1948

Сизый порох неба медленно расплывался в мирном небе покалеченного города. Над старыми зданиями, которым посчастливилось уцелеть, поднимался неловкий дым протапливаемых печей. Война наконец ушла, и из освобождённых от стекла окон начинал доносится неуверенный шум городской жизни.
Редко слышался шелест шин грузового транспорта, неспешно двигавшегося по забаррикадированным улицам. Стук молотков в пустых переулках, неуверенный, боязливый, но звонкий и естественный. Редкий, но жизнеутверждающий детский плач, от которого хотелось улыбаться, хотелось радоваться жизни.
Это был первый месяц весны, на удивление тёплый и солнечный. Весь город оттаивал от чёрного снега, лениво избавлялся от мусора, от осколков и гильз, от стали раскуроченной техники, избавлялся от духа недавних событий. Этот дух покидал и сердца немногочисленных выживших, которым казалось будто наступает время совершенно иное. Более счастливое, радостное время. Ночью они иногда просыпались, если вдруг слышали громкий шум за окном, но по большей части всё же мирно спали, мечтая о новом завтрашнем дне, когда они вновь смогут вдохнуть тёплый ветряный воздух, пройтись по спокойным улочкам, насладится давно забытым счастьем спокойной жизни.
Редкие радиоприёмники играли весёлые песни, сообщали о радостных новостях и ничего более. Их хрустящий эфир был слышен далеко от источника. Ни слова песен, ни вещание диктора было не разобрать уже и через десяток метров, однако этого и не требовалось. Достаточно было знать, что радио теперь ни к чему не призывает и не предупреждает об опасности. Теперь не было ни опасности, ни тревоги. Люди могли подумать вдоволь о своём о бытовом, неуверенно посплетничать, обсудить неважные, сиюминутные проблемы. Наконец, спустя долгие годы кровавой, разрушительной войны, поглотившей весь мир, от них требовалось жить для себя, но не для государства, не для Партии, не для Вождя.
Его голоса теперь и вовсе не было слышно. Раньше каждое утро начиналось с его речи, если конечно работали развешанные тут и там громкоговорители. Его голос был знакомее собственного, был важнее собственного, его голос был совокупностью всех голосов народа, и отчаянных криков, и голодного шёпота.
Вождь молчал, время его эфира заполнилось музыкой и сводкой с мирных фронтов. Поначалу это пугало, но уже на утро второго дня большинство проснулись спокойные, хоть и спали ещё тревожно, то и дело вскакивая при любом звуке.
Илья просыпался рано утром. Наверное по привычке ожидая воодушевляющей, строгой речи Вождя. Но так и не услышав ничего более, кроме шелеста деревьев, тихих разговоров и боя далёкого колокола, одевался в лёгкое пальто, сохранённое им именно для мирного времени, и уходил к реке.
На берегу были размётаны массивные глыбы камня, сооружены защитные укрепления, всё ещё видны следы гусениц тяжёлой техники. Всё это уже успело покрыться пылью и выглядело теперь никому не нужным, ни на что не пригодным. Илья садился обычно на гусеницу выгоревшего танка и задумчиво смотрел на пробивающееся сквозь лёд течение реки. Первые мысли были печальными, то ли от завываний ветра, то ли от холодящего металла разбитого танка. Думать теперь приходилось о многом, о том, что за долгое десятилетие войны успело позабыться и сделаться совсем не важным. Впрочем больше половины своей жизни Илья прожил в бесконечной войне, в бесконечной борьбе за существование. Думать теперь о настоящем ему было сложно, до конца он и не понимал откуда у него возьмутся настоящие мысли. 
Солнце медленно поднималось над развороченными крышами домов и приятно нагревало спину юноши. Становилось теплее и к разуму пробирались мысли всё более радостные. Вскоре должен был вернутся отец, а когда он прибудет, то места грусти и вовсе не останется. А пока его не было, пока было лишь доброжелательное солнце и его неиссякаемый свет, Илья читал. Эту книгу он взял у соседей, те давно уехали куда-то, всё почти забрали с собой, а что не забрали раздали по знакомым, многие из которых, потом и сами бежали их города. Он хранил её, вместе с пальто в плотном шкафу из прочного массива дерева. И вот сейчас в этом же старом отцовском пальто и с соседкой книгой в руках он сидел на останках ушедшей войны и пытался понять, то о чём писал древний довоенный автор, наверняка никогда не знавший и капли того, что пришлось пережить Илье. Юноша однако с почтением принимал каждое его слово, ведь эти слова были написаны человеком, в коем рождались и мысли, и чувства настоящие.
