Несокрушимая и легендарная

          Как Гоголь относился к военным? Вот в чём вопрос. Далее следуют итоги неглубоких исследований, основанных лишь на чтении и любопытстве.
Так вот. Однажды Гоголь Николай Васильевич взял второй том овеянных критикой и славой «Мёртвых душ» да и сжёг его...  К счастью, отдельные друзья-товарищи знали погибшую рукопись по домашним чтениям автора. Среди них был Лев Иванович Арнольди. Он уже после смерти великого Гоголя подробно восстановил некоторые линии сюжета и строки погибшего творения. Опубликовал это в «Русском Вестнике» и тем самым вошёл в историю. По Арнольди нам  известны патриотические размышления несостоявшегося революционера и помещика Тентетникова о войне 1812 года. Андрей Иванович повествует о  природе русского народа, вставшего на защиту Родины. Рассказывает, как перед смертельной опасностью умолкли «интриги, расчеты и страсти», как «сословия соединились в одном чувстве любви к отечеству», как жертвовали и отдавали   они «последнее своё достояние» для победы.  Такие воззрения Н. Гоголя на общество, ещё при его жизни некоторые критики считали «учительскими».
           И всё же.  Наделённый Гоголем помесью «…себялюбья, честолюбья, мелочной щекотливости личной...» (по сохранившемуся тексту)  отставной генерал Александр Дмитриевич Бетрищев в тот день слушал  своего будущего зятя, т.е. Тентетникова (по записям Арнольди) «...съ восторгомъ, и въ первый разъ такое живое, теплое слово коснулось его слуха. Слеза, какъ бриллiантъ чистейшей воды, повисла на седых усахъ. Генералъ былъ прекрасенъ…». Наверное, он думал об Отчизне... А вот Арсений Иванович Попрыщин в  «Записках сумасшедшего» ценил генералов только за то, что «всё, что есть лучшее на свете, всё достаётся (...) генералам». Попытаемся понять мнение Николая Васильевича о людях в погонах. В русской классике немало рассуждений на эту тему. Это тем более любопытно, если учесть особую иронию и выразительность во взглядах Гоголя на жизнь, его неповторимую лексику, метафоричность и поразительную красоту малорусского диалекта.
Быть может, человек военный попал в поле зрения Гоголя ещё тогда, когда его отец,  Василий Афанасьевич, рассказывал сыну о своём батюшке - войсковом писаре времён Запорожской Сечи. Возможно, Николаю Васильевичу каким-то образом приглянулись балы, красавицы, лакеи и юнкера  на светских раутах в Кибинцах у Д.П.Трощинского. В этих провинциальных «Афинах» со спектаклями, шутами и оркестром? Уже в 17-летнем возрасте пансионер   Нежинской  гимназии высших наук Яновский-Гоголь, как отмечали современники классика, проявлял интерес к мятежу военных в Черниговском полку (29.12.1825 – 3.01.1826 гг.) Тогда, по замыслу декабристов, подполковнику Сергею Муравьёву-Апостолу была отведена заметная роль в организации восстания на юге страны. Мятежников  на Сенатской площади разгромили, а карета Ипполита Муравьёва-Апостола с планом дальнейших действий появилась на площади в тот момент, когда пять рот Черниговского полка, слушали речь его брата о новой жизни. Далее - залпы в упор артиллерии генерал-лейтенанта Л.О.Рота, тяжелое ранение подполковника в голову, суд и  виселица. Ипполит тоже был ранен, но предусмотрительно застрелился. И даже после этого Гоголь писал своему родичу П.П. Косяровскому: «Не слыхали ли чего новенького в происшествиях по армии?..»
Мы не к тому, чтобы вписать классика в ряды бунтарей. Попытаемся лишь уяснить:  как же отзывался Гоголь об этих военных?..
Уже в «окрестностях» Диканьки нам встречается образцовый подпоручик Иван Фёдорович Шпонька. Этот товарищ так мастерски управлял взводом, что «ротный командир всегда ставил его в пример». Гоголь отмечает особенности шпонькиного полка,  который хоть и стоял по деревням, но «не уступал иным и кавалерийским».  Здесь, правда, офицеры регулярно выпивали, но в то же время они прекрасно танцевали мазурку и  таскали «жидов за пейсики не хуже гусаров».   «Чтобы ещё более показать читателям образованность П*** пехотного полка» (здесь и далее выделено мною – Г.Д.), - Гоголь упоминает двух весьма авторитетных офицеров, которые могли совершенно легко и смело просадить в карты «мундир, фуражку, шинель, темляк и даже исподнее платье, что не везде и между кавалеристами можно сыскать».
