Сладкоголосаяптицалюбви

               



               

                СВЕТЛАНА  МОРОЗОВА



                С Л А Д К О Г О Л О С А Я   
                П Т И Ц А   Л Ю Б В И





               
               




                ША Л Ь Н А Я   М О Л О Д О С Т Ь   М О Я
  НА ЧЕТВЕРТОМ КУРСЕ БЭЛКА СКАЗАЛА, ЧТО К ЖУНУСОВУ ПРИЕХАЛИ ДРУЗЬЯ ИЗ БАКУ:
- Парни – во!!  Вагиф - строитель, Ариф – электронщик.  Вечером идем в ресторан.
Мы со Стрельчихой  нарядились и пошли. После ресторана продолжили в  квартире Жунусова, потом разошлись по комнатам.  Родители были на курорте.
 Ариф мне понравился -  уверенный, стильный,  в модном, невиданном  в Алма-Ате пальто из джерси, дорогом костюме, лакированных туфлях и ослепительно белой нейлоновой рубашке, которую невозможно  нигде купить. Он ее на ночь стирал в раковине, вешал на люстру  и утром надевал.
Рассказал  про себя. Он из семьи Алекперовых, одного из старинных кланов Азербайджана. Аспирант, электронщик,  калымит ремонтом телевизоров.
- Ну и как, зарабатываешь?
- А как же!   Клиентов – тьма, меньше червонца не бывает.
- Ого, да ты богатый жених!
- Еще бы, живу в двухкомнатной квартире с видом на Каспий.
 Ариф утром решительно заявил:
- Я люблю тебя и женюсь!
Такой вот самодовольный, не сомневался, что осчастливит.
- А это ничего, что я русская,  родители  переживут?
- Еще бы! Моя мама   русская, она татарка.
- Ага! Но я учебу  не брошу.
- В Баку на архитектурный факультет  переведешься. Сдавай сессию и готовь документы!
- Да как-то все галопом!
- Нормально! Я ждать не хочу.
Он меня даже не спросил, согласна ли я.   Ну, ладно, посмотрим,  зачем огорчать -  время есть. К  полудню мы привели себя в порядок, попили кофе и  отправились на двух такси в ресторан Кок-Тюбе, расположенный на горе по дороге на Медео.  Здание ресторана по архитектуре напоминало юрту, и было полностью застеклено открытыми  настежь окнами. Вид с Кок-Тюбе был потрясающий! – весь центр  Алма-Аты с новыми современными зданиями    площадей центра. Красотища!
Неделя пролетела -  Медео, рестораны по вечерам, и  квартира Жунусова. Заботливый и внимательный Ариф украдкой подкидывал  в сумку  будущей жене червонцы. Лекции и проекты  возобновились только после отъезда Арифа.  Потом он вызывал меня на переговоры каждый день. Говорил,  что скучает, торопил с документами по переводу. А я уже точно не хотела никакого Баку. Жена, да еще азербайджанская, ну, это  не про меня. А папа смирится с  мужем, который  незаконно левачит.
Но главное, мне было хорошо с  Арифом, как с надежным другом и любовником, но, иметь его как мужа?!! - ну  уж нет, ведь с ним надо   жить и  спать все время, а это  не для меня! Брак,  семья,  дети с творчеством  несовместимы, свобода и – точка, замуж не хочу!
           И я перестала бегать  на переговоры. Думала – отцепится, но   слал телеграммы. А потом прилетел, но  я уже свалила на каникулы домой. В комнате  была одна Грассиха, хвосты сдавала. Наверняка она ему наплела про меня, что я стерва, и хотела отбить.  Ариф  улетел, оставив записку: «Света, ты не права! Ариф». Как просто! Я обрадовалась.
                Грассиха пела мне:
            - Ну,  ты и жопа! Такой кадр! Одет так, красивый, богатый, семья такая! Привез кучу – торт, конфеты, шоколад, шампанское, фрукты, а ты усвистела!  Он так любит тебя, балда!
                - Ну не нужен он мне, не хочу я в Баку, себе  зацепила бы!
            - Да на фиг я ему! Чай  пить не стал, все  оставил, погоревал и исчез. Чтоб не пропало, я все съела. Дура! Вся в шоколаде бы  была!
           - Знаешь, Люсенька, можно, наверное, жить без любви. Но если она была, то на  меньшее я не согласна! Ты уж поверь!
                - Да знаю я тебя, что взбрело – не своротишь.  А не пожалеешь?
           - Лучше что-то  не сделать и жалеть, чем сделать, а  потом  всю жизнь каяться. 

             Летом началась строительная практика. Как-то мы с Валей, после дня рождения, который отмечали до полночи, еле притащились на работу. Меня направили белить потолки в санузлах, где я привела себя в порядок ледяной водой из-под крана, приняла душ из шланга. А Валю отправили на улицу красить газгольдерную установку  на солнцепеке. Она была еле живая от нитрокраски. Я примчалась к ней, опрокинула на голову полведра воды и оттащила в тенечек. Потом нашла  прораба Леню и уговорила отпустить нас  домой.
          А Леня имел глаз на Стрельчиху,  и пригласил нас в гости  к приятелю, у которого  жена и дети уехали на море. Молодой Стас был управляющим треста, вальяжный   крепыш, любимец женщин.
          В роскошной огромной  квартире его была  стереосистема. Стас развлекал нас - пробегал ногами по стене до потолка и,  сгруппировавшись,  падал, приземляясь ногами. Я ему показала свой приемчик самообороны от Валерки Сухорукова, правда, неудачно, Стас бережно крутанул меня, и прижал  к себе  так, что я   запищала.  Пока мы занимались этими фокусами, на кухне взорвались две закрытые банки тушенки, которые Леня поставил на огонек. От страшного грохота  мы рванули на кухню. Красивый интерьер был испорчен  брызгами мясных ошметков. Зрелище было еще то! Но Стас достал  из холодильника все  вкусное и дефицитное.
С тех пор я не расставалась со Стасом.  Веселый и внимательный, с ним было легко и интерсно, я  привязалась к нему. А через месяц вернулась его семья,  и я прекратила встречи. Не надо мне любовных страданий, семью разрушать не буду! Он хотел  снять квартиру, но быть любовницей на содержании? -  ну нет! И  я решительно ушла прочь.
Снова учеба, проекты, зачеты, и  опять вскоре  мимолетный роман. В институте меня догоняет красивый грузин Валико, из-за которого девки сходили с ума.  А я  отрастила  конский хвост и встряхивала этой рыжей  гривой. И Валико не устоял, когда мой хвост порхнул перед ним, обалдуем.  Раньше не замечал, а тут!:
- Девушка, как Вас зовут?
Свидание назначил. Я подумала – да пошел ты, ловелас заштатный, на свидание не пошла. Он тогда стал случайно  попадаться мне  на глаза и  звал в кино, в ресторан. А я все - не могу! Думала,  насколько его хватит. Неделю пудрила мозги. А потом  пожалела грузина - он не обижался, улыбался, уверенный, что уломает меня. Смотрел горячими глазами, и я согласилась на ресторан.
После ресторана мы   пошли к его другу. Друг сразу собрался куда-то, и мы провели веселую ночку. В перерывах между любовью Валико сажал  меня  на спину и  на четвереньках бегал  по  квартире, я  хохотала и стегала его ремнем, а он фыркал как мерин. Сажал  на плечи и носился по квартире, я чуть не сбила головой хрустальную люстру, таскал меня как куклу, я  визжала  в восторге, а он рычал, целовал и тискал меня.  По субботам его соседи по комнате уезжали  домой, и мы проводили ночи вместе. А потом пошли зачеты и я сказала:
- Валико, давай расстанемся.  Спасибо за любовь, но зачем тебе это? Ты парень видный, девки от тебя без ума, а я не хочу страдать, ревновать.  Нам было хорошо,  но давай расстанемся, мой дорогой.
Валико погладил мой рыжий хвост, поцеловал, улыбнулся, медленно отступил, и пошел, не оглядываясь. Все понял!
Сколько потом было случайных встреч, флиртов?! Они проходили,  не зацепляя. Разрывались отношения, я не горевала.  Спасибо за любовь и адью! 

    Настала последняя весна. Как-то попала под  ливень,  пришлось ловить такси. Села мокрая, вода капает. А рядом  парень, достал чистый платок и помог мне  вытираться:
- Откуда, красавица?
- С неба на метле свалилась на твою голову!
- Да ты чо? Вроде не баба Яга! - уж не царевна ли лягушка?
- Угадал, а ты часом не Иван ли дурак?
- Не, я  не дурак, я  Владимир.
 Владимир  приехал из Якутии в отпуск. Доехав до общаги, помог выйти и сказал:
- Ну, принцесса,  теперь я просто обязан…
- Да неужто  жениться?!
- Ну, не  сразу! Сначала - в ресторан!
- А если я с подругами? Геологу золота и алмазов хватит  на  нашу свору?
- Хватит, царевна!
- Ну, тогда, алмазный король, подкатывай  к семи!
- Заметано!
В ресторане он по-царски угощал и танцевал с нами. А пока он с  Валей наяривал твист, меня пригласил настоящиуй негр Джон из Конго, он у нас учился летать. Грянуло танго «Бесаме Мучо» и мы выдали класс, а потом удрали. Началась наша любовь недолгая. Потом он  улетел, а я тосковала по нему.
 Как-то на вечеринку к Жене Прохорову  заскочил парень,   Женя звал его Американцем похожим на Юла Бриннера. Он носил с особым изяществом широкополую серую  шляпу, прикрывая ею совершенно  лысую голову. Он в лотерею выиграл Москвич! Позвал меня  покататься. Ездили каждый день на Медео. Диплом на носу,  а я по горам катаюсь. Он вел себя  как друг. Катал, катал неделю, а потом я получила стипу, и он выпросил 10 рэ  на бензин. Получила перевод от мамы, он  подвез  до общаги и просит пятак. Ну, тут я  выдала:
- Да катись ты,  лысый козел!
Сдернула с его лысой башки шляпу  и запулила в арык. Выскочила, и  рванула на крыльцо.  Юл Бриннер! - козел!
И вся любовь!


                П О З О В И   М Е Н Я
В 1969 году, получив диплом архитектора,  я по направлению поехала работать с подругой Валентиной в Военморпроект - вч 31072 во Владивостоке, мы его звали Фирмой.   Там работали проектировщики, выпускники  ВВИМУ Ленинграда и гражданские женщины.  Нас поселили в  общежитие  молодых специалистов на Эгершельде, недалеко от Фирмы. Из окна нашей гостинки была  видна бухта Золотой Рог.  Блеск!  Работа была интересная. Первая моя работа была по  фасадам  и интерьерам строящегося штаба Тихоокеанского флота на берегу   Золотого Рога.
Город был невыносимо прекрасен! Дома на улице Ленинской  в стиле Русского модерна, словно Шехтель поработал. Голова так и заворачивалась смотреть на эту красоту. Куда там советским посохиным? -  муть серая! По выходным  загорали на пляже Амурского залива в ста метрах от нашего дома.
В начале сентября пришли с Валентиной домой на обед, денег пред зарплатой хватило купить  только банку кальмара и батон. Подходим к двери комнаты, ключ вставили, а она открыта! Входим. В моей кровати кто-то лежит под одеялом, рядом на стуле аккуратно сложена мужская одежда.
- О, Боже, неужто   кого-то мужеского пола Бог послал на мою кровать?!!
И точно! – мужик проснулся, повернулся:
- Привет, красавицы! Я в этой комнате  жил до отпуска, вот, прилетел, приземлился.  Да вы проходите!
- Ну,  спасибо! А это   ничего, что мы здесь живем?
- Обещаю освободить, удалюсь до вечера.
- Да, неплохо бы! Я свое ложе делить с Вами не собираюсь! Пообедаете с нами? - правда,  у нас перед зарплатой скромно, по-студенчески.
- Ничего,  у меня в портфеле  колбаса,  сыр и масло. Отвернитесь, оденусь.
И представился:
- Честь имею! Слава Шефер -  капитан второго ранга, зам начальника нашей ВЧ, главный инженер проектов.
Поболтали, пообедали, Слава  сказал:
- Приглашаю  после работы  отметить знакомство, приду с другом.
- Отлично! Только у нас сухой закон, выпивона не достать.
- Нет проблем,  на Русском острове есть все!
После работы Слава с капитаном  проектировщиком из нашей фирмы Лешей  ждали нас у  щедро накрытого стола. Бравые ребята развлекали нас анекдотами, пили водку и шампанское, у нас был проигрыватель. Мы танцевали, Слава со мной, Леша с Валей. Я сходу  влюбилась в Славу. До поздней ночи веселились, потом мы со Славой ушли  в другую гостинку,  у него был ключ,  который  ему его оставила пара, уехавшая в отпуск на полтора месяца. Так началась наша любовь.  На Камчатке у него остались жена и десятилетний сын, так сложилось, что брак распался и он перевелся из филиала Военморпроекта к нам. Нам приходилось скрывать свои отношения – начальство же,  к тому же еще и парторг любимой партии, строго следящей за чистотой рядов своих, да еще и женат, формально не разведен.  Да разве  утаишь? -  все только  делают вид, что  не замечают.
В октябре одиноких молодых специалистов  переселили в новый 9-этажный дом, построенный  прямо на берегу Амурского залива. В первых трех этажах были гостинки – общежитие для одиноких специалистов, на остальных этажах были квартиры. Меня одну поселили в  гостинку, Валентина осталась одна в той, где мы жили. Слава получил квартиру  на пятом этаже. Из  окна моей комнаты теперь был виден Амурский залив. Закаты заходящего  за   сопочки солнца на западной стороне  залива были  обалденные,  я писала акварельки и дарила их.
Слава был на десять лет старше меня. Чуткий,  внимательный, интеллигентный и хрупкий на вид, он имел сильный характер. Я любила его,   но не стремилась  замуж, мне свобода  нужна как воздух. Праздники он встречал с семейными друзьями, я  с девчонками. Встречались тайно. Ходили в ресторан, кино, гуляли по городу, по набережной.
  В доме был отдельный вход в квартиры и отдельный в ту часть дома, где размещались наши гостинки. В цокольном этаже  была огромная Ленинская комната, где мы долбали шарики  в пинг-понг, собирались к телевизору болеть за хоккей, футбол и фигуристов,  справляли  дни рождения и праздники, крутя  пластинки на радиоле Галки Мониной. Наши гостинки были обставлены столами, тумбочками, радио и кроватями, раз в 10 дней меняли белье.
Галка Монина, одна из нас имела шикарную радиолу. Маленькая толстушка с огромной копной рыжих волос тоже жила одна. Всегда с сигаретой в руке, она  разговаривала, украшая речь отборным матом, который однако странным образом у нее звучал как-то ласково и не грубо. К ней можно было ввалиться  после ресторана «Волна», куда  девки ходили гурьбой и  продолжить  кутеж.  Подойдя к   ее двери,  я запевала  жалостно, а девки подхватывали:
- Моня, Моня, что мы будем делать, коль начнутся зимни холода, у тебя нет теплого платочка, у меня нет зимнего пальта...
Моня открывала, и  мы   заполняли шесть квадратных метров Галкиной комнаты.   Крутились пластинки, мы пили, пели песни, курили и балдели. Ночью бежали к заливу и купались голышом.  Флюоресцентные искры морской воды сказочно вспыхивали  на волнах  и  наших телах.
Уже прошел Новый год и другие праздники, которые  мы со Славой праздновали отдельно друг от друга, встречаясь только по ночам. Наступили   майские праздники, и  Слава улетел на Камчатку. Каждый день по дорожке от дома до берега залива,  потом по шаткой лестничке, мы спускались  к пляжу. Там,  на крышах лодочных гаражей, загорали.  Вечерами  ходили на берег, где рыбаки  пекли на костре  корюшку и угощали  креветками, распотрошив которых  и макая в морскую воду,   ели живьем.
Я жутко тосковала по Славе. Напала бессонница. В башке что-то бзикнуло, я села и написала: «…  не могу больше,  надоело прятаться. Мы не можем быть вместе, у тебя сын – сердечник, он тебя любит, а ты…!» И далее плела всякую дурь! Кинула письмо в его ящик.  Когда Слава  вернулся,   ко мне не зашел.  Не виделись месяц, только встретившись а лестнице на работе. В субботу, после дня рождения у одной девицы, который окончился после полуночи, я  не выдержала и пошла к нему. Он открыл дверь и жестом показал войти.  Я прошла, он  принес  из кухни бутылку вина, конфеты  и бокалы.  Сели в кресла у журнального столика, выпили.
- Ты откуда?
- С  дня рождения у  Семиной.
И снова замолчали. Я не выдержала, встала и вышла на  лоджию. Море и небо были фантастически красивы! Ноздри трепетали от запаха моря. Слава  подошел и   тихонько  обнял меня. Я повернулась и   со стоном прижалась к нему. Слезы капали.
- Славочка, прости меня, дуру, любимый мой! Я не могу без тебя!
Ах, как мы целовались! Примирение произошло без лишних слов. В четверг Слава сказал:
-  Иду  на день  рождения, вернусь   поздно. Приходи  завтра в десять.
 Без пяти десять я стояла перед зеркалом, прихорашиваясь. И вдруг по радио Муслим запел любимую Славину песню «Позови меня».
Я застыла. Какое-то дьявольское наваждение вдруг толкнуло меня! -  а чего это я побегу?  Пусть сам придет, если любит.  И не пошла. Но ждала, долго ждала!  - но Слава не пришел.
Рано утром  в субботу прискакала Валентина и Татьяна и мы умчалась на пляж. Поглядывала на  Славину лоджию. Он не появлялся. Нажарившись под солнцем до полудня, мы с девками вернулись  ко мне. Я сказала:
- Сбегаю, Шефера позову, вчера не виделись, него и бутылочка винца найдется.
Звонила-звонила, стучала в дверь – тишина! Потом бегала не раз до позднего вечера! - нет ответа! В  воскресенье -  тоже  тишина. Мне  уже было плохо.  Кляла, винила  себя,  дуру!  - что-то случилось!
Утром  на работе  приходит Славин друг:
- Светлана, где Слава?  Его нет на работе.
Заикаясь,   пролепетала:
- Я дд-ва дня его н-не - ви-идела…
- Да? – значит, что-то случилось! Пойду,   на  лоджию к нему от соседей залезу.
Мы  с Валентиной  поскакали следом. У подъезда  дома  я остановилась. Ноги дрожали, сердце колотилось. Прислонилась к стене:
- Подожди! Дальше не пойдем - мне страшно!
Подъехал грузовик. Открылась дверь подъезда и четверо  мужиков вышли, неся в знакомом пледе тело Славы! Погрузили на грузовик и уехали. Я  закрыла глаза. Меня трясло.
  Через день ВЧ хоронила Славу. На автобусах доехали до госпиталя,   забрали закрытый гроб и поехали на Морское кладбище. Я всю дорогу рыдала, не в силах сдержаться. Народу было много, военные моряки, работники Фирмы, женщина в черном   у красного гроба с кортиком на крышке. Прощальные речи закончились, матросики стрельнули три залпа из винтовок и толпа пошла к могиле. Сзади меня знакомая любовница особиста зашипела мне в ухо:
 - Это он из-за тебя  умер, Светка!  Сердце схватило, и   никого не было, чтобы  помочь!
  А я это и без нее знала, и безостановочно лила слезы, стирая их мокрым платком с горящих щек. У гроба, кинув горстку земли на гроб, глянула на вдову. Неприметная женщина с сухими глазами  пристально смотрела на меня, ревущую.
         Потом были   поминки у нас  в Ленинской комнате. Мы с девками посидели немного и  ушли   к Моньке  допивать прихваченное вино. Я курила и, сидя   у окна, глядела в ночь. Казалось,  что  вижу то же небо с луной, облаками и море, что было в ночь, когда я примчалась к Славе каяться. Потом захотела  испытать его и ждала, сама не пошла. А он звал меня песней Муслима и  не  дождался! - решил, что  я не люблю его и  обманула!  - и  умер,  большая, хрупкая и нежная любовь моя.
               
