Берёзовая роща или мой нянь

ЭПИГРАФ:
Хочешь ли знать, как было тогда,
Лучше ли, хуже ли стало?
Перелистай своих близких года,
Не вороша как попало!
Эпиграф автора

                - 1 -

       Если вы посмотрите рекламную информацию о санатории «Берёзовая роща», то в самом начале сведений об этом санатории будет указано, что санаторий федерального значения «Берёзовая роща» находится в 25 километрах от города Пензы. И расположен этот санаторий на берегу Сурского моря (водохранилища), площадь которого составляет 110 квадратный километров, что в переводе на привычные гектары составит одиннадцать тысяч гектаров.
Возможно, некоторые из отдыхающих в этом санатории людей думают, что красивое название «Берёзовая роща»  появилось тогда, когда и был открыт этот санаторий. Более того, некоторые вероятно также считают, что и название «Берёзовая роща» придумал кто-то из ответственных работников объединения «Пензакурорт», под руководством которого был построен и введён в эксплуатацию в 1984 году этот санаторий.
Нет, это совсем не так. Правда, я не хочу здесь умалять творческие способности наших чиновников, в том числе чиновников объединения «Пензакурорт», но ради справедливости скажу, что название «Берёзовая роща» существовало в том месте задолго до открытия санатория. Деревня Казеевка – это родина моей мамы. А рядом с этой деревней, на возвышенности, всегда находился лиственный лес, который и назывался «Берёзовая роща».  Деревня Казеевка не только родина моей мамы, но она ещё и родина всех моих предков по материнской линии. В этой русской деревне жили и захоронены многие из родственников, которых я хорошо знал и те, с которыми не был близко знаком по разным причинам.
После окончания в 1943 году Пензенского медучилища, моя мама была направлена на работу в тыловой госпиталь, который был в то время в 70 километрах к востоку от Пензы. А к концу Великой отечественной войны моя мама стала уже опытной медсестрой. Не стоит и говорить, сколько в то время было работы в госпитале у врачебного персонала, в том числе и медицинских сестёр. Даже в 1945 году и позже, когда война вроде бы уже закончилась, раненые всё продолжали поступать, и тот госпиталь продолжал ещё долго функционировать, как и во время войны. А тут уже, в мирное время, и я появился на свет в том самом мамином госпитале. И хотя госпиталь продолжал ещё функционировать в обычном режиме, но в селе, где он находился, полноценной инфраструктуры для нормальной жизни его персонала не было.
- Мой дорогой братик, Ванечка! – писала мама письмо в свою родную деревню, обращаясь к своему любимому младшему брату, - приезжай к нам и забери недельки на три погостить в Казеевку моего сыночка.
Вот такие письма приходилось частенько писать в то время моей маме, чтобы каким-то образом справиться со своими текущими делами. И мой дядя Ваня приезжал и забирал меня с собой. А я, когда немного подрос, стал называть его «Мой нянь».
При взгляде в те времена на деревню Казеевку со стороны можно было заметить, что её пейзаж, за исключением виднеющегося на горе церковного шпиля, сильно напоминает картину Бориса Кустодиева «После грозы»: просёлочная дорога, похожие дома и строения, холмы, овраги, поля и тёмная полоска леса на горизонте.
Церковь, как говорила моя мама, была когда-то за три километра, в соседнем селе Алферьевка, но потом и она была разрушена ещё на заре советской власти. В этом, более крупном, чем Казеевка, селе находилась также семилетняя школа, где училась моя мама до поступления в медицинское училище. Чтобы попасть в свою школу и в распутицу, и холодными снежными зимами, а потом вернуться домой, ей каждый день надо было пешком дважды  преодолеть пологую гору, разделяющую эти соседние деревни. А, если бы идти в то время маме от своего дома в противоположную сторону, то она как раз попала бы в район Берёзовой рощи.
Но раз уж я решился написать рассказ о родных для моей мамы и для меня местах, то не могу обойти стороной вопрос, что дало и как изменило эти места Сурское море, построенное в 1976 – 1979 годах. С другой стороны, этот мой рассказ не научная работа, поэтому постараюсь быть осторожным в плане привлечения цифр и своих выводов.
Тут сразу возникает следующий вопрос. Неужели это Сурское море было создано исключительно для того, чтобы через пять лет построить на его берегу санаторий-профилакторий? Но в это мало верится.
