Через призму времени

Я никогда не знал счастливой жизни. Почти не знал. Я боялся вспоминать вещи, моменты, сцены, которые хоть раз, но точно могли заставить меня широко улыбнуться. Таких случаев я сторонился. Мне необходимо было страдать. Я не любил улыбаться, как не мог рассмеяться с шуток, которыми обычно бросались люди, которые хотели со мной разговаривать. Непонятно и то, что они собственно находили во мне. Возможно, заинтересованностью служила моя манера разговора, возможно внешность. Я никогда не стыдился себя. Я был более менее красив. Только мои мешки под глазами привлекали внимание. Они грациозно смотрелись на моей бледной коже, а их красный оттенок всегда взбудораживал людей. Они всегда интересовались, отчего эти красные мешки. Я и не знал. Насколько помню, я их начал замечать с десяти лет, уже тогда я закрепил за собой прозвище «Вампир» – которое и поныне осталось со мной. Когда же я встречал незнакомых мне людей, то представлялся именно в таком тоне. Это могло показаться смешным, но только не мне. Я не мог заставить себя смеяться, а на больших мероприятиях, куда я всегда был приглашен, изображал улыбку, которую можно обозначить фальшивой. Далеко не каждый мог это заметить – те люди, с которыми я имел возможность быть знакомым на протяжении долгого времени, знали, что моя улыбчивость – наполовину фальшивая, наполовину искренняя. Я часто выпивал, мало спал впоследствии, слишком долго сидел до утра, и мало общался с людьми, но никогда их не сторонился. Мне просто они не нравились.  Много кто знал меня в городе, все меня старались любить, или же любили, только я этого не понимал. Своих родителей я едва ли знал. Когда мне исполнилось шесть, то меня отправили к моей бабушке. Я тогда видел лицо матери в последний раз. Оно было преисполнено счастьем и широко улыбалось.

– Ты проведешь это лето со своей бабушкой, милый, – говорила она мне, сидя рядом на коленях.

Тогда мне показалось это заманчивым. Моя бабушка жила в деревушке, где было много детей моего возраста. Все они катались на велосипедах, играли в футбол, разговаривали друг с другом, обменивались тайнами и порождали слухи. Всё это влекло меня. Подстегнутый тем, что я смогу там обрести своих первых друзей, я завопил «Ура!» и был таков. Но к сожалению я и не догадывался, что это будут прощальные минуты. Прощай, мама, и знай, что я любил тебя, только не понял и не пойму до сих пор, твоего предательства по отношению ко мне.  К сожалению, в деревне я не сыскал себе друзей. Именно там я познал одиночество, боль, грусть, холод. Все эти качества мне никогда не нравились. Я ненавидел их. Я боялся их.  Когда лето заканчивалось, я не был тем улыбчивым ребёнком, каким меня застала мать. Я был хмурым и с опущенной головой. Моя бабушка отправила меня к нашим родственникам, в город, где я мог бы учиться дальше, совершенствовать. На какое-то мгновение я понял, что эта деревня мне полюбилась. Я мог бы там быть один. Меня бы никто не трогал. Я бы любил эту деревню больше, чем дом. Но что есть дом? У меня этот дом был, его отняли. Затем снова я обрел дом, и его же отняли вновь. Грустная история, которую я вспоминал, когда только выпью. Тогда я был ребенком десяти лет. Сейчас же я мужчина. Мне двадцать пять. А я до сих пор угнетён и опускаю голову. Кому-то может показаться, что я смотрю в пол, смотрю на свою обувь или чего-то там ещё – но я так убегаю от своих прошлых призраков. Стараюсь не смотреть им прямо в глаза – чтоб не покалечить свою и без того изувеченную психику.

Я ненавидел своих родственников, как ненавидел город, школу, одноклассников, как ненавидел пешеходы, ненавидел светофоры, ненавидел ожидания. Как много «ненавидел» в мыслях. И меня это терзало. Это слово часто мелькало в моих мыслях. И я ничего с этим не мог поделать.

Но были и хорошими, по-настоящему прекрасные моменты. Эти моменты мне нравились по-своему. Я видел в них нечто грациозное. Но в то же время я сторонился их. Слишком уж огромным было пятно, оставленное с тех событий. Оно кусало, кромсало, тыкало мне кинжал в печень – я не хотел быть их жертвой, опять и опять, опять и опять.. Что со мной не так?

Бабушка присела на колени рядом со мной и сказала:

– В новом городе тебе понравится, – улыбалась она.

Я ничего не ответил. Я смотрел в её глаза и понимал, что ей так хорошо. Эта старушка никогда не любила детей. Ко мне она относилась из чувства долга. Возможно, её мама заставила за мной хорошо приглядывать, возможно старость брала своё, ибо её взгляд был усталым и беспокойным. Она боялась смерти? Я этого не знал.

– Бабушка, – обратился я к ней, – ты не боишься смерти?

Она только улыбнулась. Протянула мне портфель, выдала конверт с деньгами.

– Это тебе на первое время, – широко улыбаясь, сказала она.

Я ничего не ответил. Надев на спину портфель, спрятав конверт в карманах джинсов, я простоял возле неё ещё какое-то время. Мы смотрели друг друга в глаза. Нам нечего было сказать. Вроде, всё было сказано, и никому из нас нечего было предложить друг друга. Мне тут понравилось, но приходилось жертвовать чем-то, да и что ты можешь решить, пока ребёнок? Ты только кукла в этом мире: и пока ты не расправишь крылья, ты не сможешь улететь туда, где бы был счастлив. Таковы правила мира. Эта реальность мне была знакома как тогда, так и сейчас. И если я сейчас обрел крылья, свободу действий, волю, то никуда улететь не смог. Мне было попросту некуда, не к кому. Тогда я этого ещё не понимал. Я хотел быть тем, кем себя представлял. Я хотел исследовать мир. Мне казалось, что в мире ещё остались места, полные счастливой энергетикой, прекрасной атмосферой.. Жаль, я серьезно ошибался: таких миров нет. Я был полон ужасной энергией внутри себя – она подпитывалась моей болью, страданием, горечью и холодом: возможно поэтому я и не видел ни в ком и ни в чем добро.

Бабушка посмотрела на часы, которые висели на её старых кистях.

– Пора, малыш, – только и сказала она мне.

– Спеши на автобус, а не то опоздаешь.

Бабушка сощурила глаза и потянула руки ко мне, чтобы обнять. Я поддался. После этого я попрощался с ней и отправился в путь. Деревня, в которой я жил, называлась – Холте. Она была маленькой, красивой, чистенькой и не всегда здесь можно было найти детишек. Но к моему счастью я имел возможность с ними никогда не видеться. Несколько встреч с ними отбило у меня всякое желание указывать о своем существовании.  Подойдя к автобусной остановке, я присел, сняв со спины портфель. Я осторожно положил его на скамейку и принялся ждать автобуса. Возле меня сидела женщина, на вид лет тридцати. На ней было надето летнее платье, туфельки, длинные волосы спадали до пояса, она улыбалась и на ней были темные очки, оберегающие глаза от сильного и яркого свечения солнца.  Она повернулась ко мне и улыбнувшись представилась:

– Меня зовут Марта, – улыбнулась она.

– Меня Алекс, – ответил я ей.

– Куда держишь путь, Алекс?

– В Дрезден, ответил я ей.

Мы вместе решили помолчать. Это был прекрасный момент. Я всегда считал, что идеалом любого диалога служит молчание, но в определенный момент. Когда ты знаешь, что сказать, но лучше просто помолчать: надо обдумать все мысли. Интересное и короткое знакомство, без лишних вопросов. Никаких предубеждений или подвохов. Я сразу полюбил эту женщину. Только знал, что нам ничего не светит. Детская глупость мне была свойственна и поныне: только я меньше ей крутил повсюду.  Марта была действительно красивой женщиной, сохранившей в своем возрасте свою красоту. Далеко не каждая тридцатилетняя женщина могла похвастаться этим. Нынче такие женщины полны предрассудков, страху, нервов и волнений: от этого и седеют волосы, и ломается характер, желание жить, просыпается голод к алкоголю, сигаретам, всевозможным грешкам.. Я запомнил Марту. Интересно, чем она занимается сейчас? Мне тогда было десять. Ей тридцать. Старушка Марта, как ты там? Может послать ей воздушного голубя? Знать бы адрес, где она проживает сейчас.  Или же смерть в качестве гостя давным давно забрала её из жизни.

Через какое-то время приехал автобус. То был ни моим, ни очевидно Марты, но вышло оттуда много непонятных и странных людей. Мне никогда не нравилось встречать или проводить людей. В обоих смыслах это было печально: если провожаешь, то знаешь, что никогда не увидишь, если встречаешь, то хочешь чтоб он уехал: через какое-то время ты его вновь возненавидишь. Когда человека рядом нет, ты его любишь, всё острее и острее, но по приезду эти чувства могут смениться на обратные: уж лучше б он был далеко. Странно. Возможно только я один так думаю, – но с этой логикой я уже жил на протяжении пару лет.

– Едешь к своим родителям? – спросила Марта через какое-то время молчания.

– К дядя и тёте, ответил я. – Моих родителей, наверно, нет в живых, – предположил я.

Марта посмотрела на меня выразительными глазами. Такими большими, словно её обуздал страх, или счастье, или волнение, да не важно, просто вы б видели эти огромные глаза, полные непонятности и отчаяния.

– Мне жаль это слышать, Алекс, – только и сказала она.

Она не начала говорить про то, как это плохо, что надо узнать наверняка, найти их, всякое в этом духе. Я полюбил эту женщину вдвойне. Я никогда не любил жалость, мне она была чужда, и я сторонился этого чрезвычайно ужасного ощущения. Как пиявка, что липнет на тебе, – уж это я ненавидел больше всех. И с этим я ассоциировал чувство жалости.

Она достала из своей сумочки конфету и было хотела протянуть мне, как я остановил её:

– Не стоит, – улыбнулся я.

– Ты не любишь сладкое?, – удивленно прощебетала она.

Я промолчал. Приехал автобус.  Я надел портфель обратно, пошел к автобусу. Как вдруг в дверях остановился, обернулся к ней и сказал:

– Очень рад был с Вами познакомится.

– Ах! – только и процедила она.

Я купил у водителя билет, направился на свое сиденье. Дверь автоматически закрылась и автобус отправился в далекий путь.

Что происходило потом, мне всегда было сложно описывать. То были странные эмоции, ощущения. Это было подобно частым пробелам – то счастливые минуты, то ужасные минуты, то долгие недели депрессии, от которой чертовски невероятно уйти. Я поднялся с тахты, подошел к шкафу. Открыв стеклянную дверцу, я взял в руки свой бутыль хорошего импортного вина. Вернулся на тахту. Откупорив бутылку, я налил себе полный бокал. Вернул бутылку в шкаф. Сделав небольшой глоток я упал на подушку. Что с моей жизнью не так? И есть ли люди, с похожею судьбою? Я не знал. Да и узнавать желания как такого-то не было. Я просто хотел плыть по течению, и этого мне хватало. Это то, что я так сильно любил, и чего терять покамест не собирался. Жизнь была прекрасной. В каком-то роде. За окном я слышал шум проезжающих машин, пролетающего вертолета, смех и плач людей, счастливые голоски детишек, играющих в песочнице, лай собак, ссору бабушек и дедушек – они жили, когда я, – существовал. Это была огромная разница. Все мы родились в одном куполе и всем нам было суждено здесь же умереть. Но их не волновало это. Они жили так, словно это их последние минуты. Жизнь ведь одна. Только я верил, что у меня две жизни. Так оно в принципе и было. Детская и взрослая – огромная разница. Две жизни.. Одну из них я потерял, она умирала у меня на руках – медленно и отвратительно больно. Но мог ли я её вернуть? Или хотя бы вернуться, чтобы изменить? Не знаю. Едва ли мне этого самому хотелось.  Вино подействовало. Всё вокруг стало плыть перед глазами – прекрасно. Я всегда любил это. Вместе с расплывчатостью в глазах и замыкались чувства. Я мог снова заснуть спокойно, не переживая о том, что вспомню, что забуду, в кого влюблюсь, кто полюбит меня...

Автобус остановился в пригороде. Я по прежнему сидел на своем сиденье и всматривался в окно. Город был крайне странным и непонятным, я это чувствовал. Только я не чувствовал, что меня ждёт. Каких людей я встречу. Я и в лицо своих родственников-то не знал. Как они узнают меня? По характерным признакам на лице? По огромным кровавым мешкам под глазами? Бледному лицу, которое даже загар не берет? Возможно. Это досталось от отца. Он тоже был таким в детстве, я по крайней мере видел на фотографиях. Сейчас-то он совсем другой. Спасибо, папочка, что обратил меня, – смеялся тогда я. Сейчас мне это смешным особо не казалось.

Водитель посмотрел на меня через стекло заднего вида.

– Куда тебе? – обратился он с усталостью в речи.

– В Дрезден.

Дверь автоматически закрылась. Звук мотора взревел, как тигр, которого заперли в клетке. Поехали дальше. Мне не хотелось думать ни о чем. Я смотрел на бескрайние поля, ветряные мельницы, деревни, дачи, дома, стоящие машины, магазины.. Этот город жил по своим правилам. А я ехал, чтобы их нарушать. Он меня не ждал, как и не ждали меня жители сей города. Я знал, что мы подружимся. Мы не хотели видеть друг друга и в этом я был обязан себе. Он меня приютит, а я спрячусь в потемках, трущобах, куда бы не ступила нога нормального человека. Я же себя нормальным не чувствовал.

Я заснул всего на миг. Услышал кряхтение автобуса.

– Вылезаем, – только и сказал мне водитель.

Я поднялся и направился к выходу. Водитель обратился ко мне.

– Что с твоими глазами, малыш?

Я ничего не ответил. Он нажал на кнопку. Дверь раскрылась. Я вышел.

Остановился возле остановки, скрыв глаза ладонью. Солнце яростно встречало меня своими лучами. Они словно жалили мне глаза и ничего б не спасло, если бы я стоял так еще минут десять.

За спиной послышались неизвестные голоса.

– Алекс, мы так рады тебя видеть!

Я обернулся и увидел их. Моих дядю и тётю. Они выглядели хорошо. Будто у них не жизнь а сплошной праздник, счастливая жизнь, которая лишена предубеждений, предрассудков, вопросов смысла жизни, вечного пьянства и неразрешенных вопросов. Они жили беззаботно. Могло бы показаться, что они свежи и молоды, что им нет еще и тридцати, но это первичная иллюзия. Она могла загнать любого в ловушку. Я не всматривался в черты их лиц или искал что-то доброе внутри каждого: я просто хотел прилечь и окунуться в мир потрясающих сновидений. Которых к сожалению не видел в последние дни. Я устал и моя усталость выражалась в снобизме, – я ворчал и был таков.

Мы вошли в непримечательный домик. Зал был огромен. На полу красовался ковер с изображением пальм. Большой и толстый телевизор стоял на комоде у стены. В центре также был стол, по всей видимости, для званных гостей в честь дня благодарения или рождества, пара тройка стул. На столе был кувшин с водой и разного рода фрукты да овощи. Впрочем, дом как дом, и особо изучать его мне тоже не хотелось.

Тётя положила мою руку на плечо и спросила:

– Как тебе наш дом, а? – улыбнулась она.

– Нормальный, – ответил я.

Она сказала последовать за ней, что я и сделал. Моя комната была на втором этаже, по соседству с комнатой их дочери, Эльзой. Той было девять. Симпатичное бледное лицо, как и моё, только с отсутствием мешков под глазами, длинные и рыжие волосы. Я остановился возле её двери. Та была открыта. Она сидела в позе лотоса на своей большой кровати и расчесывала волосы, слушая музыку. Та играла громко. Слов я не понимал. Она вообще на английском? И зачем ей такая большая кровать? И кто она приходится мне? Двоюродной, троюродной сестрой? На эти вопросы я пока решил поставить крест: успеется.

Она посмотрела на меня и улыбнулась. Я не стал здороваться с ней или представляться. Уверен, она прекрасно знала кто я, что я, как зовут и чем живу – бабушка предупредила б их, даже если б связь была недоступна. Она была ведьмой. Это была неправда, но я насмешкой всем это говорил. У всех у нас в семье были странные и характерные черты лиц.