               
                А Р С Л А Н
 
В ноябре из профкома мне подкинули путевку в Дом отдыха ЦК КПСС в Мисхоре. Работая на Севере, я свой большой северный отпуск делила пополам, проводила  осенью и весной. У  нас в это время зима и темень, а  я наслаждалась теплыми  денечками в Крыму или Абхазии.  Дом отдыха ЦК КПСС в Мисхоре размещался в  трех зданиях. Два красивых построены до революции  и современный 9-этажный корпус, куда меня поселили в одноместный номер  с лоджией на седьмом этаже, там  был столик и тахта. Внизу с тихим шорохом  плескались волны о стену открытого бассейна.  Блеск! Я принимала массаж, бассейн и  ультрафиолет. Вставала в шесть утра, бежала на разминку, потом в крытый бассейн, выплывала из него наружу  и насаждалась холодной пятнадцатиградусной морской водой.
Разыскала шахматный и теннисные столы. Перворазрядница, я спокойно обыгрывала в шахматы мужиков. В теннис мне тоже не было равных, я ведь левша, била так, что  правшам не  отбиться. И подача у меня убойная. Мужской контингент был  в смятении -  девица с рыжим хвостом давала фору большинству игроков. Появились поклонники. Но я пока не спешила. В это время  отдыхали секретари парткомов, летчики, горделиво ходившие  в синей форме, бабы учительницы и из общества «Знание», немного   знатных колхозников  и шахтеров.
На первом этаже  был бар, где я познакомилась со   стюардессой Ноной. Нагулявшись, и налюбовавшись окрестностями, мы  ели мороженое и пили винцо. И тут появился Он. В сером моднючем твидовом  пиджаке  с разрезами на боках, белой рубашке и белых брюках. Копна черных волос и  орлиный профиль гордого кавказца привлек наше внимание,   как только он вошел. Мы   с Ноной даже забыли, о   чем говорили.    Он прошел к        стойке   бара и заказал коньяк с орешками. Осмотрелся, заметил, и  направился к нам.
         - Можно к вам, красавицы?
         - Вполне, развлекайте нас.
         - Я Арслан  из Махачкалы, а вы откуда прилетели?
Познакомились. Он,  не смолкая, что-то говорил и глядел на меня. А я как будто вылетела из реальности, но быстро очнулась и  обрела привычное состояние уверенности. Он интересно рассказывал о местных достопримечательностях, был здесь не раз. Когда мы покончили с мороженым, Нона  деликатно  сказала:
- Извините, я вас оставлю, мне пора. 
И  прошла вперед, а Арслан задержал меня, взяв мою руку:
- Светлана, подожди!
Встал, пошел за мной и остановил меня в тамбуре между стеклянных дверей. Нона обернулась, все поняла, махнула рукой и ушла. Арслан положил руки на стекла   тамбура, заключив меня в круг,  и стал говорить:
- Пойдем ко мне.  Я люблю тебя!
- Шустрый какой, любит он!  Отпусти меня.
В баре было трое посетителей. Барменша с интересом глядела на нас. Мне было неловко. А он не отпускал руки, не давая уйти. Мне вдруг  стало смешно, и  я захохотала. Это его отрезвило,  он раскрыл руки, и мы вышли на улицу. Он все уговаривал – пойдем да пойдем.  Я согласилась погулять с ним. Гуляли до обеда. Он, укрощенный,  вел себя уже сдержанно. Потом говорит:
- Давай съездим в Ялту после обеда, погуляем по набережной.
После обеда мы вышли с территории на дорогу.  Автобусов не было, пролетающие мимо машины были переполнены и  мы с трудом дождались такси. Но там было только одно место сзади. А таксист говорит:
- Машины не пропускают,  за нами авария. Садись, кацо, возьми девчонку на колени, доедем,  или ждать будете неизвестно сколько.
Пришлось согласиться. Арслан усадил меня на колени  и обнял меня. Так  я и  ехала  у него на коленях до Ялты. Он  нежно прикасался ко мне щекой и губами. В Ялте на набережной он заказал художнику и подарил мне  мой портрет. Портрет получился классный. Потом дошли до какой-то парикмахерской и он сказал:
- Подожди, я по делу, на пять минут. И вошел. Дверь была открыта и я слышала их разговор с парикмахером. Они говорили  о коньячном спирте, который должен привезти один человек, речь шла о бочках.   Потом Арслан вышел. Я спросила: - Что за спирт?
          - Подслушала? Я парторг на винзаводе Махачкалы, ищу покупателя. Дела, они и в отпуске дела!
А на следующий день он все-таки пришел ко мне в номер. И  я  оказалась с ним в постели, не устояла. Мы провалялись, почти до вечера, пока  не проголодались. Кто-то стучал в дверь. Наверное,  Нонна  искала. Но нам никто не был нужен.
Арслан рассказывал мне про Дагестан, много интересного. Звал  в гости. Он развелся с женой, жил один, детей нет. Мы несколько дней не расставались. А потом он вдруг пропал. И нигде его не было. Я снова ходила с Ноной, играла в теннис и шахматы. И уже  незадолго до отъезда ко мне вдруг приходит мужик с портфелем.
- Вы Светлана?
- Да, а что такое?
- Я – следователь. Вы были знакомы с Арсланом Мирзоевым?
- Да, а где он?
- Его убили.
Ничего себе! Следователь рассказал:
-  Арслан убит. Он нелегально  продавал   спирт с Махачкалинского винзавода. В Ялте у него  был  покупатель. Вы не знаете, куда он ездил, в Ялте с ним были?  Расскажите все, что знаете.
Вот оно что! Под маской секретаря парткома завода скрывался обыкновенный уголовник. А я с ним любовь крутила! Я все рассказала следователю  про парикмахерскую, запомнила, где мы были.  Следователь поблагодарил меня и попросил не рассказывать никому о нашем разговоре.
- Спасибо Вам, Светлана! Думаю, что с Вашей помощью мы, наконец-то,   найдем преступника, нам так не хватало этой ниточки.
Вот такой детектив!  Как хорошо, что я не влипла! Арслана было, конечно же же жалко, но…


                В Р Е М Я   УЧ И Т Ь С Я 
                И   В Р Е М Я   В Е С Е Л И Т Ь С Я


 В Алма-Ате жил многонациональный народ. Не перечесть тех, кто в сталинские времена остался в Казахстане после лагерей. В нашей группе  были русские, казахи, китаянка, немец, узбеки и украинец.
Интересно было наблюдать, как вживаются в студенческую жизнь абитуриенты.  Например, приехал в скромной курточке русский Степа из села. Он  упорно    грызет науку и калымит, по ночам  разгружая товарняк. Было принято ходить в  костюмах и рубашках с  галстуком и Степа не скоро, но   приобрел костюмчик.
А казахи из аулов?  Я  заскочила как-то в одну комнату за солью и увидела -  сидя на кровати,   поджав ножки как  козочки, две казашки-первокурсницы шарили друг у друга в волосах  ножом. Вшей искали! В   казахских платьицах,  из-под которых виднелись ситцевые рейтузы. Приезжающие парни-казахи были одеты простовато. Но  быстро преображались! Парни облачались в дорогие черные  костюмы и  белые рубашки с черными галстуками, как битлы. Девчонки из пугливых козочек превращались в знающих себе цену ланей. Сооружали из волос  бабетты  и  сэссун, красили веки, чтобы  глазки-щелочки   как у Одри Хепберн. Закинув ногу на ногу и   приоткрыв бедро короткой юбки, картинно  курили.
             Их родители  пасли в горах овец и коней, и получали денег немерено. Их  деткам  денег хватало  водить в ресторан  «негров»  вроде меня, которая  делала  картинки для  проекты фасадов для строителей.

Моя мама-портниха  шила мне красивые платья, доставала по блату одежду и обувь. Мои рыжие волосы с  модной стрижкой или  конским хвостом,  голубые раскосые глаза и монгольские скулы   производили впечатление. У меня не было недостатка в поклонниках, и  я часто их меняла, не привязываясь надолго. Любовники переходили в друзья.  Наш приятель-кореец Виталик Когай   звал  меня Софи Лорен и светской львицей.
У меня был друг Женя Прохоров, преподаватель английского, он жил у нас  общаге. С детства  ходил на костылях, но – умница, веселый и остроумный,  знал три европейских языка. Научные работники,  заказывали ему переводы.  Зная его любовь к музыке, привозили из-за рубежа  пластинки и  стереосистему. Так   я  узнала  Элвиса Пресли, Луиса Армстронга, Кросби, Синатру, Рэй Чарльза, Чаби Чаккера, Боби Дилана, Эллу Фицжеральд…
 К Жене приходили интереснейшие друзья, и под  томительно-нежные  блюзы с синкопами, рок-н-ролы и джазы, пили портвейн, ведя бесконечный раскаленный треп до полуночи про стихи, книги, кино, политику, искусство.  Пели  песни Булата и  Высоцкого. Женя  был заметно влюблен в меня, но понимая, что шансов у него нет, стал другом.  И я была счастлива в обществе его друзей, которые были  не чета студентам, ну - как короли над плебеями. Я впервые пришла к Жене,  когда услышала потрясающуюся   музыку, доносившуюся из двери его комнаты. Подошла, постояла и постучала, Он открыл дверь и улыбнулся:
- Откуда ты, дивное создание?
- Живу я здесь, архитектор  Светлана Левая.
- Левая – кликуха что ли?
  - Фамилия.
   - Ну, проходите, пожалуйста, чем обязан?
   - Музыка у Вас  классная, хочу  познакомиться.
  - Давайте, я Евгений.
  -  Можно на ты?
  - Надо! Буду звать тебя Свечкой. Приходи на вечеринки. У меня бывают  пижоны, не лишенные чувства юмора, а ты будешь  единственная, да еще   и красивая женщина.
- Музыка у тебя  – блеск! С ума сойти!
Гости, ярые интеллектуалы, приносили вино, книги самиздата, дефицитные пластинки, читали стихи под    музыку.

А учиться было безумно интересно! Основные дисциплины по специальности:  живопись, рисунок, скульптура - одно удовольствие!  А вот диалектический и материализм, марксистско-ленинская эстетика и еще какая-то белиберда были жутко не понятными, как все работы лысого вождя. Преподаватель   Дзюба  понимал, что эту хрень не впиндюрить в наши девственные мозги, и  требовал для сдачи зачетов только конспект. Мы старались  что-то писать на  лекциях. Даже если очень кратко, он зачеты принимал. И сопромат, который преподавал Юлий Давыдович Рат, родом из Швейцарии, не напрягал, а учил легко решать задачки.  Только  тупые, вроде  Тулендэ,  не соображали. Однажды Рат заболел и  нас прикрепили к строителям  по сопромату. Мы были в ужасе! И когда Рат выздоровел, мы обрадовались.
 Витя Селин и я  лихо щелкали задачки с эпюрами. И у меня возникла идея. Я была еще та авантюристка! - жизнь же веселее, если   добавить игры.
- Витюха, а не поможем ли мы коллегам  с ровными извилинами  решать  задачки? Бутылка от строителей и шоколадка от наших, а?
-  А чо! - я за!
-  Йес, сэр! Время пошло, Люська, лови клиентов!
Грассиха бросила книгу, потянулась и спустила ноги  с кровати  и, пригрозила:
- Ну, Светка, смотри,  подведете -  я вам такую жопу устрою!
- Ну, спасибо! И тебе того же тем же местом по тому же месту,   курочка  ты наша!
Грассиха накликала клиентов и мы зарядились   пахать. Девки  полегли на кроватях. К десяти часам стол был уставлен «валютой». Мы заработали  восемь бутылок портвейна,  семь шоколадок и  махонький тортик.
Девки соскочили с лежбищ и нажарили   картошки. Мы  вдоволь повеселились. Разошлись, когда перепели   все песни  и поплясали под  Дина Рида и «Джонни» Марлен Дитрих.
Живописи, рисунку и скульптуре мы учились  один день в неделю у заслуженного художника Казахстана Кенбаева, огромные  картины которого  в стиле  грековцев, были в галерее.
Кенбаев к нам относился как  отец. Однажды  повел  на стадион, где тренировались спортсмены перед олимпиадой в Мехико, мы потом  по памяти делали этюды. И мы балдели от мужеподобных Тамару и Ирину Пресс, Валерия Брумеля и  других чемпионов мира. Полдня провели на трибуне возле поля. Кенбаев выдал деньги и  наши тяжеловесы Боря Бойко с Тулендэ  притащили  авоськи с кучей пирожков и  лимонадом.
На занятиях писали натюрморты, обнаженную натуру, старались  передать силу и слабость мышц,  морщины, красоту молодого тела.
Проекты по архитектурному проектированию,  я  переделывала по нескольку раз, натягивая новый подрамник, постоянно металась в поисках вариантов, пока сокурсники  мусолили свое решение.Делала все быстро и азартно. И однажды меня  занесло в обалденный экстрим с подачей фасадов. Полезла в какой-то оранжевый цвет, пыталась потом исправить,  но картинка непоправимо приобрела цвет детского поноса. Девки балдели!
К вечеру, когда  я свой шедевр запорола окончательно,   появился Вовочка Экк .с подрамником. Высокий, с пышной шевелюрой красивый мальчик всегда сомневался.  И уговорил меня:
- Светик, помоги,  не знаю  что делать,  -  запорю!
Ну что ж, потренируюсь на Вовочке,  свой проект не спасти! – потащу к Туманяну на растерзание.  И я сделала все так, что  Вовочкин проект засверкал!
Утром мы предстали перед мэтром.  Моя  подача - жуткое фуфло, но деваться  некуда. Интересно! – как он меня умоет? Лезу под гильотину!
Туманян, давая задание на  проект жилого дома,  говорил:
- Я вам завидую! Вряд ли  вам придется еще раз  проектировать  индивидуальный дом, где можно раскрыть   свои  способности в наибольшей степени. У нас не принято  строить такое жилье, мы зажаты рамками градостроительных стандартов. Так что проявите фантазии, проект  должен быть  шедевром архитектуры.
Я и запузырила  шедевр, который на первом просмотре Туманян похвалил. У меня была отличная планировка  дома  с мансардой, атриумом и бассейном, гаражом и спортзалом в  цоколе дома,  интересное ландшафтное решение. А подача фасадов – дерьмо!  Туманян непременно опозорит  меня перед всеми,  раз понесло  овцу рогами на  ворота.
Я не полезла с проектом первой,  нутром чуя, что нахожусь в  глубокой дыре. Туманян  смотрел проект Люды Трубачевой. Красивый и элегантный,  он делал из консультации спектакль, наполненный убивающим наповал  сарказмом, острым юмором  или похвалой. Трубе досталось. Туманян  радостно потешался:
- Коллеги,  обратите внимание на  проект, и скажите, кто хочет жить в комнате в два с половиной метра на шесть? Это  не комната! -  это коридор, душечка! 
Не дожидаясь ответа от  полыхаюшей и каменеющей Трубы,   продолжил:
- Господа, а  я  бы построил этот дом! И поселил в него автора! Водил бы экскурсии, чтобы показать, каково ему там.  И что это за туалет такой махонький, а?!!  Да туда же русская красавица Марь Иванна не влезет  со своими роскошными формами! Придется, милочка, поднапрячься   и все исправить, иначе…
Когда я сунулась со своим подрамником, то  уныло ждала, пока Туманян с неописуемым изумлением все рассматривал, а  все старались удержаться от смеха. Потом начал:
- Проект отличный! -  но!
 Это он сказал со  страдальческим нажимо, и  замолк. А потом выдал со смаком, так, что захихикали все:
- Эт-то что Вы тут намешали, милочка?!! – потрясающий образец полнейшей,  классической безвкусицы! Это даже  неприлично_ - такую пошлость изобразить. Я огорчен! - переделать! И - никаких сюр и прочих измов!!!  Оттачивайте вкус в классике! Я не понял, что   Вы хотели сказать этой подачей? - объясните, наконец!
- Извините, Юлий Богданович, занесло! -  абсолютно  согласна, исправлю.
Настала очередь Вовочки.  Туманян любовался. Однако, вздохнув, сказал:
- Да-а! Прошу обратить внимание на  контраст между проектным решением и безупречной подачей фасадов. Вот так надо работать кистью! А  планировку исправить.
Боря Бойко ржал, зная, что подачу Вовочке делала я, способная на безумную пошлость.
Капля меда от Туманяна подсластила мою бочку меда. Я все переделала и получила пять с плюсом. Урок не прошел даром, на всю жизнь запомнила!
               
                О Т Е Ц
  В сороковом году мои родители, которые  жили в Хакасии в поселке ЦЗЗ, встретились и поженились.  Мама моя Тоня Бугаева работала официанткой в столовой, отец Саша Харламов был бухгалтером. А в июне сорок первого года на площади возле громкоговорителя собрался народ,  и все узнали, что началась война!   Вечером к Харламовым  пришел военный и, козырнув, показал Саше какую-то бумажку и  сказал:
 - Срочно собраться!
Саша стал собирать вещмешок, поглядывая на  жену. Она сидела на кровати, выставив огромное пузо, сморкалась и тихо лила слезы. Он  ушел на войну, оставив молодую беременную жену. После его ухода Тоня долго  рыдала, потом собрала  вещи и ушла жить к родителям бабе Оле и деду Евдокиму. Поняла одно - Саша ушел воевать и неизвестно, вернется ли с войны. Он ушел, как оказалось,  навсегда. Судьба его круто изменилась и сломала ему, двадцатидевятилетнему,  счастливо начавшуюся жизнь, разлучив  с любимой женой,  которая  должна была родить и жить  без его помощи. Я родилась седьмого августа сорок первого года, в день успения Праведной Анны, матери Пресвятой Богородицы, как  предсказала цыганка.
 
Как же горько было у отца на душе! Страшное предчувствие не покидало его всю дорогу до Тюмени, где он оказался в командном училище.
          Мама ждала моего отца до конца войны, но после победы он не вернулся, и вестей от него не было до сорок шестого года, когда мама  встретилась с одним знакомым. Он сказал, что  был с Сашей  в концлагере в плену у немцев с сорок второго года:
       ; Союзники нас освободили. Может, он  во Франции или Америке, многие так делали, возвращаться  в Россию боялись,  многих отправляли в лагеря.

Эта новость была настолько неожиданной, что в нее было трудно поверить. Знакомого вскоре забрали в НКВД и увезли в неизвестном направлении, следом за ним отправилась  жена.
В сорок шестом году мама вышла замуж за Левого Петра Георгиевича, главного энергетика   ЦЗЗ. Вскоре после этого   она получила письмо от  отца. Его тайком от Петра Георгиевича принесла  баба Оля. Мама узнала, что отец находится на поселении в Печоре, куда был  определен после госпроверки за то, что попал в плен к немцам. Мама наревелась вдоволь, прочитав письмо, но потом остыла и, хорошо все обдумав, приняла решение - поехать к отцу не захотела:
; Он хочет, чтобы мы со Светочкой разделили  его судьбу? - не думаю, что ему от этого будет лучше. А нам каково? Нет уж, жизнь одна,  у каждого своя судьба. Дочерью я не могу пожертвовать ради мужа.
То, что мама выбрала Петра Георгиевича,  подтвердив  факт отречения от отца,  спасло ее и меня. Мама не была репрессирована, а я не была отправлена в детский дом. Господь отвел нас от этой участи. Страшная судьба членов семьи изменников Родины нас миновала.