Подпоручик И.Ф. Шпонька показан автором повести весьма спокойным, уравновешенным и рассудительным товарищем. Отслужив пятнадцать лет в полку, он отличался лишь тем, что «не пил выморозок, предпочитая им рюмку водки пред обедом и ужином, не танцевал мазурки и не играл в банк». А когда его сослуживцы разъезжались для кутежа к помещикам окрестных сёл, Иван Фёдорович оставался дома. Здесь он «упражнялся в занятиях, сродных одной кроткой и доброй душе: то чистил пуговицы, то читал гадательную книгу, то ставил мышеловки по углам своей комнаты, то, наконец, скинувши мундир, лежал на постели».
В  повести «Коляска» Гоголь разбирает обычаи уже кавалерийского полка, прибывшего на постой в городок Б. Так мы знакомимся с бригадным генералом и его соратниками: полковником с султаном в шляпе, толстым майором, тоненькими  подпоручиками и сидящим у них на руках прапорщиком. Отметим, что «у генерала, полковника и даже майора мундиры» были всегда расстёгнуты. Правда на обед, «сохраняя должное уважение», они приходят всегда застёгнутыми, не исключая и «трёх последних пуговиц». В части имеются «переходящие» полковые дрожки - главный приз для полковых виртуозов по игре в вист. Деликатно предположим, что картёжники-кавалеристы ни в чём не уступали специалистам этого же профиля из рядов пехотинцев, сослуживцев И.Ф. Шпоньки.
Пифагор Пифагорыч Чертокуцкий, главный герой повести «Коляска», тоже оказался весьма авторитетным в обществе человеком. Это отставник, бывший офицер, «один из главных аристократов Б… уезда» и  «помещик - как следует». Он перспективен и может занять пост предводителя дворянства: ловкий и удачливый дворянин, эстет. До ухода из полка Чертокуцкий являлся одним из наиболее «значительных и видных офицеров». Признанный сердцеед, о подвигах которого можно было бы услышать даже от  «девиц Тамбовской и Симбирской губернии». В то же время болтун ещё тот, что и показывают последующие события, разворачивающиеся в повести с приглашением офицеров на обед и забавной демонстрацией «редкостной», по его мнению, коляски, которая поразила своей никчемностью (впрочем, как и её владелец) весь цвет офицерского коллектива полка вместе с бригадным генералом.
О поручике Пирогове, который так любил Невский проспект (повесть «Невский проспект»), В.Г. Белинский писал: «О единственный, несравненный Пирогов, тип из типов, первообраз из первообразов!» Фамилия этого Пирогова-военного прочно вошла в историю литературы. Интересно, что подвигов Пирогов не совершал. Самоуверенный и самовлюблённый, самодовольный, ограниченный и наглый получился этот Пирогов у Гоголя, хотя и с множеством талантов, «собственно ему принадлежавших»: в чтении стихов из «Дмитрия Донского» и «Горя от ума», особом искусстве «пускать из трубки дым кольцами» или «приятно рассказать анекдот». Поколотили Пирогова питерские немцы-ремесленники за приставание к  чужой жене.  Фрау тоже виновата. Если бы эти «проделки» ремесленников по отношению к поручику Пирогову получили огласку, то ему дуэль или исключение из списков полка были бы «положены по штату». Но огласки не произошло. А потому расстраивался поручик недолго, а потом зашёл в кондитерскую, «съел два слоёных пирожка, почитал кое-что из «Северной пчелы» и вышел уже не в столь гневном положении». («Пчелу» редактировало «блистательное солнце нашей словесности»). Так о Ф.В. Булгарине ещё А.С. Пушкин отзывался.
Как у Пирогова, так и у Чертокуцкого в биографиях существовали отдельные пятна: первый был избит за чужую жену, второй получил оплеуху - за шулерство. Однако полученная в период военной службы Чертокуцким пощёчина или зуботычина никак не помешала ему, как и Пирогову не помешала «секуция», устроенная немцами-ремесленниками, считаться благовоспитаннейшим господином, умеющим с необыкновенным благородством и безупречным чувством собственного достоинства поддержать любой разговор о лошадях, различных статьях хозяйства и произвести выгодное впечатление на общество.
