Розыгрыш

На работе что-то не ладилось. На заводском селекторном совещании три раза упоминался его сборочный цех, и все в отрицательном смысле. Четыре опоздавших, причем на грани уголовщины, на целых пятнадцать минут! Еще пять минут и еще минутка и прямиком в суд по новому указу. Двое устроили пьянку на рабочем месте. А главное — цех не выполнил задание по секретному оборонному (мобовскому) плану, запороли несколько важных "изделий", и военпред, когда ему дали слово, грозил парткомом и судом.

— Ты, Иван Денисович, не слушай Моисеича, я ему сделал внушение и предупредил, чтобы на партком не ссылался, — успокаивал его Арсений Степанович,  секретарь парткома. — Чтобы, значит, не совал свой нос в чужой огород. Но ты все же поднажми. Особенно с этими "изделиями". Потверже будь и пожестче. Время такое сейчас.  Импералисты не дремлют. Засуетился и внутренний враг. А ведь нынешний год юбилейный, 20 лет Октября. Как говорит наш дорогой и великий вождь, страна должна быть сильной, потому что слабых бьют.

И вроде бы по-доброму сказал Арсений Степанович, и защитил словом, и успокоил, но и предупредил, что могут и побить, если проявишь слабость.
Беспокойство  проникало в сознание, и даже не беспокойство, а страх, что обвинят в чем-то, начнут обсуждать, начнут проверять, задавать вопросы, а там, глядишь и ... Лучше об этом не думать и тем более не додумывать.
 
Иван Денисович гнал от себя эти мысли, но безуспешно. И еще не мог забыть свою оплошность, которая сначала показалась ему досадным бытовым случаем, пустяком, на который  наплевать бы и позабыть побыстрей, да не забывалось.

Три дня назад он зашел после работы в булочную и купил маковую халу, булку, размером с обычный батон, будто переплетеную толстыми жгутами и посыпанную маком. Дома жена разломила булку, а оттуда выпал окурок от папиросы. Самый настоящий "бычок", остаток недокуреной папиросы "Беломорканал" со сплющенным зубами мундштуком. Настя посмеялась, а он разозлился, да и позвонил Арсению Степановичу в партком. Мол, вот как работают наши снабженцы. И жена ведь останавливала, не давала звонить, а он, как осел упрямый, настоял на своем.

И хороший человек пострадает. Начальник отдела снабжения.  Его на собрании будут полоскать, а то и выговор  залепят по партийной линии, а то  и премии лишат.


Было прохладно, конец сентября. Иван Денисович шел неторопливо по улице, которая называлась "Заводская". Еще три дня назад ему казалось, что жизнь повернулась к нему светлой полосой, его назначили начальником сборочного цеха, повысили зарплату, а когда ему привалило такое счастье, что ему дали вне  очереди прекрасную двухкомнатную квартиру, он был буквально на седьмом небе. И вот, вместо того, чтобы радоваться жизни, он казнит себя за какой-то несчастный окурок!

А вот и его дом. Прекрасный, только что построенный и заселенный пятиэтажный многоквартирный дом. И номер квартиры хороший, двенадцатый. И без соседей, отдельная. Две просторные комнаты на четырех человек — предел мечтаний для большинства жителей города.

 Он повернул с улицы направо, к дому, повернул во лвор, и увидел около своего второго подъезда черный новенький легковой автомобиль — "эмку".  Ему стало жарко. "Неужели за мной", обожгла мысль. Обогнул машину, в которой не было шофера, и только он сделал шаг к подъезду, как из него выскочила черная кошка, метнулась мимо него и куда-то исчезла, будто провалилась сквозь землю. Иван Денисович не был суеверным, а тут память не к месту подкинула глупые приметы, и ему стало еще беспокойней.

Он вошел в подъезд. Возле двери квартиры долго не решался нажать кнопку звонка. Сердце колотилось отчаянно. "Да ты чего, совсем сдурел, что ли?" успокаивал он себя. "Ну что тебе могут сказать, в чем обвинить? Ты же член партии, в конце концов. Звони спокойно и не психуй".

 Рука нерешительно потянулась к кнопке звонка.   "Нет, лучше сам открою".
 Он достал новенький ключ от английского замка, открыл дверь, и чуть не упал. На вешалке красовался черный плащ сотрудника НКВД, а над ним лежала форменная фуражка с эмблемой. Синяя тулья, краповый околышек. Звездочка с серпом и молотом. Черный блестящий козырек.
— "Значит, все-таки за мной" мелькнуло в голове.

 Он снял с себя демисезонное пальто, повесил около пугающего плаща. Рядом с грозной фуражкой положил свою серую кепку. "Что же они не выходят, не арестовывают? А-а-а, обыск наверно. Точно, обыск".

Иван Денисович взял себя в руки,  решительно открыл дверь в комнату. На него с широкой улыбкой смотрел одетый в обычный темный костюм его друг и приятель по вечернему техникуму Серега Кабарда, который после учебы был принят на работу в НКВД. Назначение Сереги было принято в учебной группе с удивлением. Он никогда не отличался стремлением к порядку. Наоборот, был заводилой всяких розыгрышей, душой компании, любил острые шуточки, анекдоты.  Напротив Сереги с непонятным выражением лица сидела Настя.

 — Ну что, Ваня, напугался? Здорово я тебя разыграл, а? Я и Настю попросил не выходить к тебе, чтобы ты помучился подольше. — Он весело, искренне смеялся.
Иван Денисович без сил шлепнулся на стул.

— Ну ты, знаешь... озверел, спятил совсем!
— Да чего тут такого-то. Просто пошутил. Для смеха.
— Ну и шуточки у тебя. Я ведь подумал...
— Да ладно, подумал. Мыслитель какой нашелся. Давай вот сядем, погутарим, я и бутылочку прихватил. — И он с довольной улыбкой на скуластом лице показал на поллитровую бутылку "Московской". — Настя обещала чего-то соорудить к столу.

— А халу эту, булку с окурком выбрость? Ты ведь в курсе?
— В курсе. Зачем же добро выбрасывать, заберу с собой. Хороший вещдок получился.
— Вещдо-о-к?
— Ну да, вещдок, вещественное доказательство. Дело к суду идет.
У Ивана Денисовича нехорошо шевельнулось в животе.
— Неужели к суду?

— А ты как думал? Это вредительство, опасное для народа.  Тебя ведь оно возмутило, и правильно возмутило. Этот вражина выговором не отделается.
 — И кто же... кого же будут судить?
 — Ваня, дружба дружбой, а служба службой. Раскрыть имя не могу.
Одно только скажу, и я его знаю, и ты его знаешь тоже.

После того, как опасного  гостя угостили, и он ушел, Иван Денисович долго сидел без движения, опустив голову на руки. Настя его не утешала, молчала.  Потом тяжко вздохнула:
— А ведь у него, у бедняги, трое мал мала меньше.
И больше ничего. Да и что тут скажешь. Слова здесь были лишние.
27.07.17.