Игра мистера Ди. Рассказ из трех частей. Часть 2

Часть вторая. Мелодрама.

Когда я вошел, в мою сторону повернулось несколько сидевших за столом игроков. Каких лиц тут только не было! Собрались абсолютно все странные люди планеты – от спокойного скандинава с лошадиным профилем, задумчиво вращающим большой тростью с набалдашником в виде короны («Дешевка», - шепнула Чермизинова. Мне оставалось только согласиться) до оживленного маленького пакистанца, травящего анекдоты сидящей вполоборота американке. «Эту рожу я уже где-то видел, - обратился я к Алисе. – По-моему, это оружейный барон». Неожиданно пакистанец уставился на меня, как будто бы понял, о чем мы говорили. Мне сделалось слегка не по себе. Алиса воспользовалась ситуацией и помахала американке, а та улыбнулась ей в ответ. Определенно, я восхищался ее самообладанием.
   Пакистанец поклонился, изобразил вымученную улыбку и взором пригласил сесть рядом. Так получилось, что мое место находилось как раз по другую сторону стола, напротив кресла председателя. Кресло покоилось на небольшом возвышении, расправив свои псевдомраморные ручки. Рядом с ним стояла синяя табличка с одной лишь буквой «Д».
- Ди, - произнес я вслух и огляделся по сторонам. Над моей головой висела злосчастная люстра.
   Алиса усмехнулась и сказала: «Дамоклов меч, ага». Американка, слегка поморщившись, достала из сумочки футляр с таблетками, нажала на пружину и выудила из открывшегося бархатного зева одну пилюлю. Я столкнулся с ней глазами. В бок меня пихнула Алисина рука.
- Карта?
- Туз, - ответил я. – Пиковый.
Это должно было означать «Национальность? – Американка. Миллиардерша». Алиса удовлетворенно вздохнула и поправила пепельные волосы. Естественно, я отвлекся от гражданки Звездно-полосатого государства, которая своим странным пристальным взглядом уже успела подать мне несколько авансов. К сожалению, ее кожа выдавала в ней любительницу бурных развлечений, которая уже лет примерно десять пытается с ними завязать. Но серые глаза были превосходны.
  Я огляделся. Следом за Алисой было свободное кресло, а  чуть подалее грузно уселся тот самый здоровенный рыжеватый скандинав, опираясь на чудноватую трость. Я ошибся в отношении него: он сверлил меня немного отчаянным, но как бы ничего не выражающим взглядом, как у персонажа-дровосека, питающегося человечиной, из черной комедии Delicatessen.  Но, если у него и были какие-либо пристрастия гастрономического характера, то их причиной был явно не я. «Что поделаешь, женское тело нежнее», - подмигнула мне Алиса. Она тоже смотрела этот фильм – вместе со мной, разумеется. Босс благоразумно уклонился, как я помню. В то время меня мучило желание пообщаться с теми, кто меня хорошо знал; я не мог ни работать, ни шутить – даже редкая черная марка времен колониализма не вызывала во мне восторга. А знать меня по-настоящему – это не совсем то, что знать меня вообще. Вот Алиса знала. Она всегда обо всех знала.
Скандинав неожиданно перевел взгляд на меня и вытянул вперед большую, покрытую рыжеватой порослью, руку. В середине ладони лежала коллекционная марка Норвегии времен немецкой оккупации.  Я вздрогнул.
- Карта? – удивленно вздохнула Алиса. Ее правое плечо начинало дрожать. Я хорошо знал этот жест.
- Бубновый  валет, старая колода, правого угла нет, - начал отчаянно строчить я , поглядывая по сторонам. Я ведь даже не заметил, как скандинав переместился – гребаный Локи с пропорциями Тора. Неожиданно мои глаза уперлись в молодого худощавого мужчину с большими оленьими глазами и огромным профилем – его нос и лоб нависали над маленькими губами как неровная скала. Мужчина задумчиво почесал небольшую черную бороду и напевно протянул в мою сторону: - Вы русссский?- Он слишком сильно надавил на звук «сссс», из-за чего его речь приобрела характер змеиного шипения. Впрочем, он и сам знал за собой эту слабость: я понял это по озадаченному выражению умного смуглого лица.
