Кукла с коляской. часть 5

========== 9 ==========

Работы хватило всем, моя мама тоже готовила и морозила с утра до вечера. Ожидались родственники и давние друзья семьи, и я на всякий случай подготовила одну из комнат для свекровиных гостей. Родительское собрание по поводу драки было очень вовремя, как раз в пятницу вечером, когда прибывали первые гости. Свекровь обиделась до слёз, что я пошла на какое-то собрание, а не осталась встречать её гостей, и обещала припомнить. Это были пустые слова, которым я уже давно не придавала значения. Любимой фишкой свекрови было воскликнуть в слезах: «Никогда не прощу!» — и через пять секунд забыть.

О собрании рассказывать не вижу смысла. Ничего там не решили, просто пережевали всё ещё раз и разошлись. Мать паршивца истерила, провоцируя склоку, но меня, закалённую на свекрови, сложно выбить из колеи.

Три дня юбилея прошли как сплошной марафон. Легко угадать, какая роль досталась в этом пышном торжестве мне. Разумеется, я немножко посидела за общим столом, выпила первые три рюмки и даже сказала поздравительную речь, а потом пошло-поехало. Подай, принеси, разогрей... И посуда, разумеется. Горы и пирамиды грязной посуды.

Бабушке Гале подарили четыре сервиза, которым она радовалась, как ребёнок. На наш с Колей подарок, купленный по моему настоянию, она обиделась и при всех, поджав губы, прокомментировала:

— В Америке есть такая привычка — дарить близким людям место на кладбище. Ваш подарок не менее красноречив. Спасибо вам большое. Я поняла это как намёк, что я старая, ни на что не годная кошёлка.

— Ну мама, ну что ты такое говоришь, — возразил Коля. — Мы же для тебя старались.

— Благодарю, что не купили инвалидную коляску, — в гробовой тишине сказала свекровь и закатила глаза.

А что мы купили-то? Всего-навсего кресло-качалку! Я бы прыгала от радости, если бы мне такую подарили. Ну как после этого начинать праздничное застолье? Лучше бы мы пятый сервиз выбрали.

Три дня я моталась туда-сюда, перемывая посуду то там, то здесь, и подавая еду то старым, то малым. В субботу свекровь изъявила желание показать гостям, какие у неё прекрасные внуки, и велела мне привести Алю, Сеню и Ваню. Я принарядила детей, замазала Ване синяк Алинкиным тональником, и мы сели в автобус — Коля, понятное дело, в эти дни не годился для вождения машины. Дети понравились, у них спрашивали: «В каком классе учишься?», «Какие оценки получаешь?» — и задавали прочие вопросы из стандартного набора. Сложности возникли, когда Ваня отказался есть торт.

— У него сахар, — извиняющимся тоном пояснила свекровь и потрясла головой. — Бедный мальчик.

Гости загомонили, и я поняла из их гомона, что ввиду преклонного возраста сахар тут у всех, поэтому торт на фруктозе, и Ване его можно. Когда Ваня и после этого отказался от торта, собрание зависло и потребовало от ребёнка объяснений. То есть эти подвыпившие деды и бабки с диабетом пристали к пацану, как пиявки — а ну, жри торт! жри давай! — и несчастный Ванька не знал, куда деваться. Испугавшись, что он начнет грубить, я включила им телевизор, и они разом отвлеклись на шоу юмористов. Дети стали не нужны, и я быстренько увезла их обратно.

— Вань, — спросила я на ушко, сидя рядом с ним в автобусе. — Почему от сладкого отказался-то? Ты вроде торты любишь.

— Я так не могу, — ответил сын. — Я буду сладости есть, а Вася дома сидит.

— Только Вася? — уточнила я.

— Ну, и другие ребята тоже, — несколько растерявшись, сказал Ваня и добавил: — Я не крыса.

— Что за выражение! Чтобы я от тебя такого больше не слышала! Это что, Аля и Сеня, по-твоему, крысы?

— Они маленькие. А я большой, — сказал Ваня тихо, но с железом в голосе, и задрал нос, как Риддик.

— Мы сейчас выйдем у магазина и накупим тортов домой, — решила я, и Ваня просиял.

Говоря «тортов», я не ошиблась. Что такое один торт для восьми вечно голодных сорванцов? Мы купили четыре штуки и несколько пирожных на фруктозе, и дома получился настоящий праздник. На сегодняшний вечер я осталась с детьми — авось Коля посуду вымоет. Странное дело — отдавая всё лучшее детям, я забыла вкус торта. Надо позволить себе кусочек.

Коля посуду не вымыл, это сделала я на следующее утро. Даже после отъезда гостей возни было ещё на три дня. Один плюс — я всё-таки урвала кусок деликатесов для детей, и немаленький: в течение целой недели мы питались праздничными объедками.

У нас ещё не кончилась красная икра, когда мне пришло письмо счастья из администрации насчёт разбитого носа. Разбирательство назначили на середину декабря. Предчувствуя, что штраф сожрёт кучу денег, я не спешила покупать подарки и платья, но что нам придётся провести Новогодние праздники на пустой картошке с чёрным хлебом, я даже не предполагала. Знала бы — заморозила остатки с юбилея!

Тем временем Зодиак вступил в фазу Стрельца (попробуйте вычислить, кем по гороскопу является моя свекровь). У школьников была контрольная за контрольной. Я отдала дочке Мариванны одну кошку. Позвонила Пелагея Филипповна и похвалила меня за новых приёмных детей. Говорила она с трудом и на мой вопрос о здоровье сказала, что слегка приболела. «Прислала бы фотографию своих детишек, — попросила старая женщина. — Так хочется их увидеть. Нас в семье тоже восемь было, и ничего, мама справилась. И ты справишься, сейчас времена хорошие».

Я пообещала, что обязательно пришлю, и пожелала ей поскорее выздороветь. Фотографии, естественно, не было, и нужно было сгонять детей в фотосалон — ещё одна забота, но просьба Пелагеи Филипповны имела для меня большое значение. Когда все родные против тебя, даже одно слово поддержки придаёт уйму сил.

Как-то выдалась свободная минутка, и я сидела на кухне и размышляла, что подарить детям на праздник, исходя из сегодняшнего финансового положения. На плите варились щи. Подошла Аруся в кафтанчике, села передо мной на пол и принялась орать.

— Брысь, — устало сказала я.

Увы, ни мольберта, ни дорогих книг детям не видать, а за подарками придётся идти в канцелярский — ручки там, блокнотики, стёрочки. Положу в каждый пакет по шоколадке... нет, шоколад дорогой, куплю кондитерские плитки. От размышлений меня отвлекли Эля и Аля, с топотом вбежавшие на кухню.

— Мама, мальчишки дерутся! — наперебой зашумели они.

— Не мальчишки, а мальчики, — строго поправила я. — Кто дерётся?

— Ванька и Васька!

— Не Ванька и Васька, а Ваня и Вася. Идёмте разбираться.

Девчонки схватили меня за руки и потащили в коридор мансарды. Там я увидела, как Ваня старательно повторяет одно и то же движение с тем самым  игрушечным ножом, а Вася уворачивается и приговаривает: «Не так. Смотри, как надо». Раз — сделал подножку, махнул рукой, и они оба полетели на пол.

— Прекратите сейчас же! — закричала я, не помня себя от гнева.

— Мама, но он же меня учит, — сказал Ваня, вставая и удивлённо глядя на меня.

— Это не учёба, а драка! Василий, чтобы я этого больше не видела! Иначе я выполню своё обещание!

Васька встал и, понурый, ушёл в комнату. А Ванька разозлился.

— Мам, ты хочешь, чтобы я всю жизнь в дураках был? Он учит меня защищаться!

— Он напал на тебя! — кричала я. — Не смейте устраивать в доме потасовки!

На шум подтянулись другие дети.

— Это не драка, это спорт, — робко возразила Арминэ.

— Ничего себе спорт! Друг дружку кулаками мутузить. Никогда в нашей семье не было драк! — бушевала я. — Что соседи скажут? Позор на всю область!

— Мам, а если на меня уроды нападут, что я должен делать? — спросил Ваня. — Стоять столбом и не защищаться?

— Защищаться нужно словом! — ответила я. — Ты из интеллигентной семьи. Порядочные люди не должны скатываться до рукоприкладства!

— И как я словом защищаться буду? — крикнул Ваня, чуть не плача. — Скажу: чур меня, чур меня?