Обложка этой книги стёрлась, но на первых страницах можно было найти название. «Отцы и дети» так называлась эта книга. Илья совсем её не понимал. Совсем не понимал этих споров, совершенно бесстыдного, желания разрушить, желания перестроить мир… Перед ним был разрушенный город, разрушенный на его глазах. Уничтоженный вместе с его обитателями…
Впрочем и «отцов» Илье было не дано понять. Те твердили о культуре и обычаях, он не знал толком ни того, ни другого. Единственной культурой была война, единственными обычаями – выживать, бороться.
Книгу он не понимал, но любил. Читал медленно, растягивая каждую главу на долгие солнечные часы на берегу оттаивающей от сонного льда. Река текла, время утекало вместе с водой. Вот уже вернулся отец и книга была прочитана. Они часто говорили вечерами и утром. Илья не мог нарадоваться концу одиночества, концу голода и разрухи. Он чувствовал, как начинал жить по-настоящему, по-человечески.

Как-то однажды в городе с отцом они застали толпу, собравшуюся вокруг гниющей баррикады, на которую забрался бородатый худой мужчина с громким. Хриплым голосом.
Он кричал, что война закончена и стоить озаботится теперь о восстановлении города, а власти и не думают об этом.
- Я строитель, - сообщал он хрипом. – Воевал четыре года, вернулся в родной город. Мой дом стёрт в пыль, как и у многих из вас. Ну ничего! Я хотел восстановить, отстроить его заново! Но мне не позволяют! Они гонят меня на завод, гонят вас на фабрики, на поля. Им не хватает рабочих рук, но позвольте, мне негде жить, дайте же мне обустроить место хоть себе! Дайте работу по профессии в конце концов!
Он кричал, а люди молчали, только редкие соглашались тихо поддакивая. Но всё же все слушали. Слушал и он с отцом. Бородатый строитель разглагольствовал ещё несколько минут и на улицу подкатил изношенный войной мотоцикл с коляской. С него слезли двое людей без формы, в грязных, потных одеждах, лишь с отличительной красной повязкой на рукаве. Людям они представились дежурными по безопасности и попросили разойтись. Дежурные молча и устало стащили строителя с баррикады. Он сопротивлялся, но один из них ударил его дубинкой по затылку и человек мгновенно потерял силы. Его затащили в коляску и мотоцикл медленно поехал по улице, шурша подпущенными шинами, один из дежурных шёл пешком рядом с ним. Они ни о чём не говорили, просто выполняли свою работу.
Отец увёл Илью домой, а сам отправился на завод. Вечером уставший и расстроенный чем-то, сказал лишь, чтобы Илья не был глупым и не кричал бы как тот строитель.
- А что с ним стало?
- Убили, - спокойно и с пониманием ответил отец. Ему это было обыденно. Илье тоже, война кончилась месяц назад.
Одно лишь смутило юношу, кто убил? Война же теперь кончена.
Шло время, и город наконец вовсе избавился от следов войны. Пропали баррикады, улицы стали чисты и, река вовсе растаяла, а танк утащили на переплавку шумным тягачом. Не видно было разрушенных зданий, их фасады покрылись красными полотнищами государственного флага. Город стал совсем живым и были уже слышны и детские игривые крики и шум разговоров, и стук и топот деятельности.
Отец всё больше был на заводе и только под тёмный вечер возвращался в дом. Илья записался в добровольческий отряд и всячески помогал обустраивать новую, светлую жизнь в городе.
В один день он с самого утра оказался около ветхого трёхэтажного здания главной улицы. С двумя мужиками он вешал красное знамя, одно за другим. Он стоял снизу и ровнял полотнища, а сверху его крепили ржавыми гвоздями к трухлявой доске. Оставался последний флаг, когда к нему подошёл человек с расшатанным костылём и без ноги. Он улыбался всеми зубами и спросил юношу:
- Что это вы такое делаете?
- Вешаем, - неуверенно ответил Илья.
