Шепот сосен

Когда я была маленькой, то любила играть возле опушки леса. Таков наш край: повсюду тайга, точно зеленое море, вдали узкая серая лента брошена — река, и за нею снова сопки, и снова тайга. Среди сопок извивается железная дорога, и день и ночь проносятся по ней поезда, не останавливаясь в маленькой деревушке. Стучат, стучат колеса, тревожа лесной край. «Еду! Еду!» -гудит поезд. Но смолкнет шум поезда, и опять -тишина, только кукушка кукует в лесу. На опушке красные и желтые лилии. Если понюхать такую, то непременно испачкаешь нос в желтой пыльце. А сосны тихо покачиваются и шепчутся между собой. Мне в детстве всегда казалось, что вековые сосны знают какую-то тайну, до которой люди еще не доросли.
Здесь -то и жили мои дедушка с бабушкой, Иван Гаврилович с Октябриной Алексеевной.
Не прошло и двух месяцев после моего рождения, как дедушка с бабушкой попали в страшную аварию. И остался дедушка калекой на всю жизнь. Работал он на руководящих должностях, но после аварии его, как ненужного инвалида, вышвырнули на улицу с нищенской пенсией. Все, что осталось ему — клочок земли в этой маленькой лесной деревеньке. Хотел построить дачу, а вышло так, что и жить больше негде было. Другой бы опустил руки, да только не мой дедушка. Он поехал, купил на той же железной дороге списанные шпалы, привез и начал строить дом. Сам, на двух костылях, и ведь никогда еще домов не строил. И без всякой техники, используя только примитивный рычаг, выстроил двухэтажный домик.
Денег вовсе не стало, маме пришлось уехать  на работу в город, и оставили меня в лесной деревушке у дедушки и бабушки. Бабушка — строгая, лишний раз не похвалит. А у дедушки характер вообще-то был крут, да только со мной он всегда был добрее ангела. Ночью дедушка спал на печке, и я с ним. Гудит вдали  поезд, пронзая звездную ночь, а я во сне прижмусь носом к дедушкиной спине и сплю себе мирно.
Было мне четыре года, когда я до смерти напугала деда. А было это так. Выбросил он за ограду старый ящик, и зарос ящик густой травой. Играя возле дома, я нашла этот ящик и вздумала туда залезть. В ящике мне уютно показалось, и я подумала, что буду сидеть там, точно Мышка-норушка. Там меня и сон сморил.
Вышел дедушка за ограду, зовет меня, а я крепко сплю, не слышу, за травой меня не видно. Звали-звали, а я не отвечаю. Испугался тут дед не на шутку. Хоть деревня и тихая, да рядом — железная дорога. А в километре отсюда — станция. Вдруг я туда ушла, или, не дай боже, не приехал ли какой недобрый человек и не унес ли меня? И он на двух костылях побежал,как мог, на станцию. Но не нашел ни следа. Совсем испугался, вернулся домой,  соседей на помощь звать. Тут и я проснулась и вылезла, и долго понять не могла,почему такой шум поднялся...
Смеялись потом все.
В школу я пошла в соседнее село. Оттуда нужно было ехать автобусом, а потом идти по улице. На первое сентября и мама моя приехала. Пошли мы с ней и с дедушкой в школу, я такая гордая, довольная, с белыми бантами... А дома меня ждет сюрприз: дед сделал самодельный батут из старой кроватной сетки. Прыгала я на нем, как горная коза.
Наступит, бывало, зима. Дедушка на свою пенсию прокормиться не мог, приходилось ему еще и дачным сторожем работать. Вот встанет он, оденет тулуп и идет проверять, все ли в порядке, а я за ним увяжусь. Устанем , намерзнемся, приходим домой, а там в печке огонь гудит.
Сядем с ним на печь, и начинает дед рассказывать удивительные истории, да не сказки, а свою реальную жизнь. И на войне он побывал, и из лагеря смерти чудом спасся, и в мирной жизни сколько испытаний перенес. Волосы у него были черные поначалу, а потом побелели, как снег. Добрые глаза серо-зеленого, странного, неземного цвета, полные любви. На лбу морщины: я всегда говорила, что у дедушки на лбу забор нарисован.
Маленькой я называла его Иван Гориллович — не нарочно, просто выговорить не могла. А потом стала дразнить его Иван Говорилович, за любовь к разговорам.
Во дворе у деда была мастерская. Раз у него не было внука, то он меня привлекал к столярной работе, и мастерили мы с ним всякую всячину. Он и качели мне сделал, да такие большие и крепкие, что на них хоть пять человек могло качаться. Бывало, сидим мы с дедушкой на качелях, смотрим на лес за оградой, слушаем, как шепчутся сосны о высоких материях, которых людям и знать не положено. А иной раз начнет куковать кукушка. Спросишь у нее, сколько лет нам осталось? И щедрая птица обещает и двести, и триста..
Позже меня мама в город забрала. Но на каникулы я непременно ехала в родную деревеньку. «Еду! Еду!» - сердце в груди так и трепещет.
А там дедушка с бабушкой. Бабушка слова лишнего не скажет, а пирожки сладкие все же испечет. А мы с дедом так и бросимся друг к другу и наговориться не можем...
Он прожил длинную жизнь, мой дедушка. И пережил он мою маму, собственную дочку, и переехал ко мне в город. Старый домик продали, и новый владелец разобрал его на дрова, и деревушка та пришла в упадок, и лилий не стало.
С дедушкой же с  тех пор мы были неразлучны.Всюду ходили, держась за руки, и гуляли в парке.  Но однажды тусклым июньским утром все же расстались.  И уехал мой дедушка в такую далекую страну, куда не добраться обычным транспортом. Тогда-то весь мир  померк для меня.  Лишь во сне дедушка приходит, и обещает мне новую встречу.
С тех пор я всегда жду, поглядывая на часы, когда же, наконец, придет тот поезд, что увезет меня в далекую-далекую землю, в маленькую деревушку среди тайги. Я ворчу, что поезд запаздывает. Но рано или поздно, а все же он прибудет. И найду я  в тех краях  нетронутый маленький двухэтажный домик, и будет он милее сердцу, чем прекраснейшие дворцы. «Еду! Еду!» - закричу я издалека, и эхо ответит: «Жд-у-у».
С сильно -сильно бьющимся сердцем я побегу к старому домику, постучу, и встречу моего милого дедушку, чтобы не расставаться никогда.
И тогда мы с ним поймем, наконец, о чем шепчутся сосны...