А Петр Георгиевич, узнав о том, что Саша Харламов жив, забеспокоился и решил увезти нас с мамой в Башкирию, в Миндяк, куда его звал друг. Что мы и сделали. С нами поехала мамина подруга, моя няня  Леля-Дуся,

Как потом оказалось, мой отец Александр Харламов  не пропал без вести. По окончании  Тюменского пехотного училища в августе он был направлен на фронт. Служил командиром взвода в стрелковом полку в звании лейтенанта в составе 62 армии генерала Еременко. Она первой сдерживала врага на подступах к Сталинграду, приняв на себя всю тяжесть вражеской атаки,  была окружена немцами, и 18 августа 1942 года в районе станицы Нижне-Черская на подступах  к реке Дон отец был ранен в голову и попал в плен. Сколько их было, этих несчастных русских солдат, которых гнали  в  концлагеря по дорогам России и Европы?!! Сколько было понастроено этих  лагерей по всей Европе?! Отец попал в лагерь на Одере и  провел там три года. Он был физически крепким и выносливым, поэтому его не отправили в газовую камеру вместе с несчастными доходягами. Его бабка была знахарка, она умела лечить травами и заговорами. Отец много чего знал от нее,  и это ему пригодилось в тех нечеловеческих страшных условиях лагерной жизни. У него было чутье зверя. Этим чутьем он  зря не растрачивал физические и психические силы, живя в ладу с лунными ритмами, как это умели делать древние, и как это делают животные, чувствуя таинственно  роковое, безусловное влияние Луны. Это спасало и хранило отца, несмотря на адскую пляску смерти вокруг. Сокровенные знания его бабки непостижимым образом всплывали в его сознании, приходили в мимолетных обрывках снов, помогали ему жить и выживать, охранительно подсказывая правильные действия и предупреждая о том, что будет вредным и опасным в этом мире зла и рабского  скотского существования. И он молился, молился, вспоминая  молитву бабки,  повторял ее, укрепляя свой дух: «Царица моя преблагая, надежда моя Богородица, зриши мою беду, зриши мою скорбь, помоги мне, яко немощну, окорими  мя, яко странна, обиду мою веси разреши ту, яко велиши, яко не имам иныя помощи, токмо от  тебе о, Богомати, яко да покрывши мя и сохранивши во веки веков. Аминь!»
Бабка говорила всегда: «Главное в жизни – здоровье. Надо  заставлять, чтобы все работало в теле – голова, внутренности, глаза, руки, ноги, пальчики. Без работы все становится ненужным, болеет и помирает. Есть надо мало, и смотреть, когда животные едят, когда пьют, а когда их не заставишь что-либо проглотить. Вот так и нам делать надо! Бог не зря нас поселил на Земле - всякая травка, листочек, цветочек корешок не зря растет. Там, где живешь это все лекарство, еда наша живая и здоровая!».
Отец это вспоминал, делая тяжелую работу, и перед глазами его всплывало темное от загара, морщинистое лицо любимой бабушки, белый платочек на голове и яркие васильковые, по-детски сияюще раскрытые глазки, всегда глядевшие с любовью, нежно и ласково. Он сберег себя бабкиными знаниями, искал выход в любой ситуации,  и сохранил выносливым, сильным и здоровым свое тело, питая его травами и  закаляя  тяжелым физическим трудом. Оттого-то, видно, его и не отправили в страшную печь крематория, как  ослабевшего  и не способного работать.
В Германии зима не такая, как в России, и он смог сберечь себя. Только его светлые волосы  стали белее снега, но брови остались  черными над небесно-голубыми глазами. Он сохранил свои зубы, чистя их солью. Он всегда жевал и ел разные травы, цветы, листья. Лебеда, полынь, спорыш, клевер, заячья капуста, крапива - этого  добра  всегда хватало.
Почти два  года отец был на каменоломнях, потом - конюхом в поместье у немцев.  В лагере вызвался быть старшим барака, чтобы никакая сволота  не мешала жить. Собрал группу из   мужиков, и они  многих  спасли  от гибели. Не всегда все, однако, получалось, как надо в этом  страшном мире, где главное было – выжить. Многие считали его предателем. Однажды он встретил одного энкеведешника, который в юности на Дону забрал отца  за драку и пытался сделать из него стукача.
В лагере у него произошла неожиданная встреча со старым знакомым. Это был энкаведешник,  который арестовал бабушку и пытался сделать из отца сексота. Как оказалось, тот  попал в плен и оказался в лагере. Опознав ненавистного энкаведешника, отец не сдержался и избил его до полусмерти  вечером на виду у всех мужиков  барака, молчаливо наблюдавших за дракой. Никто не вмешался, все знали - заслужил. Впоследствии этот эпизод был зафиксирован как отягчающий вину в деле отца, когда он проходил госпроверку, вернувшись на родину.

Вопреки всему отец выжил. Лагерников освободили американцы. Они предлагали   уехать во Францию, Америку. Появились  советские агитаторы, обещали золотые горы по возвращении  домой.  Приятель звал отца  во Францию, говорил:
; Все брехня! Вернешься домой ; не избежать тюрьмы, а еще хуже, расстрела. Ты чё, дурак, забыл всё, думаешь, что-то изменилось? Да мы для них предатели. А мы в этом аду выжили, мы  молоды, и это главное. Бежим!!! Франция – это же мечта!
Отец долго раздумывал, но потом все-таки пришел к «своим» – очень хотел вернуться к  семье. «Свои» всех, кто пришел, отправили в  родные лагеря в Коми АССР и  отец оказался на поселении в Печоре, откуда он послал маме письмо, и после этого она уехала с Левым  в Башкирию.

А весной сорок седьмого года отец вдруг появился у Бугаевых в ЦЗЗ, где не застал нас с мамой. Он пробыл там два дня и  поехал в Миндяк. Мама работала в магазине, дома был Левый, он пришел с работы и грел на плите щи. Отец постучал в дверь и вошел. Представился:
          - Александр Харламов.
        Левый поправил очки и  сказал:
          - Тоня скоро придет. Щи будешь?
Когда мама пришла из магазина, где работала, мужики хлебали щи. Она вошла, и дружный стук ложек прекратился. Левый сказал:
- Я на завод, там авария! Вернусь поздно.
И ушел. Мама была потрясена белыми волосами отца. Отец говорил о себе скупо, уклончиво и неохотно. Но она все поняла и поверила, что он свободен.
Отец  ей сказал, что завтра вечером уезжает, договорился с машиной. Сказал, что хочет увидеть меня и чтобы мы приехали к нему. Когда  устроится, пришлет письмо и будет нас ждать. Они проговорили до полуночи, пока не пришел Левый, он  проводил отца в дом для приезжих. На следующий день  Леля-Дуся привела меня к отцу, и мы с ним целый день гуляли на горке.. Я запомнила это на всю жизнь. А потом подъехала машина,  мы простились и он уехал.

В  начале сорок восьмого года  Левого и Лелю-Дусю допрашивали в НКВД. Маму не трогали, так как она была беременна. Стало ясно, что  отец сбежал и его искали. С тех пор тема об отце  была запретной. Отец ничего не написал маме и исчез навсегда. А мама ждала его всю жизнь и не могла простить, что он не написал и обманул ее. В сорок восьмом году мама родила сестричку Ларису и уже не работала. А Левый Петр Георгиевич удочерил меня и я стала звать его папой.
Уже в начале перестройки Нина мне написала: «Вот ведь какая судьба! - ведь ты приехала жить в те места, где в лагерях был Саша, твой отец».
Это было как гром среди ясного неба! Вспыхнуло в памяти одно событие. Я работала тогда главным архитектором строящегося города нефтяников Усинска, Всесоюзной Ударной комсомольской стройки в Коми АССР. Однажды я была в командировке в селе Усть-Уса с двумя художниками из Москвы, которых пригласила ставить обелиск в память о погибших  в Великой Отечественной войне. Село находилось на слиянии рек Печора и Уса. С  берега к реке спускалась шаткая  деревянная лестница. Мы сидели на высоком берегу реки  на лавочке с водочкой и закуской после рабочего дня. Вид  был потрясающий, Сквозь тяжелые огромные тучи вдруг прорвалось ослепительное солнце, золотом охватило края облаков и  серебром полыхнуло по реке. Смутное какое-то,  чувство  охватило меня, ушли  все звуки и разговор, который неторопливо вели  художники. Я вдруг  почувствовала, что  я это уже видела! – этот  пейзаж, эти низкие жемчужно-серые  облака, лучик солнца,  проблеском  озаривший реку. Я стояла завороженная, зачарованная.
- Светик, ты чего? – пробился в тугую тишину голос.
- Я это уже видела, - сказала я, приходя в себя, осознавая всю нелепую, бредовую и абсурдную бессмысленность своего впечатления.
 – Мистика какая-то, я  здесь первый раз! - но я это уже видела!  Мне знаком и этот берег, и эта пристань,  слияния  рек и потрясающее  небо!
   Федя Моржов,  московский художник,  сказал:
- Да, ребята!  Мы ведь  сидим на том месте, где была перевалочная база для бывших военнопленных из немецких концлагерей. Их везли в Усть-Усу  на баржах по Печоре  в Ухталаг, Печлаг, Воркуталаг. Это они строили железку в сорок шестом,  их кости лежат под шпалами от Москвы до Воркуты. 
 А  некоторое время спустя я была на совещании в Печоре, где меня повезли  на экскурсию показать   спецпоселение лагерников, уже опустевшее, полуразрушенное. Мела поземка по еле обозначенной на огороженной территории дороге, ведущей к  темным, из полусгнившего дерева бараков с оконцами  без стекол. Бревна бараков были изрезаны надписями – фамилии, фамилии… Взгляд наткнулся на одну, я с трудом разобрала – Харламов, и длинное, полустертое имя. Я ошеломленно стояла  и  тупо смотрела на эту надпись, пока меня не окликнули. Воспоминание отпечаталось навсегда, и  часто потом  вспыхивало картинкой в  мозгу.

В девяностые годы  стало возможным искать следы отца  во время войны и после,  писала в разные инстанции. Но  чиновники системы военного ведомства,  МВД и КГБ ответы  писали так скупо и уклончиво, что я толком ничего не узнала. Неожиданную информацию  получила от  председателя Российского общества «Мемориал».  Он писал, что отец не совершил преступления перед Родиной, о чем говорила статья, по которой он был отправлен на поселение в Печору. Он сообщил: «Харламова отправили в командировку весной 1947 года. Какая командировка?! Это для меня равнозначно полету в космос. Я такого еще не слыхивал!», - писал бывший политзэк. Что это означало, я так и не узнала.
 
Только после того, как гражданам  в 2007 году был разрешен доступ в архивы ФСБ о жертвах политических репрессий, я получила ответ на свой запрос: «…После прохождения госпроверки Постановлением  Севпечлага МВД он 19 июня 1946 года переведен на положение спецпоселения сроком на шесть лет. Состоял на учете в г. Печоре Коми АССР. 3 апреля 1947 года Харламову А. И. было дано разрешение на временный выезд в г. Абакан Хакасской автономной области по семейным обстоятельствам, откуда он к месту поселения не вернулся, в связи с чем в отношении А. И. Харламова было возбуждено уголовное дело по ст.82 ч. 2  УК РСФСР, а сам он объявлен во всесоюзный розыск. Розыск Харламова А. И. положительных результатов не дал, а преступление, предусмотренное ст. 82 УК РСФСР, подпадало под действие указа ПВС СССР от 27.03.53 «Об амнистии», поэтому заключением МВД Коми АССР Харламов Александр Иванович с учета спецпоселения был снят и его дальнейший розыск прекращен».
Ясно - отец сбежал, и потому не подлежал реабилитации. 

 Сведения о том, что было потом с отцом, и кто его предки, я собирала   много лет после перестройки из  архивов Ростовской области,  по книгам и документам, обращалась в архивы и военную  прокуратуру, в КБГ, изучала историческую хронику. Узнала то, что  не оставляет сомнений. Мне стало известно, что они жили в станице Глубокая Ростовской области. У них было поместье, земля, конезавод. Революция разрушила  жизнь семьи.  Отец и мать сгинули в лагерях. Бабка воспитывала внука до тридцать седьмого года. Потом  ее арестовали и Саше пришлось  бежать  от НКВД  в Сибирь. Дальше война, плен, Усть-Уса, Ухталаг, Печерлаг.  После  приезда  в Миндяк он понял – его Тоня  и дочь живут   хорошо.  И решил - в Печору не возвратится, он не виноват перед Родиной. А как жить дальше, скрываться под чужой фамилией и бояться? - ну, нет! И  он решил бежать  из страны. Добрался до Одессы и устроился   матросом  на корабль, идущий во Францию, где жил его друг. Друг помог  отцу отправиться в  Перт в Австралии, уж там-то не достанут.
В  Перте  отец  устроился конюхом в поместье. Дочь хозяина, вдова, и отец полюбили друг  друга. Хозяину русский  понравился – молодой, работящий,  сильный мужик, в  лагерях не сломался.  Он дал  согласие на брак и вскоре передал отцу управление  конезаводом. Отец  жил под фамилией Алекс. Он усыновил двух детей жены и у них родился сын. Умер  мой отец 3 декабря 1971 года.
Странно и приятно поразило меня то, что в  Ростове отец  вписан в книгу памяти  воинов,   павших в  войне  против фашизма. Это мне сообщили из архивов в Ростовской области, когда я искала о нем сведения.
 
 Я не осуждаю  своего отца. Я его люблю и  жалею. И я гожусь им!

               
                П Р А К Т И К А   В   У З Б Е К И С Т А Н Е
               
  После второго курса нас послали на практику в Узбекистан. Ташкент после землетрясения  был    в страшной  разрухе.  Люди бродили по развалинам в поисках родных и близких -  плач, крики отовсюду.  Потрясенные,  мы вернулись на вокзал, поехали в Самарканд.
Самарканд казался сказочным городом, центр – сплошное средневековье. Не верилось, что мы ХХ веке. Полосатые халаты мужчин, разноцветье женских платьев, обилие украшений у женщин с заплетенными в множество косичек  волосами – Азия!
Синее небо и палящее солнце, голубое узорочье керамических плиток на  куполах и минаретах – все как в  сказке. Под чинарами  площадки из досок - достарханы, где на коврах сидят люди перед низкими столиками с фарфоровыми чайниками  и расписными  пиалами. Мы завтракали там, наслаждаясь  ароматом зеленого чая без сахара и вкусным  лавашиком.
В этом средневековье  ходили   трамваи, ездили авто и бегали с огромными тюками маленькие ослики. Этот калейдоскоп азиатской экзотики обрушился на нас, мы словно попали в машину времени.
Сразу пошли на площадь  Регистан, смотреть  медресе Улугбека, Шердор и Тилля-Кори с мозаичным узорочьем куполов и арок, потом  Биби-ханум, Шахи-Зинда, Гур-Эмир, усыпальница Тимуридов.
Никогда так не тянуло писать акварели! Кисть легко скользила по бумаге,  с этюдниками  не расставались. И везде  чувствовали интерес жителей, они знали, что  приехали студенты-архитекторы из Алма-Аты.
Нас  окружали люди. Сначала это напрягало, но быстро прошло, Ни реплик, ни разговоров  не  слышно было от этих темнолицых людей. Они  просто  смотрели, как мы пишем картинки. Удивительная культура поведения и доброжелательность  жителей  поражала.
А знойные южные мужчины проявляли  усиленное внимание к  девчонкам. Наш учитель Рустам Аблаевич просил нас не ходить по одиночке. Мои светлые волосы и голубые глаза, Стрельчихина  попа были особо заметны, узбеки  цокали нам  вслед языками.
И я вляпалась. Первый раз вышла из магазина, а дорогу  забыла. Какой-то  белозубый узбек молодой шел навстречу. Я спросила его, как пройти к общаге через сквер, а он стал меня лапать. Пришлось спасаться. Я завизжала,  ошарашивая узбека,  резко  лягнула его  коленкой между ног и моментально вспомнила дорогу. Дала деру, потом оглянулась! - не до смерти долбанула. Он согнулся,  держа руки под животом. Я показала  кукиш:
- Знай наших, к-козел!!!
  И умчалась.

После Самарканда была Хива. Нас поселили  в древней медресе -  два этажа, галерея вдоль внутреннего  дворика. В комнатах пол из каменных плит и махонькие оконца в решетках без стекол. Солнце так нещадно пекло, что спать было можно только на каменном полу, постелив тонкие одеяла. Укрывались простынями, смачивая их водой из колонки во дворике. Там же была  уборная. Промаявшись на камнях до   пяти утра, вставали, умывались у  колонки и шли  к  достархану пить  чай с лавашиками. Потом  с этюдниками топали осматривать   мечеть Джуму с минаретом, крепость Ичан-Кала и другие красоты Хивы.
Залезли  как-то на крышу мечети полюбоваться городом. Там без присмотра лежали расписные  керамические плитки. На обратной стороне одной из них были вмятины от пальцев  средневекового мастера, и я не удержалась, сперла ее.

Однажды ранним утром, по улочкам с глинобитными домиками с плоскими крышами за  глинобитными заборами, мы дошли до медресе Улугбека. Резная дверь была закрыта. Парни поколотили по бронзовым ручкам, вышел старый узбек с коричневым  лицом, в полосатом халате,  белых подштанниках и остроносых тапках. Он был сказочно красив. И молча  глядел на нас, пока мы галдели. Казалось, русского языка  не понимает. Но он  дожидался, когда мы замолкли, и жестом показал войти.
        Внутри было прохладно. По каменным стертым ступеням   спустились вниз. На площадке старик скинул тапки, открыл огромным ключом тяжелую  дверь и вошел. Мы  тоже разулись. Ноги блаженно ощутили холод каменных  плит. В помещении с  арками и колоннами, стояли  саркофаги.
 Скрипнула дверь, старик вышел. Мы разглядывали гробницы Тимуридов в абсолютной тишине. Через некоторое время скрипнула дверь. Мы молча стояли.
И вдруг в этой  тиши зазвучал голос. Наверное,  это был арабский язык. Красивым баритоном старик читал стихи. Вроде невыразительно, монотонно, но -  дух захватило! У меня иголочки  по голове плясали и капля пота  плыла по хребту.
Он замолк. Тишина. Скрипнула дверь. Мы обошли гробницы и вышли. Нестройным хором поблагодарили седобородого старца и покинули его мир, ощутив прикосновение к  таинственно прекрасному и   далекому прошлому, которое открыл,  взбудоражив наши души, нежный голос и музыка стихов на чужом языке. Это были, конечно же, стихи о любви.

Поработав до полудня над акварелямми,  мы ехали на озеро Хошрау, спасаясь от жары в  теплой глиняной воде. Загорели до черноты. Парни сбрили волосы,   купили   тюбетейки, и стали как узбеки.
Я познакомилась с художником из Львова. Он писал гуаши так, что  невозможно было оторваться от его, нервно бегающей по бумаге кисти. Я с ходу пристроилась к нему. Мы с ним встречались несколько дней и я у него многому научилась. Потом он вдруг пропал, его приятель сказал, что он уехал. А мои акварели были такие красивые, что после сдачи зачета их  свистнули с кафедры какие-то  сволочи!  Одно утешало – значит, хороши были!

Как-то мы с Вовочкой  Экком  забрались на холм писать Хиву сверху.  Раскрыли этюдники, и  вдруг  к нам хлынула ватага пацанов. Они устроились вокруг нас, соплями шмыгают и в носу ковыряют. Мы поработали, и закурили.  Они зашевелились. А когда Вовочка, не докурив, хотел бросить сигарету, раздался хрипловатый голос старшего, лет двенадцати мальца:
  - Дядя, дай  чинарик!
У Вовочки челюсть отвисла, он протянул шкету окурок. Тот взял его как зэки.  Сделал три затяжки и передал, окурок дошел до мальца лет пяти.  Глядят  на меня. Пришлось отдать старшему полпачки.  Он сипло сказал:
- Спасибо, тетя!
Полуголая гвардия  повторила его  слова и посыпалась с горы.

