Бернд Меллер. Книга и Реформация в XVI веке

КНИГА И РЕФОРМАЦИЯ В XVI ВЕКЕ
Бернд Меллер (2000)

1

Этот юбилейный год создал сильный и неповторимый шарм вокруг имени Гутенберга. Ибо прямо сейчас, накануне нового тысячелетия, этого юбилея юбилеев, происходит нечто такое, что принципиально разрушает все пространство, в котором тогдашнее изобретение произошло, и пахать это поле больше некому и незачем. По-видимому, эпоха Гутенберга действительно переживает если, возможно, и не конец, то главный поворотный момент. Накануне юбилея Гутенберга я говорил в Майнце о "первой медиа-революции", и ясно , что историческая интерпретация извлекает выгоду из того , что мы в настоящее время переживаем опыт второй такой революции, хотя, по-видимому, лишь начинаем думать об этом. Эпохальные события лишь выигрывают от того, что позже открывается более четко. Моим делом сегодня не будет тем не менее попытка осмыслить изобретение Иоганна Гутенберга как таковое. Оно в принципе считается относительно ясным и простым процессом, который не нуждается в расширительном толковании. И это так потому, что на самом деле то, что было изобретено тогда - это только способ получения текста, метод его воспроизводства, и лишь использование его имеет действительно огромное значение, затрагивая корни психических процессов, через которые раскрывается инновационный потенциал. Сначала то , что было достигнуто, было на самом деле только ускорением и непрерывностью потока информации, массовым производством, заменившим рукопись и давшим удешевление и шанс улучшения предоставленных текстов. Эти тексты первых печатных книг были почти исключительно в узком или широком смысле старыми, их достоинство и использование были доказаны и освящены. В первые десятилетия современных авторов печатных книг было очень мало. Время начала книгопечатания характеризуется, таким образом, использованием технических средств для распространения того, что уже устаревало и могло бы остаться в рукописи. Процесс печати, однако, сначала дал странные последствия -  в нем остались прежние знаки лигатур и сокращений, ибо сначала в рамках новой технологии не было предложено никаких особых преимуществ, но лишь эффекты, что должны были увеличить разнообразие печатных изображений. Первые печатные книги были именно такими. Технические возможности и требования типографий воспринимались так же, как первые автомобили, которые казались лишь конными экипажами без лошадей с особым способом управления. Но все это и многое другое хорошо известно и показывает лишь, что типографское дело времен инкунабул находилось в младенческом возрасте, и в наступающую эпоху  ему лишь предстояло осуществить то, что было метко названо освобождением книги от оков рукописи. Тем, что наиболее четко указывало на будущее, было большое количество ранних гравюр.  Сегодня многие признают, что потребности в них новая технология, конечно же, не  удовлетворяла. Использовались мимеографированные тексты - может быть, не всегда, было перепроизводство, и нужно было навести порядок. 
Для кого печатались эти книги? В Германии распространение новшества в последние десятилетия XV века объяснимо определенным расширением сети образования и созданием новых университетов. За первые полвека книгопечатания количество высших школ в Империи выросло более чем вдвое: в 1450 году их было 8, в 1506-м - 17. Кроме того, на пользу печатной книге пошли некоторые монастырские реформы, облегчившие создание и работу библиотек; в отличие от мучительных реформ некоторые движения системы в целом сделали ее более расположенной к книге, и есть доказательства того, что такие монастыри были важнейшими ее покупателями. Во всей истории Церкви, вероятно, никогда и нигде не было такого количества глубоко религиозных людей, как в Германии начала XVI в. И наряду с этим быстрый рост городов создавал социальное пространство для ранней печати. Это верно, по крайней мере, для производства книг, ибо переход от рукописи к печати не только вынес его из монастырей, но и читатели и владельцы книг все больше сосредотачивались в городах, университетах, школах и городских монастырях нищенствующих орденов. Совершенно очевидно, что та же историческая динамика, которая вдохновила печатное дело, в Германии была динамикой всей городской культуры того времени. В эти десятилетия, а я полагаю, что и в последующие печатная книга была важнейшим фактором и составной частью аккультурации.   
