Долгожитель

Сердце у меня крепкое, хотя я никогда не занимался спортом. Просто я обладаю таким обменом веществ, а тело моё так устроено, что под кожей никогда не было ни грамма лишнего жиру.
Кроме того, я очень рано решил для себя, что Бог есть. Не получив ни религиозного воспитания, ни родительского внушения – отец, участник гражданской войны, разумеется, был атеистом, я стал верующим благодаря стремлению к знаниям. В детстве я прочёл, что человек произошел от обезьяны и навсегда не согласился с этим. Я не мог себе представить, что предки мои жили на деревьях, были хвостатыми.
Я смотрел на своих– дедов и бабок с обеих сторон – и видел: все они статные, худощавые, стройные и ростом выше среднего. Такими же оказались и мои родители, и мои дети.
Все мои сыновья (несмотря на то, что от разных женщин) отличаются умом, хотя один из них вырос лентяем и пьяницей. Он меня беспрерывно огорчал, не зря сказано: в семье не без урода. Благодаря же этой моей неудаче, я научился укрощать свое самолюбие, а со временем и честолюбие. Я достиг такого самообладания, что некоторые стали считать меня холодным и даже равнодушным.
Я прятал под внешним хладнокровием неуёмный свой темперамент. И до девяносто пяти лет мог сочинять.
Когда страсть к творчеству, которая, казалось, никогда не иссякнет, вдруг погасла: я сделал вывод, что постарел, то есть перестал быть мужчиной.
Я всегда понимал, что со мной случилось. Постепенно у меня пропадал интерес к тому, что происходит в мире, в моей большой и разобщённой семье, моём доме…
В конце концов, меня стал подводить слух, перестал слушаться голос, то и дело срывающийся то на фальцет, то на свистящий шепот. Я терял координацию движения и даже при хорошем зрении то и дело натыкался на предметы, ронять книги и посуду. Меня перестали слушаться ноги – я стал спотыкаться на ровном месте и даже падать. Не изменяли только сердце и аппетит.
Сердце, за которое я всю жизнь опасался, работало исправно, и кушать хотелось четырежды в день.
Все праздники я отмечал рюмкой вина.
Никогда не праздновал дней рождения и юбилеев, не обмывал новых книг (сейчас это стали называть презентацией). Терпеть не могу интервью. И особенно телевизионные.
За год до конца я узнавал только домашних, да ещё двух трёх приходящих в дом. Я помнил их имена и голоса.
К голосам я отношусь внимательно, потому что по тембру можно судить о характере и других важных особенностях человеческого качества.
Перемены в моих голосовых связках – прямой указатель на то, что мужская сила покинула меня. Можно сказать, я стал евнухом.
Бывало, что женские половые признаки, особенно обнаженные, делали мои чувства неуправляемыми. Я бросался в романтические авантюры, как правило, не задумываясь, поскольку не мог себе отказать. С годами же стал переборчив, все реже загорался, все придирчивее предпочитал …
После девяноста заметил, что смотрю на женщину, как на дорогую редкость, подобно антиквару. Я мог любоваться, но не приобретать.
Потом и эта страсть оставила меня.
Вскоре я перестал видеть разницу между полами. Но никогда никакие утраты и перемены во мне, не пугали меня и даже не ввергали в уныние.
Я всё глубже уходил в себя. Всё, что там открывалось мне, становилось всё более достойным внимания и постижения. Я стал жить в мире, который носил в себе, но по каким-то причинам до сих пор не замечал его.
Часами блуждая изношенными тоннелями органона, со страстным (другого определения не нашлось) любопытством познавал и осмысливал увиденное. В занятии этом есть своя поэзия. И сила её такова, что отказаться от реакции на неё у меня ни разу не возникло желания – настолько велика эта жажда самопознания.
Я понимал, что так я прощаюсь со своей плотью. И полагал, что такой божественной льготы удостаиваются только долгожители.
Единственное, чего я так и не понял, долго жить, это что – награда или наказание.

Хотелось ли мне «жить и жить, сквозь годы мчась?» Тогда, когда я был способен мчать, об этом не задумывался. Потом, когда скорость движения замедлилась, мне стало всё равно – сколько осталось. А теперь, когда время ускорилось, набирая оборотов, я понял: мой век продолжится до тех пор, пока интенсивность эта не достигнет предела и сама себя не исчерпает окончательно.
Понимая, что потенциальная энергия иссякла, а кинетическая работает на износ, я  спокойно любуюсь звёздным небом над головой и, как никогда, лелею в душе извечный, данный нам в ощущениях Закон Божий.
27.07.17