- Вы – армянин? – спросил я, с интересом заглядывая в эти большие страдальческие глаза великомученика, которые бывают почти у всех представителей этой нации.
- Отчасти, - уклончиво ответил смуглый. – Меня зовут Алавердян. Как вы очутились здесь? По приглашению Ди или кого-то из знакомых?
- А это так важно? – деланно удивился я. «Переигрываешь», - написала в воздухе тонкая Алисина рука. «Pretty language, - пробормотала американка, очевидно, думая привлечь мое внимание. Я нарочно не поддавался.
- Это очень важно, - со значением произнес армянин. – От этого зависит то, будем ли мы дружить или враждовать с вами.
И тут я только заметил пакистанца. После неудавшегося разговора с американкой он уставился в телефон, из которого по временам слышалась навязчивая поп-мелодия. Краем глаза я заметил, что он смотрит клип какого-то гёрлз-бэнда, но саму музыку предпочитает не слушать.  «Клянусь четой и нечетой, клянусь мечом и правой битвой, мужик, я тебя понимаю»,- мысленно поддержал я старания соотечественника Беназир Бхутто в борьбе со сладострастием. Но мне было суждено ошибиться: парень оторвался от коротких юбок и поднял глаза на армянина, произнеся раздельно и по слогам:
- Тогда. Я. Вам. Противник. Ахмад Хан-Назли. К вашим услугам.
Американка ахнула. Очевидно, она прекрасно знала, на что он способен. Скандинав поиграл желваками и угрожающе подался к армянину.
- Я с Ахмедом. Кто против, мать твою, а?
Все обернулись. Я увидел множество разных, обычных и необычных лиц, пресветлых ликов, отвратных морд – и на всех читался азарт и готовность даже не соревноваться, а грызть кости своих соперников. Молодая французская актриса, которую вы все наверняка видели, плотоядно облизнула губы.
- Ж-жесть, - выдохнула Алиса. Ей было по-настоящему страшно, потому что ее тонкие подвижные и радостные черты неожиданно застыли, а полная нижняя губа выпятилась вперед.
Я знал, что именно я должен был сделать. Я видел это даже в стеклянных глазах бронзовых собак, горящих фосфорическим, поистине адским, светом. Тут только я заметил, что на смешной табличке с приветствием в слове «Welcome» буква «l» была неожиданно красного цвета, отливавшего на свету, как дорожный знак.
Я громко вздохнул и просто, как бы между делом, произнес:
- Ну, я. Я капитан второй команды.
- Так держать! Обожаю вас, русских!
-Особенно вашего президента! Как он лихо на медведе рассекал!
-Путiн – це лютый ворог украинського народу,- раздался одинокий голос, не скрывавший, впрочем, иронических нот.
- Доброго вам здоровья, пан Шнейдерман! Дякую, що я миллионер! – расхохотался другой смуглый человек.
Я тихо сидел: нарываться сейчас смысла не было. Надо было дождаться Ди, и уже тогда…
Мой взгляд неожиданно поймал странный блеск в глазах шведа. Да, добрый лесной человечище был представителем именно этой нации – недалеко от начала спины, сзади, на красной от напряжения нести туповатую и косматую голову шее, отчетливо виднелись очертания неплохо набитого трекрунура. Зрачки викинга были неестественно широкими.
- Берсерк он, наш Снорри, - вздохнула американка и примирительно посмотрела на шведского гиганта. Рыжие кулаки плавно и словно бы нехотя разжались.
Алиса зашлась от подавленного хохота. Я прекрасно знаю этот смех: она поднесла левую руку к губам, как будто бы поправляя светлую прядь своего топорщившегося в разные стороны каре, а ее глаза тем временем то увеличивались, то уменьшались, образуя небольшие морщинки. Рот ее, светло-алый моллюск на белоснежной скатерти, был прикрыт, но я уже ощущал острые ракушечные края, которые впивались в нижнюю, немного отвислую, «габсбургскую», как она это называет, губу. Я смотрел на нее и ощущал внутренний, смутно осознаваемый протест против ее смеха. Я хотел сломать его, как ломают ветки деревьев, пока не раздастся их жалобный холодный хруст. И точно так же я желал услышать ее смех полностью. Или плач. Или возглас изумления. Или… что-то еще?
Трекрунурщик, как я мысленно назвал Снорри, дотронулся до меня рукой и показал что-то блестящее во внутреннем кармане своего дипломата. Американка озабоченно нахмурилась. Кажется, звездно-полосатая патриотка могла предугадать действия своего товарища за много миллиметров вперед по его небольшим мозговым извилинам.
- Careful with thqt axe, Eugene, - примирительно сказал я, на всякий случай примериваясь дать точный удар серебряной ложкой под великанские ребра.
Американка зашлась в хохоте, который прозвучал для меня, как исполнение «Полета валькирий» в сумасшедшем доме.
- Планируете ли вы обыграть Ди или уйдете сразу? – шепнул мне Алавердян, садясь по левую руку от меня. Его лицо было настороженно-удивленным.
- Mochiron, - заявила победоносно американка и оглядела  зал, остановившись на Снорри, Ахмаде и пане Шнейдермане.
- Цикаво, - пробормотал украинский патриот и обвел рукой границы своих владений. На его стороне теперь сидела замечательной красоты брюнетка со светло-карими кошачьими глазами. Даже не знаю, как это я не заметил ее шагов. Дело ведь явно было не в толщине ковра, тогда в чем?
- C’e amor non e, che dunque? – сказала брюнетка приглушенным шелестящим голосом. Если бы я был гадалкой, я бы говорил только так и не иначе.
Алиса напряглась  и постаралась сделать вид, что выуживает секретную информацию из брюнеткиного бэкграунда. Да я и так это знал. Все знали. По-моему, L из слова «Welcome» включилась опять.
- Пиковый валет, новая колода, - небрежно произнесла Чермизинова.
-Да, - коротко отозвался я.
L мерцала зеленым светом.
- Скоро появится он,- настойчиво заговорил Ахмад, поглаживая смуглый подбородок. – И тогда мы узнаем, что там произошло в бухте Нанива.
- Быть может, на брегах Невы… - улыбнулся я.
- Нет, не так. «Где может быть, родились вы или блистали, мой читатель», - пробормотал Алавердян.
Американка тем временем настойчиво пыталась поймать взгляд Алисы, который рассеянно блуждал по залу, неожиданно ярко вспыхнувшему и осветившему самые тайные уголки, где уже стояли чернокожие официанты, нелепо наряженные в подобие шаровар. Свет, что самое интересное, шел не от адски-отвратительного произведения искусства, а как будто появился из разлитого в воздухе неизвестного источника. Итальянская красавица тонула в нем, как в мадоннином нимбе; ее темные волосы отсвечивали золотистыми бликами – как у всех порядочных флорентиек, в свое время делавших большую игру в герцогских спальнях. Даже звезда французского экрана стала другой – не такой…нежной. Если вы понимаете, о чем я.
- Сфумато, - тихо произнесла американка. Ее холодное вытянутое лицо зажглось внутренним воспоминанием, не таким интенсивным, как переходящие блики на жестких средиземноморских волосах. Но… я почувствовал к ней симпатию  и благодарно взглянул в эти серые глаза. Алиса поймала мой взгляд и на мгновение – самую малость – ее лицо перекосилось от плохо скрываемого раздражения. Ревность, дамы и господа, - это самое ужасное из всех чувств. Женщины могли бы добиться равенства с нами, как они это называют, хоть прямо сейчас, если бы они не испытывали друг к другу вот этого пустого непродуктивного чувства – вместо здорового восхищения, присвоения и преобладания. Но равенства между людьми нет, как нет равенства между моей неопытной в каруте рукой и цепкими, обезьяними, пальцами Ди.
-Говорят, руки Ди похожи на паучьи лапы, и потому у него такая быстрая реакция, - с деланным кокетством сказала американка, посмотрев на свои тонкие кисти в глубоких, словно изъезженная колея, морщинах.
Алиса попыталась наклониться к ней, чтобы – тоже нарочито, конечно, п_о_к_а еще нарочито – выразить свое участие.
-Должно быть, у него просто хороший слух, или он умеет читать по губам, или… - она запнулась, - нечто еще, миз…
-Баллард, - протянула хрупкую ручку американка. Алиса осторожно взяла ее в свою, как будто боялась разбить этот маленький артефакт. «Они требуют нежного обращения», - учил я ее. Алиса помнила, она всё прекрасно помнила. Я делал из нее аналог себя, женщину –Донжуана. Точнее, донью Хуану. Она так хорошо чувствовала все правила обращения с женщинами, ведь правил обращения с женщинами я и сам не знаю.
  Точнее, их никогда и не было. С каждым человеком, встреченным мне на моем жизненном пути, мне всегда хотелось обращаться как с отдельной, независимой от моего центра притяжения, Вселенной, со своим сводом формул и своим Большим Взрывом. Я знаю, что жизнь каждого человека искорёжена и порвана в клочья обстоятельствами его существования, иногда даже самим фактом появления его или ее на свет в этом строго определенном теле, с этими родителями, которые вполне могут понимать, разделять или даже поддерживать  этот  тонкий и звонкий, как говорится, росток – так держат за крылья бабочку, помогая ей взлететь -  и одновременно ломая ее. Так подкрашивают губы, убивая их свежесть. Так ломают руки девушкам,  помогая им осуществить их и свое предназначение на этой Земле – и потом уничтожать их непотревоженность, даже изменять их запах. Помните фильм «Детки»? Так вот, там один герой любил девственниц – Каспер его, кажется, звал; так вот, он говорил, что (цитирую) «от баб запах другой». А потом актер, игравший этого самого Каспера, помер от передоза. Вот. А я жив и сегодня по-прежнему красив – как никогда на свете. «Эх, не к добру» - сказала Алиса мне в зеркало. И в этот момент я подумал, как же я все-таки буду выглядеть в гробу – лучше, чем Ривер Феникс, а?
«Ja, ja, mein S;;er» - прошептал чей-то голос  над моим ухом. В позвоночнике моем как будто зашатался невидимый шуруп, и, ввинчиваясь в резьбу, больно расправил мои плечи, вешая на них тонкую шею, ставил гордую несломленную голову и открывал глаза, обрамленные темными и скрещенными, как ласточкины крылья, ресницами.
  Вошел Ди.
И сразу в его сторону повернулись черные змеиные кудри итальянки, тяжелая брюнноподобная каменистость шведа, острые коленки американки, ломкий нос сына Украины и правнука Сиона, волоокие страдальческие озёра армянина, и – Аллаверды! – смуглая сосредоточенность его мусульманского противника. Кроме глаза я увидел прядь волос Алисы, выбившуюся из сложно сделанной прически. А что сделал тогда я, уже не знаю. Должно быть, именно поэтому Ди запомнил меня. Я угадал это по его рысьим глазам, чуть приподнявшимся и расширившимся, чтобы поприветствовать меня. Рядом со мной пробежала искорка – возможно, желания. Я как будто ощутил ее своим телом, как неуловимую вибрацию воздуха перед дождем. Говорят, что Ди был красив – но это неточно. Ди был оригинален. Хотя знать я этого не мог – мне вообще плевать на мужскую красоту. Мужчины  в целом редко обращают внимание на те же вещи, на которых заостряют взгляд женщины – мы общаемся друг с другом, как общались бы две души после смерти. Это женщины отмечают, какие у кого глаза и насколько сильны руки. Силу других мы чувствуем сразу – а также то, сколько потребуется труда, чтобы её сломить. Я видел силу вошедшего, вошедший оценил мою. Алиса оценила Ди, распахнув серые глаза резким движением, как будто открыла некую дверь внутрь. Она всегда так делает, когда ей становится интересно – и при этом ресницы трепещут, как загнанные птицы. Безусловно, итальянка была хороша, не иначе. И поэтому-то я и бросил на нее взгляд: а ну, как не подействует. Но ее глаза смотрели не на меня.
  Зато на меня был направлен взгляд Баллард и ее верного пажа Снорри. Идиотское имя. Александр Палыч говорил, что это слово у меня любимое. «Знаешь ли, Мангуст, почему к тебе привязалось именно это слово?» «Понятия не имею, командир. Вот у вас любимое слово «пидорасы».  И знаете, что это означает?» - «Что, умник?» -Александр Палыч, потирая свой квадратный подбородок, внимательно и с усмешкой посмотрел на меня. Он знал, что я скажу. Что я скажу разную гадость. Но вот никак не ожидал, что так быстро.  – «Это означает, что вы боитесь. Вот этих самых людей. Или это еще каким-либо образом вас беспокоит. Так беспокоит, что аж задыхаетесь. Это всё оттого, что у вас был какой-то опыт? Или, возможно, не ваш, а чей-нибудь еще?»
  Александр Палыч крякнул и воззрился на меня. И тут в моем явно не сильно нормальном мозгу промелькнуло: «Ага, угадал». Да вот ничего подобного. Хотя тень страха – страха из-за меня, такого наглого – мелькнула где-то в уголках напрягшихся зеленовато-болотных глаз.
  Так вот, моим любимым ругательством было «идиот». Нетрудно догадаться, что я им часто пользовался. Настолько часто, что люди удивлялись – и впрямь ли я был таким снобом, ну, в интеллектуальном смысле? Следует сказать: да, был. 100% был. И все мои «значимые» об этом знали. К сожалению, знал даже Ди. Я понял это по его милой улыбке, адресованной лично мне – прямо через стол. 
  Полуангличанин-полукитаец – это все, что я о нем знал. Даже имя его представлялось мне искусственным, да так оно, собственно говоря, и было – Юджин Ди. Должны же его как-то звать и по-китайски, не только так? И к какому субэтносу он относится? Говорили, что он хакка, то есть вполне себе коренной житель Гонконга, а не пришелец после коммунистической революции; но его этнический тип не соответствовал этому определению. Хотя дело было, наверное, в его полуанглийском происхождении. «Как же богат и прекрасен свет, сочетавший в себе два этих потока, две больших и глубоких линии, чтобы получилось вот это», - невольно подумалось мне. Глаза Ди, или, как его обычно величали в «Шато Саид», Хозяина, остановились на мне, и похожи они были на две раны, сделанные мечом, обмокнутым в чернила. «Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели надрезом по сердцу моему», - произнесла французская актриса; вы все ее знаете, но я не хочу сейчас разглашать ее имя – довольно громкое у нас в России, потому что давным-давно она была супругой русского режиссера. Я поразился тому, как совпадают мысли всех, сидящих за этим столом. Или Ди выбрал нас нарочно? Но для каких целей?
  Тонкая, персикового цвета, кожа Ди вспыхнула пламенем вновь разгоревшейся надписи «Welcome to Chateau Sa;d». Мимо нас прошел Билли с закусками и вином, налитым почему-то в прозрачные пиалы. Баллард сдержанно поблагодарила – видимо, она трезвенница. «Teetoteller», - пояснил непонятно кому Ахмед и соблаговолил неожиданно выпить. То, что он почувствовал при этом, было равносильно взрыву: так стать риндом-вольнодумцем – и не преуспеть в своих ожиданиях. «Это чай», - сдавленно произнес Назли. Итальянка захохотала и пожелала отведать сама. Новое разочарование, только на этот раз более игривое и смешное. «Не чай, а глинтвейн», - поправила она пакистанца. Билли выглядел на все сто: мало того, что не показал на своем лице ничего, так еще и умудрился загородиться от выплесков непонятной консистенции этой темно-янтарной жидкости. Признаться, на меня попало несколько капель. И я ждал, когда кто-нибудь из дам их вытрет. Я всегда так делал и потом торжествующе оборачивался – можно ли было ожидать, что сейчас я останусь без готовой для меня на все подружки? Ди усмехнулся, достал из кармана чистейшего белого смокинга платок бордового цвета и передал Алавердяну. Тот проделал все так быстро, что ни Алиса, ни миз Баллард не успели услужить мне. Билли выплыл из комнаты, а я забыл его спросить о самом главном. Передо мной стояла пиала. Выпить ее я не решался. Мистер Ди с поклоном подошел к Алисе, протянул руку и потянул за собой. «Вы помните?» - кажется, сказал он ей на ухо. «Да, конечно», - ответила она. Я опустил голову в замок из своих длинных беспомощных пальцев. Сейчас Алиса будет чтецом. И ей не помочь мне, когда я неожиданно не схвачу нужную карточку, а ее перехватит из-под моего носа, допустим, Шнейдерман. И Снорри, даже этот великан, возможно, будет быстрее меня. А ведь мы с ней учили!
  Игра в каруту начинается со слов, обычных слов, читаемых нараспев. Точнее, это ута-карута, поэтическая карута, так начинается. «Нанивадзу ни сакуя коно хана»  - «В бухте Нанива распустились цветы сакуры». А потом… чтец вдыхает и начинает, допустим, «Кими га тамэ…» - то есть «Это из-за тебя я иду по цветущим весенним лугам», задерживаясь перед словом «кими» - «ты», я должен угадать, что она скажет. Господи, угадаю ли я быстрее всех, что это мне она говорит «ты» - а не кому-либо другому?! Чертов старый сборник, написанный давно подохшими старыми бездельниками вроде писательница (ха, писательницы! Попробуй-ка она продай свои стихи в нынешнее время) Оно но Комати, из-за которой умер ее воздыхатель, каждую распроклятую ночь переправлявшийся к ней к этому ветхому дворцу в царских покоях давно разрушенного города Хэйян-кё, в котором все эти зажравшиеся люди даже имен не носили, а так, типа званий – «Принцесса с Шестой линии», «Пятый какой-нибудь паж», - так вот, переправлявшийся каждую ночь к ней, чтобы провести ее с этой дамочкой вплоть до утренней зари в нелепых разговорах, но однажды утонувший при наводнении – такое было условие, чтобы он каждую ночь вплоть до тысячи, без единого перерыва, должен посещать ее, и тогда она точно сдастся, - этот чертов сборник должен будет стать мерилом моей успешности в этом мире! Смогу ли я услышать вот хотя бы это: «Кими» - «Ты», или даже «Тати» - «Мы (вместе)», что из другого стихотворения, чтобы бросить эту карту на свою сторону, не дожидаясь дальнейшей болтовни вроде «Если на вершине горы Инаба я смогу услышать, как растут сосны, я вернусь к тебе обратно».
Алиса ничем не выдала волнения. И я только сейчас заметил, что волосы у Юджина Ди были длинными, черными, смолянистыми, как змеи. И как та плеть, которая помогала мне учить начала стихотворений перед вот этим турниром, где нет ни одного японца, чтобы все было честнее некуда, а призрак утопленников из френдзоны не мозолил глаза, но все бы играли вдохновенно и надолго задумывались над переливами чужой речи, - как та плеть, которая своими ударами помогала мне повторять «Кими», «Тати», «Цуки» и другое, менее простое. «Алиса, давай, ты будешь помогать мне с помощью этого», - я кивнул на плетку. «Каждый раз я произношу первое слово следующего стихотворения, и ты бьешь меня один раз. Если произношу неправильно, бьешь по спине, и посильнее. Можешь до крови. Рассказать, как нужно сделать, чтобы не оставлять шрамов?» Чермизинова опасливо уставилась на меня и кивнула.
Если на вершине горы Инаба я и смогу что-то услышать, то это будет твой голос, резкий, как плетка. Но тогда я уже не вернусь к тебе обратно. Никогда. Я посмотрел на увядшие руки Баллард, Ди посмотрел на то, как светлая прядь волос моей коллеги сочетается с его собственной. Александр Палыч посмотрел на часы, а горгулья в очередной раз моргнула надписью «Welcome». «L» теперь сияла оранжевым цветом. Алиса вздохнула, как будто бросалась с парапета моста в бухту этой самой Нанивы, и…