То, что все это происходило одновременно с огромным экономическим ростом, привело к широчайшему распространению печатных изображений уже к концу XV в. Старое немецкое искусство, работы великих мастеров , таких как Дюрер и Грюневальд, Файт Стосс, Тильман Рименшнайдер и многие другие, распространялись по всей стране. Эти изображения были первой формой тиражирования гравюры и недавно изобретенной  ксилографии, и сегодня почти в каждом земельном немецком музее и во многих церквах можно встретить эти образы эпохи инкунабул. Также возникла стандартизация, благодаря которой такие великие мастера, как Шонгауэр и Дюрер, могли распространить свои труды по всей стране, и именно благодаря этому Лукас Кранах и его школьные по сути картины получили такой резонанс. Но особенностью XVI века, благодаря которой эти изображения принесли бум больший, чем появление фотопечати, было то, что в обществе преобладали религиозные запросы и проблемы, и их доля в производстве книг была огромной и, возможно, основной.

2

Мы сделали  много намеков , чтобы отметить изобретение самого Гутенберга. Теперь мы будем иметь дело с процессами, имевшими место почти через 70 лет после этого изобретения, вокруг 1520 года. Именно тогда история печатной книги приняла новое направление, благодаря которому эта книга обрела новое к себе отношение и новую среду, и стала, скажем так, лучше воспринимать саму себя. Это явление я называю Реформацией книги.
Чтобы этот процесс смог развернуться, потребовалось почти 70 лет, более двух поколений со времен Гутенберга. Это не намного меньший отрезок времени, чем тот, что отделяет нас от 1927 года, когда Чарльз Линдберг впервые в одиночку преодолел по воздуху Атлантику и за 33 часа перелетел из Нью-Йорка в Париж. Это яркий пример события, начавшего целую лавину, но он уже далеко в прошлом, его живых свидетелей почти не осталось и память, непосредственно прослеживающая от прошлого к настоящему, очень скромна. Но не серьезнее ли грандиозное событие в области печати, имевшее место в 1520 году, когда тремя годами ранее никому не известный монах и преподаватель богословия Мартин Лютер внезапно приобрел гигантский литературный успех, став, как мы говорим теперь, автором бестселлеров? В принципе можно было бы просто сказать: важнейшее событие в истории печати было основано на крупном сдвиге в истории Церкви и литературы и в каком-то смысле было его обратной стороной. Никогда раньше бестселлер не имел такого успеха. Все аналогии ломаются. К концу 1520 г. Лютер имел не менее 79 шрифтов или наборов  в более чем 600 изданиях на рынке, т.е. исходя из примерно 1000 экземпляров среднего издания XVI в. - не менее полумиллиона экземпляров, появившихся всего за три года!  Это было бы успехом и для массового производства книг сегодня. На книжном рынке Германии в целом возник внезапный рост печати, когда объем продукции за короткий срок поднялся почти вдвое, и это было достигнуто только на основе сочинений одного автора. Это был автор  современный, и он восстал против установленного церковно-религиозного порядка и был признан именно в качестве такого бунтаря. Хотя он писал и до этого времени, его работы относительно четко делятся на две категории. Период восстания выражается особенно в латинских сочинениях, причем количество их названий составляет около половины. Здесь представлены научно-богословские тексты, в основном резко критического тона, хотя сам Лютер претендовал на их ученость. Другая половина его работ, однако, написана на немецком языке в основном о спасении и христианской жизни, а полемика и критика церкви остаются в них лишь фоном. Так как это разделение является тематическим и в первом случае мы видим значительно более явный "мост" к предыдущей книжной продукции, именно эти немецкие сочинения отражают волю Лютера к слову, и публицистически они были наиболее успешными, хотя к 1520 г. это различие все более размывалось.
Этот процесс огромного роста объема книжной продукции в условиях обновления продолжался и после 1520 г., но иным образом, ибо для него возникли новые условия. В это время Лютер был определенно объявлен еретиком и несколько месяцев спустя империя объявила его вне закона, поэтому он был исключен из церкви и общества и заочно приговорен к смерти. Папская булла и императорский декрет, открывавшие путь репрессиям, казалось бы, должны были привести к массовому уничтожению всей литературной продукции еретика и его последователей. Эти меры, однако, не достигли ничего. Лютера продолжали публиковать в огромных объемах, а многие авторы, сначала вступившие с ним в спор, затем встали на его сторону. Были также особые экономические условия книжного рынка, одна из которых заслуживает упоминания. После 1522 г. в печати появляется лютеровский перевод Библии на немецкий язык. Это само по себе не было новостью, ибо Библия уже была напечатана в Германии в большом количестве, а сам Гутенберг считал ее распространение своей основной задачей. Однако успех перевода Лютера спутал все карты.   Новый Завет и первые части Ветхого Завета в переводе Лютера уже к концу 1525 года имели не менее чем  148 печатных изданий и , вероятно , более чем 100 тыс. печатных копий того или иного качества, и это было второй волной печати массового масштаба. К 1530 г. в Германии было напечатано более 10 тыс. публикаций, и большая часть успеха Реформации опиралась именно на это распространение порядка 10 млн. книг. Среди них труды Лютера доминировали  по- прежнему уникальным образом - в 1521-1525 гг. на их долю приходится 20-30% от общего объема производства литературы в Германии. Распространение трудов его противников было намного меньшим. Лютер вряд ли рассчитывал на то, что при его жизни (до 1546 г.) тиражи его трудов более чем в 5 раз превысят суммарное распространение всех антилютеранских авторов. Среди книг первых лет Реформы были иногда даже сочинения реформаторов, опубликованные с соответствующими сопроводительными текстами и комментариями, в которых они критиковались, а иногда обличались и подвергались издевкам. В течение многих лет и сторонники и противники нового в большинстве своем были готовы торжествовать. Весь процесс был развившимся массовым бунтом против существующего порядка, и в нем заняли свое место литературные тропы и использование печатной книги.

3

Все это в корне меняет то, что в мире печати и книжной торговли долгое время считалось очевидным. Вы можете сказать, что настоящая медиареволюция пришла только сейчас. Но в свершившемся тогда перевороте Реформация взяла то, что оставалось почти как было - и изменила всю существовавшую в печатном деле систему координат. Изменились авторы, читатели, процесс чтения, положение книги в обществе и даже ее внешний вид. Я рассмотрю все эти изменения по возможности по порядку, чтобы в конце вернуться к тому, с чего мы начали, и попытаться выделить общую интерпретацию "реформации книги".
На первый взгляд, можно  подумать, что внешняя сторона предмета являлась относительно безобидной. Как я уже сказал, в XV в. печаталось очень многое. Кроме того , можно было бы, как мы это сделали, выделить определенную тематическую преемственность; потому что даже теперь религия и Церковь может стоять в самом центре потока печатной продукции, а уж в пору инкунабул она была самим ее средоточием. Однако более пристальный взгляд показывает наличие таких черт, которые не имеют особой преемственности. Даже отвлекаясь от основ самого новшества, можно сказать, что печатная книга в значительной степени была принята и стала существовать как средство формирования настоящего. Это вторжение книги в течение истории повлияло и на историю самой книги, и я считаю это самым важным. Различные направления историографии описывают именно этот момент. Указывая на Лютера как современного автора, Винфрид Шульц отмечает, что он дал "взрывной рост печатного слова" (1), и это действительно имело место.  Когда он появился, печатались почти исключительно старые и проверенные тексты, как было уже давно. Современник как автор печатной книги почти не признавался. Гуманизм, распространявшийся из Италии, вызывал почти исключительно литературные скандалы и споры. Открытие Америки вызвало печатные известия и описания впечатлений в разных местах. Тем не менее именно Реформация создала положение, при котором стали печататься  прежде всего новинки, почти все писатели были современными, и то, о чем они писали, также было совершенно новым. Но кроме новизны издаваемое отличалось еще и экзистенциальной значимостью.  Среди того, что предлагал новый круг писателей, не было ничего произвольного. В споре с властями приобретала реальную силу истина, то есть ни больше и ни меньше чем вопрос о спасении, вечной судьбе людей.  Было остро сформулировано убеждение, что спасение может быть получено только через Христа, по благодати через веру, и оно ни в коей мере не является ни нашим достижением, ни делом людей; весть о спасении и Божественной истине исходит только из Слова Божия, от Библии, а не от человеческих учреждений, таких, как церковное учительство или папство, которое навлекает на себя подозрение, что оно скрыло правду о спасении, Церкви и Боге от мира.  Конфронтация коснулась глубокого религиозного влияния на повседневную жизнь, которое должно было полностью измениться, отбросив множество культовых обрядов и религиозных упражнений, святые места и предметы, посты и мессу, монашество и безбрачие. Поразительным было то, что долго готовившиеся аргументы были быстро сформированы и развернуты со всем энтузиазмом, выявились самые сенсационные и драматические темы, вся религиозная жизнь, и , таким образом , элементы существования и интерпретации существующей церковной системы и общества оказались под вопросом. 
То, что в этой обстановке печатная книга возымела функцию, сохранившуюся до нашего времени, и было наиболее фундаментальным.   Конечно, этот факт, будучи новым в истории книги, в той же мере оказался противоречивым. Если изначально книги обычно содержали лучшие тексты, прочные, глубокие знания и служили их применению в мире, и были подлинными сокровищами ума, то после 1520 года эта установка заканчивается, по крайней мере, временно в связи с эпохой интеллектуального перехода, которая была вынуждена это обозначить. Даже там, где традицию еще защищали, она была отмечена знаком неопределенности. В любом случае в книгах появился спор и связанный с ним язык. Вместо того, чтобы хранить знание и передавать его с ясностью и уверенностью, книги стали эмоциональными и начали писаться по случаю, при том что события, с которыми они были связаны, воспринимались как дела провидения. Книги новой эпохи стали короче и проще. Продукция типографий приобрела характер   последних и наиболее интересных товаров. Вместе с внешним видом книг изменились их стиль и содержание.  Споры состязались в них с правом знать. Массовый журналистский успех, о котором я говорил, не предполагал отдельного литературного жанра, пока в 1520-е годы не возникло то, что называется памфлетом. Эти широко печатавшиеся тексты обладали тремя характерными особенностями: они были скудны, рассчитаны на массы с написанием на популярном языке, и изменилось их назначение. Прежние печатные книги были собственностью и не предназначались для массового использования. Они изготовлялись с большими усилиями и стоили дорого, и в этом отношении не сильно отличались от эпохи рукописей, когда книга была сокровищем. Теперь все изменилось: памфлеты, порой примитивные, были всегда под рукой, производились быстро и за небольшие деньги. Часто они были иллюстрированы и украшены с помощью ксилографии, и то же самое относилось к листовкам, которые также процветали.   В некоторых местах,  кажется, динамика производства изображений немецкого искусства новым способом означала нечто большее, ибо совершенно новые мотивы традиционных тем священной истории вошли в религиозную пропаганду. Некоторые печатники, которые были сосредоточены исключительно на этом массовом производстве, пошли в гору просто ради бизнеса, но было немало и тех, кто работал с более широким видением и внутренними обязательствами и предпочитал определенных авторов и содержание, а поскольку  это было незаконным, были готовы рисковать жизнью (казни печатников в эпоху Реформации не были редкостью).
Так книга стала предметом страсти в руках тех, кто производил ее. Но больше всего, конечно, это было верно для авторов. В некотором смысле они сами были там, где печатались их тексты, и для их читателей это был повод присоединиться к авторам, понять их и согласиться с ними. Литературный успех соединял автора и читателя новым способом. Когда печатный текст стал принадлежать современнику, не один Лютер получил литературную известность этим путем. Тем не менее он возвышался над многими и превзошел других не только в том, что он представлял собой как личность, но и в быстро росшей литературной виртуозности, которую он приобрел. Большинство других авторов могли предложить в этой области намного меньше, некоторые не могли дать вообще ничего, ибо их язык и литературное понимание оставались неловкими. Тем не менее и их печатали, а иногда и перепечатывали. Спрос неизменно подпитывал предложение, и поскольку  процесс саморегулирования в некоторых случаях доходил до крайностей,  успех этой литературы был доминирующим явлением. Так возник обширный материал, характеризуемый всеми особенностями литературы переходного периода, вызванной к жизни новыми знаниями и опытом разрушающегося общества.
Именно в этой ситуации стали существенно изменяться не только авторы и их труды, но и читатели и процесс чтения, и это имело не   менее важное значение. В предыдущие десятилетия сложилось положение, при котором печатный станок усиливал авторитет текстов, а чтение обрело новое качество. Это вытекало из того, что теперь доступ к текстам имели очень многие, и особое положение монахов и монастырей и их привилегии в знании и владении книгами подошли к концу. Это положение дел реально касалось вопроса о спасении. Некогда принадлежать к духовенству означало приблизиться к спасению, но в Кельнской хронике конца XV в. мы читаем похвалу книгопечатанию за то, что теперь каждый мог прочитать о пути спасения сам или по крайней мере услышать о нем из уст других (2).  Знамением Реформации было то, что такие соображения не только значительно поднялись в правдоподобии, но и стали почти общепринятыми.  Учение Лютера о священстве всех верующих добавило им обоснования и активировало их актуальность. Вытекающая уже из Нового Завета, но новая в церковной истории богословская идея, что все христиане являются священниками, требовала, чтобы все они решали духовные вопросы здраво и сознательно. В некотором смысле положение обязывало их использовать практические средства , которые были новыми, а общая грамотность делала всеобщее священство обоснованным. Новая идея и новые возможности подтверждали друг друга.  Чтение как таковое приобрело экзистенциальный смысл, недоступный для тех, кто не умел читать или не понимал языка, который был необходим. Но если около 1520 года с литературой произошло то, что потребовало элементарного читательского опыта, нужда в грамотности резко возросла. Для этого появились причины, которых не могло быть там, где существовали лишь сохранившиеся и по сей день  библиотеки в драгоценных переплетах, но которые стали возможными в мире брошюр и листовок. Эти сиюминутные издания часто заслоняли собой достоинства традиционных книг прошлого, но они открывали горизонт будущего.

4

Вслед за переворотом возникновения печати Реформация пришла в медиареволюцию и изменила книги, авторов, издателей и читателей. Но этот процесс имел также обратную сторону: не только книги были отмечены Реформацией веры, но и вера привела к реформации книги. В какой степени это так? В  современных исследованиях Реформации широко обсуждается тезис о том, что историческое движение Реформации в значительной степени было вызвано через книгу и она придала ему характерную форму. "Без печати нет Реформации" - этот тезис если не утверждается, то подразумевается. Но я думаю, что он говорит скорее о позиции своих авторов. Типографии той поры были очень разными. Безусловно, в истории книги однажды произошли события, благодаря которым она стала более эффективной. Но в этом случае просто проявились те черты печатной книги, которые наиболее привычны нам и которые она включала изначально. Печать как таковая означала не большее, чем просто способ размножения текстов. Таким образом, с одной стороны, произошло расширение круга ее  продукции, не в последнюю очередь за счет использования новых форм ее распространения, которые часто в короткие сроки внедряли по всей стране сами  читатели. Момент, не фиксировавшийся ни производителями книг, ни даже авторами, состоял в том, что читательская аудитория стала принципиально неопределенной и неограниченной, анонимной массой. Кто к чему принадлежал , где и при каких условиях он жил, что он думает - всего этого производитель книги не знал и не мог знать. Такое положение возникло с изобретением печатного станка и принадлежало к самой сущности печатной книги, но только с Реформой оно приобрело решающее значение. Поскольку печатная машина теперь действовала в глубине общества, в отличие от всех предыдущих периодов, когда всякое сообщение создавалось заново, печатное издание было воспроизводимым и, таким образом, в значительной мере обеспечивало подлинность сведений и соответствие передачи и приема, причем, как мы уже показали, читатели оставались анонимными и сливались в одно целое. На мой взгляд, для курса и характера ранней Реформации это имело важнейший, почти конститутивный смысл. То, что можно было читать, везде было одинаковым и соответствовало тому, что писали авторы и что они имели в виду, и другие могли воспринять сказанное с точностью и были удовлетворены этим. Я думаю, что с самого начала Реформация имела тот динамизм, которого она никогда не достигла бы без этого условия расширения текста, хотя такое распространение его неизбежно открывало путь и множеству ересей. Сам материал, характер производства книг и их использования оказывали духовное влияние, и без этих обстоятельств события не состоялись бы или по крайней мере не имели бы места таким образом. Значение этого момента, однако, не стоит преувеличивать сейчас. Как недавно утверждалось, успех Реформации был в основе "не богословской или религиозной, а медиакратической природы" (3). Это более чем спорно, ибо упускает смехотворную предпосылку, что среда сама по себе является сообщением. Возможно, это подтверждается феноменами нашего времени, но для прошлого с его твердо установленными стандартами интеллектуальной, религиозной и социальной жизни такая констатация отнюдь не очевидна. Нельзя сказать, например, что совершившийся переворот был плодом искусства, хотя искусство и выступило в нем на несравненном уровне. 
 В качестве еще одной особенности Реформации, изначальные условия которой были частично обусловлены печатью, я могу проследить важное социальное пространство города. Я уже сказал, что города были местом размещения типографий и основной продажи печатных книг. В городах книги писались, производились, читались, продавались, и городские жители, коллекции, библиотеки и монастыри практически имели монополию на печатные издания, составившие основу Реформации.  Не в последнюю очередь социальное пространство города определило всю роль книг в процессе реформ. Четверть века назад английский историк А.Г.Диккенс заявил, что Реформация является настоящим «городским событием» (4). С сегодняшней точки зрения это, возможно, слишком широкое, слишком прямое заявление; мы ясно видим, что и другие, несопоставимые исторические линии соединились здесь вместе и продолжились дальше. Но момент истины здесь таков, что события не в последнюю очередь зависели от того, что печатный станок и город были изначально связаны вместе. Новости, содержащиеся в книгах, нигде нельзя было открыть и приветствовать так, как в городах. Тем не менее, два важных отличия, которые могут быть сделаны в этом решающем моменте нашей темы - это иной внутренний мир и изменение опыта. Печатная продукция и чтение были хотя и   очень важным, но не единственным эффективным средством в этом вопросе коммуникации. Общение людей не ограничивалось теми, кто имел дело с книжной средой. Для процесса формирования и расширения Реформации устный обмен имел, конечно же, важнейший смысл и результаты. Тем не менее этот словесный обмен, в свою очередь, шел рука об руку с книгой, порождая обсуждения, слухи, публичные чтения и выступления и, конечно же, проповедь как крупное и действенное средство коммуникации. 
Именно с амвона каждая новая доктрина получала широкое распространение и формировала захватывающий опыт.  Проповедь может быть в состоянии охватить гораздо большую аудиторию, чем самая лучшая печать, и преодолеть не меньшие географические и социальные пространства. Соответственно, этот эффект передавался дальше и дальше и формировал контекст коммуникации, в рамках которой распространялись книги. Проповедь не предполагала у слушателей навыков чтения и касалась не только образованных читателей, но и значительной части горожан, которые передавали свои убеждения представителям других социальных слоев, в том числе крестьянам - и так процесс достигал всей страны. Также он шел не только в одном направлении, так сказать, от отправителя к получателю, но создавал и обратную связь. Совершенно недаром в наши дни исследования Реформации, описывая процессы начиная с 1520-х гг., все чаще упоминают "сеть" и "открытое пространство". Это термины, которые не принижают и не отрицают, а как раз проясняют   решающую роль печатной книги для процесса в целом. Конечно, чтение не было единственным способом вступить в игру. Шел общий процесс, который Лютер мог бы суммировать, когда он говорил, что стоит на истине Божией, так как он был убежден, что его позиция известна всем (5). В определенной степени она превосходила рамки, в которых была создана печатная книга, но именно так она прорывала ограничения и становилась непобедимой. В словах Лютера звучит историческое самопонимание языка ранней Реформации в его высокой достоверности и могущественной силе, которой печатная машина при всем уважении к ней создать не могла. Признавая, что Лютер и его последователи использовали печатную книгу в таком масштабе впервые и сочли необходимым проповедовать свою веру новым способом, открытым непредсказуемым изменениям и будущей путанице, мы не должны поддаваться соблазну ограничить весь процесс этим уровнем. Эти люди не были введены в заблуждение представлением, что они должны начать что-то новое, ибо будущая история книги с ее неуправляемостью и бесконечным множеством текстов была еще далека. Некоторые выражения их опыта особенно заостряли тему меры.
В Застольных беседах 1532 года, с тех пор широко цитируемых, Лютер называет печать "даром Божиим, последний раз разжигающим пламя Его истины пред миром" (6). Это высокопарное эсхатологическое утверждение, конечно же, исходило из наблюдения, что протестантская печать широко распространила веру, но там, где оно выходило за рамки опыта, ожидания были завышены. На самом деле Лютер говорил не о памфлетных боях, но прежде всего о бурном распространении Библии, которое произошло в предложенных им условиях. Перевод Лютера выдержал при жизни 570 изданий и, очевидно, достиг не менее полумиллиона читателей, так что по приблизительной оценке почти каждый грамотный немец мог им воспользоваться. Современники Лютера разделяли его взгляд, ибо в основательности начатого дела они видели руку провидения: Бог открывает Свое слова, Евангелие именно сейчас, когда появилась печатная машина, и решительность этого Божьего дела, похоже, указывает на приближающийся конец времен. Поэтому, как отмечал Лютер, теперь стало возможным "читать и понимать и Евангелия, и Послания, и многое другое, что мы используем в проповедях" (7). Все это произошло уже после того, как Лютер выдвинул требование, что "все христиане должны иметь и читать книгу Божию" (8). Это было сказано в 1522 году, когда уже был опубликован перевод Нового Завета. Реформатор был убежден, что это  действительно единственный способ спасения. Вера пробуждается через Слово Божие, но Слово открыто  в Евангелии, и оно становится легко доступным в наше время. Это объясняет тот эсхатологический, апокалиптический настрой, с которым Лютер воспринял типографскую печать как орудие, завершающее всю историю спасения. Печать, таким образом, рассматривается как искусство, которое было чем-то гораздо большим, чем просто средством для улучшения коммуникации. Она почти сразу получила функцию дела спасения, а не просто, скажем, образования. Уже в 1520 году Лютер обратился к христианскому дворянству с аргументом, что все христиане, включая девушек, должны с десяти лет уметь читать Евангелие для того, чтобы жить по нему, ибо в нем жизнь (9).  Убеждение, что ничто не может быть более необходимым, чем книга Божия, отразило весь статус, который получило изобретение Иоганна Гутенберга в связи с Реформацией. 
Наиболее концентрированное выражение, а также важность Реформации для истории печати и книжной торговли предстает в новом свете именно в связи с тем, что книга выросла, обновилась, стала использоваться для фундаментальных целей и создала историческое движение, которое изначально было движением за право  получить Евангелие. И действительно, в настоящее время исторические последствия Реформации оцениваются именно по тому, что Библия стала тогда общедоступной и главной книгой Нового времени. При всей путанице, которую принесла эпоха печатной книге, эта задача впервые была выполнена без дураков. 
 
 1 Winfried Schulze, Deutsche Geschichte im 16.Jahrhundert, Frankfurt/M. 1987, 232
2 Цит. по: Michael Giesecke, Der Buchdruck in der fr;hen Neuzeit, Frankfurt/M. 1991, 160; 727 Anm.162
3 Werner Faulstich, Medien zwischen Herrschaft und Revolte. Die Medienkultur der fr;hen Neuzeit (1400-1700), G;ttingen 1998, 162.
4 Arthur G. Dickens, The German Reformation and Martin Luther, London 1974, 182
5 WA 30/3, 564, 24f. (Fr. а. М., 1533)
6 WA Tischreden 2, б Nr.2772, 17-20.
7 WA 21, 201, 18-21 (предисловие к Cruciger Postille, 1544).
8 WA 10/1/2, 73, 28f. (Advent Postille, 1522).
9 WA 6, 461, 20 f.

Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn