Ч. IV. Мой перс. вклад в вып. Прод. Прогр. СССР

   
      Часть IV

     В один из не самых прекрасных дней моей работы в ИГиРНиГМ (институте нефти и газа), вторая половина 1978 года, меня вызвал к себе начальник отдела геофизики. По “совместительству” секретарь партбюро института.
      Он сказал, что хочет послать меня бригадиром на “сенокос”.
      “Сенокосом” в Узбекистане называлась помощь колхозникам горожанами в снабжении фуражом. Эта кампания была, конечно, несравнима с хлопковой страдой.    Но по идее требовала больших физических усилий, плюс более жаркое время года.
       Поэтому на него посылали молодых работников, а так как количество посылаемых было ограничено, то руководители предприятий с удовольствием “сплавляли” на это время своих нерадивых сотрудников.
       Но бригадиром посылали сотрудника постарше. Своего ему было посылать жалко, а я для него тогда был чужой, так как  только что поступил на работу и зарплату получал от объединения  “УзбекГеофизика”  по договорным работам.
       Мой непосредственный начальник, как говорится, “рвал и метал”, ведь он только что принял меня,  и работы имелось с избытком. Но ни он, ни я ничего сделать не могли из-за полной зависимости от начальника отдела.
       И вот буквально на следующий день наша бригада на институтском “уазике” отбывает в колхоз, правильнее совхоз и очень крупный.  Сколько человек было в ней я не помню – время берёт своё. Но троих я запомнил. 
      Это были молодые симпатичные ребята, выпускники ТашПи. Двое были узбеками, а один афганец, родившийся в Узбекистане. Ребята оказались весёлыми и певучими.  Но об этом позже.

      Не успели мы приехать на полевой стан и сгрузить свои пожитки, как мне сообщили, что меня вызывает представитель райкома, и передали адрес, где он находится. На нашей же машине я туда и поехал. 
      До этого я заметил, что  на территории бригады за деревянным столом сидят несколько человек и возятся с бумагами.
      Мне сказали, что это  ответственный человек  объединённой районной бригады со своими помощниками  уже несколько дней подводят финансовые итоги своей работы, и всё никак не могут свести концы с концами.

      Когда я приехал по указанному адресу, то увидел  чистенький аккуратный домик на одной из улиц кишлака, где проживали колхозники.

      Там меня встретил молодой,  лет тридцати с небольшим, сухощавый узбек приятной наружности.
       Он представился  и сказал, что как самого старшего по возрасту и человека с высшим образованием  хочет назначить меня руководителем объединённой районной рабочей бригады. 
       В глазах сразу мелькнула только что увиденная картина во дворе полевого стана.  Но недаром он был райкомовским работником. Фрунзенский район Ташкента, который он представлял – это несколько сот тысяч человек, как собственно почти все районы города.
      И шармом и обаянием он обладал в достаточной мере. Чистый русский язык абсолютно без всякого акцента, уютная  домашняя обстановка. Рядом с ним находилась молодая симпатичная русская девушка, не знаю, в каком качестве она была оформлена официально, но неофициальная роль была ясна.
      Она угостила нас чаем, и я нехотя, скрипя сердцем, дал согласие, заранее решив: ни в какие финансовые операции, а тем более аферы, с целью  какого либо обогащения я ввязываться не буду. 
      Я ещё не представлял по настоящему, сколько нервов и здоровья будет мне стоить выполнение этого единственно правильного решения.

      “Мой” афганец вызвался быть поваром. Я естественно не возражал.
В списке, который я получил, значилось одиннадцать организаций, некоторые из них были ремонтно-строительные. Что это такое я понял немного позже. В каждой из них было не более пяти, шести человек. В итоге формально около шестидесяти. 
      
      На полевом стане был бригадир, который официально отвечал за состояние дел на нём - толстый узбек, назначенный совсем недавно.
      Как мне сказали, предыдущий был снят за воровство. Судить его не стали, так как тогда нужно было бы судить многих. Просто ему надо было соблюдать “правила игры” и знать меру. Но, попав на эту должность, они стремились наворовать быстрее и поболее, пока не сняли, благо объект был для этого подходящий.
     Кроме того, что нужно было содержать всех, кто находится на полевом стане, периодически надо принимать высоких гостей: из райкома, райисполкома и разных комиссий.
     А это предполагало наличие дорогих чайных сервизов, ковров, музыкальных инструментов и разной аппаратуры и прочее.

     Как прошёл первый рабочий день я не помню. Помню только, что в этот день я познакомился с директором  совхоза,  и он пригласил меня на вечернюю планёрку, которая в страду проводится регулярно. Он же  между делом сказал мне, что дал райкомовскому представителю триста рублей.
     Таким образом, задёшево купив его, он попросту нейтрализовал нежелательное вмешательство райкома в свои дела.
     Я понял, что в своих предстоящих делах и проблемах я буду один.

     Предстояло мне, во-первых обеспечить всем регулярное питание. Ещё с армейских времён я чётко усвоил: пожар, наводнение, что угодно – солдат должен поесть.
     Мои подопечные, конечно, не солдаты, но находятся они фактически на казарменном положении. Единственно – солдаты находятся на постоянном государственном довольствии, а нам на пропитание нужно было заработать самим.
     Ну и самое трудное и неприятное – это обеспечение хотя бы видимости дисциплины и выполнение заданий, которые нам будут поручать.

                В этом проблемы были видны сразу.

     Во-первых, мои певцы, не считая повара,  и не собирались разгуливать по полям.
     Кстати, до сих пор не пойму, какой особый интерес для работы был у моего повара. Единственно, если предположить, что он в сговоре с бригадиром “химичил” с продуктами. Слишком не прост был мой афганский соловушка.
     Естественно это должно было сказаться на моих предстоящих расчётах с совхозом.
    
     Во-вторых,  из какого-то строительного управления с собой привезли большую молочную флягу, и в первый же день в ней заквасили брагу. Я навсегда запомнил одного из “рсеушников”, коренастого молодого рыжего русского мужика, потому что у него постоянно на губах была белая пена от браги.

     И в третьих – среди нас объявился один заядлый рыбак.
Дело  в том, что позади нашего полевого стана находились озёра, которые пополнялись талыми водами с близлежащих гор.
     Кстати, за три недели, что я там провёл, я ни разу не смог попасть туда.
Единственно,  что имелось на обширной территории полевого стана  вместо озёр  - в отдалении двора  яма глубиной  около  полутора метра с холодной, почти ледяной чистой проточной водой.

     Вечером сходил на планёрку, которая проходила в большом зале совхозного клуба.  Народа было  много. Но, как говорят в Израиле, “рак иврит” (только иврит), так и здесь был один узбекский. 
     Поскольку я вырос в Украине (как принято сейчас говорить), то изучал украинский, который знал в совершенстве.  С узбекским языком естественно было намного хуже. Поэтому я ещё раз побывал там и забросил это занятие. В конце концов, все кому нужно, очень даже неплохо общаются со мной по-русски.

     Совхоз был мощный, полностью механизированный и от нашей публики, в которой почему-то в основном преобладали женщины, было больше мороки, чем пользы.
     Между прочим, местных женщин на полях здесь я не видел. Очевидно, они занимались более интересными делами: продолжением рода и заботой о своей семье. Как известно, узбекские семьи всегда были многочисленны.
     Израильские ультраордоксальные семьи  в этом смысле точная калька.

     Но, так как отказаться от нашей “помощи” совхоз не мог, то нам поручали устранять разные огрехи: собрать что-нибудь рассыпанное, переместить одну кучу чего-либо с одного места на другое, и так далее, в чём я также  принимал физическое участие.

                Как выглядел обычный рабочий день.

     Естественно завтрак.  Потом “построение”.   Бражников и моих соловушек в “строю”  конечно, не было. Я их и не разыскивал.
На надзирательские функции я не подписывался, и вообще никакого официального приказа на моё назначение не имелось. Было только устное моё согласие, фактически с неполномочным уже представителем райкома,  как мне уже было точно известно. 

     Теперь про рыбака, которому не было, наверно, и двадцати пяти. Когда все выстраивались, появлялся и он. Демонстративно, по пояс обнажённый, с удочками и сумкой на плече наперевес, он направлялся в противоположную от всех нас сторону, а именно к озеру.  Женщины смотрели на него молча и с плохо скрываемым восхищением.

     Ещё бы:  загорелый, и хоть небольшого роста, но сложен как бог, и в придачу красивая чёрная шевелюра. Видно было, что цену себе, как мужчина он знал.
     И нужно не забывать – все наши женщины были незамужние, так как семейных женщин на такие мероприятия как сенокос, не посылали.

     Я, конечно, мог бы прекратить, так сказать, это разлагающее и деморализующее действие на коллектив, но такое ли оно уж было разлагающее, если женщинам, то есть большинству оно  нравилось.

     Да и мне этот красивый наглец чем-то импонировал: и своей мужской красотой, да и самой наглостью, которую можно было расценивать как вызов системе, которая существует по правилам давно ушедшего в историю крепостного права.
     Я лично так её и расценивал,  но в диссиденты “записываться”  не собирался - меня интересовало дело, которым занимался и кое-чего в нём успел добиться.

     Как обычно,  немного отвлёкся.

     Потом приезжал “работодатель”, и нас везли куда-нибудь на “прорыв”.

     Однажды мы  прибыли  на отработанное комбайном кукурузное поле. Нужно было подобрать кукурузные початки, которые пролетели мимо самосвалов, куда они  загружались.  Женщины наши разбрелись по полю, я же задержался с бригадиром. 
 
     Было это уже за середину срока, и я уже порядком устал и морально, и физически, плюс начавшаяся настоящая азиатская жара. И даже яма, о которой я уже упоминал, и в ней постоянно, по возможности, охлаждался, не помогала. Она не снимала психологической нагрузки.
   
     Бригадир – сухощавый узбек, лет шестидесяти, бывший фронтовик это  заметил, и спросил меня: “Выпить хочешь?”  И я, как человек непосредственный, вообще-то  умеренно пьющий, не задумываясь ответил, что хочу.

     Он достаёт бутылку начатой “Столичной”, наливает мне в пиалушку.  Впервые в жизни я пил тёплую водку из пиалушки в такую жару, да ещё прямо в открытом поле. А позади уже ой,  сколько всего было.

     Как ни странно на душе у меня  отлегло.

     Но, под это дело, бывалый бригадир списал по акту, подписанному мной,  восемнадцать хлопковых фартуков (это я запомнил) и ещё какое-то барахло.
Получается, в течение полудня износилось восемнадцать новых фартуков!  Наверно, столько женщин и было  со мной.
 
     Это единственный грех, совершенный мною в отношении Государства в течение этой страды, но лично себе я его простил…

     Ну, а уставал я морально от какой-нибудь постоянной психологической нагрузки.

     И от невольной повседневной роли жандарма,  и от периодического общения с бухгалтером совхоза, ежевечернего решения какой-ни будь хозяйственной проблемы, и от мелкой подлости некоторых моих подопечных.
     Так, одна девица отпросилась у меня домой.
Я отпустил её только на один день. Отсутствовала она четыре. И, как раз, когда она “заявилась”, приехала   какая-то комиссия. Объясняя свой прогул, она сказала, что я к ней приставал, и потребовалось  время, чтобы прийти в себя.
     Я даже не стал оправдываться, ещё хорошо, что не обвинила меня в изнасиловании.
     Правда, один из старших парней  в бригаде, сказал, что Фима так не может.   Это прозвучало немного фамильярно, так как он был намного моложе меня.
Его высказывание говорило о том, что меня во всей объединённой бригаде понимали правильно.
     Ну, а что касается комиссии, то её обвинение никто всерьёз не принял.

     С бухгалтером я познакомился буквально на второй или третий день пребывания в совхозе.
     Это был молодой казах с экономическим образованием. Но, по-моему, в эпоху, когда “экономика, должна быть экономна”, не понятно чему его могли научить.   

     Даже я не экономист, знал, что производство должно быть рентабельно, как говорили самые крупные специалисты по экономике.  Но, на какой-то лекции, где мне довелось присутствовать, местные доктора наук говорили, что “нам” это не подходит.
     Он всё время добивался, чтобы я вёл учёт, всё записывал и так далее.
Но, во-первых я не учётчик, а во-вторых - какие могут быть расценки на эти идиотские работы?
     И самое главное -  ясно, что  мы ничего не заработаем, и  это было понятно.
     Остаётся одно  - мы в минусе. И с кого он будет высчитывать? Выходит с меня, а на каком основании. 
     Я только один раз взял в бухгалтерии сто рублей наличными, когда мой повар в  первую  неделю пребывания  в поле попросил денег на какие-то хозяйственные нужды. В основном продукты он получал от бригадира. Но надо, значит надо.
Вот я и взял эти сто рублей. И в этот же день во дворе,  в присутствии свидетелей я отдал ему эти деньги.

     Больше денег он не просил, и мои финансовые операции на этом закончились.
 
     Очевидно, оставался один вариант, как я понял позднее. Это списать их, как списали когда-то фартуки.
     Но деньги это всё-таки не фартуки. Тут на всю бригаду на месяц можно накрутить очень  много.
     Накрутить, наверно, должен я, с его корректировкой, а подписывать будем вместе, а потом, очевидно, подпись директора. И, наверно, разница между реальной стоимостью и накруткой будет делиться между нами двумя. Возможно, какой то процент, как принято, было в Узбекистане, полагался директору.
     Вроде бы это мои домыслы, но именно этим можно объяснить задержку предыдущего бригадира и дальнейший ход событий.

     Но открыто, он этого сказать  не мог, масштаб не тот, а директор мог открыто это, как говорят сейчас, озвучить дачу взятки  представителю райкома.

     Но пока что,  я предупредил бухгалтера, что как только за нами придёт машина из института, я уеду вместе со всеми, что я потом и сделал.

     Собственно, должен ещё рассказать о свадьбе, где я побывал по приглашению нашего бригадира.

     Со мной пошли ещё двое ребят. Из всей свадьбы я запомнил только толстую потную танцовщицу, закутанную с ног до головы, в такое то время года. Как тут не вспотеть. А танцевала она под заунывную восточную музыку непрерывно, потому что  во время танца присутствующие гости норовили засунуть ей деньги то под тюбетейку, то в шальвары, причём чтобы было видно сколько.
     Особенно старался наш бригадир, видно хотел показать, что он состоялся.

     Потом, когда танцовщица “наполнялась” деньгами, она подходила к  большому футляру от какого-то музыкального инструмента стряхивала туда деньги и танцевала дальше.

     Ну вот, наконец, приехала машина, и я как обещал,  уехал вместе со всеми, захватив с собой бумаги, которые у меня накопились.

     Через несколько дней мне позвонили в институт и попросили прийти в райком.

     Опять же на всякий случай захватил бумаги.

     Встретился со своим старым знакомым, как его зовут, не помню.
Он поинтересовался,  почему я уехал. В ответ я спросил, а что нужно было делать.  Он промолчал. На этом “аудиенция”  закончилась. Бумаги мои не понадобились.
     Они пролежали у меня ещё несколько месяцев,  и я их потом выбросил.
Думаю, что история закончилась очень просто. Деньги списали без меня, но, наверно, по минимуму. Возможно, директору не удалось оправдать взятку, которую он дал нашему государственному деятелю. Но это я пошутил, он уж точно не обеднел.

     “Государственному” я не взял до этого в кавычки, потому что мне довелось с ним ещё раз пересечься. Это случилось через двенадцать лет, когда я пришёл во Фрунзенский горисполком навестить своего товарища, который работал там, в настоящее время, и тут же встретил старого знакомого уже в качестве заместителя председателя Фрунзенского горисполкома.
     Карьера очень и очень приличная, трёхсотрублёвые взятки для него, наверно, были уже просто смешные.

     Конечно, после такого испытания я должен был сделать для себя хоть какие-то выводы.

     Первое, я чётко понял, что не очень успешная битва за урожай при существующей системе будет длиться бесконечно.

     Так как при бесхозной системе на землю, а государственное владение фактически и является им, люди, работающие на ней, больше заинтересованы не в результатах труда, а в потенциальных возможностях что-нибудь “умыкнуть” для себя. Плюс колоссальные издержки на громадный партийный и государственный аппарат, уже давно изрядно коррумпированный.
 
     Чтобы не быть голословным приведу такой общеизвестный факт.

     Три процента территории всех годных для использования в сельскохозяйственных нуждах земель, находящимися в частном владении,  давали тридцать процентов всей продукции.
     Хоть комментарии, как говорится, излишние,  всё-таки:   у  себя не украдёшь – у себя надо работать!

     Второе.  Эти три недели по своей отрицательной эмоциональной и психологической нагрузке  были равнозначны двум обычным прожитым годам.
Да  и физическая  нагрузка тоже была изрядной, несмотря на некоторую подготовку.

     Таков  был  мой  личный  вклад в битву за урожай только за этот небольшой период.




                Продолжение следует