А, что говорят справочные данные о назначении Сурского водохранилища? А они говорят следующее: Сурское водохранилище создано для обеспечения водой населения Пензы, Заречного (пригород), а также промышленных и сельскохозяйственных нужд и в рыбо-хозяйственных целях.
И сразу хочу отметить, что с тех пор, как началось строительство этого огромного водохранилища и до сего времени сколь-нибудь заметного прироста населения ни в Пензе, ни в городке Заречном не было. Кому нужны точные цифры, то это нетрудно теперь проверить, используя данные интернета.
А, что с промышленностью? А промышленность не только не выросла за это время, она, можно сказать, сегодня такой больной в этом регионе, что об этом в рассказе даже упоминать тяжело и не имеет смысла. Правда, одну ремарку всё же себе позволю. Промышленность этих мест славилась в советские времена тем, что представляла собой процентов на семьдесят сложное и точное машиностроение и приборостроение: от дизельных двигателей и вычислительных машин до часового производства и микроэлектроники, - всё то, о чём много у нас говорят в плане инноваций, и что так мало востребовано в постперестроечной России.
О рыбо-хозяйственном значении Сурского моря и говорить нечего – его просто нет, а продаваемые браконьерами лещи поражены солитёром.
Теперь со стороны санатория «Берёзовая роща» дорога, которая ведёт под гору, выходит прямо на песчаный пляж рукотворного Сурского моря. А, что было на месте этого пляжа не только в мамином, но и в моём детстве?
А здесь был тоже пляж, но не усыпанный привозным песком. Здесь, на берегу погибшего глубокого и чистого озера Олёксова, была почти горизонтальная площадка, поросшая мелкой мягкой травкой, на которой местные мальчишки играли в мяч. Это озеро Олёксово было около трёх километров в длину, а в ширину достигало в некоторых местах ста метров. А рыбы в нём, как говорили местные жители, было столько, что она лезла сама из проруби в морозные зимы, а жители окрестных сёл её собирали и возили домой на санках. Сразу за Олёксовом начиналась пойма реки Суры с более мелкими, но также зарыбленными,  озёрами и болотами, с пернатой дичью и мелким зверем: лисами, бобрами, ондатрами.
Самым крупным строением в маминой деревне была мельница, сложенная из красного кирпича. Её очертания хорошо были видны со склона Берёзовой рощи. А сама Берёзовая роща всё летнее время одаривала местных жителей ягодами земляники, клубники, а, ближе к осени, грибами и орехами.

                - 2 -

Грунтовая дорога от деревни Казеевки  до города проходила в моём детстве на небольшом расстоянии от левого берега реки Суры вплоть до самого города Пензы.  Она извивалась змеёй, повторяя очертания русла реки или обходя стороной многочисленные овраги, а то поднималась на возвышенности или опускалась в долины. Местные жители говорили, что по этой дороге от города и до деревни Казеевки ровно двадцать километров. Вроде бы совсем недалеко.  Но какие это были двадцать километров!? И в распутицу и после сильных снегопадов движение по этой дороге практически прекращалось. К тому же, на полпути этой дороги находилась довольно крупная возвышенность. Называли возвышенность, неизвестно по каким причинам, Божьей горой. Собственно, в основании этой Божьей горы и была построена плотина, которая перегородила быструю реку Суру, образовав в верховьях реки Сурское море.
- В войну, когда была студенткой медицинского училища, приходилось в деревню ходить пешком, - рассказывала когда-то мама.
- Дойдём, бывало, с подружкой до Божьей горы, присядем, водички попьём. А про себя думаем, что полдороги миновали. Если что-то есть в наличии съедобное – перекусим, и следующие десять километров идём.
Нам уже было легче. Мы с моим нянем Ваней добирались обычно от  города до деревни Казеевки на попутном грузовике. Вцепишься обеими руками в деревянную лавку и трясёшься в кузове грузовика все двадцать километров. Вплоть до открытия санатория «Берёзовая роща» добраться до нашей деревни, без наличия собственного транспорта, можно было лишь на случайных попутных машинах.