Из «Ревизора» мы узнаём о том, что в апартаментах нашего главного героя как-то однажды, ещё до его приезда, подрались за картами командировочные офицеры. А Иван Александрович Хлестаков лично вспоминает одного эффективного пехотного капитана, который в Пензе выиграл у него деньги: «четверть часа посидели и всё обобрал – славно играет!» Обобщая, следует заметить, чем мы уже с вами делились ранее: игра в карты во всех видах и родах войск была в почёте. Наверное, лишь потому, что культурно-массовую работа в армии отличалась узостью и бедностью форм и методов её проведения.
Здесь же, то есть в «Ревизоре», почтмейстер, информируя городничего о состоянии дел по перлюстрации чужой корреспонденции, цитирует удивительное письмо  неизвестного поручика, где его служба представлена вся «в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет». Думается, что дешифровка этой фразы может вывести на разные смыслы, хотя и так ясно, что жизнь отправителя письма заполнена удовольствиями.
Н.В. Гоголь обращает внимание читателей («Мёртвые души») на то, что в «филантропическом» обществе, наряду с недоучившимися студентами и промотавшимся игроком принимали участие даже гусары. Понятно, что участие военных в неформальных общественных объединениях недопустимо. Поэтому и упоминание – вскользь. Ещё  принципиальней автор поступил в ходе работы над повестью  «Невский проспект», когда  для укрепления авторитета армии убрал из текста встречу одного из её героев с офицером в доме терпимости. Не мог ведь офицер российской армии пойти в бордель! Да и цензура этого бы, конечно, не приветствовала бы. Так в повести и осталась лишь одна фраза о том, что в соседней комнате этого, по-видимому, популярного питерского публичного дома «блестел сапог со шпорой и краснела выпушка мундира». 
Среди душ «мёртвых» нам встречается теперь уже драгунский полк, где по оценкам господина Ноздрёва примерно сорок офицеров одновременно начали употреблять спиртные напитки, чем очевидно в тот день заметно подорвали его боеготовность. Одним из заводил этого, с позволения сказать «мероприятия» был штабс-ротмистр Поцелуев «такой славный! усы, братец, такие! бордо называет просто бурдашкой. Принеси-ка, брат, говорит, бурдашки!»  Как метко! Просто душа-человек, для которого и трактирный половой, как брат, и элитный напиток, вроде кваса «Никола», что сегодня продолжает решительную борьбу с кока-коланизацией страны.  Случилось так, что именно в тот позорный для полка день благодаря штабс-ротмистру Поцелуеву и его друзьям одному князю потребовалось шампанское. Тревожно становится на душе даже у нас, у читателей, «нет ни одной бутылки во всем городе, всё офицеры выпили», - отмечает Гоголь. Такие вот драгуны, с пышными усами... если, конечно, поверить рассказу господина Ноздрёва об этом постыдном для полка дне в его истории.
       Николай Васильевич как-то писал: «Если смеяться, так уж лучше смеяться сильно и над тем, что действительно достойно осмеяния всеобщего». И он удивительно тонко использовал свой метод для показа наиболее ярких и запоминающихся черт характеров российских офицеров того периода. Конечно, армия всегда была и остаётся слепком общества.  Какое общество – такая и армия со своими победами, традициями, но и изъянами. Наверное, именно поэтому гоголевские военнослужащие наделены автором пороками лиц статских.
         Известно, что в советское время трудящимся надлежало твёрдо знать, что офицеры в царской армии были никчемными, крайне глупыми, ограниченными и невоспитанными людьми. По такой причине мы продолжаем изучать уровень образованности и воспитания военных, и замечаем, что Гоголь чаще всего пишет об армейской молодёжи. Может быть потому, что на крупные военные должности людей назначали уже в зрелом возрасте, а те вынуждены были  отдавать себя службе, и были ему не так интересны для столь изысканной поэмы. А скорее всего, потому что цензоры постоянно убирали из рукописей всё, что связано с генералитетом. В письмах Николая Васильевича к друзьям об этом есть много упоминаний. Во всяком случае, даже в «Мёртвых душах» армейских генералов нет. Есть генерал-отставник А.Д. Бетрищев да генералы чиновные особы. Генерал Александр Дмитриевич Бетрищев после выхода на пенсию «жил генералом, хлебосольствовал, любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье, сам визитов не платил». Николай Васильевич Гоголь  отмечал, что Бетрищев, похоже на нас  «заключал в себе при куче достоинств и кучу недостатков. То и другое, как водится в русском человеке, было набросано в него в каком-то картинном беспорядке. В решительные минуты - великодушье, храбрость, безграничная щедрость, ум во всем, - и, в примесь к этому, капризы, честолюбье, самолюбив и те мелкие личности, без которых не обходится ни один русский, когда он сидит без дела. Он не любил всех, которые ушли вперед его по службе, и выражался о них едко, в колких эпиграммах». «В нем, - продолжает характеристику генерала Гоголь, - было все как-то странно, начиная с просвещения, которого он был поборник и ревнитель; любил блеснуть и любил также знать то, чего другие не знают, и не любил тех людей, которые знают что-нибудь такое, чего он не знает. Словом, он любил немного похвастать умом. Воспитанный полуиностранным воспитаньем, он хотел сыграть в то же время роль русского барина. И не мудрено, что с такой неровностью в характере и такими крупными яркими противуположностями он должен был неминуемо встретить множество неприятностей по службе, вследствие которых и вышел в отставку, обвиняя во всем какую-то враждебную партию и не имея великодушия обвинить в чем-либо себя самого».
