Марионетка. Глава 6. Становление

 Он появился в их доме совсем недавно – умопомрачительный красавец-мужчина, черноволосый, черноусый, черноглазый. Высокий и статный. У него была обворожительная улыбка, от которой Мадлен таяла, и прекрасный баритон, от которого у Эллы мурашки по коже бежали нестройной стайкой.

       Его звали Джеймс и он был красив, как Бог. Прекрасные густые кудри, горящий взор, пухлые губы, мощные бедра и красивые ноги, плавный изгиб широкой спины, белоснежная кожа – все это разбудило в Мадлен позднюю страсть, бушующую, как вино, и первое безудержное чувство в Элле, похожее на одержимость.

       Сорокатрехлетняя женщина смотрела на своего нового принца из красивой сказке, словно на Христа-Спасителя. Он и был ее спасителем – от серых будней, от безумного женского одиночества и всепоглощающей тоски, в которой она, как в омуте, тонула. Девятнадцатилетняя девушка не могла отвести взгляд от чужого мужчины, видя в нем прекрасного ангела, свое самое большое чувство, свою – а не материну – половинку. Молитвы Эллу не спасали. Отрекшись от Бога в день смерти отца, больше она к нему не возвращалась. Мифический бородатый старик, живущий на облаке, совершенно не интересовал ее. Она была сильнее Бога, храбрее его, честнее его. Она бросала Богу вызов. Бороться с внезапными запретными чувствами она тоже не могла, о, нет – даже не пыталась. Потому что совершенно не хотела этого. Скорее, наоборот, ей казалось ужасной несправедливостью, что молодой красивый мужчина, старше ее всего лишь на каких-то восемь лет, достался ее матери, чьи виски уже посеребрила седина, и кожа которой больше не была ослепительно белой и нежной, как атлас. Мама увядала, как не старалась скрыть это, доказать себе, ей, новому мужу, всему миру обратное. Ее жизнь неустанно и неумолимо катилась к рассвету, в то время, как жизнь Эллы вот-вот должна была войти в свой самый яркий, самый прекрасный рассвет. Эллу это злило. Ей скоро должно было исполниться двадцать, она находилась в том возрасте, прекраснее которого не может быть ничего на свете, была полна сил, энергии, а по ночам, проведенным в мечтаниях об отчиме, тело ее наполнялось сладострастными желаниями.

       Ее это пугало. Она отказалась от Бога, потому что тот ее предал, забрал ее папочку, но не могла просто так отказаться от своей совести. Мать, хоть и была всегда строга к ней, при этом всегда оставалась ее другом, как и каждый ребенок, она любила мать. И жалела ее – бедная женщина рано осталась вдовой, наглая, случайная смерть лишила ее мужа, украла ее любовь, обрекла на страдания и одиночества.

       Элла чувствовала себя не просто неблагодарной. Она чувствовала себя предательницей – мерзкой, отвратительной, ужасной. От страстного желания мужчины, пришедшего в их дом как муж матери, ее отчим, спасали пальцы. Элла лет в пятнадцать открыла для себя радость ласк, обнаружила, что пальцы у нее гибкие и способны на большее, чем она сама предполагала.

       Но от постоянных мыслей не спасало ничего. Совсем. Они лезли и лезли, как черная туча, атаковали ее, заползали в голову, сводя ее с ума. Элла до боли терла глаза, чтобы не пустить предательской слезы. И почти всегда – плакала.
       Зависть к матери, злость за то, что она выбрала именно этого мужчину, злость потому, что все еще нуждалась в мужчине в принципе, уничтожали ее. В сердце поселилась постоянная черная тоска, от которой не было спасенья.
       Разум говорил о том, что нужно открыться матери, раскрыть ей глаза, показать, что не только юная, совсем еще не опытная дочь, жаждет собственного отчима, но что отчим так же бросает в ее сторону вполне однозначные, почти прямые, без намеков, взгляды.
       Женщинам Де Виль нужно было спасаться от этого дамского угодника – обеим.
       Но как рассказать матери об этом? Поверит ли? Не озлобится ли против нее, затуманенная безрассудной, поздней, внезапно пришедшей страстью? Не взревнует ли, не станет ли врагом?
       Раскрыть тайну означало потерять Джеймса навсегда, но она не могла так поступить с собой. Казалось, если объект желаний не будет каждый день радовать глаз, она сойдет с ума.
       Продолжать молчать значило продолжать мучиться. Не спать ночами, забыть о сне вообще, не помнить, как дышать. Постоянно поддаваться риску вкусить запретный плод и потерять и Джеймса, и маму.
       Элла не знала, что делать, пожалуй, впервые за всю свою жизнь. Потому что и дилемма столь серьезная предстала перед нею впервые. Раньше самым сложным выбором были разве что какую книгу прочесть первой, да какое платье надеть.

       Она взрослела, из юной девчушки превращалась во взрослую женщину с вполне естественными желаниями. И оказалась совершенно не готова к этому душевно.
       Она потеряла и сон, и аппетит. К счастью, на расспросы от расстроенной матери о том, что случилось, был ответ, который устраивал обоих: проблемы в учебе (Элла выбрала швейное искусство и успешно осваивала его). Но ответ, который был правдивым, и был известен только ей, сводил ее с ума.
       Треугольник, о котором не подозревала мать, но точно знали они с Джеймсом, нужно было разорвать. Потому что ни один даже самый привлекательный мужчина не может быть дороже матери.

       Элла действовала хитро и с умом. Маленькая соблазнительница пригласила отчима отужинать с нею, и пила любимое мамино вино, демонстрируя стройные ножки под его ненасытным взглядом.
       До этого она позвонила в цирк, рассказала матери о том, что ей необходимо домой, сослалась на адскую головную боль, которая ее якобы мучила. Джеймс об этом не знал, потому вел себя вполне спокойно – привык, что жена возвращается домой поздно вечером.

       Элла ждала. Чего? Увы, как бы она не отрицала этого, - что он захочет ею овладеть. Она знала, понимала – оттолкнет его ради матери, закончит игру как раз в тот момент, когда мама вернется, чтобы она все увидела и поняла. Но эти несколько грядущих минут сладострастного плена ждала с великим нетерпением.
       И он пришел. О, какой мужчина устоит перед юностью и красотой, перед восхитительными небесными глазами, нежными губками цвета роз, острыми коленками, ладной талией и белокурыми локонами, что придают лицу умиротворенные, ангельские черты? Ни один бы не устоял.
       Джеймс был ловеласом. Он не устоял.

       Она сидела в кресле, разведя ноги, пока он ласкал эту восхитительную, чувственную норку на теле любой женщины, которую Элла и сама часто с удовольствием терзала, представляя его.
       В голове взрывалось тысячи мыслей, но малышка Де Виль у матери научилась никогда не терять рассудка и самообладания.
       - Нет, я умоляю, я прошу вас, нет. Не нужно, пожалуйста. Я прошу, не надо – жалобный, словно у котенка, голос мог бы растрогать чье угодно сердце, даже самое каменное.
       Острое, словно лезвие ножа, наслаждение, пронзило ее, она закусила губы, чтобы не вскрикнуть, отталкивая любовника ногой.
       - Я прошу, нет! Хватит! Вы не смеете предать мою мать!

       О, она смогла. Разучилась слышать мамины шаги, еще когда та только была на углу их дома, отличать их звук из тысячи. Она заливалась слезами, отталкивая вожделенного любовника, поправляя платье и стеснительно прикрывая колени, когда маме все стало известно.

       Муж-изменщик был с позором выставлен из дома в тот же вечер. Дочь, что чуть не стала жертвой похотливой страсти, обласкана и прощена за свое неведение относительно того, что задумал грязный негодяй, проводя с нею этот вечер.
       Сердце Эллы, кажется, разбилось навсегда. Окончательно.
       Ночью, кусая губы, ломая пальцы, она рыдала в подушку, пытаясь подавить почти невыносимое, физически осязаемое желание кричать.


       - Она станет великим манипулятором, бесподобным кукловодом, который будет дергать людей за их ниточки. У нее пол…



       Перо полетело вниз, заляпав ботинки. Айзек с грохотом стучал по столу – один раз, второй, третий. Бесконечное множество раз, пока костяшки не покраснели, а руки не начало ломить от боли. По лицу ходили желваки, глаза бешено вращались, наполняясь еще большим безумием. Стиснутые зубы треснули.
       Глупый Автор. Он хотел создать идеальное творение. И влюбился в нее. Он любил Эллу Де Виль, эту малышку с белыми локонами, нежными губками и острыми, как лезвие ножа, скулами. Свою Эллу.
       И она – только его женщина. Принадлежит только ему. Больше он ее не отдаст. Не поставит свое одержимое, безумное чувство под угрозу.
       Тянуть дальше было нельзя.
       Настало время действовать.