- Да я вижу, что вешаете, - смеясь говорил безногий, - чего ж не вешать-то ага?
Илья не знал, что ответить, мужики наверху уже ругались. Он принялся равнять полотно, а мужчина никак не отставал:
- Ну а всё же, почё вешать-то? Чего нечем заняться?
- Слушай, мужик, иди куда шёл! – прикрикнули на него сверху. – До..ться не до кого?
- А я не с тобой говорю, - оскалившись ответил мужчина. – Я у юнца спрашиваю, - улыбка ушла с его лица и вернулась, когда он обратился к Илье. - Меня просто уже тошнит от этих знамён, вот ты мне скажи, на кой они нам нужны?
В это время один из мужиков уже слез с крыши и подошёл к Илье и безногому.
- Отец, по хорошему, отстань, а, - попросил молодой худой человек с грустными глазами, в которых не было ничего кроме странного безразличия. -Работать надо, а не языком чесать.
- Да успеете наработаться, вон весь день впереди, - спокойно ответил безногий и снова обратился к Илье. – Ты только объясни. Я сразу отстану. Интересно, что молодёжь думает.
Илья никогда и не задумывался зачем. Его от знамён те тошнило, даже наоборот воодушевляло что ли.
- Приходи после смены или на обед, если интересно. Илюха вон пока подумает, - ответил за него молодой.
- Да чо ты с ним нянчишься, - возмутился второй рабочий, который уже тоже подоспел. – Нахер с ним вообще лясы точить, если он ничего не понимает!
- Я как раз всё понимаю, - возразил безногий, смотря теперь в глаза мужику.
- А может объяснить всё же тебе, - прорычал тот, закатывая рукава.
Молодой подоспел к нему и примирительно сказал:
- Да брось ты, Лёха, кипятится.
К тому времени у красного фасада здания остановилась тёмно-синяя машина милиции. Вышел служащий и серьёзно спросил:
- Что за шум, граждане?
- Да только вот хочу спросить, чего это всё вешают и вешают красные эти тряпки по домам, а за ними одна разруха ведь… Аж тошно, - и безногий смачно сплюнул прямо под ноги милиционеру. Он ещё шире теперь улыбался.
- Вот, товарищ, что творится, - встрял Лёха. – Враг народа, самый натуральный, натуральнее некуда.
- Враг, говоришь? – хмуро спросил служащий из под блестящей фуражки.
- Так точно, - довольно ответил Лёха.
Безногий только стоял и улыбался, вызывающе осматривая чистые ткани красивой милицейской формы.
- Ну враг не враг, это ещё разобраться надо… Пройдёмте гражданин, - форма брезгливо взяла мужчину за локоть и повела к машине. Тот не сопротивлялся, лишь медленно перебирая деревяшкой костыля и целой ногой, последовал за милиционером.
Машина вскоре уехала, а Илья с Лёхой и молодым продолжили работу. Повесив многострадальный флаг они спустились и мужики закурили.
- Ну вот зачем ты так? - осуждающе, но тихо спросил молодой. – «Враг народа»! Чо тебя за язык тянуло?
- А хер его! – сам не понимая ответил Лёха. – Да и поделом ему! Нече лезть…
- Убьют ведь…
- И пускай, - тихо сказал Лёха, сильнее затягиваясь дрянным табаком, - Одной падалью меньше.
Молодой покачал головой и затушил самокрутку, оставив на обед.

Вечером отец пришёл раньше обычного. Довольный и даже не уставший. Принёс буханку свежего хлеба и достал где-то кусок сала, а ещё припрятал под мышку маслянистую баночку тушёнки.
- Илья! Чего не встречаешь, - закричал он с порога.
Илья лежал на ржавой сетке и смотрел в облупившийся потолок. Никак он не мог ни уснуть, ни приняться за достанную отцом новую книгу. Всё думал о том безногом мужике, о его вопросе.
- Ты чего? Устал? – отец уже стоял над ним с яствами в руках.
- Нет, не устал, - ответил Илья слезая с кровати. Вкусно пахло хлебом, но он этого замечать не хотел.
- Ну пойдём тогда к столу.
Отец ушёл в другую комнату и принялся разжигать старый камин, чтобы вскипятить воды на чай. Илья подошёл к нему, сел рядом на пол и смотрел на разгорающиеся чёрные угли огня. Так ещё недавно полыхал весь город, а теперь, когда на улицах было чисто и спокойно огнь перенёсся внутрь. Он всё думал, как начать, но потом просто без эмоциональным голосом рассказал всё как было. Отец слушал его внимательно, не отвлекаясь от огня.
- Н-да, - протянул отец. - Сглупил мужик. Ты поэтому хандришь? 
Илья ничего не ответил.
Скоро они пили чай за столом. Отец нарезал хлеба и тонкими кусками сало. На огне варилась тушёнка. Он выпил кружку чая, съел пару ломтиков, Илья так и сидел грустным, не взяв ничего в рот.
- Ну чего ты? А на войне как, сколько людей полегло, - пытался успокоить его отец.
- То на войне… - тихо возразил Илья.
Отец подумал немного, жуя кусок хлеба и потягивая чай.
- Я так тебе скажу, война войной, но ничего ещё не кончилось. Может только самые сложные времена настают, кто его знает… - он пытался найти взглядом глаза сына, но тот смотрел в тёмный деревянный пол. - Ещё много чего произойдёт, а ты пока молодой, мотай на ус, как делать не стоит, - он допил чай и возмущённо, но счастливо сказал, - у меня вон повышение, порадовался бы хоть за батьку.
Илья натянуто улыбнулся, пожал отцу руку и ушёл на кровать.
Следующим утром они оба отправились на работу, по чистым улицам красных фасадов.

Годы шли. Город совсем уже стал похож на мирный. Почти в каждом доме кто-то жил или работали люди. По улицам разъезжали легковые машины. Открылись магазины с сытной едой. По водопроводам потекла вода. По жёлтым трубам - газ.
Отца хорошо повышали. Он пополнел, нашёл себе женщину, поселил в их с Ильёй доме. В кармане рядом с паспортом ютился партийный билет, а дома на почётном месте весел портрет Вождя. Книг в доме теперь было не две и не три, а целая библиотека в новом серванте. Только книги эти всё были скучные и Илья давно бросил их читать.
Он уходил с утра на работу, а возвращался уже ночью, неизвестно где околачиваясь после смены. Отец пытался разузнать, да только подросший сын ничего отвечать не желал и только отмахивался от него, уходя в свою отдельную комнату.
Одним утром, когда встав по обыденности пораньше Илья уже собирался по тихому уходить из дома. Отец поймал его за локоть и серьёзно сказал:
- Чтобы вечером, часов в семь уже был дома. Будут гости. - говорил он значительно и Илье даже показалось с угрозой. - Не вернешься вовремя, домой не пущу, имей ввиду.
Илья что-то быстро ответил и выскочил из дома. На улице пахло свежей химией краски, светило яркое солнце, начинался прекрасный летний день. Дома все были нарядные, яркие, улицы чистые, красивые, по ним счастливо прогуливались мамы с детьми в колясках и старички с собачками. Слишком рано ещё было для рабочих, поэтому тротуары были пустынны, а на дороге не было видно ни одной машины, как далеко не вглядывайся. Илья зашёл в какой-то переулок, там собрались уже юноши его возраста, что-то тихо шёпотом обсуждая. Все они были прилично одеты, сыты, лица сверкали чистотой, а разговоры всё-таки были мрачными.
- Ну нет, я помню войну, - говорил какой-то высокий парень в очках. – Худо, конечно, было, но как-то понятно. Вот он враг, а вот свои. Ясно было чего делать, ясно к чему стремится. А сейчас… Да даже и не знаю, чего сейчас.
- То-то и оно, что ничего не ясно, - продолжал другой, коренастый и кудрявый. - Даже ведь не ясно, чего хотят они. Ну пускай власть, пускай правила и запреты, ну огласите их. Скажите, чего нельзя! А то ведь нет, не говорят. Вон Ваньку Меншова его за что посадили?
Тут они заметили Илью и поздоровались. Тот присел рядом, сняв кепку, чтобы не было так жарко.
- Меншова? Да уж за известное дело, - горячо ответил рыжий с веснушками парень, который был кажется здесь младше всех. – Он между прочим знамя сорвал!
- Это понятно, но что он специально что ли?
- Да нет вроде, зацепился…
- То-то и оно, - подтвердил кудрявый.
Они ещё немного посидели и Илья вспомнил:
- А этого, еврейчика, как его, Изю Кацмана за что?
- Нет, ну там понятно… - отмахнулся рыжий.
- Что же понятного?
- Родителей у него нет, работает отвратительно… - пояснил кудрявый.
- Да, ну при чём здесь это? – возмутился тот, что в очках. – Кричал он. А что кричал, не разберёшь, никто говорить не хочет.
- То-то и оно, - снова подытожил кудрявый.
Рыжий закурил, остальные заругались на него, что мол пропахнут рубахи, и тот покорно отошёл в сторону.
- За неосторожности садят, вот что, - заметил парень в очках. – Курит вот он так, случайно дыхнёт на кого из партии и тоже посидит.
- Переплюнь а, - возмутился рыжий.
- И за это тоже посадят, - кивнул Илья.
Все улыбнулись, но улыбка эта была скорее грустная, а рыжий вообще потушил сигарету и махнув рукой ушёл. За ним все то же начали расходится.
- Ну до вечера, Илья, - попрощался кудрявый.
- Я не приду, наверное…
- Что так? - удивился рыжий, который всё же вернулся, чтобы пожать руки.
- Да, отец просит, говорит не пустит, если задержусь. Гости у него, - объяснил Илья.
- Партийные?
- А как же, - улыбнувшись ответил юноша.
- Ну тогда, конечно, - улыбнулся и рыжий поклонившись перед Ильёй.
Они пожали руки и разошлись в разные стороны, по своим пролетарским работам.

Вечером было видное застолье. Еда была разнообразная и домашняя, и что-то принесли с собой гости. Алкоголь тоже, конечно, был знатным. Домашний, грузинский коньяк, особняком возвышался над снедью, ожидая верного момента для входа в игру, но шампанским гости были уже отчасти веселы, потому разговоры велись непринуждённо и кто-то уже танцевал с отцовской женщиной под шелест граммофонной пластинки.
- Я вам так скажу, Антон Юрьевич, живём прекрасно, - уверял отец какого-то тучного мужчину, в расстёгнутой рубахе. – И знаете, что? За это надо бы выпить! - он с искушением взглянул на бутылку блестящего коньяка.
- Эх, Мишка, не терпеливый ты… - засмеялся тучный мужчина, потянувшись за бутылкой. - Ну, давай, - он разлил себе и мужчинам по рюмочке и попросил отца повторить тост и посолиднее.
- Значит так, живём хорошо. Куда уж там. Замечательно! Ну и соответственно, чтобы жизнь такая не кончалась! – отец немного покраснел, но тост его был прият всеми с энтузиазмом, не терпелось опустошить рюмки.
- Это да, Мишаня, это ты прав. Вот, учитесь, идейный человек! – похвалил его Антон Юрьевич, делая замечание всем остальным за столом.
Лица всех расплылись в улыбке и разговоры пошли смелее и веселее.
В прихожей постучали, отец пошёл открывать.
- Ах ты, паскудник, - весело встретил отец Илью. - Ну проходи, коли пришёл.
На часах было все восемь, но вечер только начинался, отцу не хотелось его портить. Он провёл сына к столу и со всеми познакомил. Илье было мало приятно, но он старался улыбаться и кивать всем замечаниям, и смеяться над всеми шутками.
- Нет, нынче не та молодёжь, - заметил Антон Юрьевич. – Посмотрите на него, что же это и не выпьет с нами. Не уважает значится нас! – он погрозил Илье пальцем и налил себе ещё, юноше впрочем ничего и не предлагая.
Илья сидел и улыбаясь от необходимости пил не вкусный компот сваренный мачехой.
- Отец твой, золотой человек, говорит ему живётся отлично, - продолжала бесформенная туча по ту сторону стола. – А ты чего думаешь? А? Ну-ка живо тост, молодой человек!
Илья смутился. Чего ему было сказать этой пьяной морде. Он и не знал, чего.
- Хорошо живётся, чего сказать – спокойно произнёс юноша.
- Вот, чудак человек, - заливисто засмеялся Анатолий Юрьевич. – Хорошо ему… Конечно, хорошо! Ради вас, сук, здесь пашем. Хорошо ему… - он зло посмотрел на Илью. – