Добро в моей жизни

Уважаемый читатель, на данный период в моей жизни не просто темная, а чернейшая полоса: меня терзают, жгут, воспаленные места занозят наркотиками кристаллами- распинают, по заказу моей алчной сестры, позарившейся на мою квартиру.
 Это вступление для того, чтобы ты располагал сведениями о моем состоянии на сегодня, что пишу я кое-когда, кое-где урывками, превозмогая муки, так что писать мне не позволяют.
 Я питаюсь в неподалеку расположенной столовой, для посетителей которой объявлен конкурс на лучший рассказ «Добро в моей  жизни». Я откликнулась не из желания победить, а из уважения к устроителям конкурса.
  Многим и многим добром памятуются советские времена. Оно являлось делом обыденным, поэтому трудно выбрать какое- то событие, их было достаточно. Вот лишь некоторые: почти каждый преподаватель высшего учебного заведения бескорыстно, сверх своих обязанностей консультировал студентов дипломников, если им попадался руководитель практик - неумеха, наградой был букет цветов, также и учителя, занимавшиеся со школьниками помимо программы, и так далее, так далее, не говоря о близких и друзьях, дарящих добро, да и ты вел себя аналогично. О, далекая социалистическая Россия, моя любимая Родина. Но, увы…! Ее нет, на смену прискакала перестройка, приволокшая дикий, криминальный капитализм, разруху, бездомность. Понятия добра и зла пошатнулись, в права вступила частная собственность с разгулом воровства, коррупции, преступности. Выжить, выжить пытался всякий; грабежи, разбой, изнасилования будто сшибли из сознания людей нравственность, милосердие, чистоту. Померкло все, захватилось мглистой, беспробудной, адской пеленой. Господствовали служители злых сил: несвоевременно выдавали зарплаты, пенсии, резко снизилось качество услуг, в двери толкнулась безработица. Беспросветно. Но нет, еще сверкали звездочки милостивых сердец, несмотря ни на что. О них и мое повествование.
 Конец девяностых годов, а именно, тысяча девятьсот девяносто седьмой год. Грозная птица огромным крылом застила солнце, сдавила когтями грудь, опустила в пучину горя душу. Моя мамочка, мой вернейший друг, единственное любящее меня существо, лежала мертвая.
-Вот, оно, небо с овчинку.
Еще минуту назад я держала ее слабеющую руку, а теперь она неподвижно застывала, ее замечательное неземное лицо, озаренное каким – то внутренним источником, сгладившим морщинки, было лицом мадонны.
-Боже, Боже мой, только земля и примет эту красоту, этот недюжинный интеллект, непередаваемую жертвенность.
Я потеряла сознание. Уже потом слезы хлынули из глаз, сквозь их завесу затуманено воспринимала похороны: сижу у гроба в катафалке, моя жадная сестра снимает с маминой шеи золотой крестик с цепочкой, одетый мною с таким старанием и заботой, но реагировать не могу, да и не понятно как. Издалека слышу стук, бросаемой горсти земли о гроб, слова сестры:
-Воешь, потому тебе все соболезнуют.
Мне все равно.
Затем бытие катится, как во сне, пью успокоительные таблетки.
На сорок дней отпрашиваюсь из стационара, куда меня направил врач.
-Что с тобой,- поинтересовался он на приеме.
-У меня умерла мама.
-Госпитализирую - ка я тебя, - распорядился доктор.
Первое сочувствие искреннее и деловое.
Дома пеку мамины пирожки с курагой, они ей нравились. Пеку впервые, но получается все хорошо. Тесто так и рвется из кастрюли пышное, сдобное. Сама мамочка оттуда, из рая мне помогает. Поминающие хвалят мои изделия.
 Мама скончалась десятого марта, как было указано, тысяча девятьсот девяносто седьмого года, выдавшегося  морозным,  вьюжным с сильнейшими северными ветрами, с сурово блестевшей в вышине кометой Галлея, уносящей, по поверью, большое количество жизней.  Стою в комнате у окна, из больницы меня выписали, и смотрю на проклятую комету, на отрешенную и равнодушную луну. Близится утро. В квартире всего четырнадцать градусов , отчего кутаюсь в шарф, стоящий в углу обогреватель не включаю, поскольку накрутит столько ватт, что не смогу рассчитаться из мизерной пенсии (инвалид), которую неясно, в какую дату принесет почтальон. Задержки, задержки… Тихие слезу текут рекой по щекам, но не облегчают несносности утраты, тоскливого, гложущего одиночества, а нужно приспосабливаться:
-Живой в гроб не ляжешь.
Из подъезда рядом, дом расположен углом, осторожно выходит женщина в поношенном пальтишке, ее пугливая тень стелется на синий предрассветный снег. Я давно обратила внимание на эту интеллигентную старушку, лет восьмидесяти, скромную, спокойную, похожую на учительницу, скорее всего она ее и была. Женщина чем- то взволнована. Медленно, озираясь, неуверенная и смущенная, движется она к мусорному ящику, с прислоненным к нему накануне соседкой из новых русских, большим, наполненным одеждой пакетом. Свою, естественно, обновила. Мне неожиданно передается трепет и дрожь, с которой она, боясь, что увидят (для советского человека рыться в отходах - большой стресс), берет пакет, вытаскивает оттуда теплый махровый халат и телогрейку, остальное бережно складывает обратно – пригодится другим. Зябнет, зябнет бабушка в своем жилье. Крадучись и спеша, исчезает в подъезде. Вместе с ней свободно вздыхаю и я. А каково бы ей, если сейчас подъехала дорогая иномарка, и из нее выскользнул ее богатый, ухоженный, успешный, самый лучший ученик. Что за шок она бы испытала, как устыдилась своего унижения, как растерялась, вообразила я. И сквозь свое несчастье я ее пожалела. Родилась мысль написать об этой истории, чтобы хоть кто- то, из власть имущих, проникся нищенским положением народа.
 Готовый рассказ лежал предо мной, но куда с ним?
 -А есть газета «Голос» для пенсионеров и инвалидов, в ней могут напечатать. Давайте отвезу, - предложила белокурая, голубоглазая девочка из социальной защиты, помогавшая мне на тот момент.
-Но кому там?
-В редакцию.
Через неделю Машенька сообщила, что рукопись взяла сама главный редактор Людмила Васильевна и обещала опубликовать.
-Спасибо, дорогая Людмила Васильевна,- с признательностью подумала я.
Минуло несколько тяжелых, томительных, нудных недель. Телефонный звонок  резанул ухо.
-Алло.
-Здравствуйте, это вас беспокоят из редакции, читатели просят разрешения побеседовать с вами.
-Добрый день. Конечно, конечно.
Следующий звонок уже жду, убеждая себя в необходимости и полезности критики. Звонят.
-Приветствуем вас. Это автор?
-Да, я автор, и вся внимание.
-Мы по поводу Зинаиды Петровны (так я назвала героиню своего произведения), посоветовались с приятельницами, собрали некоторую сумму, чтобы ей переслать, как это сделать.
-Это рассказ, просто рассказ.
-Просто рассказ?
-Да.
-Тогда спасибо вам за рассказ.
-Хорошо,- пресекающимся голосом закончила я.
Рыдания сотрясли меня, в них выплеснулась моя боль, беда, в них заключалась великая  благодарность этим щедрым, также жмущимся к едва теплым  батареям читательницам, бедным, но милосердным и сострадательным, готовым отделить от своих ничтожных доходов тому, кому еще труднее. И они оценили, оценили мое творение. В жизни появилась ниточка – зацепка.
Я все плакала и плакала, и по мере слез исторгалось горе, расслаблялась, распрямлялась моя согбенная, заледенелая душа.
Вечером, народившаяся луна ласково гладила мне волосы, лицо, руки. Мир прояснялся.
 Счастливые мгновения необходимо прятать в тайниках своего ума, потому что, поделившись с сестрой своей радостью, я оторопела.
-Подумаешь писулька, сказала бы, что передашь деньги Зинаиде Петровне, а взяла себе,- посоветовала мне она.
Так грязные особи делают себе благосостояние, поступая все хуже и хуже. Сестра моя от креста с шеи родной матери, докатилась до воровства, организатора и заказчика садизма над младшей сестрой, все во имя приобретения материальных благ. Своих родных легко обдирать, чужих страшней, хотя может быть, она практиковалась и над посторонними людьми. Но об этом в другой раз.
-Господи, вразуми ее.
А рассказ о Зинаиде Петровне затерялся, но если кто-то хранит архив газеты, то он есть. Газету «Голос» тоже закрыли, к немалому сожалению, лишив стариков и инвалидов, сей отдушины.
 С тем и расстаюсь с тобой, уважаемый читатель. Пусть никогда не гаснут огоньки добра на твоем пути.