В день отъезда мы с Надей пошли перекусить в  чайхану под чинарами. Там под  огромным  чаном пылал костер. Чайханщик лепил самсу и ловко кидал в чан на стенки. Они прилипали, пеклись, и он ковшом ее  снимал. 
Я заняла столик, Надя пошла к чайханщику. Он заулыбался и,  нырнув под стол,  грязной тряпкой, которой протирал столы, повозил по тарелкам. Вынырнул и показал Наде. Она кивнула. Вот змей!
Принесла самсу на зеркально чистых тарелках. Самса была вкусной и  я не сказала Наде про пройдоху-чайханщика.
Пока шли в свою медресе,  к  нам прицепилась пара мордоворотов.   Пристроились возле нас и стали распускать руки:
- Ой, какие лапоньки! Девчонки, а не пойти ли к нам?
- Отвалите!
- А может, повеселимся?!
-  Уберите  руки!
- Да чо вы строите из себя курочек не топтаных! Не брыкайтесь, мы парни денежные!
  Противные наглые хмыри,  с наколками!
Так, опасная  ситуация! - надо  ноги делать! Метров пятнадцать до нашей арки. Надо рвать – вместе и  разом!
         И  тут   толстомордый, что  возле меня, говорит:
       - Где я могу тебя ...? 
         Ах ты, гаденыш! Я мигом оглушительно завизжала и  кинула свою руку на локоть этого хамло и рванула, выворачивая его локоть. Он  взвыл,  плюхнулся на асфальт и заревел:
        - Ах, ты б….!!!
         Его приятель дернулся, а я вопила:
                - Надька, бежи-им! Ребята-а, на помощь! - бандиты! А-а-а-аа!
Надька поскакала, ревя белугой. Мы  рванули так, что эти козлы еле опомнились, но потопали за нами. А у арки были  наши  парни.
          Завязалась драка, остановленная милицейской машиной. Участок оказался рядом! Парней в машину,  а нас с  Рустамом Аблаевичем пригласили в участок. Допросили, спросили, знаком ли  нам  нож, который  менты отобрали у  бандита.
          Эти двое. Оказывается, были в розыске. А нож принадлежал нашему  Тимуру, он им делал макеты. Мы нож не признали. Бандит указал на Тимура, тот отпирался, и бандиту не поверили. Рустам Аблаевич показал билеты на поезд и нас отпустили.
- Вечно вы вляпаетесь! – сказала Труба.
Я не стерпела:
- Заткнись, дура!
Надя добавила:
 - Точно, дура! Ты же не Светка, попадись ты зэкам, не отвертелась! -В  подворотню, и кирдык девушке!
Сели в поезд,  и Тимур позвал меня в тамбур.
- Ты поняла, чей нож?
- Ну, еще бы!  А ты понял, во что  мог  вляпаться, герой?
- Да-а, чуть не лажанулся!  Спасибо тебе!
- Вам  спасибо. А как нож  оказался у бандита? 
- Да этот уголовник  его у меня отобрал.
- Повезло! - бандит пальчики оставил. Ты что, не знаешь правил борьбы, кроме ножа? Это же опасно!
- Какие правила?!  Можно подумать, ты  знаешь!
     - Знаю, конечно! Научить?
     - Ну, попробуй, умница!
       Я докурила сигарету, отвернулась,  крутанулась, и внезапный  удар кулаком в его скулу был настолько неожиданным, что Тимур  приземлиться на все конечности. С трудом поднялся, отряхнул руки и схватился за покрасневшую скулу. Черные глаза его полыхали от унижения и злости.
- Остынь, Тимур! Я же не до смерти зашибла и фасад не испортила! Поплохело?  Ничо, очухаешься.
       Я неторопливо закурила новую сигарету. Тимур тер скулу, потом заржал. А я посылала ему кольца дыма, посмеиваясь.
 Ну, Свет, спасибо, что скулу не своротила и зубы не вышибла! Ты как это сделала, подруга?
- Да по закону сопромата!  Надо  делать в плече резкое вращательное движение руки, посылая кулак в противника. От этого удар мощный, как Вы, сэр, это и узнали.  Дошло? Как скула?  Платок намочи  холодной водой и подержи. 
Вернувшись, Тимур сказал, держа платок на скуле:
- Полегчало.  Ну, ты  классный боец! Спасибо за науку! - все так просто.
Схватил мою руку, сжал, потом поднес к губам и  поцеловал. Я этого от него не ожидала! Тихонько вытянула руку из ладони и, не удержавшись, погладила  его по голове. Коротко стриженые волосы   были  жесткими как проволока.
Так закончилась чудесная практика в Узбекистане.

               
                С   ЧЕГО   ВСЕ     НАЧИНАЛОСЬ
         Я  училась  на третьем курсе в Магнитогорском Горно-металлургическом институте, в котором оказалась по настоянию родителей. Два года после школы я проваландала, не желая учиться там, куда они меня старательно посылали, а потом они добились своего, и я стала студенткой.
Учиться было не интересно, и только  веселая студенческая жизнь с пирушками и мимолетной влюбленностью как чистая вода смывала мутоту учебных занятий.
Магнитогорск – побратим болгарского Пловдива, поэтому у нас было много болгар. В нашей  комнате к Нэдке Стайковой ходил жутко красивый  Данко  играл на гитаре и мы   пели – «Марина, Марина, Марина…» К Лие Прошиной приходил Толик, который руководил студенческим джаз-бандом. Я попросила его  прийти к ним на репетицию, так как любила петь. Там был прекрасный ансамбль с роялем, саксом, гитарой и ударник, который познакомил меня с конструкцией, где был чарльстон. Он немного погрохотал палочками и тарелками и спросил:
          -Хочешь попробовать?
   - Ну, еще бы!
          И я такое выдала, что парни взвыли,  хохотали и орали «браво», как будто у меня получилось.

          Учить науки  мне было не интересно! - эти физики-химии-математики я и в школе еле терпела, а тут  они все! И  на третьем   курсе я решила –  хватит, буду тем, кем хочу – архитектором!  Перестала посещать занятия и меня благополучно исключили. Я упорно готовилась и поступила  на архитектурный факультет  Строительно-дорожного института в Усть-Каменогорске.  Моя мечта сбылась!
 
  Проекты, занятия по рисунку и живописи, история архитектуры были основными все годы учебы. Преподаватели – молодые  аспиранты     Московского архитектурного института делали все, чтобы мы полюбили свою будущую профессию. Дух творчества, соперничество и амбициозность   был  у  всех.
   На первом же проекте я показала свой характер, сделав его вопреки воли преподавателя. Он хотел, чтобы мой фасад Успенского собора  был исполнен в стиле советского сурового соцреализма. А я терпеть не могла этого стиля. Мне надо, чтобы все полыхало. И я сделала такую акварельную подачу, что мой собор весело засиял под солнцем своими куполами.
   При защите проектов в аудитории вдоль стены ставили подрамники, на которых преподаватели ставили оценки,  потом нас впускали,   и начиналось обсуждение. Сначала выступали преподаватели, потом мы.
  Про меня препод сказал:
- Оценка работы Левой Светланы - пять с минусом. Оценка снижена за строптивость!
Ого! Ничего себе комплимент?!
        Потом разобрались с другими, и наступил наш черед высказаться. Первым выступил Володя Скалабан. Он прошелся по  работам и сказал:
        - Мне понравилась  подача Левой Светланы. Считаю оценку несправедливо заниженной. Красивая работа!
Потом выступали другие студенты. И  услышав всех,  вышла я:
- Я  ничего нового не скажу – все и так ясно.  Постараюсь  защитить свой проект, так как не согласна! - это же не  оценка работы! При чем тут мой характер?  Я  представила свой вариант, так как  не согласна с образом мрачного грозного собора, на котором настаивал Александр Иванович. Успенский собор – прекрасное творение архитектора, удивительный образ святости,  и должен божественно сиять куполами! - что я и  передала. Это мое право! И я буду всегда делать все не как принято, а как  хочу согласно своей творческой индивидуальности.
Учитель  отреагировал:
- Ну, это как-то  не скромно!
- Наоборот! Не так ли поступали гении, у которых нам надо учиться?
Студенты скалились и  помалкивали.

После первого курса нас послали на практику в Ленинград, делать обмеры в залах Эрмитажа, где шла реконструкция.  Мне было невыносимо любопытно поглядеть на сокровища, хранимые в главном музее страны. И  пока все торчали над обмерами и кроками лепных украшений, я бегала по залам  музея, изредка мельком появляясь перед сокурсниками, чтобы обозначить  присутствие, и исчезала. В конце концов все взвыли от моих отлучек. Пришлось предложить  компромисс. Я пообещала:
- Да я  составляю общую пояснительную записку! Добуду все в архивах, уже  договорилась.
     И такую записку сочинила! – с   архивными копиями и фотодокументами, что меня простили, и я уже спокойно бегала по залам, изучая н шедевры живописи и прочие раритеты, пока мои товарищи маялись над обмерами.
В выходные дни у нас были экскурсии по городу и окрестностям, изучали гениальную архитектуру. Жили  в  общежитии ЛИСИ  на Фонтанке. Недалеко было кафе-мороженое, где  мы с Ларисой Носовой часто торчали, пробуя разное мороженое с  кофе или вином. Нам повезло увидеть салют в день Военно-морского флота  на набережной Невы. Сходили в театр на «Балет Сенегала»,  который произвел  неизгладимое впечатление. Город гудел! – там бабы голые! Всем хотелось посмотреть на черных, грациозно танцующих под ритмы там-тамов обнаженных сенегальских  девушек и парней,  одетых только в разноцветные юбки.
    Перед отъездом меня и Стрельчиху два студента пригласили   в ресторан. После чего  Стрельчиха ушла с Юрой, а я Костиком в  пустую комнату, девки уже уехали.  Костику я сказала:
   - Учти, тебе ничего не светит, мне мама целоваться не велит!
   - Да ну! Может, попробуешь и  понравится?
   - Ладно, устраивайся на Валиной койке.
   Он, конечно же, мигом  соскочил с койки  ко мне. Он был одет в костюм и при галстуке, я тоже не разделась, да еще былапод двумя одеялами, так как из окна с Фонтанки тянуло сыростью. В эту белую ноченьку  я не сдалась. Под утро Костик сказал:
  - Да, не удалось мне одолеть эту крепость в коконе!
   Видно, у него, как и у меня, не было опыта. Мы успокоились под утро, и уснули. Когда  он ушел, пришла  Валя и мы собрались на поезд.

    После практики в Ленинграде, на втором курсе нас перевели в Алма-Ату. Архитекторы должны учиться в столице! - решило правительство Казахстана. Второй курс мы встретили в южном городе, окруженном снежными вершинами Алатау,  наслаждаясь  солнцем и фруктами. Нам сразу выдали стипу. Правда, она быстренько уплыла. На первом курсе многие из нас жили дома,  приехав в Алма-Ату, стали жить в общаге и,  не умея тратить деньги, моментально растранжирили их – отмечали приезд,  накупили косметики. Опомнились, когда в кошельках   копейки остались.  Решили  в складчину сброситься на еду. Хватило на картошку, овощи  и ржаную муку, из которой  варили клей для наклейки ватмана на подрамники. Из муки делали галушки с картошкой и ели, пока они не осточертели до тошноты. Хотелось колбасы и конфет! А до стипы две недели! – и как жить? Мне, как предводителю пришла идея – надо ходить в гости к  тем, кто живет  дома.
Первой, к кому приперлись пожрать, была Маня Каткаева. Она жила с мамой. В субботу я, Стрельчиха и Надя, голодные как цуцики, приехали в гости. Маня познакомила нас с мамой и усадила на диван смотреть семейные альбомы.  А нам  хотелось жрать. Мы дергали ноздрями в надежде услышать запах щей  с мясом. И когда уже заскучали от смотрин  старых китайцев,  Манина мама позвала нас на кухню. Стол был сервирован изящной посудой расписного китайского фарфора. Пиалы, розеточки для варенья, молочник,  большой роскошный чайник, творог,  печенье и варенье. Из дышащего дивным ароматом чайника мама разлила чай, розеточки наполнились творогом и вареньем.
Мы,  старались неторопливо есть,  но нам это не удавалось и мы довольно быстро все опустошили. Мама еще чуток подкинула, мы снова все доели  как троглодиты,  не ощутив сытости.
Посидели, чинно ведя светскую беседу,  поняли, что ничего не высидим,   сердечно поблагодарили маму с Маней, и ушли. В булочной купили буханку  теплого хлеба и, ломая на куски, слопали половину  в троллейбусе, весело обсуждая китайские церемонии.
А в воскресение  наша троица поехала в гости к Томе Синдеевой. Она жила с папой в своем доме. Свой дом, сад, огород – ну, уж там-то наедимся!
У калитки нас встретил папа  Иван Степаныч, добрый толстячок. На веранде стоял  огромный стол с едой. Какой только вкуснотищи  там не было! - салаты, соленья, жаркое, пироги, закуски, квас и свое вино. Оно было очень вкусным и хмельным. Наелись,  напились и пели песни под гармонь Иван Степаныча. Потом выскочили в сад  попробовать сливы, груши и яблоки. С этого момента нас неудержимо тянуло в отдельно стоящий дощатый домик.  Иван Степаныч очень сокрушался, пока около часа длился  карусельный марафон друг за другом в этот домик. Когда успокоились, попили чайку и отправились домой, нагруженные  едой. Каждая из нас тащила по полной авоське много еды, фруктов и три литровых бутыля с вином.
Приехав, накормили голодных Галку и Грассиху и сами  наелись, попилв винца.
- В  какой жопе вы это достали? – вопила   Грассиха.
- Люсенька,  то  что было в этой самой, мы оставили в сортире добрейшего Иван Степаныча,   все остальное ешь на здоровье!
- Неужели ваши необъятные жопы это не перенесли? – вроде  меньше не стали!
- Да у  нас не убудет, главное, чтобы  тебе повезло. Тебя же  в профиль не видно,  один нос торчит. А сейчас поела, и вроде  побольшела.
Наш поход в  гости к сокурсникам продолжился. У Ларисы Носовой    мама и бабушка накормили нас вкуснейшими пирогами. Всех навестили и  дотянули до стипы.
 Парни наши на выходные уезжали домой. Боря Бойко, грубоватый на вид, был тонким ценителем музыки и имел проигрыватель. Уезжая, разрешал его брать. В его тумбочке всегда был большой шмат  сала и хлеб. И мы  всегда откусывали прилично от сала с  хлебом. Потом просили прощенья, и добрый Боря не обижался,  и сало не прятал.
В горах Алатау росли сливы, яблоки,  урюк – и все без  охраны.  Алма-Ата – город яблок,  такого сорта как апорт нигде нет.  Огромные яблоки  были такие сочные, нежные и вкусные, да еще и с необыкновенно сильным сладким ароматом, что лучше не бывает! - на рынке продавались за гроши. С голоду в Алма-Ате не пропадешь!
Одно беспокоило – в горах Ала-Тау каждое лето была угроза схода селевых потоков, которые  могли затопить улицы города. Два лета по ночам дежурили добровольные отряды возле своих домов, чтобы  предотвратить беду. А потом в горах построили плотину  и даже разместили большой, мирового значения спортивный комплекс Медео. Укротили сель и  стали жить спокойно.
А наша студенческая жизнь стремительно накручивала обороты счастливых   событий,  неизменных спутников учебы, творчества, веселья и любви.
 Мы были молоды, полны надежд и веры в светлое будущее.

                Х И М И К
Это было в Усинске - городе  Всесоюзной ударной комсомольской  стройки в Коми АССР, куда по направлению Госстроя РСФСР в 1978 году я приехала работать главным архитектором города. Молодые комсомольцы, активные романтики и    энтузиасты, мы начинали строить город  нефтяников на границе Полярного круга.   Нас привлекала романтика, возможность строить   город  на чистом месте и  зарплата в два с половиной раза больше, чем по стране.
Все мне было интересно. Никогда я не испытывала такой свободы и радости от работы. Отношения со строителями и руководителями города были отличные. Я была счастлива! Замуж не стремилась, но как  без любви прожить?  Мужчин одиноких  по статистике девять на десять девчат, поэтому я частенько пользовалась и женатыми. Ненадолго, чтобы не привыкнуть и  семью не разбивать, поэтому расставалась легко.
Как-то  друг Вовочка пришел вечером с мужчиной лет сорока пяти. Шапка норковая,  кожаное пальто, коротко стриженые серебристые волосы, глаза цепкие, внимательные и приветливые. Волевое лицо породистого  грузина. Немногословный, но раскован, из тех, на кого мы,  женщины,  сходу западаем - надежный мужик. Повадки короля,  держится с достоинством. Вовочка в сравнении с ним сразу поблек и сидел в  тени. Моя  влюбленность пришла сходу. Посидели, попили водочки, поболтали до ночи и Вовочка ушел, оставив Тенгиза. Он ушел  в шесть утра. Я в гости не звала, что-то меня тормозило. Но потом  жалела и затосковала! - не могла забыть гордого орла грузинского.
Однако, интуиция меня не подвела. То, что тормозило меня, я поняла, когда  Вовочка рассказал про Тенгиза:
- Классный мужик, порядочный! Но – химик, работает у нас на стройке бригадиром. Жил  в Риге,  директор был какого-то спорткомплекса,  из-за валюты сел на пятнашку, отбарабанил, и за примерное поведение получил удо  «на химии»  в Усинске.  Бывшие зэки  говорят – уважаемый вор в законе, каких мало. Живет  у одной нашей инженершы, осталась одна  с тремя малолетками после смерти мужа. Баба хорошая, Тенгиз  детей жалеет, жениться хочет.
- Ясно,  я чувствовала,  что-то не то. Да, жаль, интересный мужик, но я пролетела как фанера над Парижем, по статусу не положено.
Тенгиз больше не приходил. Как-то я его увидела издали с молодой женщиной. Он меня не заметил. Больше я его не видела. Ну что ж, все  логично закончилось. Часто, однако,  вспоминала грузина, уж больно хорош был.  Мужик,  каких мало -  сильный и надежный!. Но -  бывший зэк, по- другому и быть не могло.
Потом началась перестройка, и я  ушла в свободный полет. Открыла свое дело, занималась дизайном интерьеров. Вышла замуж, наконец-то, влюбившись по уши,  за человека младше меня на десять лет. Сначала жили гражданским браком, потом сходили в загс. Он потерял любимую работу из-за конфликта  с начальством и приехал к другу в надежде устроиться. Мы познакомились,  я помогла ему прописаться и с работой. Потом мы создали свою фирму в начале девяностых и работали по дизайну интерьеров. Руководители города меня хорошо знали,   сохранились добрые отношения, заказы заключали без проблем. Деньги зарабатывали  по расценкам  Худфонда по двадцать тысяч в месяц.  Это  когда северяне были довольны, получая шесть.
В 93 году фирму пришлось закрыть,  не до интерьеров стало, все  летело коту под хвост. Перестройка шагала семимильными шагами,  нас неумолимо несло в  неясно манявшую  даль. Шли туда, не зная куда, чтобы найти то, не зная что! – то  есть чуда. Но  мне повезло, я как раз оформила северную пенсию, которая в то время была определена Верховным Советом РСФСР  аж в семьдесят пять процентов от зарплаты за последний год!  Вдвоем на эту пенсию можно было жить припеваючи. Я ее, красивую,  получала до  Починка, пока эта обезьянка с глазами  не урезала мою пенсию, убрав четырнадцать  лет институтского стажа плюс северных   год за полтора. Но пенсия все равно осталась жирная.
Чтобы прожить смутные времена мы, как большинство вшивых интеллигентов, решили  челночить. Правда,  не таскали клетчатых тяжеленных  сумок на горбу, Лева возил из Москвы и Польши изделия из серебра и   золота,    духи,  якобы французские, польского разлива, купальники из Италии, потом трикотаж из Белоруссии.  В Усинске  продали мою квартиру и уехали  в Балахну под  Нижний Новгород, родину Левы. Товар Лева возил продавать в Усинск,  так как в Балахне всегда  в кармане  вошь сидела  на аркане, Поволжье вечно голодало. Прибыль была баснословная – квартиру-сталинку через год купили Жили припеваючи.   Иногда, чтобы повидаться с друзьями, я ездила. В  Усинск с товаром в  сумочке-педерасточке на пузе, обратно - с деньгами в этой сумочке.
             Как-то пред отъездом домой  я зашла в Усинске на рынок. Залезла в  сумочку, а у нее ремень расстегнулся, она выскочила  из рук и заскользила  по пологой ледяной дорожке прямиком к типчику бритоголовому. Он не растерялся,  резво схватил ее и рванул через толпу, пока я рот разевала. Я прислонилась к киоску, слезы градом – в сумке-то пять миллионов! -  это пятьсот долларов.  Стою, подвываю. Вдруг вижу моего незабвенного Тенгиза. Стоит он возле лавки  с продавцом.  Хорош, как и  десять лет назад.
 Я  слезы  вытерла, забыла про деньги,  и как кобра,  не могу  отвести от него глаз.  Мой  любимый черноглазый король вмиг повернулся, замер и  пошел   ко мне.
- Ну, здравствуй, Светик!  Столько лет прошло?! - ты стала еще красивее!  Я уж и не мечтал увидеть тебя, знал,  что ты уехала.  Как  я рад!  Зачем приехала?
- И я рада,  Тенгиз!  Ты все тот же, только седины больше, но это тебе  идет. Я иногда вожу в Усинск серебро. Вот только  сейчас какой-то гад спер  сумочку с деньгами,  ремень оборвался, а там пять миллионов.   Пропала я! Приеду домой – обрадую мужа!
- Не бойся, нет проблем - сейчас найдем!
Он свистнул, подскочил парень. Они коротко  покалякали  на грузинском и парень  смотался. Тенгиз меня успокаивал:
- Жди, дорогая моя, найдем, вернут сумочку!
- Ой, да кто вернет-то?! 
 - Все будет хорошо! – я обещаю, успокойся! 
 - А ведь я тебя всегда любила, и не смогла забыть!  Вот сказала тебе об этом   и сразу  легко стало.
- Сколько лет прошло,  а я тоже все-все помню!
Тут-то и вор бритоголовый  появился! Протянул Тенгизу сумочку, сказал:
- Прости,  Тенгиз!
- П-шел вон!
- Спасибо,   Тенгиз! – только и смогла обалдело пробормотать я, ошеломленная от радости.
- Э-э!- забудь,  рад помочь тебе!
   Он держал мои руки и говорил:
- Я любил  тебя, но  я не мог оставить свою женщину с тремя детьми. Да и ты тогда высоко была.   Знаю, ты замужем,    а я до сих пор  люблю тебя. Знай, что здесь у тебя есть я! Если что случится - найди меня, здесь я торгую.
-  Спасибо тебе! Я никогда тебя не забуду! Прощай, мой дорогой!
И я не удержалась, в слезах бросилась к нему на шею.  Он обнял меня, погладил и  поцеловал в глаза и губы. Сжал  руку мою и,  глядя  на меня прощально горячими   глазами, говорил:
- Прощай, любовь моя последняя! Я всегда буду помнить и любить тебя, будь счастлива, моя дорогая!
            Как хорошо,  что    мы   встретились и признались о любви  друг к другу, сохранив ее на долгие годы!

                К О Н  Г  О -  Л  Ю  Б  О  В  Ь    М  О  Я 

Возвращалась с лекций в общагу, я попала под проливной дождь, Чтобы не промокнуть до нитки пришлось остановить такси. Там я и  познакомилась с веселым парнем в красной рубашоночке.
- Ой, откуда такая красивая?
- Да с неба свалилась!
- Уж не баба-ли Яга на метле?
- Нет, я Светлана, а ты часом ли не Змей Горыныч?
- Нет, я не змей, я Володя из Якутии, где золото и алмазы роют в горах. Приехал в отпуск.
              Болтали, зубы скалили, и он пригласил   в ресторан.
- Пойду, но не одна. Хватит тугриков у алмазного короля на мою свору?
- Хватит! Зови, если они такие же красивые как ты.
            - Заметано!
Я, Люська  и Валентина нарядились, наштукатурились и намылились в ресторан. Володя заехал на такси. В ресторане  заказал  дорогущей еды, коньяка, шампанского. Пир горой!  Я сигналила ему глазами, чтобы он  девчонок танцевать приглашал. И  когда он обнимал необъятную Валентинину  задницу, старательно выплясывая, к нашему столику   нарисовался красавец – молочно-шоколадный негр в ослепительно белой рубашке и светлых брюках в клеточку.  Приглашает меня! Люська  замельтешила, глаза сделала круглые,  подавилась. А я бровью не повела, словно  дело привычное.  Его звали Джон. Под чарующее танго   двигался пластично, по-русски говорил почти свободно. Я  любила танго, и Мы выдали класс.  Танц-плац опустел, предоставляя нам свободу. Когда танец закончился,  нам хлопали! Джон поцеловал мне руку и сказал:
- Приглашаю  к нам!
Я оглянулась. За столом сидели  двое черных,  поблескивающих как  агат негров. Ну,   это лишнее! Сказала:
- А давай сбежим?
Джон  махнул неграм рукой, и  мы  смылись.
 Бродили  по  алмаатинскому  Бродвею. Джон рассказывал о себе.  Он конголезец, отец, владелец аэропорта в Пуэнт-Нуар, послал его  учиться  в летную школу под  Алма-Атой. До этого учился в Париже. Любопытная как кошка, я расспрашивала  про Париж и Конго. Он  рассказывал.
- Красивые  француженки?
- Ты красивее,  похожа на француженку и хорошо танцуешь. Я тебя люблю!
              Вот так - сходу! Зажглись фонари. Я сказала:
             - Джон, уже поздно, проводи меня и возвращайся.
             Добрались до общаги. Остановились  в тени пирамидального тополя.
             - Спасибо, Джон,  приятно   познакомиться.
 Он осторожно положил руки мне на плечи. Я улыбнулась,  он притянул меня  к себе и поцеловал осторожно, потом смелее. Руки мои  потянулись к его курчавым волосам. Губы его были мягкими и  ласковыми. Голова слегка закружилась. Он  прижал меня, и я почувствовала  его тело.   Так, хватит! - опасно. Тихонько отстранилась.
             - Мне пора, Джон!
          - Можно я к тебе приду в воскресенье?
Я согласилась и  помчалась к крыльцу. Девки  изнывали от любопытства.         Валентина сразу на меня наехала:
- Ну,  ты  даешь, Светка! Геолог  из-за негра нахрюкался в драбадан, потащился со мной,  чуть на клумбу  не уложил.  Еле  отвертелась, летела пулей через кусты!
- Ладно,  цела ведь.
- Проехали! Скажи, лучше как негр, откуда? Мы боялись за  тебя. Целовались?
Джон у нас в  летной школе учится. Из Конго, папочка   владелец аэропорта, мать – француженка.  Учился в Париже. По-русски чешет лихо, целуется классно. Об  остальном не знаю. Придет   в воскресенье.
В воскресенье Джон  пришел  с двумя неграми. Вахтерша баба Маня с вылезшими на лоб глазами пришлепала к нам,  просвистела шепотом:
- К вам три чернющих   негритоса пришли. Выходьте!
Я сказала, чтобы подождали.
Девки не хотели идти - черт знает зачем!  Потом – не бросать же подругу неграм на съедение, согласились. Нарядились,  вышли и были заметно ошарашены – не ожидали увидеть толстогубых черных как смола негров, с приплюснутыми  широкими  носами. Джон-то как просто  сильно загорелый, а эти его друзья вылитые обезьяны. Они  жизнерадостно скалились белоснежными зубами,  сверкая  белками глаз.  Девки натужно  неумело изображали  ответное счастье.  Люська подрагивала цыплячьими ножками как цуцик. Двинули в парк. Прохожие  пялились на нас - откуда негры-то?  В Алма-Ате их сроду  не видали. Сыпали вслед   разную хрень. Какой-то шалопай,  свистнув, проорал восторженно:
- Во бля…  Ни х..  себе!
В общем, прогулка была не очень-то! – от нас шарахались и глазели,   как в зоопарке.  Девки ежились и быстренько свалили, вспомнив про лекции.  Друзья Джона  уныло  полопотали чего-то и  пошли на  остановку,  радостно-прощально оскалившись на  меня  белоснежными зубами. Я    побродила  с Джоном, потом сказала:
- Джон,  мне надо идти, извини.
- Мы   еще встретимся?
- Хорошо,  в субботу.
- О,кей!
А я влюбилась! Мы встречались несколько  раз. Да пошли они все, эти люди, пусть думают что хотят, наплевать! - ходили по парку, ели мороженое, целовались, и  болтали о том, что мне было интересно. Иногда он играл на губной гармошке, которую носил в кармане, мелодии Африки и джазовые, знакомые мне. А я   пела русские песни,  Окуджаву, Муслима, Жана Татляна…
           Однажды после лекций, когда я вышла, ко мне подошел солдатик из уазика, стоящего недалеко, сказал, что меня ждет Джон. Я подошла и Джон  сказал:
        -  Светик, умоляю, поедем ко мне!
        Ясно! Помолчала чуток.  Тянуло меня к нему уже со страшной силой.
- А! -  поехали!
Доехали  до летного поля, потом  к двухэтажному дому.  Поднялись  в номер гостиничного типа.  Стали целоваться. Джон шептал:
- Светик, я так хочу тебя любить!  А ты?
- Где у тебя  душ?
Стояла под струями, блаженно наслаждаясь водой. Дверь ванны открылась и красивое,  мускулистое тело шагнуло ко мне.  Джон обнял меня и  целовал. Внизу живота томительно заныло. Мы прижались друг к другу. Сладостный танец закончился, я,  вцепившись  ногтями в спину парня  застонала, закусив губу.
Потом   пили кофе с  сигаретой и  шоколадом.  До утра   безумное желание  любви  не проходило. Вернулась домой к обеду. Девки  попивали  африканскую арабику со швейцарским шоколадом и  американскими сигаретами.
          - Ну, как Конго?
         - Знойная Африка! Скоро пора расставаться, а   уедет – затоскую, влюбилась я, девки!
Неделю торчала над проектом, потом Джон  появился.  Мы  гуляли  по парку. Я сказала:
        - Джон,  все закончилось! Скоро сдача проекта,  экзамены…  Я люблю тебя, но – прощай, пора расставаться!
         - Я  тоже на днях улетаю домой. Я  все понимаю! -  люблю тебя, но   мы  должны расстаться, да?
          И он вытянул из кармана расплескавшийся  на ветру жаркими цветами диковинный  шелковый платок. Повязал его  мне на шею особым узлом. Блеск! Я просто опупела от такой красоты.  Обняв, целовала  его:
           - А я  подарю тебе песню!
          И запела  «Мой костер в тумане светит». Он  достал из кармана свою гармошку и    стал подыгрывать. Прохожие останавливались:   
          - О-оо,  негр   из Америки?
           - Нет, он из Конго, от Лумумбы!
                - О,  Лумумба! - наш,  коммунист!
              А красивый негр и светловолосая девчонка,   целовались, тесно прижавшись друг к другу, шокируя  непривычных к такому откровению советских людей.  И  нам было все равно! – ведь мы, влюбленные,  прощались навсегда!
              Вскоре солдатик привез мне пакет с запиской со словами любви,  фотографией Джона,  сигаретами,  шоколадом, дивными африканскими бусами и браслетом из черного дерева.  Девки  балдели, примеривая бусы и браслет, пыхтели Мальборо и наслаждались шоколадом, а я  ревела в три ручья.

                Т Ы  -  М Н Е,  Я  -  Т Е Б Е!
У нас в общаге жил преподаватель английского  Женя Прохоров. На третьем курсе я познакомилась с ним. Женя знал три языка и к нему частенько обращались с переводами статей разные научные работники всех мастей. Они  ездили за границу и в знак признательности привозили ему пластинки, даже стереосистему притащили. Так что у Жени собралась приличная коллекция пластинок известных джазменов, джазовых   исполнителей американцев, спиричуэлс и всего, чего у нас не достать. У  Жени  собирались научные работники,  интеллектуалы,  с жаром потрепаться о книгах, искусстве, политике. Из студентов только я и Толик, нефтяник на четвертом курсе. Там я с ним и познакомилась,  он тоже жил в нашей общаге.
Он оригинально отстаивал свою  точку зрения на самиздатовский «Доктор Живаго» и я с удовольствием  почесала с ним языком, иронично разогревая и  поддразнивая его. Толик  легко футболил мои  провокационные реплики.  Ого! -   умненький и  с  характером! Когда расходились, он  догнал меня:
- Слушай, а с тобой интересно! Я достал два абонемента  на сеансы   Золотого фонда  мирового кино!- хочешь, походим вместе?
- Да ты что, вот здорово! - еще как  хочу!
           Мы месяц ходили  на Грету Гарбо, Марлен Дитрих, Вивьен Ли,  фильмы французской Новой волны,  итальянского Неореализма, Максимилиана Шелла, Ингмара Бергмана. С жаром все обсуждали. Толик вел себя как друг. А я  влюбилась! -   и мне  это надо? На кой черт,   страдать, ревновать, мучиться? - за этим  парнем  девки табунами тащатся, да  пошел он на фиг! А он не пошел. На новогоднем институтском бал-маскараде нарисовался передо мной:
           - Привет, принцесса, с Новым Годом!
И надел мне  на голову   коронку из золотистой фольги.
         - Ой, -  какая красивая! Спасибо, Толик!
          - Потанцуем?
            Оглушительно наяривал студенческий джаз-банд,  мы  отплясывали твист, рок и буги под Чаттанугу-чучу и Элвиса. Огромный зеркальный шар под потолком рассыпал солнечные блики. Толик    поцеловал меня в щеку и  прошептал:
          - Принцесса, я люблю тебя!
                - Да ну?!
                Наплясавшись, пристроились покурить на  подоконнике.  Толик  сказал:
                - Слиняем? Я один остался, парни  свалили домой.  Отпразднуем!
Подумала,  а чего?  Влюбилась, чертова девка! 
                - Ну,  пошли!
          И мы  помчались  в  общагу.
В комнате кровати заправлены по-солдатски.  По радио гремели мелодии  «Карнавальной ночи». Мы накрыли стол и   встретили Новый Год. Танцевали и  целовались, Жарко стало!  Толик выключил свет. Начинается! – подумала  я. Танцуя, он гладил мои бедра,  крепко прижимая  к себе.  Двигаясь  к кровати, целовал и шептал:
- Светик, я  люблю тебя!
Тело томительно заныло, сердце бешено колотило,  одежда полетела на пол. Узенькая железная кровать визгливо всхлипывала.  Потом  покуривали, Толик  развлекал анекдотами. Потом затих, спросил:
-  Еще пистончик?
  Отдыхая,  подымили сигаретами.  Толик говорит:
- Мой друг Гарик в тебя влюблен без памяти, хочет познакомиться с тобой.
-Ну, познакомь.
Толик докурил, допил бокал вина и сказал:
             - В туалет хочу, в животе крутит! – не то что-то съел!
Выключил свет и вышел. Я оделась,  заправила постель и прилегла. За окном празднично  плясали снежинки.  Скрипнула дверь, парень вошел. Молча разделся, раздел меня  и лег.  Я  резко подскочила, почувствовав  чужое  тело:
- Эй, ты кто?!!
- Тихо, тихо, Светик! Не бойся, я – Гарик, друг Толика, я  люблю тебя!
- Да пошел ты!!!
Я яростно замолотила кулаками. Парень,  не слушая меня, сильно прижал и навалился. Я бешено дрыгалась, извивалась, рвала ногтями его спину, он поцелуями  не давал мне кричать. Бесполезно! – я ослабела.  А его мохнатая грудь, губы, весь он    были так приятны, что горячая волна хлестанула  меня. Руки  потянулись ему на плечи,    и я  уже  отвечала  на его поцелуи. Хлюпало-визжало железо кровати, сопровождая ритмичный танец  тел. Потом молча лежали. Он  ласково сцеловывал   слезинки с моих глаз и шептал:
- Прости, Светик! Не сдержался, давно люблю тебя!
- Да  ладно, чего теперь!  Толик твой гад, подлец, негодяй!..
- Почему - подлец?  Он знает, что я люблю тебя, пришел ко мне, сказал, что ты пришла, чтобы  со мной встретиться. Сказал, что у  него что-то с желудком, спит в моей комнате.
- Вот мерзавец!  Да он  меня в постель затащил!!!
- Да ты что?!! Ну - гад!  Это правда?!! -  да он же знает, что я люблю тебя до безумия! Жениться хочу!
- Ну  конечно,  правда! 
Поболтали,  примирительно нацеловались и уснули. Проснулись на рассвете, услышав – Толик вошел. Пьяный в сосиську!  Шатаясь и гаденько хихикая, пропел:
- Тили – тили тесто,  жених да невеста!
- Отвернись, мерзавец,  дай одеться!
- Слушаюсь, принцесса!
Он шутовски поклонился, шаркнув ногой, чуть не упал.
Мы с Гариком оделись. Я нацепила на голову золотистую коронку и  подошла к нему. Пошатываясь, с мерзкой ухмылочкой он  лыбился до ушей.  Я  тоже  ласково поскалилась. И внезапно резко, с силой чиркнула его ногтями по лицу. Толик, вытаращив глаза, схватился за кровянящую щеку и  злобно зашипел:
- Ах,  ты, с-с-ссука, бб-б…!
- К-козел  ты, забыл?  -   я   принцесса!
И сильно лягнула его ногой между ног. Он схватился за живот, замычал как бык и  грохнулся  на пол, зубами  терзая  губы. Гарик одобрительно ржал. Толик попытался подняться, но я пинком снова отправила его на пол и тихим голосом жестко долбала:
- Значит так, подлец! Ты - мне, я - тебе!  Завтра вечером передашь  через Гарика покаянное письмо и сто рэ. Иначе – заявление в милицию! Выбирай, мерзавец! -   в тундре лес валить или  деньги и письмо с  извинениями!
Он  злобно прохрипел:
-  Гарик – свидетель!
- Сутенер поганый! - ни фига,   Гарик  - мой свидетель!  Все, гаденыш!
В ответ на мои слова  в нем неожиданно неприлично взоралось-забулькало-захлюпало. Толик шатаясь, тяжко вскочил. Жидкая  масса вытекла  из   штанины,  завоняло.
- Писец! -  обосрался! -   скорбно ухмыльнулся   Гарик.
- Адью, говнюк  вонючий!   
Пока Толик не опомнился, я влепила ему еще одну оплеуху, царапнув  ногтями  и  вышла.
Вечером Гарик  принес мне все, как договорились. Сидя на подоконнике в коридоре мы курили. Я читала письмо.
- Перепугался, гад!  До чего же   противно и мерзко, о-оо!  - редкостный подлец!
Гарик сказал:
-  Успокойся, я на прощанье  после твоего ухода еще  засветил  фингал бывшему другу.
И надел мне на палец кольцо.
- Я люблю тебя, Светик,  прошу стать  моей женой!
- Ого, какое красивое, старинное?  - откуда?
- Бабушкино.
Я полюбовалась и вернула кольцо. Ласково  погладила  Гарика по щеке. поцеловала:
-  Гарик, ты  хороший!  Но - не настолько же?! – так что забудь меня! Считай - это  было просто забавное приключение. Прощай!
  И ушла красивой походочкой, как в море лодочка.  Принцесса ведь!
Однако противно было, и я по русской привычке, устроила девкам  грандиозный выпивон.  И в отместку Толику-говнюку все девкам все рассказала, показав письмо. Гарик меня караулил, встречался иногда, что-то мямлил, я отворачивалась и проходила мимо. И он отстал.

                Ц Е Л И Н А
          После третьего курса студентов, желающих подработать,  отправили на уборку урожая. Целый состав с десятком плацкартных вагонов три дня вез нас из Алма-Аты в Кустанайские степи. Вагоны гудели  в драбадан от веселья, не затихая до утра. Наши  командировочные в сумме тринадцати рублей, выданные перед поездкой, были под чистую спущены на вино и закусь.
Приехали на полустанок, где был казахский аул из саманных избушек с плоскими крышами, беспорядочно разбросанных по степи вдоль мутной речушки. Из неоглядной степи ветер  доносил неповторимый, щекочущий ноздри, бодрящий запах ковыля. Поселили нас в избушку  с двумя комнатами, между которыми была печь. Из мебели был  старый комод и стол. Раздали матрасы,   одеяла и  подушки. Простыней не полагалось. В одной комнате на полу разместились парни, в другой  девицы.
Обедали в столовой – каша, салат, щи, гуляш с гарниром.
На работу распределили  куда надо, раскидали всех по разным местам. Меня со Стрельчихой, сунув в руки здоровенные тяжелые  лопаты, поставили около грохочущей веялки отшвыривать падающее зерно. Веялка работала так, что от летящей колючей соломенной пыли было  некуда деться. На зубах скрипела пыль, глаза чесались, слезились, покраснели, заболели от рези, распухли веки, на руках  появились волдыри от лопат. Такое терпеть  было просто невыносимо, мы закутались в платки как могли, но все открытые участки кожи зудели. Мы не вытерпели,  побросали лопаты и устроили бригадиру-казаху такой разгон за недопустимые условия работы и несоблюдение техники безопасности, что он перепугался, отправил нас домой к фельдшеру и пообещал перевести  в другое место. Неделю мы ходили на речку и в степь, прогуливали, выпросив в амбулатории от милосердной фельдшерицы больничный, пока не прошла боль и зуд.  А потом нас перевели на зерно, которое мы сгребали в  кучу,  и оно по транспортерной ленте подавалось в самосвалы, увозившие зерно на элеватор.
Водителями самосвалов работали солдатики-призывники,  посланные на хлебоуборку. Там был Боря, белозубо скалившийся веселый кудрявый блондин, который все  пялился на меня и старательно клеил. Он  угощал  нас со Стрельчихой карамельками в бумажках, сигаретами и пряниками. Это было кстати, так как, когда студенческая братия появилась в ауле, в единственном  сельпо продавались пряники, конфеты и польские сигареты без фильтра, а мы за три дня съели все, даже   окаменевшие пряники, выкурили все сигареты и научились крутить самокрутки из ядреной горькой и вонючей  махорки, которая еще оставалась в сельпо.
            В первый же день  Боря  назначил мне свидание на вечер. Я согласилась – чувак веселый,  на машине покататься можно по окрестностям. Приехал, посигналил, я вышла, он галантно преподнес  пачку сигарет с фильтром, кулек с конфетами и пряниками. Я полакомилась и закурила с удовольствием. Ничего интересного от поездки не было – голая бесконечная степь, заросшая ковылем.  Вдали блестела река и было видно село с деревьями. 
Боря служил второй год. В селе, до которого было километров пять, его приятель-сослуживец сыграет в субботу свадьбу  с невестой, с которой он здесь познакомился. Боря пригласил  меня на свадьбу.
- Можно! Но   поеду только, если прихватим Бэлку Ким.
Боря все время развлекал меня, сыпал анекдотами и разными смешными историями. У меня заболели скулы от  смеха, иногда хохотала до слез. Потом Боря спросил:
          - У тебя есть парень? 
          - Есть, но не здесь.  Так что с любовью подождем пока, ладно?
- А можно надеяться?
- Надейся, может и созрею, не все сразу! -  сказала, уверенная, что следующей встречи наедине не будет.
Он оказался хорошим парнем, не совался  с поцелуями, вел себя по-дружески и отвез меня до хаты, как только я сказала:
- Уже поздно, Боря, ночь наступает,  рано вставать, а тебе  еще  возвращаться. До завтра! 
Потянувшись, быстро  поцеловала его на прощание и выскользнула из кабины.
В субботу Боря прикатил, чтобы ехать  на свадьбу. Кроме Бэлки ехать  с нами  напросился    Аманжол. Узнав, куда  мы едем, он сказал, что у него там знакомые, наврал, конечно и сел в кабину, устроив на коленях Бэлку.
Как  оказалось, Боря был изрядно пьян. Это вроде не влияло на него, вел самосвал уверенно. Но на него напал словесный понос, он болтал без умолку и все пытался показать какой он гонщик, мчался напропалую через все ухабы, отчего Бэлка взлетала на коленях Аманжола и пару раз трахнулась головой в потолок машины, приземлившись так, что Аманжол  взвыл. Пришлось  вмешаться:
- Боря, ты сильно-то не гони, а то костей не соберем! А Бэлка без мозгов останется.
- Ладно, покажу  речку и поедем тихонечко.
Подъехав к речке, Боря лихо крутанув руль, направил машину к крутому берегу. До берега оставалось каких-то  два метра, когда от накатившего страха и  оглушительно-пронзительного визга Бэлки, я  схватилась за руль и резко рванула  его вправо от берега. Боря, опомнившись, нажал на тормоза. Машина, сходу споткнулась, загремела и замерла. Бэлка опять взлетела с колен Аманжола и, долбанувшись башкой  в верхний угол    кабины, завыла еще громче. Вопль подхватил Аманжол, когда Бэлка приземлилась к нему на колени.
Потом мы, ошарашенные, сидели некоторое время  молча.  Бэлка, очухавшись, не удержалась:
     - Твою мать, Боря! - ну ты и козел, все мозги отшиб! Кончай гонки, а то н на  свадьбу не попадем, дурак пьяный!   
     Да, мы были на волосок от того, чтобы нырнуть с обрыва в реку!  Посидели, помолчали.  Побледневший Боря, положив голову на руль, молча приходил в себя. Наконец, вытер ладонью мокрое лицо и хрипло сказал:
         - В-в-все, рреб-бята! Я пр-ро-трезз-вел  - п-понял! П-поедем сп-по-к-кой-ненько.
Сжал мою руку влажной  ладонью и сказал:
- Ну, т-ты м-молодец, рыж-жая! Р-реакц-ция у т-тебя  ж-железная!