В поэме присутствует генерал-аншеф с взглядом, напоминающим «огнестрельное оружие», а также губернатор, «человек военный, строгий, враг взяточников и всего, что зовётся неправдой». На них останавливаться не будем. Отметим, что настоящий полковник в поэме «Мёртвые души» встречается в неформальной обстановке – на балу, когда подаёт «даме тарелку с соусом на конце обнажённой шпаги». Ещё один, видимо полковник, но отставник «представитель всех полковников-брандеров, наиприятнейший во всех поверхностных разговорах обо всем, Варвар Николаич Вишнепокромов» встречается нам в имении Андрея Ивановича Тентетникова, куда он приезжал, «чтобы наговориться вдоволь, коснувшись и политики, и философии, и литературы, и морали, и даже состоянья финансов в Англии». Заметим, что брандеры это наполненные горючими материалами суда, применявшиеся парусным флотом для поджигания и взрыва вражеских кораблей. Гоголь иронически сравнивает «передовых людей» своего времени с их «зажигательными речами» с этими устаревшими, ставшими бесполезными, судами. Однако заметим, что к Тентетникову заглядывал не только полковник, но и «отставной гусар-поручик, прокуренный насквозь трубочный куряка», очевидно приобретший пагубное влечение к курению в период армейской службы точно так же, как и популярный в тех краях помещик господин Манилов.
Как известно, Чичиков, как и мы – читатели, впервые увидел полковника в отставке господина Кошкарёва «с пером в зубах». И это не случайно. Этот «предобрейший, преобходительный человек» с порога сообщает о том, «скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния: как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества: сколько нужно было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее Достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих пор не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен». Что «несмотря на все упорство со стороны невежества, он непременно достигнет того, что мужик его деревни, идя за плугом, будет в то же время читать книгу о громовых отводах Франклина, или Виргилиевы «Георгики», или «Химическое исследование почв».
Именно через образование, введение единой формы одежды (мужикам - немецкие штаны, бабам - корсет), а также через перевод экономики деревни на рельсы военного управления («Депо земледельческих орудий»,  «Главная счетная экспедиция», «Комитет сельских дел»; «Школа нормального просвещенья поселян» и др.) пытался повысить эффективность работы агропрома полковник. Ему, к сожалению, не удалось этого сделать, а должной переподготовки офицеров, уходящих в запас ВС, в то время как видно из этого, не существовало. То есть деревенька была, крепостные – тоже, а вместо специальных знаний – только специфические навыки.
Майор в поэме «Мёртвые души» имеется всего лишь один и отличился он только тем, что господина Ноздрёва обыграл в карты. Зато немало капитанов. Как известно в период работы в таможенных органах страны Павел Иванович Чичиков несколько повздорил из-за барышни с одним из них. Тогда  оба они оказались «в дураках и бабёнкой воспользовался какой-то штабс-капитан Шамшарёв». Воспользоваться - это, наверное, «оставить за собою» или «употребить в свою выгоду», как это разъясняет  В. Даль. Хотя «пользоваться»,  в других источниках – это уже «осуществлять желаемое». Такое вот неоднозначное отношение к «бабёнке», в смысле тождественности.
         На губернаторском балу встречается ещё один армейский штабс-капитан, который «работал и душою и телом, и руками и ногами, отвёртывая такие па, какие и во сне никому не случалось отвертывать». Штабс-ротмистр в поэме лишь упоминается. Это супруг Александры Степановны (в девичестве Плюшкиной), у которой «походная жизнь с штабс-ротмистром не была так привлекательна, какою казалась до свадьбы». Деловые качества своего зятя не высоко оценивал и сам господин Плюшкин, но критерии его оценок известны и без этого. У Гоголя оценки другие. Даже в описаниях захолустья он искренне жалеет неизвестного пехотного офицера «занесённого, бог знает, из какой губернии, на уездную скуку».