Дом дедушки Тимофея и бабушки Софьи находился в самом центре деревни, прямо напротив правления колхоза. А рядом с пяти-стенным шатровым бревенчатым домом правления колхоза находился такой же по размеру дом, над высоким крыльцом которого красовалась вывеска «Сельмаг».  Когда я выходил на улицу и видел, что на крыльце сельмага собирается народ, то бежал в дом и сообщал об этом событии бабушке. Бабушка Соня на это обычно отвечала: «Сейчас схожу … Узнаю, что там привезли».  В небольшом палисаднике, напротив нашего дома находился углублённый в землю и засыпанный по самую крышу землёй подвал-лабаз. Там было всегда прохладно, почти как в погребе, и хранилось там зерно, мука, комбикорм. По одну сторону от лабаза росла яблоня райка, маленькие яблочки которой шли у бабушки на варенье. По другую же сторону лабаза  росла яблоня – бель с яблоками ранней спелости, которые я с удовольствием грыз уже в начале августа.
Другая сторона дома полностью выходила во двор. В этом дворе были обычные для деревенских дворов постройки – клетушки для разной скотины. А моя бабушка сразу дала мне понять, что на этом скотном дворе мне делать нечего.
- Играй в саду или у дома на травке, - советовала мне баба Соня, - а во двор к скотине не ходи, а то обувь свою испачкаешь, да и баран забодать может.
Толстого барана с завитой серой шерстью и с загнутыми до ушей рогами я действительно побаивался и старался обходить его подальше стороной.
Своё подсобное хозяйство было для колхозников основой, если не сказать достойного, то уж точно сносного существования в деревне. А в такой деревне, как Казеевка, окружённой озёрами, рекой, пойменными и лесными угодьями, сносное проживание мог обеспечить даже ленивый крестьянин при любой власти.
За скотным двором под уклон к мелкой речке, с неизвестным мне названием, шёл длинной полосой, шириной  не менее чем в пятьдесят метров, сад-огород маминых родителей. И был этот сад-огород, площадью не менее двадцати соток, вплоть до самой речки огорожен дедом Тимофеем плетнём из ивовых прутьев, что придавало этому саду-огороду какой-то особый эстетический колорит. Через речку были перекинуты мостки, а иногда просто один мосток из широкой половой доски, которая после сильного дождя вся уходила под воду. А сама речка разделяла деревню на две приблизительно равные части, проехать между которыми на телеге или машине можно было уже по капитальному мосту, находящемуся от нас через четыре двора. Если же мне надо было попасть на озеро Олёксово или отправиться за опятами на опушку Берёзовой рощи, то нужно было обязательно перейти через речку, преодолев вблизи нашего сада-огорода те самые мостки.
Мне нравилось заходить на эти мостки, а потом рассматривать через толщу прозрачной воды дно речки. Всё её дно было устлано мелкими округлыми камешками разнообразного цвета и формы. Из зарослей осоки и камышей доносилось кваканье лягушек, жужжали пролетающие мимо пчёлы, стрекотали стрекозы, выполняя, будто маленькие вертолёты, фигуры высшего пилотажа, а в воде мельтешили-извивались рыбки, похожие на пескарей.
Мой нянь Ваня появлялся рядом со мной неожиданно и спрашивал: не скучно ли мне. Но мне было нескучно. А если быть одному надоедало, то можно было пойти к соседским девчонкам-сестрёнкам, у которых всегда находилось какое-то занятие.
Как-то мой нянь Ваня, когда я в очередной раз завороженно разглядывал с мостков подводное царство нашей речки,  принёс на речку хозяйственное решето для просеивания мелкой крупы и пустую крынку.
- Хочешь попробовать половить здесь рыбу, - спросил он и протянул мне решето.
- А, как её можно поймать? – спросил я его в свою очередь.
Вместо ответа мой нянь закатал свои штаны выше колен и, держа в руках решето, полез босыми ногами в речку. Там он нащупал неглубокую ямку, встал лицом по течению реки, погрузил решето в воду, и стал мутить воду ногами. Потом, через две – три минуты, он поднял это решето. Я замер от восторга: как только из решета стекла вода, я увидел прыгающих в решете рыбок.
- Собирай рыбок и бросай их в крынку, - предложил мне нянь.
Так я впервые познакомился с одним из удивительных способов ловли рыбы. Этих рыбок деревенские ребята называли гольцами или вьюнами. А, наловив за короткое время половину крынки гольцов, я гордый и счастливый понёс наш улов бабушке, которая тут же высыпала ещё прыгающих гольцов на сковородку, а затем, закрыв сковородку крышкой, поставила её на плиту. Потом все в нашем доме лакомились вкусными жареными гольцами.