— Зачем эти суеверия. Просто поговори с ними и попроси их этого не делать, — объяснила я. — Мне надоело поливать вас всех перекисью, чёрт возьми!!!

Драки прекратились, но Ваня ходил мрачнее тучи: он вбил себе в голову, что обязательно должен научиться драться, хоть в спортивном клубе, хоть дома с Васькой. Ума не приложу, откуда такая жестокость и агрессия. Уж не от кино ли? Тогда по телевизору шёл какой-то китайский сериал, от которого фанатели все мальчишки — и детсадовского возраста, и пятидесятилетние, и состоял этот фильм исключительно из сцен мордобоя. Ваня смотрел каждую серию с благоговейным трепетом, как, впрочем, и остальные, и запретить просмотр я не могла, точнее, не смогла.

Испугавшись, что дети вырастут преступниками, я поставила им добрый фильм с сорокалетней актрисой в роли Золушки, но они требовали китайский сериал. При моих попытках запретить жестокий и беспринципный фильм дети устроили хором такой рёв, что я махнула рукой. Игрушечными ножами вооружились Тиша и Сеня, а Аля привязала к черенку от тяпки шёлковый шарф и сделала меч. Половина детей объявили, что хотят стать китайцами. Мы хотели стать мушкетёрами, наши родители хотели стать индейцами, а эти... Оставалось только радоваться, что все потеряли интерес к буре.

С Васькой было ещё одно осложнение. Из детдома мне его выдали с пачкой успокоительных таблеток и взяли с меня обещание, что он будет их пить. Вася божился, что будет, и я поверила ему на слово. А недавно, наводя порядок в комнате старших мальчиков, я нашла таблетки нетронутыми.

— Это что такое? — грозно спросила я Васю, вызвав его на кухню.

— Отрава, — сказал Васька, отводя глаза.

— Врачи не прописывают отраву! Ты прервал курс лечения.

— Я здоровый.

— Здоровым не прописывают лекарства!

— В детдоме прописывают, — сказал Васька и посмотрел на меня. — Я там дрался, вот мне и прописали, чтобы я лежал. А я от них только толстею. Оно мне надо?

Я окинула его взглядом. Действительно, буквально за месяц он вытянулся и постройнел. Неужели это связано с таблетками? Не верю, быть такого не может.

— Ты всё-таки их пей, — неуверенно сказала я. Он энергично кивнул. Я поверила.

Чтобы направить Васькину энергию в мирное русло, я разрешила ему пользоваться инструментами в сарае. Тут-то и пригодились сосновые обрезки! Буквально за неделю Вася наделал целую стопку рамок для Алиных картин, и наш дом преобразился. Другие дети тоже взялись за рисование.

— И мне рамку! — попросила Эля и развернула перед Васькой кусок обоев с пейзажем. Она три дня ползала по нему, размазывая акварель и подклеивая новые полоски, если что-то не умещалось, и теперь перед Васей стояла задача, достойная мастера.

Когда Вася купил стеклорез, чтобы застеклить рамки, я разволновалась и велела ему надевать защитные очки, чем вызвала только смех.

— Да мне и в глаза стекло попадало, и ничего. Я крепкий, — сказал он, но очки надел.

***

Разбирательство прошло так, как я и думала. Мама паршивца требовала денег на пластическую операцию для сына. Она дождалась, когда сломанный нос срастётся, а потом, через три недели, догадалась отвести ребёнка к хирургу.

— Что же вы сразу-то не отвели? — спросила я. — Обошлось бы без операции.

— Я ещё и виновата?! — шквалом обрушилась она. — Вы меня учить будете? Сначала своих детей воспитайте, чтобы они на людей не бросались!

Я попыталась объяснить собранию, кто на кого бросался, но всем было до фонаря. Мне постановили выплатить штраф и хотели передать дело в суд, но я обещала оплатить операцию, и всё закончилось мирно. Сумма нарисовалась такая, что даже от конфет на Новый год придётся отказаться — и это при том, что я возьму ссуду. На Колину помощь я уже не рассчитывала. До появления в семье Алины и Арминэ Коля исправно отстёгивал мне и детям на прокорм, но теперь эти субсидии прекратились. Муж считал, что я получаю гигантское пособие на детей и не нуждаюсь в его скромной помощи. А мы перестали покупать сыр и колбасу.

Декабрь был слякотным, настроение — мерзким, и я торопилась успеть сделать до праздников три дела: заплатить штраф, взять ссуду и затащить маму паршивца к нотариусу, чтобы в его (нотариуса, а не паршивца) присутствии передать ей бабло. Мне хотелось поставить точку в этом деле. Хождение по казённым домам само по себе занятие противное, а в сочетании со слякотной погодой вгонит в бешенство кого угодно. Я начала покрикивать на детей.

Труднее всего оказался третий пункт. Мать паршивца отказывалась идти к нотариусу и хотела, чтобы я принесла наличность к ней домой. «Неужели вы мне не доверяете? — с пафосом кричала она в телефонную трубку. — Ведь я очень честный человек! Как вы можете не доверять такому честному человеку?» — «На эти деньги можно машину купить», — возражала я. Управились мы к католическому Рождеству.

Все были довольны. Администрация потирала руки — справедливость восстановлена, плохая я наказана. Мать паршивца положила деньги в карман и более на сцене не появлялась. Нос у паршивца так и остался с благородной горбинкой, ни на какую операцию его не повезли — авось ему и так сойдёт. Вот только мне и моим восьмерым детям не на что было купить постное масло, чтобы сдобрить варёную картошку.

Возможно, суд решил бы иначе, но я была измотана физически и морально и нового процесса не выдержала бы. Я уже чувствовала коварные признаки приближающегося гриппа и рисовала себе мрачную картину эпидемии на все каникулы. От гриппа меня спас Коля своим излюбленным лекарством. Придя как-то с работы и не найдя ничего, кроме картошки, он дал Ване тысячу и послал в магазин. Я лежала на кухонном диванчике.

— Чего лежишь? — поинтересовался заботливый супруг.

— Заболела. Горло болит.

— Это быстро лечится, — сказал Коля и поставил на стол коньяк.

Он заставил меня усадить полпузыря, прежде чем смышлёный Ваня притащил мешок мясных полуфабрикатов. Коля бросил еду на сковородку, а потом, заметив кучу голодных детей, великодушно поставил ещё одну. Не знаю, как закончился день, но проснулась я в шесть утра совершенно здоровой, если не считать легкой головной боли.

Я пока не рассказала Коле о ссуде и матери паршивца, не было удобного случая, но что-то он подозревал. Ночевал всё чаще у свекрови и недостатка в кормёжке не испытывал. Ушлая свекровь слово за слово вытянула из меня нужную информацию по телефону, запричитала и 28-го принесла гуманитарную помощь: три котлеты. У меня нет слов, чтобы передать, какими глазами смотрели на эти несчастные котлетки восемь изголодавшихся детей. Я думала, что они все набросятся на свекровь и отберут добычу, но моё воспитание сработало. Дети просто стояли и смотрели.

— Ты же понимаешь, у меня пенсия маленькая, я не прокормлю весь детдом, — извиняющимся тоном произнесла свекровь. — Но я не могу позволить, чтобы голодали мои внуки. Алечка, Сеня, Ваня, идите сюда, покушайте.

Дети не шелохнулись.

— Спасибо, Галина Георгиевна, — сказала я и хотела взять у неё гостинец, но свекровь запахнула целлофановый мешок и повысила голос:

— Прочь руки! Я знаю, ты всё чужим скормишь! А я для родных готовила! Алечка, Сеня, Ваня, покушайте. А то ваша мама совсем вас не кормит. Скоро голодом уморит.

Маленький Сеня ухватился за Ванину руку, и Ваня ему что-то шепнул. У нас как раз вскипел чайник, мы собирались попить кипятку с сухариками. Я вылила кипяток в кастрюлю, бросила туда макароны и стала помешивать деревянной лопаточкой. Свекровь умоляющими интонациями просила внуков покушать.

— Баба Галя, мы одни не будем, — сказал Ваня. — Надо на всех разделить.

— Глупости говоришь! За что бабушку обижаешь? Я же для вас, не для детдомовских готовила! — голос свекрови задрожал.

— Давайте сюда котлеты, — сказала я. — Я их покрошу в макароны, и хватит на всех.