Поручиков, то есть прапорщиков,  на страницах поэмы двое. Наиболее ответственно  относился к службе тот, который приехал в губернский город NN из Рязани и поселился в шестнадцатом номере того же отеля, где проживал П.И. Чичиков. Поручик  был большой охотник до сапог «потому что заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую». Другой поручик – господин Кувшинников. Ноздрёв считает, что это «премилый человек» и «по всей форме кутила». Слово «кутила», у Ноздрёва имеет высокое гражданское звучание. Поэтому помещик так восторженно рассказывает о реакции поручика на барышню, разодетую в «рюши» и «трюши», как  он на французском языке отпускает ей  комплименты,  а далее подчёркивает, что и «простых баб» Кувшинников тоже не пропускает. После вылазки с этим поручиком в  театр Ноздрёв продолжает восторгаться им и цитировать его взгляды теперь уже на актрису: «Вот, говорит, брат, попользоваться бы насчёт клубнички!» Он твёрдо убеждён, что даже Чичикову понравился бы этот компанейский военнослужащий.
Вот вам и практически собирательный образ военного: воспитанный юноша, в совершенстве владеющий французским языком молодой человек, обладающий светскими манерами и толерантным отношением к женщинам, независимо от их социального происхождения и положения в обществе.
Однажды Николаша, сынишка обаятельного помещика Петра Петровича Петуха, на одной из страниц поэмы «Мёртвые души» восторженно отзывался об Ингерманландском гусарском полке, профессионально оценивал лошадей ротмистра Ветвицкого и блестящую кавалерийскую подготовку поручика Взъемцева.
И казалось бы, вот оно – светлое будущее армии Российской империи! Но нет... Далее по тексту Николаша со своим братцем-гимназистом Алексашей в присутствии отца неудержимо «хлопали рюмку за рюмкой», затем выяснилось, что трубку уже курят и о Петербурге мечтают. Закончится всё это, как выразился господин Чичиков, «кондитерскими да бульварами». Следовательно, в армию ребятишки никак не попадут. Из народа пополнение армии было тоже так себе. Как замечал помещик Костанжогло, «уж нет осьмнадцатилетнего мальчишки, который бы не испробовал всего: и зубов у него нет, и плешив». А в губернском городе NN перед читателем всплывает картинка, где мальчик «в военной ливрее» следует за дамой «недурной наружности». На даму обратил внимание Чичиков. На мальчика – Гоголь.  У Гоголя всегда так – каждый видит что-то своё.
Идеология и мастерство советских писателей представили нам плакатную осанку героев войны с радостным  блеском в их глазах перед смертью. Их смерть, как правило, наступала после известных фраз о Родине и её Начальнике. Лучшими были, конечно, смелые и решительные коммунисты: у К.Симонова и Б.Полевого, Л.Леонова и В.Кожевникова, В.Горбатова и Э.Казакевича... Изредка встречались трусы и слабаки. У Тараса Бульбы перед смертью, наверное, тоже получилась героическая осанка с бронзовым отливом. Он так же умер непобеждённым. А когда юношеское влечение затмило нравственный долг перед Отечеством, то для известного Андрия Тарасовича Бульбы смерть стала не карой, а избавлением.
Рассуждая о достоинствах и недостатках Невского проспекта, Николай Васильевич зорко замечает царапину  от «гремящей сабли исполненного надежд прапорщика», прислушивается к беседе о преимуществе «военной службы над статскою», восхищается «соколиным взглядом кавалерийского офицера». Он отмечает, что  светлый эполет всегда блещет «между благонравной блондинкой и чёрным фраком», а к особенностям офицеров, вышедших из среднего класса, относит умение заставлять смеяться бесцветных красавиц и не пропускать публичных лекций. Они «считаются учёными и воспитанными» и «любят потолковать об литературе», - пишет Гоголь. «В театре они бессменно», - заключает свои размышления, а мы извлекаем для себя предварительный вывод о достойном уровне их культурного развития.
Выскажемся просто. Николай Васильевич очень требовательно и взыскательно относился к человеку с ружьём. Своей сатирой он ополчился и на ту военную организацию государства, которая даже и сегодня в чём-то не стала совсем уж далёким прошлым. Впрочем,  отношение к «образу подвига» у нас тоже практически не изменилось. То есть, к подвигу мы, конечно, готовы, а вот насчёт выпивки и дам сбой-таки произошёл. С французским языком, например,  сбой при общении с дамами и некоторые трудности в его использовании уже проглядываются... Как минимум...