Маленькая речка, протекающая вдоль сада-огорода маминых родителей, убегала от этого огорода за деревенскую кузницу, а потом терялась в просторной пойме реки Суры, в высоких травах и мелких болотах. Трудно сказать, сколько гектаров пойменных заливных лугов и плодородной пахотной земли скрывала обширная территория этой поймы. Как-то мой нянь взял меня с собой на делянку, где он косил в пойме для коровы и овечек траву. С собой он взял из дома косу, оселок для точки этой косы, бутыль с водой, крынку с молоком и краюху свежеиспечённого бабушкой в печи хлеба. С этим скарбом мы вышли в бескрайнюю пойму, какой она мне тогда казалась. Вдоль просёлочной дороги то тут, то там стояли уже кем-то подготовленные округлые копна свежего сена, блеклыми пятнами виднелись недавно выкошенные луга, зелёными оазисами выделялись вокруг многочисленных мелких болот заросли черёмухи, ольхи, ивы. Шли мы, как мне тогда показалось, очень долго – так, что мне захотелось пить. Мой нянь достал бутыль с водой и предложил мне сделать несколько глотков. Наконец, мы подошли к некошеной делянке, которая в деревенском реестре числилась за нашим двором.
Мой нянь постучал оселком по косе, а затем, широко расставляя ноги, пошёл по траве с косой, как былинный богатырь, оставляя за собой чисто выкошенную, чуть ли не под самый корень травы, полосу. Я же стоял в сторонке и зачарованно смотрел, как этот широкоплечий красивый парень – мой нянь, так ловко орудует огромной косой.
Его левая рука лежала на деревянной ручке черенка, которая была выполнена в виде мальчишеской рогатки, и установлена по центру этого черенка. Правая же рука держала в обхват конец деревянного черенка и управляла размахом косца. Свежескошенная трава ровными рядами расстилалась по жнивью и издавала ни с чем несравнимый, приятный запах по всей делянке. Холщёвая рубашка косца промокла от пота, но мой нянь всё махал и махал косой, как будто ничуть не уставая, до тех пор, пока эта делянка между кустарниками не превратилась в скошенное поле.
Я сидел, спрятавшись от солнца в тени ещё зелёной черёмухи, не мешая дяде Ване заготавливать на зиму корм для овец и коровы.
- Сейчас закончу косить траву, и пойдём с тобой проверять, не попалась ли нам рыба в соседнем небольшом озерке, - пообещал он мне доверительно.
Недалеко от скошенного луга находилось за зарослями кустарников большое болото или, можно сказать, маленькое озеро. Вот, в этом озерке, у прибрежных камышей, были расставлены верши моего няня, а в прибрежных кустах была спрятана его лёгкая лодка-долблёнка. Верши, плетёные корзины, берестяные короба и лапти изготавливал мой дедушка Тимофей, используя местный природный материал: ветки ивняка, бересту, лыко и мочало. А рыболовная верша – это почти то же, что и плетёная корзина. Но это не обычная корзина, и даже не одна.  Это, как бы, две конусные корзинки, выполненные  на конус под разными углами и вставленные одна в другую, а потом связанные в своём основании. Причем, первая корзина, в которую вставляется вторая, сходит на конус под меньшим углом, чем вторая, но она большая по длине.  Вторая же корзинка, не сплошная, а представляет усечённый конус, то есть имеет вход большого диаметра и выход, с другой стороны, малого диаметра. Вот такие две плетёные корзины разной конусности, но с равными диаметрами входа, связанные вместе, и представляют собой старинную рыболовную снасть, называемую вершей.
Между закрытой со всех сторон первой корзиной и второй - усечённой, имеющей большое и малое отверстие, кладут в вершу приманку в виде, например, пахучего жмыха, а потом, привязав вершу бичевой к кустам какого либо деревца, погружают вершу в озеро или в болото.
Когда мой нянь закончил косить, то на делянке лежала ровными свежескошенными рядами трава, которая должна была через пару - тройку дней превратиться в сухое сено, пригодное для скирдования. Тут мой нянь достал туесок с обедом, и мы сидели с ним в тени черёмухи, пили молоко, закусывая его свежим хлебом, наблюдая при этом, как по скошенной траве прыгают кузнечики, а над нами порхают удивительные бабочки и стрекозы.
