Фермер-10

Егор Николаевич вспомнил слова сына про лекцию, но остановить бабушку Наташу не решался. Невниманием легко обидеть старого человека, да и грех перебивать её – вон сколько нового узнал. Соболезнования свои Ермаков детям тёти Шуры ещё на кладбище сказал, и потому, проводив бабушек в дом, незаметно уехал.
А вспоминаются Ермакову другие поминки, дяди Миши Никулина. Его поездом задавило. Они ещё маленькие, даже и не помнит Ермаков, в школу ходил или нет. Сначала бабушки, которые молились, поминают, потом остальные взрослые, а они, детвора, последние. Сидят, ждут в задней избе. Какая главная у них задача? Пироги, каша, лепёшки – это не главное. Главное – компот, ложками деревянными зачерпывать, да желательно, с урюком, да желательно, почаще, чтобы косточек больше набрать, чтобы потом ядра вкусные из них выколоть. Вот и дожидаются они этого сладкого мига.


 Мимо проходит бабушка Матрёна, мать погибшего, в чёрном платке, старенькая, уже уставшая плакать, и от работы поминальной тоже уставшая.
  « Здря сидите, ребятёшки! Я давеча шла, кастрюлю с компотом задела, она возьми да опрокинься. Нету теперича компоту.» - и дальше пошаркала валенками, в сенцы.  Они все глазёнки вытаращили, испугались, неужели уходить? Бабушка Матрёна назад идёт, чашку с солёным арбузом несёт: «Чё, фулюганы, испугались? Есть, есть компот, счас, подождите маненько.»
 Помнит Ермаков удивление своё тогда, сколько лет прошло, а  всё помнит; как же можно шутить в такой момент: только что сына в землю зарыли? Даже неловкость  свою за бабушку помнит: она смотрела в глаза ему, а он их опустил.


Какая неловкость? Глупость детская! Восхищение за бабушку Матрёну, преклонение перед простой русской женщиной, бабушкой, вынесшей всё: и войну, и гибель мужа, и труд колхозный непосильный. Ведь были ещё силы у неё с ними, над ними пошутить. Но чтобы понять это, лет-то сколько понадобилось?
              Телефон свой сотовый Ермаков отключил. Знал, что звонить будут, поздравлять будут, потому и отключил. Не любил Егор Николаевич дни рождения, особенно поздравления не любил: знал, что не всегда они искренние, от сердца, потому и не любил. Когда сам кого поздравлял, всегда старался найти что-то хорошее в человеке и находил, как ему самому казалось, верные слова, чтобы о хорошем этом напомнить человеку тому. А о себе слушать не хотел ничего. Ну какая в том заслуга, что в этот день человек появился? Это папу с мамой надо поздравлять, они постарались. А его  с чем поздравлять, одним годом к смерти ближе стал – нет уж, увольте. Хотя, что лукавить, приятно всегда, когда о тебе кто-то помнит.


На фазенде сидел какой-то дед, видно – давно сидит, даже собаки на него уже не лают. Дядя Федя Забродин, лёгок на помине. Он постоянно просил Ермакова завести пчёл, сам он пчеловод колхозный, всю жизнь с пчёлами, даже сейчас улика три, четыре держит. Ермаков всегда отнекивался от дела этого, ссылаясь на то, что ежели его укусит одна пчела, то он остальные улья разгромит. Поздоровавшись со старинным другом отца своего, Егор Николаевич присел рядом на скамеечке.
                - Я, Егор, крышу в сарае подновить хочу. Может, выделишь  пару - другую стропил, у тебя их вон сколько ещё осталось.
                - Выделю, выделю, дядя Федя! Ты что с землёй-то не определился ещё? Не хочешь в аренду мне сдать или продать пай свой?
                - Нет, Егор. Я Родиной не торгую. Пусть детям достанется.


Ермаков почти никогда не отказывал землякам своим в таких просьбах: кому лесину, кому рельсу или камень  отдавал бесплатно, понимая в душе, что всё это строилось ими, стариками, и только волею законов,  не всегда справедливых, всё достанется кому-то. В данном случае, хорошо, хоть ему, уроженцу этой деревни, а могли и другие прибрать всё. А насчёт Родины загнул дядя Федя. Зная о природной скуповатости его, Ермаков понимал, что тот ждёт только цену хорошую. Так уже бывало и не раз, правда, в других местах, в Никольском, например. Когда пай стал стоить тридцать тысяч, дядя Егора продал его сразу, о Родине позабыв. Да и то правильно сделал - на тот свет что ли её, землю-то заберёшь?


        - Ладно, спасибо Егор! А ишшо я хочу у тебя прошшения попросить. Помнишь, когда ты Марусю мою привёз, мёртвую  из города, а я у тебя про сено спрашивал, ты Марусю в одеялке несёшь, а я про деньги спрашиваю. Помнишь? А я вот дожился теперь – даже на похороны Шуры не смог сегодня дойти -  далеко. До тебя вот близко – дошёл.
Егор Николаевич помнит ту неловкость свою за дядю Федю, ему даже стыдно тогда стало перед детьми дяди Феди, за него же  и стыдно.
       - Ты уж прости меня за поведение моё тогдашнее, я ещё не понимал всего, что произошло тогда. Теперь вот понял, когда пожил без неё. А ты уж прости меня, спасибо тебе за помощь, и за ту, и за нонешнюю, дай Бог здоровья тебе!
       - Будем считать, что ты меня с днём рождения поздравил, дядя Федя! Полтинник мне сегодня!
       - Ба! Вот дела! Ну да, вы же с Колькой моим ровесники! Така дата, а у тебя ни в глазу, айда ко мне, найдём чего выпить и закусить!
       - Нет, что ты! А работа?
       - Тогда ладно, заходи когда! Завсегда рад буду.
 Пообещал зайти, на том и расстались.