следователь Свистунова собственноручно взяла из-за переговорного стола стул красного дерева и поставила его в центре комнаты.
- Подследственный должен сидеть здесь, - сказала она, прихлопнув зеленую кожаную обивку.
С тех пор Чижиков удрученно сидел на стуле посреди своего огромного кабинета, с тоской глядя на следственные действия в целом, на следы рубленных кусочков засохшей грязи от берцов на зеленом ковре с золотыми французскими лилиями, с особыми, присущими только им благородными завитками, и недоумевал, откуда она взялась. День стоял сухой и солнечный, подцепить грязь надо было нарочно постараться. Он подумал, что это было сделано специально, чтобы его расстроить и еще больше унизить, потому что нет ничего обиднее комков глины или собачьего дерьма на благородном, царственном ковре.
Потом Павел Иванович начал слегка медитировать и чуть было не попал в нирвану, то есть временно перестал думать дальше констатации двух очевидных фактов, что «вот я сижу» и «вот идет обыск», отчего по его телу пробежала истома, повергшая в сон. Бдительное тело встрепенулось, и чтобы подобное не повторилось, наш герой вытаращил глаза, и так продолжал сидеть, борясь с дремой.
Всю процедуру обыска, за исключением некоторых деталей, Чижиков переживал спокойно — искать было особенно нечего.
Следователи сгребали что ни попадя в большие коробки, заранее привезенные для изъятия вещдоков. При этом забирали и то, что Павел Иванович давно хотел выбросить, но было как-то не с руки, например, старый дорожный чемодан с оторванной ручкой, баварскую пивную кружку с ущербом по краю, кейс, вышедший из моды, изживший себя финский сотовый телефон размером со старый магнитофон «Комета», — его тоже, а особенно книгу олигарха «Дренцалов: Алкоголь во имя жизни», подаренную Чижикову во время визита. В ней автор доказывал, что без алкоголя на Руси с учетом особенности климата никак нельзя, а водка — это и есть та самая живая вода, воспетая в сказках.
Чижиков неукоснительно требовал, чтобы позвали его адвоката и ознакомили с обвинением. Ему выдали постановление об обыске и устно доложили, что его обвиняют в мошенничестве в особо крупном размере.
Павел Иванович перебрал в уме все, что сотворил за все время своих деловых махинаций, и даже то, что еще только надумал наперед, но ничего не припомнил предосудительного, за что можно было привлечь к ответу. Он не брал деньги из бюджета, не выдавал зарплату гвоздями и крупой, как некоторые, не выжимал последнее масло из сотрудников, а наоборот, радел за процветание всех и вся, не забывая, конечно, себя в первую очередь. Что при капитализме не только не возбраняется, но и приветствуется. Тем более, что знал свою меру.
- Чист я, - сказал он Свистуновой.
- Так уж и чист?
- Как мелованный лист.
Конечно, так повелось на Руси, что поручиться за стерильность своего коммерции со времен Петра I, а то и раньше, вряд ли кто бы осмелился, как это ни прискорбно теперь вспоминать. Ведь основным способом накопления капитала было воровство, особенно на поставках в армию сырого пороха и подпорченной говядины, и все с нетерпением ждали, когда начнется новая милитаристическая кампания, эпопея, чтобы капитально нажиться.
Но наш-то Павел Иванович никогда не имел дела с госзаказами, у правительства денег ни в долг, ни под заказ не брал, а его услуги, оказываемые населению, были совершенно легальными, как и любые другие виды дохода на дураках. Ведь даже продажа табака, алкоголя и гамбургера — это заработок на дураке, которому в высшей степени плевать на свое единственное и невозобновляемое здоровье.
Свои манипуляции с почтой Чижиков вообще не брал в расчет, потому что надо было еще доказать, что никакого движения корреспонденции за границу не было. И что как таковой Монголии не было. То есть она как таковая была, но почтового сообщения с ней не состоялось. Вернее, почтовое сообщение было, только Павел Иванович его умышленно обошел. Для предположения этой махинации у следователя должно было быть или повышенное чутье или совершенно извращенное сознание, как у фантастов, которые пишут о превращении бабочки обратно в куколку или о психологии и экзестеальной философии ногтевого грибка. И потом, крамольные квитанции находились на хранении в другом ведомстве, в конторе у Сергея Петровича или как его там, а его пути и действия со Свистуновой никогда не пересекаются, как параллельные прямые по версии древнего Эвклида.
- На Вас, господин Чижиков, поступило заявление от гражданки Пискуновой-Потехиной, что вы взяли у нее 1 500 000 рублей, обещали помочь купить трактор «Беларусь» импортного производства, а сами ничего не сделали и полученные средства назад не вернули.
- Не знаю я никакой Пискуновой. Я и трактор — какой при моей жизни вообще может быть трактор?
- Потехиной. То есть, не зная вас, она решила вас оклеветать?
- Именно.
- А зачем?
- Откуда мне-то знать?
- Вот и мне не понятно. Может у вас есть планы по захвату пахотных земель в Тверской губернии? Скорее всего вы эти деньги брали, и мы их найдем.
- Зачем мне земля в Тверской губернии, если она не на Канарских островах? - удивился Павел Иванович.
- Так вы, получается, сбежать собираетесь?
Чижикову стало до боли грустно от огорчения. В кои-то веки русский человек занялся относительно благородным, потому что нет абсолютно благородных дел, кроме как бескорыстно приласкать сироту, и весьма доходным делом, при этом ничего не брал и не крал у государства, исправно платил налоги, хотя и слегка мухлевал, не без этого, однако вполне в простительных и даже позволительных, скромных пределах. Но тут находится какая-то Пискунова, о существовании которой он ни разу не подозревал, требует от него сумму, в его нынешнем положении, смехотворную до рыдания, и вот сидит он посреди комнаты, и есть много шансов оказаться в следственном изоляторе и отправиться затем по этапу, и в худшем варианте грозит десяточка, обстоятельство, от которого он всегда стремился всеми правдами и неправдами улизнуть.

Перейти к следующей главе: http://www.proza.ru/2017/07/26/796