- Ну, что? Червячка заморил? – спросил мой нянь. – А теперь снасти проверим. Может быть, и в них что-нибудь нам попалось.
Мы дошли по едва заметной тропинке до соседнего озера, по берегам которого рос прибрежный кустарник, а прямо из воды торчали жёлтые кувшинки, белые лилии и высокие камыши.
- Тс …, - мой нянь приложил палец к губам и, пригнувшись, кошачьей походкой подкрался к самой воде, слегка отодвинув при этом загораживающий обзор прибрежный куст.
 Жестами и мимикой показывая, чтобы я двигался как можно незаметнее и тише, мой нянь поманил меня к себе. Я приблизился к нему и увидел утку. Она плавала у противоположного берега, а за ней караваном следовали несколько маленьких утят.
Кажется, я даже перестал дышать, так боялся спугнуть эту дикую утку со своим выводком. Но надо было уже возвращаться домой.
Мой нянь разулся и полез в воду. Вскоре он нащупал бечёвку и потянул за неё. А, когда верша выкатывалась на берег, то сразу стало заметно, что между её плетёными отделениями мечется и не находит выхода рыба. Когда же верша оказалась на берегу, то моего восторга не было предела – нам попалось несколько карасей и два небольших линя. Проверив ещё две верши, стоявшие в этом же озере, мой нянь загрузился рыбой, которой хватало для нашей семьи и на уху, и на жаренье.
Вот так часто и протекали мои летние детские дни в маминой деревне, рядом с рекой Сурой, озёрами и Берёзовой рощей.
А после сенокоса и рыбалки я сам стал просить своего няня Ваню брать меня с собой в помощники.
И вот я, наконец, дождался.
- Хочешь пойти ловить со мной рыбу в метелицу? – как-то спросил меня нянь.
- А меня мама сюда зимой не отпустит, - попытался я оправдаться перед таким заманчивым предложением.
- Не надо зимой, - ответил мой нянь, - мы пойдём завтра вечером, как станет смеркаться. Со мной будут ещё двое моих друзей. Но думаю, что лучше тебе с нами не ходить, потому что устанешь, да и спать, наверное, сильно захочешь.
Этой его длинной и загадочной тирады оказалось достаточно, чтобы я окончательно потерял покой и неотступно стал просить своего нянь взять меня с собой на рыбалку.

                - 3 -

Весь следующий день мой нянь Ваня штопал старенький самодельный бредень, разложив его прямо на травке рядом с тесовыми воротами. Он перевязал все порванные ячейки, заменил некоторые грузила и поплавки, долго ремонтировал мотню и закрепил в её центре свинцовое грузило. А, когда подошло время отправляться в рыбацкий поход, то предложил мне надеть вельветовую куртку, а на голову водрузил холщёвую панаму. А было это, если мне не изменяет память, в июле или в самом начале августа.
К Суре мы шли вечерней поймой, освещая фонариком себе просёлочную дорогу. Добрались же до реки, когда уже совсем стемнело.
Рыбаки разложили бредень на песчаной косе, сложили одежду в хозяйственный мешок, и возложили ответственность охранять этот мешок на меня. Потом все присели на поваленное около крутого спуска к реке дерево и стали чего-то поджидать. А поджидали все ту самую «метелицу». И вот она наступила, когда в небе зажглись первые ночные звёздочки.
Будто по щучьему веленью и по чьему-то хотенью на ночное русло реки Суры посыпались с неба тысячи белых снежинок. Они кружили над водным пространством реки, падали в воду, которая несла их вниз по течению. Это и была та самая метелица, о которой рассказывал мне мой нянь Ваня. Но в воздухе над рекой кружились, конечно, не снежинки, которых по законам природы не могло быть в тёплое летнее ночное время. Это были бабочки, или белокрылые мотыльки. А вот, что это были за бабочки, я не знал, да и теперь не знаю.
А ночное представление только начиналось.
Мой нянь и один из его напарников взяли в руки клячи (палки или черенки по концам сетки) бредня и отправились против течения реки, выше песчаной косы, а потом зашли с бреднем в реку, в которой в это время поднялся невообразимый шум. Рыба в реке будто сошла с ума. Будто кто-то невидимый дал речной рыбе старт в соревновании по прыжкам над водой. Крупная рыба подпрыгивала над водой высоко, пытаясь открытым ртом ловить белых мотыльков, а потом шлёпалась всем своим телом о поверхность реки, издавая громкий звук удара о воду и распыляя вокруг себя многочисленные брызги.
Я сидел на песчаной косе и с удивлением наблюдал эту рыбью агонию. Но вот рыбаки, один из которых шёл почти по самому берегу, а другой, мой нянь, по пояс в воде, стали подходить к песчаной косе. Тут рыбак, который шёл ближе к берегу, замедлил ход, а мой нянь, приближаясь к косе, стал резко сворачивать к берегу. Третий рыбак с палкой в руках забежал вперёд и стал что есть силы колотить этой палкой по воде, загоняя, таким образом, рыбу в сеть.
- Собирай рыбу! – послышалась мне команда.
Этот заброд оказался удачным: в сеть попалась большая щука и несколько беленьких рыбок помельче, похожих на голавлей или подлещиков. Потом рыбаки с бреднем ушли вниз по течению, а я на какое-то время остался на песчаной косе один. Была уже глубокая ночь, но спать мне не хотелось: вокруг меня всё кружила метелица, в реке пировала и громко плескалась рыба, а с неба мне одобрительно мигали многочисленные ночные звёздочки.
Рыбы в этот раз рыбаки наловили столько, что решили поделиться рыбой с деревенским пасечником, пасека которого находилась недалеко от реки. Я был этому только рад, так как в ту ночь спать мне почему-то совсем не хотелось. В сторожке пасечник наложил мне большую тарелку мёда в пчелиных сотах. Я брал руками ароматные восковые соты, полные янтарного мёда и заталкивал их в рот.
- Ну, хватит, хватит, - останавливал меня мой нянь, - а то все лужи по дороге домой выпьешь, и живот будет сильно болеть.
На другой день я спал до обеда. А на обед бабушка Соня приготовила отменную уху из сурской рыбы. А уха из сурской рыбы была и в стародавние времена отменной, так как на Суре можно было поймать и судака, и окуня, и даже стерлядь. А, если кто мне здесь не поверит, то тому советую прочитать замечательную книгу выдающегося русского и советского математика-корабела  А.Н. Крылова  «Мои воспоминания», Ленинград, издательство «Судостроение», 1984 год (впервые опубликована в 1942 г).
Впрочем, не только рыбалкой мне запомнилась наша деревня.
На опушке Берёзовой рощи можно было в любое время нарвать опят, которые местные называли луговичками. Они приятно пахли, а после жарки были очень вкусны. В самой же Берёзовой роще росли и более ценные грибы: боровики, подосиновики, грузди, а под берёзами и орешником располагались большие поляны лесной земляники. Ближе к осени свободный от работы казеевский народ спешил в Берёзовую рощу запасаться на зиму орехами.
В конце июля можно было уже копать молодой картофель, а потом варить его вечером на тагане, прямо на той маленькой речке, что протекала мимо сада-огорода маминых родителей. А картошка, сваренная у речки на тагане, была почему-то особенно вкусной. Соседские девчонки, Нина и Галя, которые были немного меня старше, приносили на речку крынку молока и картофель, накопав его тут же, прямо со своего огорода. А потом все доставали из котелка острыми палочками только что сваренный молодой картофель, обжигаясь, совали его в рот и жадно прихлёбывали замечательным молоком.
Говорили, что деревней Казеевкой правил когда-то помещик, с фамилией Казеев. От его фамилии и произошло название деревни. Говорили также, что был он предприимчивым человеком, а единственное в деревне сохранившееся до середины 20 века кирпичное здание мельницы – это оставшееся наследие того самого помещика. Правда я сам не видел, чтобы эта мельница находилась в работе, и туда бы крестьяне везли на подводах мешки с зерном для помола.  А стояла она, совсем заброшенная, в долу, заросшем кустарником и невысоким лесом, возвышаясь над ним своей красной каланчой - будто являлась, при этом, кому-то немым укором. Говорили также, что этот помещик возродил когда-то на холме за деревней, недалеко от той самой Берёзовой рощи, самое настоящее хмелеводство. Собственно, оказалось, что и плантация этого хмеля сохранялась какое-то время даже при советской власти, принося колхозу существенный доход. А мой дед Тимофей даже работал бригадиром на той плантации, и неплохо разбирался в этом самом хмелеводстве.

                - 4 -

Тогда шёл уже август месяц, а лето подходило к концу.
- Показать тебе как растёт хмель? - спросил как-то меня дед Тимофей.
- А, как он растёт? – спросил я своего дедушку.
- Словами рассказать трудно, - ответил он мне, - но там очень красиво. Вот пойдём с тобой и посмотрим.
На другой день мы с дедушкой поднялись по просёлочной дороге на пологий холм. В том же месте находилось с одной стороны дороги деревенское кладбище с часовней.
- Зайдём, своих помянем, - сказал мой дедушка и повернул на кладбищенскую территорию.
К часовне вела ровная дорожка, а по бокам этой дорожки в маленьких старых, или не очень старых, а то и новых оградках, стояли, опираясь на холмики, дубовые кресты. Дед зашёл в небольшую часовню, зажёг лампадку, которая стояла на маленьком столике, перед иконой и помолился, крестясь и шевеля губами, неслышно что-то при этом произнося. Потом он прошёлся по кладбищу, осмотрел могилки, также кланяясь и крестясь перед некоторыми, и мы пошли с ним дальше. За этим деревенским погостом и была разбита плантация хмеля.
За кладбищем подъём заканчивался. Вот там, почти на ровном месте, и начиналась плантация хмеля. Внешне эта плантация напоминала виноградник. Ровными рядами на расстоянии двух – трёх метров друг от друга было выстроено здесь несколько шеренг высоких столбиков с натянутыми между ними металлическими проводами.  А на этих столбиках и проводах повисли зелёные ковры, состоящие из лиан, листьев и шишек хмеля. Они так плотно были нашпигованы зеленью, что за ними совершенно не было видно схожих соседних рядов. Приятным дурманящим запахом был насыщен воздух вокруг этой плантации.
Дедушка зашёл в междурядье, поднял руку и сорвал шишку хмеля (светло-зелёную гроздь соцветия). Он поднёс её к носу, понюхал и удовлетворительно кивнул головой:
- Скоро убирать будем.
- Дед, а это едят? – спросил я у своего дедушки.
- Нет, - ответил мой дед, - хмель нужен в производстве пива. Надо будет собрать эти пахучие шишки, отправить  на полевой стан и там высушить под крышей. А потом колхоз отправит их на приёмный пункт, сдаст и получит за это деньги или какую-то технику.
- И тебе деда дадут деньги? – проявил я свою догадливость.
- Нет, - хмуро ответил дед, - трудодни напишут. – Ну, пора нам уже назад возвращаться.
- А, как вы здесь работаете? – не сдавался я.
- Работы здесь хватает, - дед потеребил свои сталинские усы и продолжил.
- Вон, в Берёзовой роще надо молодых деревьев нарезать под столбы. Потом ошкурить и уложить так рядами, чтобы кривыми после сушки не стали. Потом надо эти столбики на плантации установить. Заменить сгнившие столбики тоже надо. Потом, сам хмель надо посадить, прикрепить к шпалере, когда он подрастёт. И следить за тем, чтобы лиана хмеля на земле лежать не оказалась. Ну и растения надо подкармливать - навоз со скотного двора сюда привозить надо. А бывает, что и ураган ряды порушит, тогда всё надо восстанавливать.
- Я понимающе закивал головой, сорвал тоже шишку хмеля, завернул её в зелёный листочек и положил в карман своей курточки.
А, когда мы с дедом пришли домой, то там лежало от мамы письмо. В этом письме мама обращалась к своему брату:
- Ванечка, вези назад моего сыночка. Я по нему уже соскучилась. Сама пока приехать не могу.
Вот так мы и катались, в мои детские годы, с нянем Ваней, пока осенью его не забрали служить в Армию.

Э П И Л О Г
Через год после того, как в Берёзовой роще, рядом с деревней Казеевкой появился санаторий «Берёзовая роща», моему отцу дали в этот санаторий бесплатную путёвку, как участнику, ветерану и инвалиду Великой отечественной войны, награждённому правительственными орденами и медалями. Отец принял это предложение с большим удовлетворением, осознавая при этом необходимость подлечить свою расшатанную нервную систему, да и навестить близких родственников жены ему также хотелось. Я в это время жил и работал в Пензе, всего в 25 километрах от этого санатория, и мне тоже захотелось навестить знакомые с детства места, да и с отцом встретиться в том санатории.
Теперь дорога от города до «Берёзовой рощи» была полностью заасфальтирована. Хотя она стала, в отличие от прежней просёлочной дороги, на пять километров длиннее, потому что огибала то место, где когда-то находилась плантация хмеля моего дедушки Тимофея. Деревья в центре самой Берёзовой рощи тоже оказались вырублены, а освобождённая таким образом территория была отдана под строительство лечебных корпусов и гостиниц разной этажности самого санатория. Хотя, надо признать, что внутренняя территория санатория была неплохо окультурена: были здесь и цветники, и ухоженные дорожки с чистыми урнами, и свежевыкрашенные лавочки и скамейки вдоль лесных тропинок. А также светилась новизной, блеском и рекламными плакатами крытая остановка рейсового автобуса.
Посетив своего отца в одном из отдельных номеров лечебного корпуса санатория, я решил пройти знакомым мне маршрутом до дома родителей моей мамы.
Прямая дорожка шла под горку к Сурскому морю. Пройдя метров четыреста, я упёрся в небольшой и совсем почему-то пустынный песчаный пляж. Дальше было рукотворное море, вода в котором показалась мне зеленоватой. Так случается с прудами, в которых устанавливают плотины, не очистив должным образом будущее дно водоёма. Я постоял несколько минут на этом пляже, вспоминая знакомую мне с детства территорию и находившийся здесь когда-то берег большого и красивого озера Олёксово, и те раскидистые липы на его берегу с тарзанками, с которых шустрые мальчишки сигали в прозрачную воду исчезнувшего навсегда богатого рыбой озера.
Перестроенный дом маминых родителей, в котором оставался жить мамин брат, дядя Ваня со своей семьёй, тоже оказался почти на самом берегу Сурского моря.
Через ручей-речку, где в детстве ловил вёртких гольцов, я переходил теперь по высоким мосткам, заглядывая сверху в воду, в надежде увидеть на дне речки, как когда-то, или рыбок или хотя бы дно из разноцветных мелких камушков. Но теперь в изменившейся речке ничего не было видно.
Я повернулся на мостках в ту сторону, куда когда-то текла эта маленькая речка. А она текла в пойму реки Суры. И только теперь до меня дошло, что поймы-то больше не существует. И только здесь я ощутил полную и великую трагедию, которая постигла моих близких родственников.
- А, где же огромная пойма? Где она - кормилица маминой семьи, с разнотравьем, с делянками для покосов, с пасекой, с многочисленными рыбными озёрами, с дичью, охотой и рыбалкой и полянами клубники? А как же теперь без всего этого мой нянь? Он ведь с рождения рыбак и охотник. Где же ему теперь сено для коровы и овечек заготавливать?
Я ещё раз огляделся по сторонам.
- Хорошо ещё, что находящийся на склоне сад-огород, где я собирал когда-то малину, крыжовник и смородину, не затопило, - подумал я и пошёл по околице к знакомому с раннего детства дому.
На крыльце меня встретил сильно постаревший, но по-прежнему милый и родной мне мой нянь, Ваня. Он улыбался мне какой-то натянутой виноватой улыбкой.
Потом повернулся в сторону безразличного моря, развёл в стороны руками и проговорил, обращаясь ко мне:
- Само пришло … И за что такое наказание?..
И его руки бессильно опустились, будто завядшие плети хмеля.
Тогда я протянул к нему свои руки, крепко обнял нянь Ваню за шею, прижался своей щекой к его лицу, и из моих глаз покатились горькие слёзы. Это были слёзы собственной беспомощности и обиды за своих близких.
ПОСЛЕСЛОВИЕ:
Уже теперь, когда нет в живых моего дяди Вани (моего няня), когда прошли лихие девяностые и более-менее спокойные двухтысячные, иногда в голову приходят такие мысли:
- Много ли добра получила моя область и мой город от этого рукотворного Сурского моря с площадью водного зеркала 110 квадратных километров?
И мне почему-то думается, что совсем немного. Я даже затрудняюсь предположить с каким знаком это «немного», с положительным или отрицательным.
А ведь для кого-то могло случиться в нашей стране гораздо худшее, но, слава Богу, не случилось: вспомните хотя бы безумные проекты поворота рек, которые витали в сознании многих реформаторов во времена Горбачёвской перестройки?

25 июля 2017 года.