Недоразвитая

 
       Она была недоразвитая. В свои сорок, маленькая, тоненькая, не очень красивая… Но не с лица воду пить.  Востроносенькая, с узкими длинными  карими глазами, с жидкой, невзрачной  шевелюрой на голове, по большей части, обрамляющей это  вытянутое  лицо, иногда забранной на затылке.
 
Никаких признаков отсталости в её внешности не наблюдалась, была и была, как говорится, но всё же она была недоразвита.
 
Уже мать двоих детей, она знала помимо родного русского, язык  своего мужа - таджикский, и  ещё английский, на котором теперь разговаривала, находясь  в Швеции, в стране своего детства  из детской книжки про Карлсона.
 
При том, что,  вроде, она не была дурой, сочиняла стихи, а стихи были хорошие, берущие за душу,  что-то там рисовала, делая карандашные  наброски, посещая курсы   живописи,   была за мир  во всём мире и даже писала неплохие политические  памфлеты,  в которых возмущалась происходящей   в жизни  несправедливостью.  И  всё же при этом  она была недоразвита.
 
       Её звали Таня… Ещё почти девчонкой выйдя замуж,  в 90-е вместе с мужем пересекла границу, оставив  сразу в далёком  прошлом своих  родителей, которые жили в каком -то российском захолустье, где родилась и выросла сама Таня, старшую сестру -  в столице, которая туда переехала, потом хотела забрать и младшую, но не успела, та только, как через перевалочный пункт, посетив один раз Катю с её мужем на их квартире,  двинулась дальше, друзья и подруги, просто знакомые, тоже оставались теперь   далеко, кто, где, но на родных просторах.

Скучать она начала  почти сразу, но погрузиться в полную тоску не позволяли обычные эмигрантские  проблемы, да и родившийся сын,   вынуждал думать о насущном, а не вспоминать тех, кто теперь не в состоянии был ей  даже словом помочь.

Было реально тяжело, кочевать с квартиры на квартиру, снимая «по чёрному» жильё,  передвигаться по  незнакомым улочкам незнакомого города. Работы тоже не было, она успела окончить пед. училище в родной глуши,  поступив туда сразу после окончания восьмого класса. Стихи тогда ещё не писала. А как заправский эмигрант, ностальгирующий по Родине начала сочинять, уже находясь в шведском городе Упсала... Но преподавать русский язык или математику, здесь было некому.
По большей части, её окружали теперь такие же, как она, мигранты, но только, говорящие на языке стран ислама.
 
Она старалась не сдаваться. Не терять форму. Качала мышцы, стоя по утрам  на чужом балконе очередной  съёмной квартиры.
 
Местный язык давался  с трудом. Но она не теряла надежды ассимилировать и влиться полностью в чужеродную среду. Писала стихи. Обращалась в них к Богу за помощью. Но Бог не помогал.
 
И она снова, брала чемоданы, подрастающего сына, похожего на отца-таджика, как две капли воды, и шла дальше.
 
Связь с Родиной, держала через старшую сестру, на сколько  позволяли финансы. На друзей и подруг обижалась, что не захотели поддерживать с ней отношения. Всё больше  и больше отдаляясь от них, и пытаясь завести новых, что почти совсем не получалось. Она по-прежнему лучше всего знала русский, чуть лучше английский, и освоила шведский на бытовом уровне, не забывала родной язык мужа.
 
Легализоваться по-прежнему не получалось, не позволяли законы той страны, которую  она обязана была считать теперь своей второй  родиной. И о которой знала  только из книжек Астрид Линдгрен, знала, что где-то там в Стокгольме проживал Малыш и Карлсон… Потому муж работал разнорабочим то там, то здесь. Как-то выживали, перебиваясь с хлеба на воду, и переезжая  с квартиры на квартиру, откуда периодически выгоняли хозяева, несмотря на маленького ребёнка,  когда им нечем было платить.
 
Старшая сестра сжалилась над младшей, когда та вновь забеременела, на аборт денег не было, и после родов,  после рождения второго сына, Таня попыталась  покончить   собой, наглотавшись каких-то таблеток, и впав  почти   в бессрочную депрессию. После этого муж не спускал с неё глаз, а старшая  сестра  из Москвы  прислала денег на курсы маникюра.
 
Но, не смотря на обретённую профессию,  она могла работать только нелегально у китайцев, которые держали небольшие салоны красоты.  Что означало, в любой момент ей грозило остаться без этого вида заработка.
 
       Тем не менее, жизнь стала налаживаться, жить становилось здорово, жить становилось веселей…
 
Появились даже, какие-то знакомые, подруги, тем более, что в  шведском Таня  уже на столько преуспела, что помогала с этим  языком мужу и детям. Вечерами она садилась с детьми за стол, и учила их математике, даже родному  русскому, вспомнив, что когда-то   заканчивала пед.  училище. Теперь её профессия учительницы младших классов ей пригодилась, оказавшись, как нельзя,  кстати, когда в школу пошёл сначала один сын, а  потом  и  второй.
 
Продолжала сочинять стихи, в которых продолжала просить Бога о помощи,  а он продолжал ей не помогать, потому что справлялась со всем она  сама,  писала  политические памфлеты, теперь наблюдая  всю грязь в непосредственной близости от себя,  сама являясь, ущемлённой в правах человека, даже уже,  будучи при двойном гражданстве, успешно  натурализовавшись  в шведское... И  всё равно она оставалась при этом недоразвитой.
 
Её детское восприятие взрослой жизни однозначно свидетельствовало об этом. Даже та борьба за справедливость во всём  мире, не оставляла надежды на то, чтобы  думать  о ней иначе. Она с упорством дикого  барана шла напролом, не понимая,  насколько  абсурдно всё это смотрится  со стороны. Её  волновали проблемы вовсе не той страны, что она оставила в своём далёком прошлом, в котором по-прежнему пребывали её мать и отец, сестра и бывшие теперь уже друзья и знакомые. Она сражалась за права женщин ислама, против их угнетённого положения там, где и сама находилась, подвергаясь точно такой же дискриминации,  и  не замечая этого.
 
Тем не менее, оторванные родные   корни звали,  и Таня пыталась найти  своих бывших соотечественников через соц. сети. Ей не хватало общения   с русскоговорящими, она думала, что знание её родного языка, это то, что объединит её с ними   в любой момент и  в любой точке земного шара.
 
Но самое основное было в том, что она уже больше не понимала русскую душу, она просто разучилась быть на одной волне с этими людьми, отойдя от их насущных  проблем, и занимаясь  другими, которые по большей части не имели отношения к  тем, кто проживал  в  России.
 
За всё время своего проживания на чужбине, ей всё же удалось навестить родных один раз.
 
Она не понимала, как можно жить в Москве, называла  этот город величайшим злом, который сам себя погубит, провалившись   в недра земли, и после накроется пеплом угарного газа, похоронив под собой всех жителей не только столицы, а и  всей  страны, которую она так удачно и вовремя  покинула.
 
Не поняла, косые взгляды подружек, не пожелавших принять приглашение  на  посиделки с чаем, в доме у сестры,  а она ведь им гостинцы привезла из сытой европейской  страны.  Не благодарные,  ей казалось, что  они   завидуют,  ей,  Тане Поползай, фамилия которой  мало напоминала русскую. То, что  бывшие знакомые  и друзья только что не крутили у виска, глядя на эту  дородную    матрону, какой она и  выглядела, не смотря на свою худобу, она не замечала.
 
С ужасом и охватившим  её праведным гневом из-за состоявшейся  несправедливости,   в глазах, но так ничего и,  не поняв, выслушала Таня  очередную свою знакомую, о том, как ту выкидывали из съёмной  квартиры, которую та  снимала не «по-чёрному», а как положено,  с регистрацией на три года,  и с  договором.  Такое явление, как «оборотни в погонах»,  присутствующее в жизни её бывших сограждан, которые  теперь, как и на Западе, зачастую   вынуждены были ютиться на чужих жил.площадях,   ей было  просто не знакомо.
 
Почти так же,  крутя мысленно пальцем у виска, её подруга, пыталась донести до европейки, что такое бывает, что  менты, которые  размахивали   перед её носом наручниками и грозившие вызвать псих бригаду, не дававшие передвигаться ей по съёмной  квартире, чуть не скручивавшие  ей руки,  что это не из области фантастики, что такое,  если и не распространённое и повсеместное  явление, но оно имеет быть на бывшей Родине Тани. И что им ничего не стоило бы,  засунуть её, в свой «бобик», стоявший у подъезда и отвезти   реально в места, откуда она вряд ли бы  уж вышла в состоянии полного душевного здоровья.
 
Но  «борчиха» за права женщин ислама, всё не понимала, делала большие глаза и всё спрашивала:
 
         —   Но,  разве такое возможно..?  Ты же женщина..! Они не имели права..!
 
Абсолютно такие же глаза, были  у неё,   только уже  не наполненные   праведным гневом,  из-за состоявшейся несправедливости, а  были полны  удивления, когда её старшая сестра рассказывала, что, если бы не их общие родители, выращивающие картошку и другие  овощи  на собственном огороде, в том самом захолустье, то  вряд ли,  они с семьёй могли бы употреблять здоровую пищу, потому что та же чечевица, фасоль и прочие почти экзотические продукты,  которые  рекламировала Таня, являясь приверженицей вегетарианства,  стоят не так дёшево, чтобы из них каждый день готовить какие-то блюда  салаты на всю семью. У Кати тоже было двое детей.
 
Встретившись со своей одноклассницей, которая случайно оказалась в Москве, приехав с дальнего Севера, чтобы  проведать своих престарелых  родителей, она взахлёб рассказывала о своей тяжёлой жизни там,   потом уже  больше  ни о   том, как   охаживала чужой балкон, с риском вылететь из квартиры за неуплату,  а  о том, как посещает спортивные клубы, и странно смотрела на подругу, когда та  пыталась  пояснить, что такое здесь не каждый может себе позволить.
 
             —  Ну, это же люди  не  специально,  ищут новую жену президенту страны, их так научили говорить, да?  – наивно спрашивала она.
 
И опять делала круглые глаза, когда узнавала, что эти граждане не менее наивны, чем она сама, и на самом деле, от всей души желают семейного счастья главе государства.
 
            —   Нет, так не может, быть, ты мне врёшь.  —   Всё пыталась доказать свою правду давно отъехавшая за кордон.
 
            —    Ты тоже можешь пойти на курсы живописи, у вас же наверняка, такие есть.
 
Доброжелательно советовала Таня,   поделившись результатами своего  творчества, со  своей одноклассницей, у которой уже  почти  на руках находились пожилые отец и мать, и ещё на Севере ждала семья.
 
         Не смотря на то, что выражала свои мысли Таня, на каком-то невнятном русском языке, при том,  что пыталась донести свою бывшую родную речь и  до своих уже подросших сыновей,   не смотря на то, что в её рассуждениях были явные расхождения с действительностью, которую она оставила уже лет 20 назад, а  уезжала она не по политическим мотивам, а просто двигалась за счастьем, которое рухнуло на её родной земле,  думая найти его на чужбине, ни один из встреченных ею бывших соотечественников не сказал ей прямо в лицо, что она недоразвитая.
 
Потому что в их глазах,  она именно так и смотрелась, не смотря на стихи, которые по-прежнему сочиняла,  всё,  обращаясь к Богу, который не сумел наставить её на путь истинный или хотя бы пояснить, что она является теперь банальной предательницей своих корней, и, даже учитывая,   те же художества, которые освоила, находясь за тридевять земель от своей настоящей родины, не помогали ей стать более нормальной  в глазах своих друзей, знакомых  и даже  родственников.
 
И, что самое главное, она уже никогда не разовьётся  до уровня своих бывших сограждан, потому что  она их не только предала, показав  им свою спину   в аэропорту, когда  покидала  свою землю навсегда, оставив  своих прежних  друзей и подруг, и мать, отца  и старшую  сестру  с семьёй    в беде,  которую они преодолевали сообща, но уже без неё.   И потому им было понятно всё то, чего  не понимала больше Таня,  её развития не хватало на понимание  самых  простых  вещей, связанных с её бывшим домом. Дом ведь тоже сильно изменился. А   ей в этом доме давно  стало тесно.
 
Но, обретя новую родину,  в среду обитания которой она тщетно пыталась ассимилировать, борясь за права тех женщин, угнетаемых в той стране,  она и  для того общества оказалась недоразвитой.
 
Те люди, шведы не  знали наших праздников, а эмигрантка, не понимала,  как же так, почему, ведь  её дед погиб во второй мировой войне, а они не хотят  признавать победы советской армии в этой  войне, а значит,  и праздновать, более того,  этот день  запрещалось   отмечать  в их стране.
 
Она не понимала,  что у них иная история, потому что,  это иное государство, в котором она навсегда останется чужой. И граждане,  которого  тоже всегда  будут крутить  у виска пальцем,  встречаясь  с ней, потому что и для  них она  является  недоразвитой. И   не потому что, не  знает всю их  историю с их  исторической  правдой.  А потому что, не развивалась вместе с этой чужой,  для неё,  всё же,  историей.
 
И мало того, что её русский  язык становился малопонятен даже для её близких родственников, оставшихся в России,  потому что на чужом ей приходилось говорить теперь почти постоянно,  так 
она    теперь ещё и  находилась между двумя чужеродными полюсами, так как ни на одном уже не станет никогда своим  родным,  забыв о тех реалиях, и не освоив при этом  новых...
 
А время, что  нещадно  двигается  вперёд, уже не даст ей  такой   возможности,  развиться  до уровня новых сограждан,  при этом  остановившись в развитии  в  прошлом.  И потому её ожидает один  удел  - так и  оставаться     до конца своих дней недоразвитой…

28.02.2017 г