— Опять ты всё по-своему повернула! — всхлипнула свекровь, но добычу отдала. — Ты не подумай, мне и этих тоже жалко, у меня сердце не железное. И зачем ты их брала? На мученье? Лучше бы в детдоме оставила, там за ними хоть какой-то уход.

Я слушала молча. В качестве приправы я раздавила в кастрюлю два больших помидора, и вышло неплохо. Не знаю, как называется блюдо, которое у меня получилось, но дети уплетали за обе щеки. Перед свекровью я тоже поставила тарелку, но она не притронулась, просто сидела, пригорюнившись, и портила всем аппетит.

Весть о моём денежном упадке дошла и до мамы. Мама поступила мягче. Она пришла в гости с охапкой домашних пирогов, не оговаривая, кому можно есть, а кому нельзя, а потом за общим столом предложила Але, Сене и Ване пожить у неё на праздники, бесхитростно перечисляя всевозможные вкусности, которые собирается приготовить. У остальных детей слюнки текли от этих разговоров.

— Я бы и сюда принесла, но не хочу, чтобы другие завидовали. Это было бы некрасиво.

Это далеко не всё, что я услышала от своих близких. Мне говорили, что детей, конечно, жалко, но я сама виновата. Ведь это я же взяла в дом драчуна. Наверняка и Ване он синяк поставил... Наверняка он ворует. Нужно отвезти его обратно! Да и остальных тоже. Неужели во мне никогда не проснётся совесть? И так далее.

Это была не жадность, отнюдь нет. Обе мамы готовы были отдать последнюю рубашку, но только родным внукам! Не детдомовским детям. Приёмных мои родные вообще не считали за людей. Ни маме, ни свекрови в голову не приходило, что эти ребята тоже могут что-то чувствовать и понимать, поэтому обе добрые женщины говорили при них всё, что вздумается. А после их ухода я объясняла ревущим от обиды девчонкам, что бабушки не хотели ничего плохого.

По всему выходило, что Новый год мы будем отмечать порознь: я с детьми, мама одна, свекровь одна, Коля чёрт знает с кем. Когда-то дружная семья рассыпалась на глазах. Впервые дети пошли на школьный утренник без костюмов. Аля не могла надеть прошлогоднее платье, оно стало мало, и я немножко принарядила её, но это было не то. Она вообще не хотела идти, но Васька обещал её защищать. Аля посмотрела на него так грустно-грустно, мол, где ты раньше был? Арминэ доучивала стихи — у неё было выступление.

Во всей беллетристике о школе, что мне довелось прочесть, у детей то утренник, то профессиональный кружок, то интересное задание, которое поручил мудрый учитель, и счастливые родители помогают счастливым детям всем этим заниматься. В реальности не так.

Не знаю, как в городе, а здесь у нас не школа, а болото какое-то. За три неполных года учёбы у меня создалось впечатление, что там не преподают ничего, кроме ненависти. Алю из жизнерадостной талантливой девочки превратили в забитое, искалеченное существо. Дом знаний, да. Ей этих знаний теперь на всю жизнь хватит. Да и Ване досталось будь любезен. После знаменитой драки от него отстали, он начал обедать в школьной столовой, и анализы немного улучшились, но чего стоили ему эти три года!

— Это потому что Вася рядом, — сказал он мне. — Если Вася уедет, все начнётся сначала.

А Васька очень боялся, что я верну его в детдом. Он знал, что семья сидит на бобах из-за него, старался вести себя тише воды, ниже травы и изо всех сил помогал по хозяйству. Он образумился и прекратил учить Ваню всяким ужасным «приёмам», как они называли драку на тюремном жаргоне. Вообще Васька привез много жаргонных словечек, от которых я его упорно отучала, и он был, в принципе, послушным мальчишкой. Вот только иногда от него несло табаком, и четверть он закончил на тройки.

Тридцатого я собрала всех за столом с дымящейся печёной картошкой и объявила, что Дед Мороз в этом году немного запаздывает из-за плохой погоды, поэтому вместо конфет будет пилёный сахар, а вместо торта картошка. Приёмные пожали плечами, им было не привыкать к суровым условиям. Арминэ попросила слова и протянула мне кулёчек с мелочью.

— Мама, мы с ребятами собрали свои карманные деньги. Возьмите, так будет лучше.

Я вздохнула и взяла.

— Когда ситуация стабилизируется, вы всё получите обратно, — сказала я детям. — А пока можно обсудить наши планы. Подарки обязательно будут, просто чуть позже. Какие подарки вы хотели бы получить?

Я поделилась с детьми своими соображениями насчёт мольберта, книги о животных и прочего, но под странным взглядом детей мне было всё труднее и труднее говорить. Они смотрели на меня чуть смущённо, как будто я несла неприличное, и переглядывались. Когда я заявила, что хочу подарить Алине звукосниматель на гитару, они не выдержали и разразились хохотом.

— Не понимаю, что тут смешного, — слегка обиделась я. — В мои годы звукосниматель был несбыточной мечтой всех школьников!

— Это каменный век, — сказала Алина. — Хорошо, что вы не успели его купить.

— И бумажная книга тоже, — вторил ей Сеня, поправляя очки на носу.

— А мольберт? — растерялась я.

— Музейная редкость, — сказала моя художница Аля. — Можно, конечно, но смысла нет. Лучше графический планшет, он даже дешевле.

Во мне проснулась выпускница филфака, и я сделала дочери замечание.

— Аля, это тавтология. Все планшеты графические.

Дети хором грохнули.

— Так что же вы хотите, умники? — разозлилась я.

— Нам бы это. Компьютер, — сказал Ваня. — Один на всех. Там можно и рисовать, и читать, и музыку записывать. Мы время поделим. Я буду рассказы писать, Аля рисовать маслом, Алина сочинять песни, Сеня читать, Арминэ печатать узоры для кружев, мелкие играть...

Я потеряла дар речи. О компьютерах я слышала только одно: жалобы мам и бабушек, что дети круглосуточно играют и превращаются в зомби.

— Я не хочу, чтобы вы круглосуточно играли и превращались в зомби! И мне компьютер не по карману, так что довольствуйтесь обычными подарками. Точка.

Дети вздохнули.

На карманные деньги я смогла купить кое-какие продукты, чтобы не отмечать Новый год пустой картошкой. Вместо торта мы с девочками напекли сладких пирогов с разной начинкой, я сварила компот из замороженных ягод, и получилось не так уж и страшненько.

Мы включили телевизор, посмотрели фильм про алкоголиков и в одиннадцать вечера собрались у стола провожать Старый год. Я разрешила всем не спать, даже малышам. Дети нацепили на себя мишуру и бегали с визгом по дому. Под столом крутились три кошки и бодали меня носами.

На хорошо отмытой пластмассовой ёлке светилась гирлянда, на столе горели свечи, и только вина не было. Мне хотелось, но напиваться одной в компании детей я не могла себе позволить. В бокалах был рубиновый полусладкий компот.

Пробили Куранты. Посыпались звонки с поздравлениями. Один звонок удивил — меня разыскала подруга детства Анжела, с которой мы ходили в первый класс. Потом она уехала с родителями в соседний город, помахав платочком и крикнув из автобуса: «Я тебе напишу!» — и дружба прекратилась.

Хотя что это была за дружба? Увидев у меня в руках конфету, Анжелка с воплем кидалась выкручивать мне руки, чтобы конфету отобрать и тут же поделить со мной поровну. Она дёргала меня за косы и вешалась мне на шею, объявляя направо и налево, что я её лучшая подруга. Она рвала мои тетрадки и говорила, что это нечаянно, а увидев на моей парте красивый пенал, говорила: «Это ты мне подаришь». И забирала себе. Когда она свалила, я была рада.

И вот теперь, через тридцать лет, она напросилась в гости, и я не смогла ей отказать. Предупредила, конечно, что у меня куча детей, и намекнула, что раньше февраля приезжать нежелательно, если она не любит картошку вкрутую на завтрак, обед и ужин. Анжелка обещала приехать между мужским и женским праздниками, и мы мило попрощались. Оставалось надеяться, что она хоть чуть-чуть изменилась с тех пор.

Над нашим селом рвались петарды. Дети погасили верхний свет и смотрели фейерверк, прильнув к окнам. Увлёкшись телефонными разговорами, я не обращала на них внимания. А положив трубку, заметила, что Васька и Арминэ стоят чуть позади остальных и держатся за руки. Ага. Что-то подсказывало мне, что их дружба началась ещё в детдоме. Может быть, Васька и просился ко мне из-за девчонки? Надо за ними глаз да глаз.

— Дети, уже поздно! Пора спать.

— Ну мам! — послышался недовольный хор.

К половине первого мне удалось уложить мелких. Я уже и сама клевала носом, но девочки хотели послушать концерт, а мальчики не хотели отставать. Кое-как разогнав старших по спальням во втором часу, я выключила телевизор и перемыла посуду, и только после этого разрешила себе лечь.

Как хорошо и мирно прошёл праздник! Ни Колины выкрутасы, ни финансовая яма не испортили нам Новый год. Может быть, я не такая уж плохая мать! Молодцы у меня дети. Собрали карманные деньги на еду, надо же. Впервые я почувствовала, что мы с детьми одна команда, и в будущем мне не придётся за них краснеть. Я начала размышлять, какими они станут, когда вырастут, и незаметно уснула.

***

В Новогоднюю ночь мне приснилось, будто я опять маленькая, и мама ведёт меня за руку в магазин. На мне моё красное клетчатое пальтишко, серая шапка и новые меховые сапожки, и я отражаюсь в витринах такая красивая, словно это не я, а другая девочка. Мы заходим в игрушечный отдел.

— Что тебе подарить на Новый год? — спрашивает мама. — Выбирай любую игрушку.

Я смотрю на самую верхнюю полку, где стоит она, игрушка моей мечты. Неужели я наконец её получу?

— Можно куклу с коляской? — затаив дыхание, прошу я.

— Нет, — строго отвечает мама. — Только не её. Проси любую другую игрушку.

— Мамочка, ну пожалуйста, я буду есть манную кашу, только купи куклу с коляской! — клянчу я.

— Никогда ты не получишь куклу с коляской! — сердится мама. — Даже не проси! Выбери куклу без коляски или собачку.

— Ладно, тогда собачку, — соглашаюсь я. — А можно хоть посмотреть на ребёночка?

— Посмотреть мы не разрешаем, — говорит продавщица.

Мама просит её показать платья в соседнем отделе и велит мне подождать. Они уходят, другие покупатели тоже куда-то ушли, и я остаюсь совершенно одна. Десятки разноцветных зверей и нарядных кукол смотрят на меня со стеллажей, но они не нужны мне.

Единственное существо, которое мне нужно, находится на другом стеллаже, за прилавком, и его всегда охраняет продавщица. Но она ушла! Безумная мысль приходит в голову: пока никто не видит, надо залезть на стремянку и как следует разглядеть куклу. Знаю, что хорошие дети так не поступают, но ведь я же во сне! Другого шанса рассмотреть куклу и её малыша не будет — значит, надо действовать.

Я захожу за прилавок. Здесь много интересных вещей, которых обычные люди не видят, но я не отвлекаюсь. У меня есть цель. Ухватившись за ножки стремянки, я изо всех сил тащу её к стеллажу и стараюсь не наделать шуму. Кажется, получилось! Даже во сне чувствую, как у меня колотится сердце от волнения. Вот она, кукла с коляской! Я медленно лезу наверх, не отрывая от неё взгляда.

Она стройная и очень красивая, в светлом брючном костюме и с короткой стрижкой. Она брюнетка. Молодая модница. Крохотная коляска приковывает всё моё внимание. Кто там лежит? Какой малыш? Во что он одет? Мне интересно знать всё, и я поднимаюсь на последнюю ступеньку.

Теперь я выше куклы и могу смотреть на неё, сколько душе угодно. На коляске кружевная занавесочка, и я замираю: мне кажется неуважительным тянуть руки к чужому ребёнку. Кукла не шевелится, крепко держа ручку коляски. Если повернуть ключик в спине, кукла будет ходить по полке, укачивая малыша. То есть это я так думаю, а на самом деле, может быть, кукла делала что-то другое — мне так и не довелось увидеть её в движении. Настал мой звёздный час — наконец-то я узнаю, кто лежит в коляске! Я потрогала пальцем волосы куклы — они были мягкие и шёлковые.

— Можно, я посмотрю твоего ребёночка? — шёпотом попросила я. — Я только посмотрю, и всё.

Кукла не ответила. Тогда я оглянулась — не идут ли мама с продавщицей? — и, не дыша, отогнула кружева. Ну, кто же там?

То, что я увидела, повергло меня в такой шок, что я закричала, шарахнулась и упала со стремянки. Я не хотела на это смотреть, я зажмурила глаза и отмахивалась руками от навязчивого видения. Хотела проснуться, но не могла. Исчезли стеллажи, исчез магазин, кругом была тьма, а я всё падала и кричала от ужаса — так меня напугало то, что я увидела в коляске.

Проснулась, плавая в поту. Прямо в лицо светила луна. В ушах звенело, кружилась голова. Пришлось встать и переодеться. Ко мне постепенно возвращался здравый смысл, и я проанализировала ситуацию. Кошмар я увидела, потому что нарушила два правила: легла спать под толстым одеялом и не закрыла окно от луны. Удивительно, что не упала с кровати! С детства мама мне внушала, что лунный свет для спящих опасен, а слишком тёплая постель провоцирует кошмары.

Теперь понятно, почему я до визгу испугалась там, во сне, безобидного в общем-то видения. Вам интересно, что я увидела в коляске? А ничего.

Пустое дно.

========== 10 ==========

Здесь мне хотелось бы закончить свой рассказ. Ибо то, что произошло дальше и ради чего я его затеяла, настолько черно, что Алькин перелом руки кажется досадной мелочью. Завершение рассказа празднованием Нового года было бы логичным и красивым, и мне совсем не хочется его продолжать. Но жизнь редко бывает красивой и логичной, и мой долг перед детьми довести историю до конца.

В греческом языке словом «чёрный» обозначают всё плохое — чёрная тоска, чёрный день. Есть выражения, не имеющие русского аналога — например, чёрные слёзы, «мавра кламма». Черным можно обозвать всё, что мы называем ужасным или трагичным. По-моему, в этом смысле греческий гораздо ярче и образнее русского. Об этой его особенности я вычитала в журнале несколько лет спустя, когда сидела в коридоре онкологического центра и пыталась забить себе голову любым чтивом, лишь бы не сойти с ума.

Спасибо Таньке. Услышав о наших приключениях, она начала записывать продукты в долг, и я могла нормально кормить детей. Без роскоши типа конфет, но и не пустой картошкой. Наваливая мне как-то мешок продуктов, она сердобольно сказала:

— Здорово ты просчиталась с приёмышами. Вместо навару одни убытки.

— Какой ещё навар? — нахмурилась я.

— Ну ты же их из-за денег набрала.

— Что за бред, кто тебе сказал?

— Да все говорят. «Работать не хочет, детей набрала».

— Дура ты, Тань.

— Я чего, это люди говорят.

«Набрала», опять это слово. Я слышала его со всех сторон, а ещё — что не хочу работать из-за лени. Это я, стало быть, прохлаждаюсь. Мне умыться утром некогда, а люди думают, что моя жизнь сплошной отдых.

Если бы не предприимчивая мать паршивца, я бы купила детям билеты на городскую ёлку, сводила бы в театр, но теперь нам приходилось довольствоваться бесплатными развлечениями, и я повела детей в местный краеведческий музей. Смотритель музея был рад, чуть не прыгал, что вообще кто-то вспомнил о его заведении, и провёл для нас часовую экскурсию. Эля испугалась кабаньего чучела. Мальчики долго толклись у коллекции древнего оружия. Аля с сомнением рассматривала красно-жёлто-синие шедевры местного живописца.

После музея мы сходили к памятнику, сделали несколько фоток, короче, вели себя в родном селе как туристы. Это было интересно и весело. Магазинов мы избегали по понятной причине. Я старалась сделать всё, чтобы зимние каникулы прошли у детей хорошо, даже разрешила старшим участвовать в межрайонных лыжных соревнованиях. Никто не победил, но дети вернулись счастливые. Младшие катались на лыжах по периметру двора.

Дома в конкурсе на лучшую снежинку победила Арминэ, потому что её снежинки были не бумажными, а вязаными. Я устраивала конкурс на лучший рисунок, лучший стишок и даже подобие спортивных состязаний на ковре в зале. Дети с увлечением кувыркались, и я затыкала уши от их визга.

— Мам, — грустно сказал Ваня. — Ну почему ты не разрешаешь нам с Васей тренироваться? Ведь это то же самое.

— Не то же самое, — ответила я, покачав головой. — Он тебя колотит.