Через десять минут доехали до села. А там у дома невесты нас ждал патруль! И вместо праздничного стола взяли солдатика Борю под белы рученьки и увезли в неизвестном направлении, пока гости стояли, рты разинув. Опомнились, когда патрульная машина скрылась в клубах пыли. Все как в кино! - видно, ждали.
            Было жалко несчастного Борю. Как с ним распорядятся армейские командиры?   Но свадьбе это не помешало. Самогонка, портвейн, беляши, бешбармак и дунганская лапша, винегреты, неизменный салат оливье, песни под гармонь и пляски до утра…
             Аманжол всех покорил. Он оказался таким блистательным тамадой, что его все сильно полюбили  и  весело хохотали над его тостами, прибаутками, смешными историями и анекдотами. Так что мы очень скрасили гостям  праздник и нас даже просили задержаться до понедельника. Но нам было  всего довольно. Напились-наелись  до отвала,  пора и честь знать.  Утром, едва рассвело, нас отправили на тракторе с прицепом, выдав приличный  пакет  с беляшами, овощами и лепешками.  А Аманжолу вручили трехлитровую бутыль самогона.
            В понедельник на работе среди водителей, увозивших зерно на элеватор, Боря не появился. Видно,  упекли несчастного солдатика, а куда – никто  не знал.
            Мы проработали  в ауле месяц. Погода была жаркая, дождей не было. По вечерам купались в мутной воде мелководной речушки, где  на берегу паслась уйма гусей.  Наш студент, мы его звали  Саня-спец с другом, обеспечивал нам почти ежедневно  роскошный ужин. Они  охотились за гусями,  несметное количество которых гуляло по берегу речки и никто за ними не следил.
       После работы парни спокойно приближались к доверчивым птицам, скручивали им головы, когда никого не было поблизости, кроме студентов, плескающихся в речке, и – в рюкзак. Уносили  в степь и на костре жарили на вертеле. В своей избушке не готовили, боясь разоблачения. Нас, наверно все же засекли, возле нашей избушки иногда ходили казашки.
Вечерами  после работы нас ждал пир. Самогон и вино доставал Аманжол. Денег ни у кого уже не было, и он договаривался в  долг,  в счет будущей зарплаты. У нас был  приемник Спидола,  можно было ловить  классную музыку. Аркаша Строкин привез с собой гитару,  и   пел   песенки, типа «Уходят трамваи, приходят трамваи, а я все стою и смотрю», «Я помню, как форшмаком ты стояла на пирсу», «Вы лежали на диване двадцати неполных лет, молча я сжимал в кармане, ах, леденящий пистолет», «Сиреневый туман», «По тундре, по широкой дороге», «Раз пошли на дело я и Рабинович», «Эх, загу-загу-загулял, загулял парнишка–парень молодой, молодой»  и другие песни русского тюремного полублатного шансона, пришедшие от сталинских зэков. Я  к нему присоединялась, постукивая ложками на стаканах, и пела  цыганские романсы и Булата.
Постепенно  образовывались парочки. Ко мне пристроился Толик Анчугов. Он позвал меня прогуляться в ночную степь и мы целовались,  Но я не хотела никаких контактов  и он понял, поостыл,  в  степь больше не звал. Стрельчиха встречалась с Аркашей.
Было весело. Мы привыкли к тяжелой работе, и загорели до черноты. По окончании уборки выдали нам  по семьдесят рэ и увезли на  станцию
 Студенческий поезд  до столицы Казахстана опять три дня гудел от пьяного веселья.  Вино покупали на станциях. Гонцы рассовывали бутылки в авоськи и  рубахи, заправленные под ремень. Однажды Толик Анчугов едва не отстал от поезда, еле успел вскочить в  последний вагон.  Он с трудом бежал, спотыкаясь, нагруженный бутылками,  а из-под выскользнувшей из брюк рубахи  сыпались огромные гусаки вермута, издавая звонкие звуки - блям-блям-блям,  и оставляя пятна  вина на перроне.  Из десяти бутылок уцелело семь. Парни с трудом успели  затащить его в тамбур. Какие же мы были счастливые – целинники, по зову Родины готовые трудиться! Вот такая была шальная молодость наша!

                Л Е Т Н И Й    В Е Ч Е Р    В    А Д Л Е Р Е
В сентябре  начинался мой отпуск. Общество «Знание» предложило мне  путевку в пансионат «Адлер».  Я впервые  летела к Черному морю. Увидев в иллюминаторе море цвета берлинской лазури, почувствовала прилив восторга, не проходящий до самого конца. Регистратор на стойке, узнав, что я архитектор, сказала:
- А вы рисовать умеете?
- Конечно!
- Ой, помогите, надо красивое объявление про экскурсию на катере написать. Сможете? Я Вам дам краски, кисть и лист ватмана. Сейчас идите.  Как устроитесь, напишете и через три часа на катер   экскурсия по морю.
  Выходит,  я прямо с корабля попала на бал. Придя в номер,  обнаружила в нем соседку, которая спала  поверх одеяла, несмотря на то, что был полдень. Я привела себя в порядок.  нарисовала красивое объявление  и отнесла его в вестибюль.  Двухместный  номер с лоджиями  был с  видом на море.  Когда  вернулась, проснулась  соседка. Познакомились, Людмила из Тернополя, учительница. А, теперь понятно, почему спала. Учителя все заполошные, как пионерки. Нервы, недосып и гипертония…
- Какая ты боевая, Светлана, не успела приехать,  уже и объявление успела написать и на прогулку собралась…
 - А чего тут еще делать? – только развлекаться на всю катушку!
- А я вот  три недели почти никуда не ходила, поспать люблю. Осталось четыре дня. Жила тут с одной, так мы только на процедуры ходили. Ну, ладно, сходим  в столовую, и на прогулку. Они, говорят, плывут туда, где  дельфины…
- Вот здорово!
Людмила, меланхоличная, средних лет девушка, довольно привлекательная, была  рада, что я ее растребушила. В светлом венчике пышных волос, она напоминала одуванчик после цветения. Мы везде с ней  ходили, были в баре, гуляли возле моря. Я еще играла в теннис и шахматы, где познакомилась с адвокатом из Львова, любителем тенниса. Костик, рыжий тощий верзила,   предложил мне пойти с его компанией в горы на шашлыки.
- Будет моя девушка,  ее подруга и двое ребят интересных, познакомишься.
Костик съездилл в Сочи на рынок, накупил мяса, пива, вина, приправ, и замариновал шашлык. Людмила в горы идти отказалась,  сказала, что познакомилась с парнем, он вечером  придет:
- Красивый такой! Шампанское обещал, так что без шашлыка обойдусь.
Компания вскарабкалась на горку через дорогу, где на полянке Костик соорудил роскошный шашлык. Один из парней был  красивый такой, чернявый, с усиками, Артем. Он лихо наяривал  на гитаре, мы пели песни,  пили Псоу под шашлык и веселились.
Наступил вечер. Все было выпито,  съедено и  перепеты  песни. Пора  возвращаться. Все, разбегаясь, скакали вниз по горке. Артем держался рядом со мной, помогал  прыгать по кочкам, руку  то  задержит руку на талии, то приобнимет  и все смелее и увереннее себя ведет. Вниз с горы еще скакать и скакать, все куда-то упрыгали, мы одни по кустам продираемся.  Я разговоры веду, отвлекающие - кто он, да откуда. Оказалось, из Молдавии приехал, недалеко комнату снимает.  Ах, из Молдавии, ну, ясно,  темперамент южный горячий, скорей бы  на дорогу выбраться, парень уж больно приставучий. А я тут одна козочкой скачу. И чего это все куда-то делись, может, не туда бежим?
Ох! -  наконец дорога показалась сквозь деревья. Ну, все – допрыгалась, теперь не страшно. Мы зашли на территорию пансионата. Артем взял меня за руку, прямо вцепился и  говорит:
- Света, пойдем ко мне, я так хочу тебя!  Ты мне нравишься! Пойдем!
Ничего себе!
- Ты откуда такой прыткий, мальчик?
Кое-где недалеко отдыхающие ходят возле мозаичных чудных  изваяний Церетели. А он  разгорячился, цепко хватает меня за бока, за грудь! - это при народе-то! Я вырываюсь, а он все цепляется, тянет меня и уговаривает –пойдем да пойдем, и дышит уже уж очень мощно - ноздри раздуваются как у коня. Маньяк, не иначе! Ну, повезло мне. А он уже почти орет:
- Если не пойдешь, вот прямо тут на клумбе тебя уложу! Ну, пойдешь?!
Господи еще не хватало, чтоб на клумбе! Надо что-то придумать, не звать  же на помощь.
- Ты с ума сошел! Успокойся, вон  наш корпус, пойдем ко мне!
 Он стал успокаиваться. Приведу,  может, не пустят его. А если пустят, то там Людмила, справимся. Вот козел приставучий! Уф! Дошли, в вестибюле дежурная приветливо улыбнулась нам:
  - Привет, Артемчик! А соседка Ваша только что пришла.
Вот и хорошо! Мы доехали на лифте, молча подошли к двери и тут Артем остановился как вкопанный. Чего то тормознул, даже шаг назад сделал:
- Ты здесь живешь?
- Ну да.
- Одна?
Ну,  тут уж я его обрадовала, спокойно так говорю, насмешливо:
-Да нет, не одна! - вдвоем.
- Это что,  с Людкой что ли?
- Ну да, с Людмилой.
А сама уже дверь открыла.
- Ну, заходи, орел!
Он стоит, а  из комнаты выглядывает Людмила, непривычно наряженная. Оторопело постояла секунду с открытым ртом, словно размышляя. Потом эта меланхоличная дева, в светлом венчике волос, отошла на шаг и с боевым кличем  резко набросилась на  моего маньяка. Даже веер ее  волос взметнулся рыжим пламенем, когда она стремительно стала расцарапывать ногтями  его лицо и со знанием дела пнула его в пах.  Вот тебе и Божий одуванчик, сонная тетеря! И проорала ему:
- Ах ты, б..!
Схватила меня за руку  и, втащив в дверь, захлопнула ее перед носом ухажера.
         - Ты чо, подруга?!
  - Откуда ты этого козла притащила?
- Да меня Костик позвал на шашлык в горы, там  этот и прицепился, грозился на клумбу уложить. Не могла отвязаться, вот и притащила. За что ты его?
- Да он меня два дня обхаживал, в гости напросился, козел! Я почти влюбилась. Расстаралась, вон – смотри!
Я повернулась к столу, там  стояли всякие вкусности и вино. Вот так сонная тетеря! – это она значит,  его ждала, ждала, а он в это время готов был меня  на клумбе - маньяк, козел! Мы немного постояли перед этой красотой, и тут на нас нашло! – мы выли, стонали  и захлебывались от смеха, пока не успокоились.
- Ну, ты его и разукрасила!
- Так ему и надо,  гаденышу!
Да, красивое было зрелище! – увидеть, как поверженный ловелас гримасничал  от боли, нарвавшись  на неожиданный отпор  обманутой женщины. 
Женщин обманывать опасно.  Месть наша всегда неожиданная и изощренная. Мы редко воюем друг против друга, бывшие  соперницы, мы легко объединятся против общего врага -  мужчины, если он посмеет нас обмануть. Такова се ля ви!

                Л Ю Б О В Ь   В   Г О Р О Д С К О М   П А Р К Е
Бесшабашная счастливая юность невозможна без любви. И ее было достаточно. Отношения завязывались быстро, образовались пары, которые потом женились. Первое свидание  на первом курсе мне назначил  Саша Мегидь. Но он показался мне  скучноватым. Больше мы не встречались. Он  немного погулял с Павлючкой, потом переключился на  Ларису  Носову, потом с Любашей Тарновой долго дружил. А потом – бах! -   его хождение по кругу закончилось, и он женился на Галке Москальцовой. Эта серая мышка подражала  Ларисе Носовой – ходила, отводя плечи назад и слегка помахивая рукой. Первой про любовь Галки просекла Надежда, случайно подслушав ее разговор с Сашей. Со Стрельчихой  проследили за Галкой до гинекологии и все поняли.
 А  Саша Мегидь,  как коммунист  и  честный человек, обязан был жениться на Галке. К нему приехал дядя и Саша напился в драбадан,  до слез с соплями. Женился на Галке.
 Любаша спокойно это перенесла.  И на последнем курсе влюбилась в мужа преподавателя Лидии Павловны, который был  архитектором. Любаша была миленькой девочкой, как куколка, с ладной фигуркой, скромная, добрая, такая Мальвина, не чета Лидии  Павловне с  мощными формами грудей, рук, ног, плеч и зада. И наша милая девочка увела  ее мужа.
Я не была готова к серьезным отношениям. Семья меня не привлекала. Мне была нужна свобода. Жажда  творчества так  жгла меня,  что  я не хотела расплескивать бушующее в  сердце пламя на  семейные радости. Это хотела делать то, что хочу, работать там, где работа как хобби, и заниматься творчеством, изредка  бросаясь в любовные авантюры.
Я легко влюблялась, легко бросала, легко переносила измены, уходя без сожаления. Любовь была необходима,  но не являлась целью выскочить замуж. Он вспыхивала  как мощный костер. Буйно разгоралось пламя, и так же внезапно могло  погаснуть от  лжи,  поступка, измены, или черт знает от чего, не оставляя следа.  Меня   все считали прошедшей огонь, воды и медные трубы за мое отношение к мужчинам, насмешливое и снисходительное. В наши годы  была полная свобода и раскованность  - рок-н-ролл, стиляги, буги-вуги, твист, битлы…  Студенты, тупеющие до тошноты от  марксистско-ленинских эстетик, жили веселой кипучей жизнью, полной любви. И это не мешало нам верить в  светлое счастливое будущее в самой лучшей стране мира. Учеба во вторую смену  позволяла устроиться на полставки и подзаработать. Парни по ночам грузили вагоны, а мы с Сашей Мегидем  нашли работу в Курортгражданпроекте.
 Начальник сказал, что заказан авторский проект  курортного комплекса в горах Алатау, недалеко от Медео. Нас заинтересовала  возможность запроектировать такое, что  потянуло бы никак не менее чем на премию в области архитектуры. Иного результата мы  не представляли!
 Мы, такие талантливые, уж никак не упустим возможности забабахать  шедевр. Несколько дней, счастливые,  обсуждали проект, побывали на живописном месте строительства в горах.
       Все рухнуло! - Никому не нужен  индивидуальный проект, решили   подобрать типовуху.
Огорченная, я уволилась, как раз начиналась сессия и я успешно сдала все проекты и экзамены. А  Саша продолжал работать, ему ведь надо было зарабатывать деньги, у него уже уже родился  ребенок.

После экзаменов нам предстояла поездка в Узбекистан на практику по живописи. Мы решили отметить окончание курса, нарядились, причесон соорудили и намылились    в бар при ресторане Алма-Ата  попить коктейль с чудным названием  шампань-коблер.
Бармен у стойки был  та-акой, что я моментально включилась с ним в искрометный треп.  Девки  балдели над нами, пока бармен  готовил  шампань-коблер и мороженое.
А я поняла, что отчаянно влюбилась в этого бармена. Сидя за столиком,  рассеянно поддерживала разговор и краем глаза секла, что  он за мной наблюдает.
«Ну, смотри, смотри! Смелее, очень  хочется, чтоб  первый начал!»
И он  глядел на меня.
- Светка, жопа,  бармена зацепила. Такой чувак! - заметила Грассиха.
Прикончив коктейль с мороженым  и кофе капучино, мы собрались уходить. Поднимаясь из-за стола, я обернулась к бармену, поймала его взгляд и улыбнулась. На выходе из бара, он догнал нас   и взял меня  за руку:
- Подожди минут пять, напарник придет и - я выйду,  о,кей?
- Йес, сэр!
- Девчонки, не ждите меня! – крикнула я  подругам, которые  деликатно поскакали по лестнице.
- До утра или как?  - завопила   Стрельчиха.
- Как скажете, красавицы! -  прогремел  его голос.
Его звали Лави. Такое вот необычное имя. Мне он показался ошеломительно красивым. Кудрявый, черноволосый с огромными черными глазами и четко очерченными губами, лицо волевое, а взгляд как у ребенка – радостно открытый, с улыбкой  на лице.  Весело болтая, мы бродили по городу, даже не бродили, а бегали как дети. Он то держал меня за руку, то забегал вперед  и  смотрел  своими детскими глазами так влюбленно, что я сладко таяла.
Добрались до парка.  И тут рванул дождь, как водопад хлынул, выплеснул на нас огромную массу крупных капель и пропал,  словно  и не было. Мы успели спрятаться под детский грибок, а когда выскочили на тротуар, то оказались перед огромной лужей – не обойти. Мы остановились. Лави, не отпуская моей руки, сказал:
   - Сударыня, я-то пройду,  а ты ножки промочишь в босоножках. Давай я   тебя перенесу?
   - А не уронишь?
         - Не уроню, если не будешь брыкаться!
         - Ну, не знаю, может,  и не  буду!
         Все это с веселым   хохотком я  поддразнивала  парня, провоцируя.
И он поднял меня на руки, протопал по луже, и не сразу поставил на землю. А потом подхватил меня  за талию,  и закружил так, что в глазах все вертелось. Я весело смеялась, счастливая.  Потом Лави отпустил меня и сказал:
- Я хочу тебя поцеловать!
          - Ну, и в чем же дело, чего ждешь, принц?!!
             Ах, как кружится голова!
В парке был ресторан, куда Лави привел меня. Шампанское, вкусная еда и  танцы под музыку оркестра добавили огня для сближения, мы  танцевали и целовались.
Вышли  из ресторана в полночь. Небо было черным, но свет луны и  сверкающие звезды были  огромными,  казалось, что они близко-близко.  Весело болтая, мы  бегали по парку, качались на качелях и вскоре оказались на  темной  аллее, выходящей  к речке  Алма-Атинке. 
Среди деревьев возле речки – о, чудо,  мы обнаружили огромную копну свежескошенной травы. Ну, просто идеальное место для влюбленных! Я уже понимала, что должно было произойти!
 Лави остановился и обнял меня, крепко прижав к себе. Руки его заскользили по моим бедрам, подол шелкового платья медленно пополз вверх, тонко шурша. Я слышала кожей  горячие ладони, и у меня томительно заныло внизу живота. Не сдерживаясь, дрожащими руками я тоже расстегивала  его рубашку, пока он  раздевал меня и целовал обнаженную грудь. А мои руки чувствовали его  грудь с  густой шерстью. 
Лави вынул из полевой офицерской сумки  легкий болоньевый плащ и  расстелив его на копне, чиркнул молнией джинсов.  Мы опустились на  копну. Ложе оказалось мягким,  и упоительно пахло ромашками и скошенной травой.
- У меня ничего такого не было, ты – первый! – сказала я.  Сердце бешено молотило.
   - Светик, не бойся! Я так хочу тебя! А ты?
   - Я тоже!
- Когда у тебя было… ну, то, что у вас бывает? –  спросил тихонько Лави, приблизив губы к моему  уху, - если не больше недели, то можно ничего не бояться.
- Спасибо, милый, можно не бояться.
Он меня целовал, а руки   нежно скользили по моему телу:
- Какая у тебя кожа! Какая потрясающая грудь!
 Я отвечала ему поцелуями и тоже знакомилась с его телом. От него хорошо пахло еле слышным одеколоном. Неторопливо, сдержанно лаская меня,  Лави говорил:
- Не бойся меня.  Все будет хорошо! Я  люблю тебя!
- Я тоже люблю тебя, мой милый, и хочу, чтобы ты был первым моим мужчиной.
- Все!  Иди ко мне!
Лави  потянулся лицом к моим губам, потом добрался до набухших сосков, и целовал,  двигаясь губами вниз по телу. Сердце колошматило, рука скользила по его шелковистым курчавым волосам, слышала мохнатую грудь и  мускулы…  Губы сохли, я вся дрожала от страха и накатывающего желания.
Лицо Лави оказалось между бедер,  ноздри его  трепетали, жадно вдыхая мой запах. Он ласкал меня губами так, что я почувствовала   взрывное желание раствориться в нем.
Он задвигался, и вскоре я ответила ему,   уже не сдерживаясь. А в закрытых глазах замелькали, как в калейдоскопе радужные, какие-то светящиеся облака, орнаменты, узоры и разводы, непрерывно переливаясь и  сменяя яркие краски. Это  запомнились мне навсегда,  такое потом было  редко.
Потом, отстранившись друг от друга, мы успокоились,  поднялись и  помчались к Алма-Атинке. Вода была прохладная, и   мы  с удовольствием плескались в реке. Потом вернулись на копну и расслабленно лежали,  целуясь благодарно и нежно.
- Посмотри, мы одни в этом мире, над нами только звезды. Как они красивы, их миллиарды! А какие названия - Орион, Вега, Бетэльгейзе, Альдебаран, Альтаир, Кассиопея…
- Лави, расскажи о себе.
         - Мои родители живут в Ереване, медики, я там учусь заочно на юриста. Здесь живу с бабкой.  Она старая зэчка.  После Сорбонны вернулась в Россию,  а в тридцать седьмом  ее муж попал в НКВД как враг народа.  По пятьдесят восьмой статье  ее вслед за мужем отправили отбывать  первый срок на Колыме.  Муж  сгинул в лагерях. Второй срок она оттянула  в Казахстанских степях. Работала  в лагерных больничках, а  после реабилитации добралась до Алма-Аты. Она известный гинеколог,   меня  научила понимать, любить и уважать  женщин.  У нее масса книг  известных зарубежных сексологов, которые ей удалось спрятать. В СССР такие книги не издаются. Это наука о любви,  умении доставлять наслаждение и  наслаждаться, да много чего надо знать, чтобы любить друг друга… Везде в мире есть такие книги, а у нас они запрещены, от того все невежественные и дремучие.
То, о чем он говорил было интересно и абсолютно мне неизвестно. Я слушала его тихий голос,  который звучал ласково и нежно, бережно открывая мне то, о чем не принято было говорить.  Я благодарна была моему первому любовнику за эти знания, и  на всю жизнь запомнила то,  что сделало меня женщиной.
   Цветочные ароматы ночи и звездное небо создавали особую ауру любви.  Лави вынул из  пластиковой коробки тонкую американскую сигарету Филипп-Моррис с коричневым мундштуком и, закурив, передал ее  мне.
- Ого! Ничего себе сигаретка! Такая ароматная и красивая. Откуда?
- Фарцовщики чего только не приносят.  Знаешь, я  никого еще так любил, влюбился  в тебя  сразу! Как же ты сохранилась до меня?
- Ну, наверное, потому, что тебя ждала и искала! Я, между прочим, смешанных кровей дочь,  светлые волосы  и глаза – чисто русские, но черные брови, скулы и раскосые глаза от отца и маминого  деда-хакаса, дед по отцу – донской казак, а бабка  цыганка. А донские казаки вроде бы произошли от гордых независимых и воинственных кавказских племен аланов, которые добрались до Дона, откуда и  пошло  казачество. Наверное, потому я так люблю не только русские народные, но и грузинские, армянские,  казачьи и цыганские песни, да вообще все народные, они самые красивые. Моя смешанная кровь горит как костер цыганский и пенится как твой шампань-коблер.
- Ой,   про шампань-коблер-то я забыл,  он у меня во фляжке.   
Лави рассказывал, что его  отец армянин, мать  русская, про удивительную бабку, которая  научила его любить русские народные песни. И мы пели песни. Я пела ему Окуджаву, Муслима, Жана Татляна, Шарля Азнавура, цыганские и русские народные. В ответ  Лави спел красивую армянскую народную песню про  любовь.
- Ой, какая красивая песня, я ее слышала.  Научишь?
- Ну, конечно же научу, моя красавица!
Потом  спросил:
- Ну, ты  как,  все нормально?
- Отлично!
- Тогда повторим? 
Всю ночь мы резвились как дети, бегали  после купания между деревьями, кувыркались  на своем лежбище и до рассвета любили друг друга, пока не встало солнце. Тогда мы снова искупались,  оделись и уснули, обнявшись. Проснулись от шороха метлы, которой рабочий подметал дальнюю аллею.
Я не сказала  Лави, что  вечером уезжаю в Узбекистан, чтобы не его огорчать. Просто сказала, что приду   в бар. В  полдень ему надо было приступать к работе.  Такси домчало нас  до  общежития. Я  поцеловала его, погладив по щеке.
  - Я люблю тебя! Я буду ждать тебя! – прошептал Лави.
- Я приду около четырех! Спасибо, милый!
Выскользнула из машины и постояла с поднятой рукой, глядя на  высунутую в окно  его голову и руку. Такси  повернуло и скрылось. Я пошла к общаге.
Девки теребили вопросами, но я не была расположена делиться впечатлениями. Любовь высосала все силы:
- Перебьетесь,  спать хочу!
Добралась  до постели, не раздеваясь, рухнула лицом в подушку и  отключилась.
Разбудили меня за два часа до отхода поезда. Времени встретиться и проститься с Лави  не было, оставалось только привести себя в порядок, собраться и – на вокзал.
- Ну, ты  даешь, Светка, не разбудили бы, так бы и проспала. Еле живая явилась,   глазищи горят, как у кошки, какие-то  шальные, щеки впали,  скулы торчат. Влюбилась видать! - пропала, подруга.
- Ой, девки, не могу - до чего я счастливая и до чего несчастная-а-а! Точно, пропала! И ничего хорошего, влюбилась по уши, обещала заскочить, и на тебе – надо  уезжать на месяц, не простившись, а я даже не сказала, что уезжаю,  балда!  А зовут его  знаете как? - Лави!
- Ничего себе, он что, не русский?  Этот Лави так тебя  ухайдакал, что не проснулась бы.
- Ой, девки,  проспала  я свою любовь! Какая же я несчастная!
И я, завывая от слез, торопливо готовилась к поездке.


                Л Е Т О   В   С Т Р О Й О Т Р Я Д Е

В 60-ом году по настоянию родителей я поступила в Магнитогорский Горно-металлургический институт, так как прием был в нашем городке. Учиться  в нем было муторно, скучно и не интересно. Все, кроме учебы, приносило радость.
После первого курса нас послали в стройотряд. Два часа тряслись на грузовике и пели «Держись, геолог», «Уральскую рябинушку», «Сиреневый туман» и прочее. Уральские горы вскоре закончились, и мы очутились в  степи. Доехали до  села, выгрузили нас, шесть девчонок, парней  повезли в другой, и мой приятель   Валерка Сухоруков сделал мне ручкой. Нас поселили на краю села в дощатом домике, рядом  была уборная, три тополя, а дальше – степь.
   Устроились, осмотрелись. Село небольшое, рядом с нашим домиком армяне строили дома из бруса. Три дома готовы под отделку, ясно -  для нас. Сразу от нас начиналась степь до горизонта с волнами ковыля, вдали река блестела. Вот и все прелести! Бригадир Вася, в линялой солдатской гимнастерке и галифе, в пилотке, крепыш лет сорока с казацкими усами и кривыми ногами, сказал:
- В восемь утра чтобы  как штык стоять у  первого дома. Вода в бачке, столовая и магазин в селе. Свет  отключают  в 10 вечера, утром зажигают в 6. Все!
Мы  погуляли по степи, по селу, поужинали, попели песни, умылись  и в 10 легли спать. В восемь утра рыжий Вася, в линялой гимнастерке, галифе и сапогах, смазанных дегтем, построил нас и дав команду – сми-р-рно!- сказал, что будем штукатурить стены в домах, и выдал старые чистые комбинезоны. Потом спросил:
- Кто умеет ездить на лошади?
Я после школы год пропахала маляром,  и на фиг мне еще штукатурить! Мигом, пока девки рот разевали, выскочила вперед, широко скалясь – повезло!
- Я, командир!
Вася внимательно осмотрел меня и поправил рыжие  усы:
 - Ладно, малявка, сама напросилась! - будешь водовозом.  По местам!
          Девки понуро потопали разбирать мятые грязные ведра и мастерки. А я на крыльях полетела в конюшню. Познакомилась с дедом Тимохой, который как дед Щукарь, был веселым балагуром. Повел меня в канюшню. Мой конь Буран был работягой тяжеловозом. Я задавила страх и трясучку перед его большой мордой, и пока он стоял передо мной,  робко гладила его. Он так ласково косил на меня блестящим глазом, что  я  решительно поцеловала эту морду. Легко стало, поняла – все смогу!
Быстро научилась запрягать, старательно делая – когда и куда хомут,  оглобли, дугу. Только затягивать подпругу не сразу научилась – ногу задирать было высоко, парни конюхи помогали. Тимоха учил:
- Крепше даржи, ядрен корень, да ташши, ташши, не вози хомут-то по земле, водовоз - ешкина мать!
Быстро освоила езду, управляя вожжами и кнутом. Дед только раз со мной съездил за водой. Я ему пела песни.  Он сказал:
- Молодец, шустра! -   наша девка! Вечером будем учиться ездить верхом. Потом саман будешь месить.
- А это чо тако?
- А увидишь како!
Два раза в день  верхом на бочке я тилипала к речке за водой. Желтая степь дышала теплым ветром с ковылем, в груди был сплошной восторг от необыкновенной удали и счастья, что еду на коне, от  солнца, палящего в изумрудном небе, бесконечности степи. И во весь голос орала песни. Приехав на речку, заезжала в реку, купалась в одежде, набирала в бочку ведер двадцать воды, и назад. Высыхала, пока ехала. Девки завидовали:
- Хорошо тебе, на лошади умеешь ездить! - солнце, купаешься, а мы тут с ведрами  по козлам скакаем в грязи – потаскай-ка!
- Да вы чо! - не ездила я  никогда! - захотела, вот  и выскочила.  Здесь научилась!
Девки уставали сначала, ныли, распластавшись на койках:
- О-ой, все болит, будто трактор проутюжил! 
Потом свыклись. А я с конюхами-парнями через три дня скакала по степи до речки, мыли коней. Я припасала Бурану кусочки сахара, чтобы он любил меня. Он нежно  собирал их с моей ладони влажными мягкими губами. А я целовала его  морду с добрыми томными глазами,  чистила до блеска  шерсть, чесала гриву и видела, что  ему это нравится.
В воскресенье из соседнего села пришел Валерка с парнями, привез  проигрыватель. Мы танцевали  возле крыльца под тополями, пока был свет. Потом ушли и целовались. Он все бормотал горячо:
- У-уу, какая ты горячая! Прям полыхаешь, аж сам горю…
Гладил мою грудь и бедра, а я тряслась, прижавшись спиной к тополю, ускользала от него, а он приближался-придвигался, шумно дышал и все канючил:
- Светик, ну, я же  люблю тебя!... ой какая  мягонькая… хочу… ну, куда ты… да постой!..
Парни позвали:
- Валера, кончай!-  пора топать, завтра рано вставать.
Он очухался:
- Вот черти, не дадут нацеловаться! Пора, Светик!
И поцеловал, прижав к себе так, что я заверещала. Бестолковая любовь, головка забубенная!
           И снова – Буран, степь, речка. Девки были бледные, я – как негра, только зубы и  глаза, цвета неба,  сверкали. А потом меня присмотрел Армен, красивый парень из армян-строителей. Проходу не давал, летел к моей телеге ведра таскать, глаза горели,  пряники носил. А в субботу напился и к нам пришел, с улицы звал меня погулять. Я отбрыкивалась, а он все настойчиво звал, стал злиться – неуправляемый. Ленка побежала за его отцом. Отец пришел и гортанно что-то рычал ему, понятно было только  по-русски «п…дюк». И прогнал его, нещадно колотя  своим батогом. Мы успокоились. Но Армен опять приперся среди ночи и грохотал в дверь, орал:
- Свето мая, открой на минутка, сказать нада важное, а?!
         Мы тряслись от страха, что сорвет с крючка дверь. Ленка истерично завывала,    рыдала-хохотала, как джазовый оркестр, девки кричали в форточку:
- Э-эй, кто-нибудь, по-мо-гиите!!! -  стояли у двери с табуреткой, утюгом, метлой и большим алюминиевым ковшом. А я орала в щель:
- Пошел вон, козел, убирайся, милицию зовем!!!
Опять появился папаша и уволок неразумное чадо, повторяя любимое русское слово и лупя его по заднице батогом. Армен верещал, махал руками  и ныл:
- Свето лублу! Жениться хочу! Ой! - нэ бэй, болно, твою мат!
Утром  я сказала Васе, что боюсь Армена, уеду домой на неделю. Он упирался, но я умчалась на попутке. Воду возил Тимоха.
Дома недельку побыла, назад возвращаюсь, доехала до райцентра, жду попутки на развилке. Выскочил из-за бугра молодой  парень на мотоцикле;
- Куда тебе, рыжая? Я Митяй, поехали?
Поехали. Сижу сзади, обняв парня. Летим по кочкам да рытвинам, аж зрачки прыгают. Пригорок проскочили, а там лужа и скользкая после дождя тропа. Мотоцикл заелозил, Митяй еле удержал его, а я ляпнулась в лужу, да на на корягу. На бедре сбоку дырку сучком проткнуло и больно зажгло. Дырка, на штанах кровь, сама в грязи. Митяй мотоцикл кинул, подхватил  меня, грязную, на руки, усадил в седло.
- Извини! – сказал. Зубами штанину разодрал, из ранки кровь и грязь течет. Вытер рукавом грязь,  встал на колени:
- Не бойся, до села близко,  очищу, жгут наложу  и домчимся.
И присосался губами к ране на бедре, возле задницы. Пососет и сплюнет, пососет и сплюнет, а я губы кусаю и реву. Ранка, смотрю, очищается от грязи и кровь не так хлещет. А он все сосет и плюет. Потом осмотрел внимательно рану, вытянул из под ремня рубаху  и зубами рванул полосу. Снова поплевал-пососал, облизал рану и туго замотал бедро:
-Держись, рыжая, не дрейфь,  мигом домчу! Немного осталось.
Я, обхватила Митяя за талию, прижалась к спине и лила слезы с соплями в его пахнущую ядреным мужицким потом рубаху. Так долетели до села к фельдшерице. Та расспросила, ранку обработала, укол противостолбнячный вколола и сказала:
- Повезло, девка, парень все правильно сделал, заживет до свадьбы. Как ты это сообразил-то, хлопец, рану вылизывать? - девку спас!
- Санитаром был в медсанбате, недавно дембельнулся.
Выйдя на крыльцо, дал закурить. Сказал:
- Жаль, в Свердловск на днях уеду,  в медицинский поступать, а то бы остался. Понравилась ты мне, рыжая! - может и вышло бы  у нас, а?
           - Да не жалей, Митяй, таких как ты, на свете нет! - найдешь свое счастье!Спасибо, дружок, век не забуду!
           Потянулась к нему, обняла и поцеловала. Он тоже обнял, поцеловал и погладил меня, спрыгнул к мотоциклу:
- Не поминай лихом, рыжее солнышко!
  Дал газу и лихо крутанулся вокруг меня. Сверкая прощальной улыбкой, скрылся за углом,  и я увидела девок, глазеющих на нас из окон дома. Ясно! Добралась до дома, дождалась девок  и накормила их гостинцами от мамы и купленным портвейном. Они сказали, что  Армен теперь клеит Ленку, но к нам боится ходить, отец его так отходил батогом, что он больше не пьет, нормальный теперь. Ленке пряники носит и жениться зовет. Она его не боится, пряники берет, но с ним не ходит, отец сказал - убьет Армена, если увидит. Они закончили работу и на днях уедут.
           Я встретилась с Бураном, ребятами и дедом Тимохой и все продолжилось. Кроме доставки воды с реки  я еще  верхом на Буране месила глину  для самана, которым местные жители обмазывали свои домики и потом их белили. Село находилось на границе Казахстана, в нем жили русские, немцы, башкиры и казахи. Возле казахских избушек пылали сложенные из камней печурки, где старухи в казахских безрукавках с белами чалмами на головах, пекли лепешки. Они замешивали муку с водой в алюминиевых  тазиках и присев возле печурки, откинув подол, на голой коленке мяли  колобки теста. Из них  лепили и пекли  лепешки и угощали нас, это  было вкуснее пряников.
          Наши парни еще раз приходили, и мы с Валеркой опять крутились вокруг тополя и целовались до опупения. А потом парни топали до своего села по темени полтора часа.
Дождя ни разу не было. Каждый день полыхало белое раскаленное солнце на  ярко синем небе. Я ездила с Бураном на реку и пела песни. Как прекрасна была  желтая, с щекочущим  ноздри запахом ковыля, бескрайная степь! Я полюбила работу  водовоза в стройотряде. А было мне всего восемнадцать лет.

               

                В О З Р А С Т   Л Ю Б В И

Детям, родившимся в начале войны, горя хватало. Неважно, где они жили – на оккупированной территории или далеко от войны, все равно радости было мало. Отцы на войне, матери работали за скудные пайки. Но наш  народ делал все, чтобы мы были счастливы. После победы восстанавливалась страна, и жизнь постепенно становилась более радостной. Появились привезенные из Европы трофейные фильмы и мы увидели «Большой вальс», фильмы Америки и Европы,  «Молодой Карузо», «Багдадский вор», «Бродяга», «Тарзан», и много других, которые потрясали нас иной нездешней  жизнью, как  волшебные сказки. 
А наша жизнь тоже постепенно становилась другой. Особенно после смерти Сталина.  Мы были спортивные, активные, нас воспитывали патриотами, мы  любили свою страну и верили в светлое будущее, построим Коммунизм и будем жить счастливо. Кино,  музыка, книги, песни и танцы  давали нам особую радость. Пели мы всегда! Радио транслировало только позитив. Часто звучала классическая музыка, чтение книг, спектакли, оперетты и оперы, песни любимых исполнителей…
         В  конце пятидесятых мы жили в  городе Джетыгара  Кустанайской  области, куда ехала молодежь со всех республик СССР осваивать целину.  Рядом с городским    парком в центре города  был  клуб,  где неделями крутили одно кино по два  сеанса в день. На колоннах клуба висели громкоговорители,  из которых  даже в парке была слышна трансляция фильмов.
С началом весны, мы, семиклассники,  гурьбой  бегали в парк с его огромными тополями, цветущими акациями и  клумбами ярких цветов. Однажды я, сидя на лавочке с подружкой в парке,  услышала песню, доносящуюся из клуба. Ее  на незнакомом языке так пела певица, что я просто обалдела! Даже иголочки забегали по коже, до того эта певица меня потрясла своим удивительным голосом. Фильм закончился.  Из клуба выходили зрители с какими-то непривычно счастливыми лицами. На афише было написано: Аргентинский фильм «Возраст Любви». В главной роли Лолита Торрес. Был первый день показа фильма. Следующий  сеанс начинался в девять часов вечера,   детям до шестнадцати лет в это время вход был запрещен.
Я побежала домой, и была так взбудоражена необыкновенным,  волнующим голосом Лолиты Торрес, что даже ужинать не хотелось. Рассказала маме про кино.  Попросила:
- Мама, можно  завтра мы  Галей завтра пойдем в кино?
- Конечно, сходите!
Потом  долго не могла уснуть. Необыкновенные песни  звучали во мне,  и  приснился сон, цветной  и непонятный, где я бежала за женщиной, одетой в длинное, развивающееся светлое платье,  окутывающее ее тонкую изящную фигурку.  Она танцевала между деревьями, на которых росли яркие цветы, а я  не могла добраться  до нее, ускользающей в какой-то дымке.
Фильм с Лолитой Торрес шел в клубе две недели. Народ валом валил! Я его смотрела 7 раз, выклянчивая у мамы деньги. В свободное  время мчалась в парк, ходила вокруг клуба и жадно слушала фильм. Сидя на лавочке, аккуратно записывала незнакомые слова испанского языка и напевала  с Лолитой.  Я очень любила музыку и  песни, слух у меня был отличный. Когда болела – в постели  пела во все горло, дирижируя. Мама пугалась - больная же!  А мне  наоборот от этого было легче. Ни один фильм в жизни не зацепил меня так мощно,  как  «Возраст любви». За неделю я выучила все песни и лихо пела на испанском языке, старательно имитируя  голос Лолиты. Потом повесили другую афишу и сказка кончилась.
Через несколько  лет мне довелось вновь увидеть этот фильм. И меня опять тянуло видеть прекрасную Лолиту Торрес с ее чарующим голосом! Всего я видела этот фильм 15 раз!  С тех пор прошло много лет. Появилось видео. Я узнала, что моя любимая Лолита  Торрес умерла, Я искренне горевала об этом, впоследствии  заказала диск с ее фильмом. И снова была безумно счастлива, видеть и слушать любимую Лолиту, наслаждаясь ее необыкновенным голосом.  Одно  огорчало! – плохой  перевод на русский язык. Диалоги в фильме  я знала наизусть, а их, переписав на диски, изменили, как  и  дублеров, и это   значительно ухудшило впечатление. Качество перевода и  голоса дублеров в новой версии фильма  значительно снизили волшебную прелесть того, что было в далекой юности. Там Лолиту  дублировала Виктория Чаева. Из-за замены голосов героев и частично изменив  реплики невозвратимо ушла прелесть, которая была во время моей юности, испортили красивый фильм! - абсолютно непрофессиональная работа по переводу и дубляжу! Но удивительно прекрасный голос талантливой аргентинской актрисы    Лолиты Торрес остался, он все так же неизменно волновал своим неповторимым тембром и тонким драматизмом.
 Мне не забыть ее  колдовское обаяние  и завораживающе волшебный нежный голос.  Вот такое кино!  Когда я иногда смотрю его, вновь чувствую весенний запах    цветущих акаций и  себя - юную и счастливую.

                Моя роковая любовь на Камчатке

После института я  работала архитектором в Военморпроекте города Владивостока. Проработав год, собралась в отпуск после того, как  успела закончить проект памятника погибшим подводникам на Камчатке. Навестить в Казахстане родителей   не могла из-за нехватки денег.   Оставалось одно -  жариться на пляже Амурского залива. И тут начальник отдела Авшаров сделал мне шикарное предложение:
- Светлана, я знаю, в отпуск Вы никуда не планируете  уезжать. Предлагаю совместить его с командировкой на Камчатку в наш филиал. Обещаю, будет интересно и полезно для здоровья. На острове Рыбачий защитите проект памятника погибшим подводникам у адмирала Тихоокеанского флота, а потом поедете в военный санаторий   в Паратуньке. Там идет ремонт, они просят  помощи  архитектора. У  них есть бассейн на родоновых источниках, это будет Вам полезно.
И  я полетела через океан в наш филиал в Петропавловске-Камчатском.  На катере  отправилась на  базу атомных подводных лодок, где базировалась первая погибшая возле острова Гуам атомная подводная лодка К-129. Подводникам во главе с адмиралом Тихоокеанского флота мой проект понравился. Решили привлечь скульптора, чтобы  на гребне  стилизованной волны  с перископом появилась фигура  подводника, словно он выплыл. 
Затем меня  отправили в Паратуньку.  Военный санаторий размешался высоко на сопочке. У меня, тридцатилетней девицы,  дыхалка  участилась, пока я поднимались по ступеням деревянной лестницы.
Директор санатория Федор Кириллыч поселил меня в большой  номер:
- Располагайтесь, Светлана Петровна.  Потом ждем Вас  с замом на обед, где решим все вопросы по оформлению.
Приведя себя в порядок,  пошла к директору, где был накрыт стол с коньяком, шампанским,  красной рыбой и икрой. Сказал:
- Светлана, зовите нас Федя  и Юра.
Решили все вопросы по работе. Надо было написать несколько панно с видами Камчатки для оформления вестибюля. Потом под водочку Федя душевно декламировал Есенина. В ответ  я лихо выдала им ямщицкие песни Дины Дурбин под Юрину гитару. Мужики закраснели мордами,  вспотели,    и   держали меня под прицелом как коты мышку.
Когда стемнело,   я сказала:
- Мне пора,  ребята.
-  Светик,  Вы такая красивая женщина, останьтесь!
Я лучезарно улыбнулась:
- Я, конечно, же, как вы тонко заметили, красивая женщина. Но не настолько же! Спасибо за все!

 Утром  сразу же после сна спустилась с сопочки  в бассейн. Вошла  в  домик, где была раздевалка и выход на небольшую  площадку перед бассейном. Вокруг  были высокие стены, примитивно расписанные   русалками  в подводном царстве. Видно, солдатик постарался. Медсестра объяснила правила: надо было  войти  в горячую  воду с зеленоватой ряской, медленно  подвигаться  минут пять и выходить. Так и сделала. Организм  сам услышал, что хватит мокнуть. Ого! - вода-то живая! 
Каждое утро я ходила в бассейн,  потом писала темперой  панно на подрамниках. Прелести  Камчатки  черпала из книг  библиотеки санатория.  Прошла неделя. Я уже взлетала на сопочку так, что  дыхалка не реагировала. Энергия била ключом - родоновая вода творила чудеса!  Федя еще попросил нарисовать эскиз для санаторной карты и притащил  пачку карт пациентов. Я ахнула! – в санатории побывало все руководство страны,  космонавты, разные знаменитости. 
Работу закончила быстро. Мои панно были обалденно красивы!  Все!  - завтра  улетаю. Федор Кириллыч был доволен, я неплохо заработала. Напоследок прогулялась  в бассейн.  Вернувшись, пошла к Феде. У него  сидел  летчик, подполковник. Такой бравый красавец! Увидев меня,  встал,  подставил стул. Я села. Чувствую  –  скоропостижно влюбляюсь!
- Разрешите представиться, Александр  Матинченко. Для Вас Саша.
- Светлана.
Подполковник не сводил с меня глаз. Понравилась! Больше ничего вокруг  не существовало, он задавал вопросы - кто я, откуда, зачем, надолго ли. Узнав, что завтра улетаю,  умоляюще сказал:
- Светлана, прошу, не улетайте!
 Я покачала головой.
- Хорошо,  заеду в девять утра и провожу Вас. Идет?
- Отлично!
  Вошел солдатик.
- Товарищ подполковник, разрешите доложить – мы приехали, ждем Вас.
-  Иду.
 Саша  встал,  достал что-то из  кармана,  сунул  мне в руку, сжал ее.
- До завтра, Светлана!  Федор Кириллыч, до свиданья.
Козырнул и вышел. Я разжала ладонь, на ней лежал серебристый значок «Звездный городок СССР».
- О, Боже! Федя, кто это?!!
- Да космонавты из Звездного,   на  десятом летном поле связь с кораблем в Космосе держат, где Волков, Пацаев и Добровольский. В  бассейн  приезжают.
Вот это да! Всю-то ноченьку бредила во сне космонавтами. Утром  Саша ровно в девять приехал на уазике. Я простилась с Федей  и мы поехали. По дороге  Саша уговорил меня погостить на летном поле. Ну как я могла отказаться?!  Саша всю дорогу держал мою руку, а мое сердце молотило по ребрам.
Доехали до летного городка. В трехкомнатной квартире размещались летчики из Звездного.  Вечером все собрались.  Саша приготовил шашлыки из нерки и закуски.  Веселые парни  наперебой травили  анекдоты, мужики ржали, я выла от хохота со  слезами на глазах.  Пели русские народные песни. Я – выдала свой репертуар  Дины Дурбин. На гитаре мне наяривал майор Володя,  а капитан  Сережа  зажигал ложками по стаканам. Потом ребята оставили нас с Сашей и ушли в свою комнату.
Утомленные ожиданием, мы  целовались. Саша смотрел ласково, с  какой-то отеческой нежностью. Так смотрят на женщин сильные, уверенные и ответственные мужчины,  защитники.
- Светик мой, я полюбил тебя!  Можешь остаться здесь, но я хочу быть  с тобой!
-  Я тоже!
Так началась наша   любовь. Сашина команда   выходили на связь с Космосом в определенное время, остальное время мы были свободны. Саша заказал  удочки, обувь и спортивную одежду для меня, и мы все свободное время бродили по окрестностям.  Когда я прилетела, на Камчатке еще не везде растаял снег,  а через неделю  появилась  буйная зеленая трава и  мальвы  на длинных стеблях. Речка кишела рыбой – забросишь удочку, сразу тащи! -  кто-то трепещет. Вода бурлила от играющих   над водой рыб. Ночи нам не хватало, и мы занимались любовью под кустами, на полянках. Не могли  наговориться. Пели  песни. Саша любил петь:
- Вот солдаты идут по степи опаленной,
Они песни поют про березки да клены…
 Я была такая  счастливая от любви, что даже забыла послать маме поздравление с днем рождения. Саша рассказывал про себя. Оказывается, он должен был лететь после Гагарина.  Но за день до полета на его машину выскочил пьяница. Все обошлось, но медики настояли на замене космонавта. Из-за стресса. И полетел Герман Титов,  Саша был отстранен от дальнейших полетов. Рассказывал про Гагарина,  космонавтов, про звезды и Космос.
 Через неделю  сказал:
- Девочка моя,  завтра я провожу тебя на самолет. Прости,  работа!
 Я попросила ребят передать привет космонавтам  от имени советских архитекторов. Последняя ночь с Сашей  была полна грусти и любви. Утром в филиале отметила командировку. Потом - аэропорт, где  Саша подвез меня прямо к трапу самолета. Пассажиры были уже на борту, и  стюардесса  торопила меня, а я обливалась слезами, прощаясь с Сашей.
- Не плачь, любимая, как закончим, я к тебе приеду!
В самолете  рыдала, вся в слезах и соплях. Приехав домой, остатки отпуска  торчала на пляже и тосковала по Саше. Сон пропал, похудела.
            И вдруг – бац! Сообщение ТАСС о гибели Волкова, Пацаева и   Добровольского. Какой ужас! А где Саша, что с ним? Он не приехал.  Позвонила по его телефону в Звездный.  Строгий голос сообщил, что никакого Матинченко не знает.  Как это надо понимать? – не знает! Ничего не могла понять. Вскоре  получила бандероль без обратного адреса с  пачкой фотографий -  Саша от молодого лейтенанта до нынешних дней,  космонавты. И  пластмассовая  куколка-девушка в   синем купальнике -  я! И  - ни записочки! Все! Я поняла! -  его жизнь круто  рванула под откос!    Где ты, мой любимый,  любовь моя роковая? И только спустя многие годы, уже после перестройки, я увидела по телевизору передачу про одного космонавта, которого за маленькую оплошность отправили из отряда космонавтов куда-то в глушь, к черту на кулички. И я поняла, что такая же участь  постигла и Сашу. Партия жестоко расправлялась с теми, кто допускал любую провинность. И Саша, скорее всего,  попал под эти  беспощадные жернова.
              И виной этому была наша роковая любовь!
   
                П Е Т Ь К И Н А    Л Ю Б О В Ь
        Я училась в пятом классе поселка Миндяк в Башкирии. Школа была в бревенчатом одноэтажном доме. Первая моя учительница Анна Николаевна Ватлашова была молодая, красивая и добрая. Я сидела на последней парте с Манькой Гришиной. Позади нас была стена железной  печки, и нам всегда было тепло.  Мы растапливали на ней кусочки воска, вара и жевали. Манька была такая краснощекая, как будто ее измазали малиновым вареньем. Вихрастая, нос пятачком, вечно улыбающаяся, она мне казалась такой смешной, что я часто, взглянув на нее, начинала тихонько хихикать. Манька, глядя на меня тоже начинала смеяться, и мы уже неудержимо заливисто хохотали, не в силах остановиться.  Весь класс тоже начинал подхихикивать, пока  Анна Николаевна, тоже посмеявшись, не останавливала нас. Пятиминутный поток смеха поднимал настроение, и мы радостно продолжали урок.
Дети сорок первого года рождения  были в основном, из бедных семей. В нашем классе только у дочки директора завода Светки Тихомировой и у меня, дочки главного энергетика была форма – коричневые платья  с воротником-стоечкой и полосочкой белых кружев поверх стоечки. На платья надевались фартуки с крыльями, черный для будней, белый для праздников. У нас   со Светкой были портфели, а остальные дети ходили с полотняными торбами и были одеты в  серого, черного или  коричневого цвета платьях и курточках.
Я была заводилой, самой общительной, курносый  нос всегда кверху - говорила моя мама.
В классе появился новый мальчик,  Петька Андреев, приехавший недавно. Этот Петька как-то сразу стал приставать ко мне. Дергал за косички, кидал в меня катышки бумаги.  Вот дурак! – думала я про него. Он был смелым. Когда появился, парни его задирали, но он их быстро успокоил, поколотил, и  все  мальчишки его зауважали. Особенно  после того, как он поколотил одного задиру, который любил покуражиться над малышней. Петька еще  и Генку Волкова поколотил за то, что Генка  мне  писал записочки. После этого  записочек от  Генки не стало. Тоже  дурак! Да я и не хотела. Я дружила с Вадькой  Огаревым, это  наши соседи через забор. Мы с  Вадькой  играли в шахматы, это он меня научил. Я не дружила с девчонками, играть в куколки мне было с ними не интересно. Другое дело лазить с мальчишками по заборам и  сараям, играть в футбол и драться на шпагах. На нашей улице только у  меня был настоящий футбольный мяч,  поэтому мальчишки  меня звали играть в футбол. А я была ловкой и хитрой, лихо пинала мяч,  жестку и фехтовала, многих  побеждая, может, потому что  была левша. Кроме того я всегда что-нибудь интересное придумывала и  меня за это признавали за вожака, я всегда командовала. Маме все это не очень нравилось, но свернуть меня с пути было невозможно.
Сосед Вадька был моей подружкой. Мы ходили с ним в кино, на озеро, на  каток, на горку кататься на санках. Он учился на класс старше. А на катке всегда рядом со мной стал появлялся Петька. Однажды он подтянул мне ремни коньков так, как не умел Вадька, и с тех пор я ему позволяла это делать. А как-то  однажды с катка я пошла домой без Вадьки, он остался играть с клюшкой. Смотрю, рядом со мной Петька нарисовался, сказал:
- Мне надо к тете зайти, это по пути. Можно я с тобой?
- Ну, иди!
Довел до дому, без умолку болтая. Ну, на фиг мне это надо?! А потом вдруг возле нашей калитки быстро клюнул меня  мокрыми  губами и рванул прочь! Я ошалело  утиралась! -  вот гад! Оглянулась, никого близко не было. Хорошо, что мама из окна не смотрела, и наступили сумерки. А на следующий день он делал вид, что не замечает  меня. Вечером я была у  Светки Тихомировой на дне рождения. Перед уходом домой  мы с ней  выскочили во двор  пописать. Сидим с голыми попами, и тут я ей говорю:
- Сказать что-то? Только это секрет! - никому не скажешь?
- Да ладно, говори, зуб даю – могила!
 - Меня вчера Петька Андреев проводил с катка и поцеловал.
- Да ты чо, по-настоящему?
- Ага!  - прям в губы!
- Ну и как, понравилось?
- Да нет, у него губы мокрые.
- Он тебя любит,  все девчонки говорят.
- Да ты чо! - нужен он мне,  я с Вадькой Огаревым дружу, с ним интересно.
           Пришла весна. Петька иногда подносил мне до дому портфель. У него был взрослый велосипед и он, ерзая на нем,  вдруг появлялся где-то рядом, вроде как случайно.  Я уже понимала, что он в меня влюблен. Мне нравилось, как  он ко мне  относится. А девки глазами зыркали, шептались и хихикали. Но я его немного побаивалась и стеснялась. Он был какой-то все-таки   скучный как дундук. Говорил мало и неинтересно, или шел рядом молча, посматривая на меня.  А       Вадька все время пересказывал книги, которые я еще не успела прочесть. Петьке     книги были не знакомы. Ну, о чем с ним говорить? - дундук!
Наступили летние каникулы. Весь  строем отправился недалеко в лес маршем, запевая песню « Светит солнышко на небе ясное»… Устроились на горке и на костре пекли картошку, бегали, играли и пели песни. Петька все время торчал возле меня, а когда стали расходиться, все разбежались по горке кто куда, а Петька, конечно же, прилип ко мне. Так и шли вдвоем, он все пытался меня развлекать, рассказывая про своего старшего брата, который ушел в армию, а у него осталась невеста, которая ждет его и пишет письма каждый день. Очень интересная история! – мне это надо? Пришла домой, рассказала  маме, она очень обеспокоилась, сказала:
- Никогда не ходи одна с мальчиком в лесу! - с тобой все в порядке?
- А что могло случиться-то? Он все время за мной таскает портфель, шнурки завязывает…
- Вот и я про то! – Не смей с мальчиками одна ходить по лесу, они могут тебя обидеть, им нельзя доверять!
- А как они могут обидеть, чего их бояться-то? - я с ними дружу.
- Глупая ты у меня еще, ничего-то не понимаешь, вот что!
Как-то мы с Вадькой пошли в кино. Шел  «Багдадский вор». Небольшой зал клуба был заставлен скамейками, разделенными  проходом посередине. Те, кому не досталось места, сидели прямо на полу возле экрана. Мы с Вадькой сидели в середине зала, я  возле прохода. Свет погас. И почти сразу еще в начале фильма возле меня промелькнул какой-то мальчишка. Он подскочил ко мне, резко долбанул меня ребром ладони по носу и помчался к  выходу, хлопнула дверь. Я обалдела от боли и неожиданности!  В носу стало горячо, потекла кровь. Я  успела выхватить из кармашка  носовой платок. Сидела с полными слез глазами,  хлюпала носом от боли и обиды и  почти  не видела кино. А мой закадычный друг Вадька,  открыв рот, не спускал взгляда с экрана, где такое интересное кино, что он даже не заметил, как меня ударил Петька Андреев.  Я успела разглядеть своего обидчика, и кина для меня больше не было. Я думала – да как он мог меня ударить так больно и злобно?! Он же ко мне относился так, как будто любит! Я всегда видела его особый взгляд, который говорил о готовности кинуться в огонь и воду, защитить меня…  И вдруг! - за что? 
После кино я  пошла к Светке, она жила рядом с клубом. И  все ей рассказала.
- Вот такой гад! А ты говоришь – любит!
- Ясное дело -   любит!  Просто ревнует к Вадьке, с которым ты  везде таскаешься.
- Да? И ведь  правда! - он звал меня в кино, а я с ним не захотела. Он какой-то деревенский!– только молчит и сопит. Точно,  ревнует! А бить-то  зачем? – смотри, как нос  распух, придется маме врать, что упала.
             - А Вадька что,  ничего не видел?
          - Не знаю, может и не видел, но, по-моему  испугался и притворился, что не заметил.
Петьку я больше не видела.  И в школе он не появился, говорили - уехал. А я его, первого влюбленного в меня мальчика,   ревнивого как Отелло, запомнила на  всю жизнь!