— Да никогда Васька мне вреда не причинит! Он меня учит.

— Обучение — это когда один говорит, а другой слушает и записывает в блокнот. А у вас драка.

— Не драка, а спорт, — возразил Ваня.

— Если хотите заниматься спортом, то почему бы просто не поотжиматься от пола? Поприседайте. Мало, что ли, упражнений? Если увижу драку, Вася уедет навсегда.

Я очень боялась, что мой сын вырастет жестоким, и была непреклонна.

Рождество омрачила печальная весть. Ещё в новогоднюю ночь меня встревожило, что нет звонка от Пелагеи Филипповны — а сама я не решилась побеспокоить больного человека. Первого было не дозвониться, сеть не справлялась с обилием звонков, потом я опять закрутилась, а седьмого утром мне позвонил внук Пелагеи Филипповны и сообщил, что она скончалась.

Я так и не успела послать фото, а ведь это было её последнее желание! Как нехорошо получилось. И кто вбил нам в головы, что у нас есть время? Пусть родство было дальним и мы почти не общались, но для меня это была тяжёлая утрата — я потеряла единственного человека, который меня поддерживал.

Чувствуя себя виноватой, я взяла с собой на похороны нашу единственную общую фотографию, сделанную пять дней назад в парке у памятника, и при обряде прощания положила её в гроб. На фото, которое ушло в могилу, были мы все, кроме Арминэ — она в день съёмки держала фотоаппарат. В тот миг мне стало чуть легче — хоть так, но я выполнила последнюю волю доброй женщины.

А потом начались разлуки.

Передо мной сидел высокий седовласый красавец с орлиным носом. Арминэ не отходила от него ни на шаг, стояла рядышком и держалась за спинку стула.

— Я вам ещё пирога положу, — предложила я.

— У вас великолепные пироги, — с благосклонной улыбкой ответил он, не отказываясь от добавки.

Он говорил на русском без малейшего акцента. В каждом его слове и движении сквозил аристократизм. Он выглядел моложе моего Коли, хотя по годам был старше.

— Благодарю вас, что дали кров и заботу моей внучке. Вы были для неё хорошей матерью.

— Я и дальше готова ею оставаться, — тихо сказала я.

— Теперь у Арминэ есть родная семья. Мне было нелегко разыскать свою внучку, но я нашёл её. Южные народы никогда не бросают своих детей. Это только вы, русские, бросаете.

Мне стало обидно.

— И кого же я бросила?

— Ну, разве я о вас говорю? — развёл руками седовласый красавец. — Я говорю о женщине, которая родила Арминэ от моего несчастного сына, упокой господи его душу... — он помолчал, я тоже. — Она — не мать. Она кукушка. А вы — мать. Вы заботились о моей девочке, и я отблагодарю вас. Я куплю подарки вам и вашим детям. Они были для моей девочки братьями и сёстрами.

— О, ну что вы... — смущённо пробормотала я и замолчала, боясь обидеть его отказом.

Арминэ залилась слезами и кинулась мне на шею.

— Я не хочу с вами расставаться, мама! Но там моя семья. Я разрываюсь! — и она убежала в мансарду.

Я рассказала её дедушке, какой хорошей помощницей и заботливой сестрой была Арминэ, а он не спеша поведал о своей богатой усадьбе в далёкой Армении, об учебном заведении, куда намерен пристроить внучку после школы, и пригласил нас всех в гости.

— Начнутся каникулы — все приезжайте. Всех буду рад видеть!

Я вежливо улыбнулась. Пока поездка за рубеж была для моей семьи на грани фантастики, одно оформление документов чего стоит. Мы поговорили о развале Советского Союза. Прибежала взволнованная Арминэ и положила мне на колени недовязанное кружево.

— Спасибо, Арминэ. Какая прелесть!

— Это салфетка, я вам ко дню рождения готовила. Знаю, заранее нельзя, но мы же потом не увидимся... — и она опять разревелась.

Дедушка стал её неуклюже успокаивать, дескать, не реветь надо, а радоваться, и предложил прямо сейчас втроём съездить в город по магазинам. Арминэ вытерла глаза.

Снег уже начал таять, и я надела резиновые сапоги. Гость из Армении царственно глянул на мои ноги и ничего не сказал. У ворот стояло нечто. Такой машины я не видела никогда: это был огромный сверкающий дирижабль на колёсах, в которых люди моего круга не ездят. Это вам не Колин дребезжащий фольксваген!

Нас с Арминэ почётно усадили на заднее сиденье, как благородных дам, впереди сел дедушка Арминэ. За рулём был его личный водитель. Нас ни разу не спросили, где магазин и куда поворачивать, армянский аристократ подошёл к делу основательно и заставил водителя изучить маршрут заранее.

Я сильно стеснялась, и подарки выбирала Арминэ. Доброта её дедушки была безгранична (как и бумажник). Вечером того дня мы привезли детям компьютер, планшет, новый игрушечный автомобиль и ещё много всего. Мои резиновые сапоги остались в мусорном ящике возле универмага, теперь я щеголяла в модных замшевых сапожках на каблуке. Седовласый красавец обозвал меня молодой интересной женщиной и велел модно одеваться. Я то и дело пыталась его отблагодарить, но не могла подобрать слов. Он не только погасил мою ссуду в банке, но и положил кое-что мне на счёт. «Это для детей», — сказал он.

Было общее вечернее застолье, где присутствовал и Коля. «Твоя жена — прекрасная женщина, настоящая мать. Береги её», — сказал дедушка Арминэ и поднял тост за моё здоровье. Мне стало неловко: второй раз в жизни меня не осуждали за то, что приютила детей, а хвалили. Стол ломился от вин и закусок. Сегодня был праздник, но не для меня — я пила и не пьянела. Сегодня я прощалась с Арминэ. Моя старшая дочь покидала меня навсегда.

Ребёнок — это документы, и все документы на Арминэ уже лежали в портфеле у дедушки. А вы думали, что ребёнок — это тот, кто рисует акварельки, требует конфет, виснет у вас на руке и говорит: «Мам, почитай»? Нет, вы ошибались. Это бумажка с печатью. Нет бумажки — нет ребёнка.

Чтобы не растягивать проводы, дедушка увёз Арминэ сегодня же вечером — у него был снят люкс в гостинице, где его ждала жена. Бабушка Арминэ. Мы привыкли к Арминэ, и расставание было тяжёлым, но все понимали, что так лучше для неё. Теперь у девочки начнется новая жизнь в другой стране, и возможностей там будет неизмеримо больше, чем в нашем захолустье.

Я мыла посуду. Дети крутились возле горы подарков. Коля, напившись, включил телевизор в своей комнате и дремал. Арминэ позвонила из города и сообщила, что всё хорошо, она познакомилась с бабушкой и обязательно напишет. Я поговорила с ней в последний раз, велела быть умницей и положила трубку. В тот момент я осознала, как мне будет её не хватать, и дело было не только в ежедневной помощи. Мы частенько болтали на кухне, как подруги, и больше этих разговоров не будет. Именно Арминэ полгода назад заметила, что с моей Алей творится неладное. Кто, как не она, вывел на чистую воду Машеньку и весь второй «а», когда Але сломали руку?

Позвонила свекровь и похвалила меня за то, что я избавилась от черноглазой. Я бросила трубку.

Позвонила мама и сказала, что в Белогорске мою племянницу Настю положили на сохранение, у неё ожидается двойня. Я просила передать пожелание крепкого здоровья.

По привычке пересчитав детей, я осеклась на цифре шесть. Где же Васька? Ни в мансарде, ни в коридоре я не нашла его, а время было уже позднее. Надо искать! Я набросила пальто и вышла во двор. Уличный фонарь был выключен, и я зажгла его. Под яблоней на скамейке кто-то сидел.

— Василий!

Он не обернулся. Я сунула ноги в калоши и прошлёпала по тающему снегу к нему.

— Вася, пора домой. Уже десятый час.

Он повернул ко мне голову и не ответил. Только теперь я заметила у него в руке недопитую бутылку армянского марочного вина. Меня захлестнул гнев.

— Это ещё что такое? — зашипела я. — А ну-ка, дай сюда бутылку!

Васька запрокинул голову, залпом выхлебал остаток и послушно протянул пустую бутылку мне.

— В детдом меня отправите? Отправляйте, — презрительно сказал он и пошёл домой.

Я так и села. Курево, драки, а теперь ещё и алкоголизм! Похоже, я всё-таки с ним не справлюсь. Сегодня ничего не буду говорить, а завтра предъявлю ультиматум.

Пока я убирала после застолья, дети поставили систему и залезли в интернет. Батюшки! Я собиралась на днях вызвать компьютерного мастера, чтобы он, как это называется, «подключил компьютер», а они уже всё сами сделали. Интернет я не планировала! А вдруг они что-нибудь плохое увидят? Вот ещё забота. Компьютер поставили в бывшей комнате свекрови — за последний год ГГ не ночевала в ней ни разу и вообще заходила всё реже и реже. А свято место пустовать не должно.

— Надо купить кактус, — строго сказала я. — Он гасит излучение от компьютера.

Дети нестройно засмеялись.

— Мама, неужели вы верите в эти байки? — спросила Алина.

— Везде, где есть компьютер, должен быть кактус, — заявила я тоном, не терпящим возражений. — А теперь все спать!

Отругать Ваську с утра за алкоголизм мне не удалось, потому что он не вышел к завтраку. Не вышел он и к обеду, и мне это показалось подозрительным: неужто сбежал? Был выходной, и дети сгрудились на первом этаже у компьютера — все, кроме Васьки... и Вани. Странно.

Я задержалась на минутку в компьютерной, чтобы посмотреть, чем занимаются дети. Аля чертила чёрной пластмассовой палочкой по чёрному пластмассовому квадрату, внимательно глядя в монитор, а остальные сидели вокруг и наблюдали. Глупее занятия придумать было нельзя, но, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, и я пошла в мансарду. В коридоре меня встретил Ваня. Он словно загораживал от меня спиной дверь в их комнату.

— Мам, не ругай Васю, — попросил мой сын. — Он заболел.

— Знаю я эту болезнь, — ворчливо ответила я. — Один целую бутылку выдул, слыханное ли дело?

— Не целую, там всего треть была! — вступился Ваня за названого брата. — Он первый раз напился, у него голова болит.

— Ещё бы ей не болеть! Как увидел вино — сразу схватил. Изображает из себя взрослого! — ругалась я достаточно громко, чтобы Васька за дверью всё слышал.

— Да не изображает он ничего, он из-за Арминэ расстроился, — тихо сказал Ваня.

— А чего из-за неё расстраиваться? — удивилась я, но тон сбавила. — За неё радоваться надо. У неё всё хорошо.

— Мам, неужели ты не понимаешь? — с досадой сказал сын и ушёл вниз.

Я понимала одно: в двенадцать лет пить рано. Я поговорила с Васей о его состоянии, дала аспирин и сказала, что алкоголь убивает клетки мозга. Сказала как можно аккуратнее, что его организм ещё не готов к таким издевательствам, и что нужно сначала вырасти, а потом уже гробить себя сколько душе угодно. Объяснила, что пить и курить ещё не означает быть взрослым, и разрешила сегодня лежать. Он и лежал. Ваня носил ему еду и чай, сидел с ним и вообще весь день вытирал ему сопли. Надо же, сдружились, сорванцы! Вот и хорошо, значит, не будут больше драться.

В понедельник я вернула Таньке долг и купила кактус. Танькина Алина стала забегать в гости поиграть в компьютер. Моя Аля снова ходила в школу и пила одну чашку воды в день — Васька защищал её по дороге и на переменах, но не мог же он дежурить у женского туалета. Я махнула рукой, авось скоро весенние каникулы. Как говорит моя мама, если не можешь решить проблему, делай вид, что её нет.

Мы отметили мой день рождения, а следом и Сенечкин. Я не вспоминала инцидента с бутылкой, и праздники прошли спокойно. На этих каникулах я совершила ошибку, о которой мне тяжело вспоминать. Причём я до сих пор не уверена, что это ошибка, ведь на карту было поставлено будущее моего сына.

Разумеется, с появлением компьютера у меня появились те же проблемы, что и у других мам и бабушек: детей приходилось оттаскивать от него за уши и выгонять на прогулку чуть ли не ремнём, но кое-как я справлялась. Что меня удивляло, так это отсутствие интереса к «компу» у старших мальчиков — всё больше времени они проводили с мячом на заднем дворе, где уже начала пробиваться зелёная трава. Я думала, что они играют в футбол, и была спокойна, а то, что их куртки и штаны пачкаются в земле чаще, чем у других, не наводило меня на подозрения.

Правду я открыла случайно. У меня нет привычки следить, я доверяю своим детям, и на заднем дворе я оказалась по банальной причине: наступила в грязь и вернулась почистить сапоги. Все дети думали, что я ушла в магазин. Ваня с Васей тоже так думали. Я слышала звуки ударов, но мяч лежал на тропинке, никому не нужный. Впервые я обратила внимание, что он совершенно чистый, как будто им никогда не пользовались. С нехорошим предчувствием я заглянула за заборчик и пришла в ужас. Дети дрались! Несмотря на мой строжайший запрет.

— Левую руку заламываешь, — деловито объяснял Васька, — а правой ребром по горлу. Всегда нужно делать два движения одновременно, иначе тебя любой побьёт. Лучше рукой и ногой.

— Это что ещё такое! — закричала я. — Марш домой оба! Василий, собирай вещи!

Тщетно Ваня вис у меня на рукаве и пытался втолковать мне, что драка — это спорт, что Васька не бьёт его, а обучает самозащите. Я видела всё своими глазами и всё слышала. Ребром ладони по горлу, ничего себе! Откуда в нынешних детях такая жестокость? Васю я честно обо всём предупреждала, пусть пеняет на себя, сейчас у меня одна задача: оградить сына от жестокости. Да, я хотела вытащить чужого ребенка из болота, но затянула туда своего. Нужно было срочно исправлять это, и я, не остыв, позвонила в детский дом.

— Я вас понимаю, — печально сказала директриса. — Вы правильно поступила. Вы не могла бы поговорить с врачом? Я её сейчас позову.

— Слушаю, — раздался гнусавый женский голос.

Я впопыхах рассказала о том, что видела, умолчав лишь о вине.

— Женщина, а он лекарства принимает?

— Н-не уверена, — промямлила я.

— Ну а что вы хотите. Без лечения у него наступило обострение, нужно класть в психиатрическую. Ему двенадцать уже исполнилось?

— Да.

— Хорошо, значит, можно удвоить дозу. С двенадцати дают взрослую. Теперь можно начинать колоть пролонги.

Я не знала, что такое пролонги.

— Доктор, вы думаете, они ему помогут?

— Женщина, я не знаю, помогут или нет, я не Нострадамус, но я знаю, что нельзя держать агрессивного сумасшедшего с другими детьми. Мы пришлём машину. Не говорите ему, а то сбежит. Ожидайте.

Я положила трубку. Вот и всё! В голове шумело, как после стакана вина. Деревянными руками я начала собирать Васькины вещи. Ох и тяжело даются иные решения!

— Мам, ты куда звонила? — спросила Аля. В её руке был самодельный меч.

— Не твоё дело, пошла в детскую!

Рюкзачок, купленный Васе на день рождения, никак не желал застёгиваться.

— Мам, не выгоняй Васю, он и меня учит. Чтобы я от старшеклассниц защищалась.

— Этого мне не хватало. Девочки должны играть в куклы, а не мечами размахивать. Пошла отсюда.

Алый темляк на мече всколыхнулся от ветра: кто-то открыл входную дверь. Аля убежала. Я поспешила встретить санитаров.

Что рассказывать? Как Ваню отрывали от Васьки? Как Ваське скрутили руки и затолкали в машину? Как мне говорили: «Женщина, уведите детей»? Дети действительно путались у всех под ногами и шумели. Этот драчун был у них кумиром, и никто не хотел с ним расставаться, но менять что-либо было уже поздно. Никогда не забуду, как посмотрел на меня Вася — без ненависти, без обиды, как на пустое место. Как на крысу. И ни слова не сказал.

Когда Ваську увезли, в доме резко воцарилась тишина. Дети попрятались. И тут меня шарахнуло: я потеряла сына. Пусть приёмного, пусть с плохими оценками, но сына. На стенах висели детские рисунки в его рамках, на столе стояли деревянные подставки, выточенные им. Я не усыновляла Васю, а всего лишь оформила временное опекунство, но, оказывается, успела привязаться. Покупала ему одежду, кормила его обедами, а теперь... Что я наделала? Дура, дура!

— Алло, нельзя ли взять Васю обратно, я погорячилась...

— Женщина, у вас семь пятниц на неделе. То заберите, то отдайте. Ребёнок не вещь. К тому же вы запустили его лечение, он получает усиленный курс терапии. Он сейчас не может ходить. Позвоните через месяц.

Вечером я впервые села за компьютер и набрала в интернете «пролонги». Ближе к полуночи набирала уже другие ключевые слова: «злокачественный нейролептический синдром». То, что я набирала ближе к утру, не могу здесь упомянуть, потому что это бросит тень на всю мою повесть, а я хочу, чтобы она была напечатана. Хочу, чтобы другие матери прочитали и не повторяли моей дурости.

Мне тридцать шесть, и я уже потеряла троих детей. Они живы, но я их потеряла. И если в случае с Егоркой и Арминэ ничего нельзя было поделать, то Васю я оторвала от себя своими руками. Что с ним? Перенесёт ли он «лечение»? Был момент, когда я и правда считала, что его нужно лечить, что врачам виднее, потому что они врачи — но теперь моё мнение уже не играет никакой роли. Даже если Васю мне и отдадут, то очень и очень не скоро.

На следующий день пришли мама и свекровь хором хвалить меня.

— Молодец, образумилась, — сказала свекровь. — А этих-то когда отвезёшь? На днях?

У Алины задрожали губы. Младшие хлопали глазами и переглядывались.

— Мне кажется, вам домой пора, — сказала я. — Ваня болеет, мне нужно за ним ухаживать.

Обе захотели навестить Ванечку и развлечь, но я сказала, что он спит. Свекровь поворчала, что её выгоняют из дома её же сына, и они ушли. У Вани была жесточайшая простуда, которая продолжалась несколько дней, и все эти дни он почти не выходил. Я дважды в день носила ему аспирин и тетрациклин, и таблетки исправно исчезали, но лицо у ребёнка всё равно было красное и распухшее от лихорадки.

Я с утра до вечера убирала, стирала и готовила. Дети не шумели, и тишина стояла, как после похорон. В последний день каникул Ваня был почти здоров. Он выглядел бледным, осунувшимся, но насморк прошёл, и сын спустился на кухню к ужину. На мои попытки заговорить с ним он не реагировал, и меня это задело. После ужина я поднялась вслед за ним в мансарду и потребовала объяснений.

— Мам, зачем ты Ваську сдала? — спросил Ваня вместо ответа. Он был безмятежен и странно расслаблен.

— Чем ты недоволен? Сам же хотел жить в отдельной спальне. Теперь она снова только твоя. Радуйся.

— Он был мне не просто братом, — глухо сказал Ваня, глядя в стену. — Он был моим учителем.

— Что за глупости. Твои учителя в школе!

— Нет, там ... у доски. А он — учитель.

Я решила проигнорировать словцо.

— Сынок, пойми меня правильно! Я хотела оградить тебя от жестокости.

— Не оградишь, мам. Я с ней завтра снова столкнусь, когда пойду в школу. И Алька столкнётся. Ты нас всех от дружбы оградила. Спокойной ночи.

— И не смей обзывать учителей! — крикнула я по инерции. Не говорить же сыну, что я раскаиваюсь и что мне самой плохо.

Что-то со мной произошло непонятное: за короткий промежуток времени я умудрилась поругаться со всеми детьми. То ли у них начался переходный возраст, то ли у меня — маразм. Как-то вечером Алина засиделась за компьютером допоздна. Все уже спали, а она щёлкала по клавиатуре. Когда после третьего предупреждения я услышала в ответ очередное «щас», то выдернула шнур из розетки.

— Мама, ну зачем? — завопила Алина. — Теперь же всё слетело!

— Утром доиграешь, — сказала я. — Тебе завтра рано вставать.

— Я не играла, я писала рассказ! А теперь два часа работы насмарку! — огорошила она меня.

— У нас вроде Ваня писатель, — только и нашлась я ответить.

— Оказывается, не только Ваня, — с апломбом сказала Алина и утопала в мансарду, вильнув хвостом.

— Может быть, его можно восстановить, — попыталась я её обнадёжить, но она уже захлопнула дверь в спальню.

Вот те на. Рассказ мне было жалко. Почему-то я думала, что за компьютером можно только тупо просиживать штаны, возможность полезной деятельности мне в голову не приходила. Не включить ли самой и не попытаться ли восстановить файл? Нет, сломаю что-нибудь.

А тут ещё и с Алей испортились отношения. Я втайне надеялась, что школа устроит выставку её рисунков, но вместо этого учительница написала в дневнике: «Не слушает. Рисует на уроках». Я начала прорабатывать дочь: дескать, учителей надо слушать, а на уроках не рисовать.

— Но, мам, у меня же одни пятёрки.

— Этого недостаточно! Нужно, чтобы ты слушала учительницу.

— Я слушаю.

— Нельзя одновременно и слушать, и рисовать!

— Почему нельзя? Я так лучше запоминаю. Вот, смотри!

Аля развернула передо мной блокнот с очень сложным рисунком, изображающем развалины в степи.

— Когда я рисовала этот камень, Марья Ивановна рассказывала, как складывать дроби, — Аля водила пальцем по рисунку. — Вот здесь она сказала, что дроби надо называть доли. А здесь начала орать на Пыжова.

— Чушь! Бредятина какая-то! Прекрати рисовать на уроках и сиди, сложив руки.

— Но я тогда не запомню...

— Карандаши отберу!

— Ну и пожалуйста, у меня есть планшет.

Застарелая усталость и угрызения совести превратили меня в ведьму. Я начала орать на детей. А тут ещё министерство образования ввело экзамены для всех классов, даже для малышей, и школьная нервотрёпка увеличилась в несколько раз. (Выпускники журфака говорят «в разы»). Матери ругались: «Вот не сдашь экзамен...»

Стоял май, пели птицы, всё цвело, но дети этого не видели, они сидели в четырёх стенах и готовились к экзаменам. Мне как-то совестно было даже выйти во двор и лишний раз понюхать сирень. По двору бегали только Тиша и Эля, и я поминутно одёргивала их: «Потише! Не мешайте заниматься старшим!» Сеня готовился поступать в подготовительный класс и тоже целыми днями просиживал за учебниками.

А что поделаешь? Так же прошло и моё детство, и детство моих родителей. Я вспомнила, когда последний раз смотрела на цветы: в пять лет. Потом нужно было получать образование, а потом — растить детей. У всех так, жить некогда. Это жизнь.

Или нет, не в пять лет. В одиннадцать, когда впервые сбежала с уроков и удрала гулять в окрестный лес. Комары ещё не начались, но уже цвели фиалки и куковала кукушка. Я стояла на поваленном бревне, и голова шла кругом от обилия звуков и запахов. Понимала, что я бессовестная, что поступаю плохо, но как же здорово было в лесу! Я позволила себе погулять целый час, а потом вернулась в школу получать нагоняй. Что проходили, не помню, а тот час на природе запомнила навсегда.

Я задумалась. На какой-то миг вся наша цивилизация показалась мне перевёрнутой с ног на голову. Умные врачи, не умеющие отличить генетическое заболевание от чесотки, школа, набитая садистами всех возрастов и где умеющих читать детей заставляют повторять по слогам «мама мыла раму»... Честный, не продажный суд, умная администрация, лечение здоровых, экзамен, отнимающий у детей весну... Кунсткамера идиотизма какая-то, а не планета! Почему я должна считать всё это нормальным?

«Чушь. Если мне не нравится весь мир, значит, проблема не в мире, а во мне», — повторила я себе известную истину и отправилась на кухню.

— Если и этих отвезёшь, будет всё как прежде, — подал голос Коля из-за телевизора. Он опять переселился в дом. — Пора бы уже наиграться.

— Это тебе, любезный, пора наиграться, — ответила я. — Всё-таки возраст уже, как бы чего не случилось.

— Не забывай, что дом записан на меня, — напомнил Коля. — В случае развода ты не получишь ни одного квадратного метра.

Ну вот, наконец-то речь зашла о разводе. Он не скандалист, мой Коля, он всегда говорит спокойно и весомо — настоящий стратег. Только воюет, к сожалению, со своими.

Ваня, Алина и Аля частенько возвращались в синяках и царапинах. Я молча поливала их перекисью. Сначала спрашивала, откуда, но дети стандартно отвечали: «Упал. Упала», и я перестала спрашивать. Что поделаешь, если у нас такие дороги.

Начались экзамены, и я не успевала резать пионы. На Алиных едва отросших волосах банты держались только с помощью системы заколок и резинок.

— Не верти головой, — напутствовала я её. — И не бегай, а то банты свалятся.

И почему для нас, родителей, так важны банты? Чуть ли не важнее, чем сам ребёнок. А ведь вещь-то некрасивая, если вдуматься.

И вот в самый разгар экзаменов на меня, как снег на голову, свалилась Анжела. В обещанный срок она не приехала, и я о ней и думать забыла. Позвонить она не потрудилась, и я была совершенно не готова к приёму гостей. Она ввалилась в тот момент, когда я вытирала сопли Алине, завалившей сочинение.

Тема попалась про Раскольникова, и нормальные дети спрашивали друг у друга, как пишется слово «категория», а моя бедняжка начиталась индийского эпоса и начала своё сочинение такой фразой: «Раскольников думал, что люди делятся не на четыре категории, а всего на две, и это его сгубило».

«Не знаю, как Раскольникова, а тебя это точно сгубило», — сострила учительница литературы. Алине поставили пять за грамматику и единицу за содержание, и теперь нас ждала пересдача. О времена! В наши годы Раскольникова проходили на два года позже, когда критическое мышление уже отбито.

— А вот и мы! — раздался на пороге громогласный крик, и я подскочила по старой памяти: мне всюду мерещились проверки. Оставив Алину, я сбежала вниз, и Анжела заключила меня в свои железные объятия. Воняло от неё как от лошади.

— Анжелка? Привет! Что ж ты не позвонила, я бы пирогов напекла...

— Я не люблю звонить, люблю, когда сюрприз. Ой, как ты постарела! Ну, рассказывай, как у тебя.

Мы сели на кухне пить чай и болтать. Она всё время опиралась локтями на стол, и на нём всё тряслось. После первой кружки я сгоняла её в душ, испекла быстрый пирог, и мы уселись уже в зале. Алина и младшие тоже немножко с нами посидели, съели по кусочку пирога всухомятку и убежали. Анжела рассказывала о себе, жестикулируя, и диван под ней трещал.

В детстве она была тощая и маленькая, но выросла в очень крупную бабу. Гораздо крупнее меня, а я далеко не крошка. Голос её был под стать фигуре, низкий и тягучий. С таким голосом учительницей работать, на детей орать, но Анжела работала в универмаге начальницей отдела.

— Я твоим детям обязательно привезу к школе новую форму. Нет-нет, не отказывайся! Для меня это ничего не стоит.

Аля на кухне соскребла лопаткой жир со сковороды, и пять кошек, заслышав характерный звук, с топотом ринулись мимо нас.

— Как много кошек! — ужаснулась Анжела. — Зачем тебе так много? Усыпи половину.

— Пять на два не делится, — ответила я, слегка опешив.

— Три усыпи, две оставь, — нашла решение подруга детства. Как работница магазина, она хорошо знала арифметику.

— Анжел, я не могу.

— Я могу! Давай, отвезу. Я вообще смелая.

— Ты рассказывала о себе, — напомнила я.

— Ой, да. Муж у меня сбежал, сейчас я живу с Юриком. Я так считаю: первый раз нужно выходить замуж, а остальные разы так. Сыну четырнадцать лет. Прохор. — Она с гордостью показала фотографию. — Я бы второго ребёнка не потянула. Я не могу, как ты, шесть раз рожать.

— Я три раза рожала. Трое приёмных, — призналась я, чтобы сразу внести ясность.

— Я преклоняюсь! — восхищённо протянула Анжела. — Но хоть дело-то того стоит?

— Стоит, — с гордостью ответила я. — Вот только денег мало платят. Нам порой на колбасу не хватает.

— А... А... — в голове у Анжелы что-то замкнуло, и я пришла ей на выручку:

— Я взяла детей не из-за денег, а просто так. Я люблю их, как родных, и не делаю разницы.

— Но детдомовские все воруют!

— Мои не воруют, потому что я выбирала детей не по фотографии. Мы все очень дружно живём.

Анжела выругалась, оглянулась и пообещала:

— Я устрою тебе фиктивную работу в магазине. У нас есть филиал в вашем городе. Будешь раз в месяц приезжать за зарплатой.

— Подожди. Как ты мне это устроишь? Ты начальник отдела или уже директор?

— Я начальник отдела. У нас администратор знаешь какая сволочь? Она на нас орёт, как на не знаю кого...

Когда пришёл Коля, Анжела вытащила из сумки бутылку заграничного бухла за две тыщи рублей, и они принялись выпивать, как старые друзья. Я с радостью спряталась на кухне и начала вечернюю готовку, ни на полсекунды не опасаясь, что подруга уведёт у меня мужа: слишком разный формат. Эти двое скорее станут собутыльниками и будут ездить вместе на рыбалку.

Пьянка плавно перетекла в семейный ужин. «В каком классе учишься? Какие оценки получаешь? Как зовут учительницу?» — допрашивала пьяная гостья всех детей по очереди. Принято считать, что такие вопросы детям очень нравятся. Привезти малышам хоть одну игрушку или конфетку тётя Анжела не догадалась.

Потом я ушла мыть гору посуды, и вслед мне летело клятвенное обещание Анжелы: «Я куплю тебе посудомоечную машину!» Когда пришло время купать мелких, Коля и Анжела пели дуэтом под расстроенную гитару: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина». Коля вырубился первый. «Квёлый нынче мужик пошёл», — сказала Анжела и допила последние капли из горла. Я постелила ей в своей комнате, и это было недальновидно.

Первым делом она впилилась задницей в этажерку и разбила песочные часы, которые мне подарили однокурсники на свадьбу. Я подмела осколки, улеглась, погасила свет, но тут у Анжелы открылось второе дыхание, и она начала болтать. Стоило мне провалиться в сон, как подруга детства выдавала очередной гениальный тезис, самым умным из которых был: «А помнишь, как тебя в детстве лягушкой дразнили? Га-га-га-га!» Уснуть я смогла лишь в половине третьего и на следующее утро была как зомби.

Дети ушли, кто на экзамен, кто на консультацию. Второпях я забыла нарезать пионы и нацепить девочкам банты. Коля уехал на работу, и мы с Анжелой пили кофе на кухне. Ради гостьи я делала вид, что у меня есть на это время. Анжела была тиха и скромна. Я вежливо вела беседу обо всём понемножку.

— Ты меня, это, прости за вчерашнее, — попросила подруга детства. — Я малость пошумела. Насчёт часов не переживай...

— Ты мне новые купишь? — предугадала я, и она радостно закивала.

— Ты не представляешь, как я у тебя отдохнула. У вас такая атмосфера! Радостная, что ли. Уютная. Домашняя. Но как же ты устаёшь, боже, как ты устаёшь.

— Справляюсь помаленьку, — отвела глаза я.

— Детишки у тебя, я смотрю, послушные, воспитанные. Не то что мой Прошка был в детстве. Слушай, я вот тут подумала на трезвую голову: а привози-ка ты их ко мне на каникулы. Недельки на две для начала. У нас река, лес, коттедж огромный, дом полная чаша. Пусть отдохнут, позагорают! И у моего Прошки друзья появятся, а то сидит один на чердаке, всё наукой занимается. Телескоп у него там, и микроскоп, и ещё какой-то хреноскоп. Он у меня интроверт, как ты. А я экстраверт. Интроверт — значит необщительный, — пояснила она, видя, как я воззрилась на неё. — А экстраверт значит общительный. Вот я экстраверт.

— Кто тебе такое сказал? — спросила я с усмешкой.

— Психолог. Нас администратор на лекции гоняет.

— Скажи своему психологу, что он дурак. Интроверсия с необщительностью никак не связана, — начала я. — Там другое...

— Ой, хватит, хоть ты науку не разводи! И так голова пухнет. Короче, вот мой телефон и адрес, и сразу после экзаменов я вас жду. Что я, с шестью детишками не справлюсь, что ли? Я маленьких люблю. Пусть отдохнут, а главное — ты отдохнёшь. А то зелёная ходишь. — Анжела посмотрела на левое запястье, вытащила из кармана штанов часы и застегнула браслет. — Слушай, мне пора двигать, а то как бы там Юрик бабу не привёл! — Она загоготала. — Мне его терять нельзя, он у нас добытчик, — задорно сказала она и подмигнула мне.

Когда она ушла, я была как выжатый лимон.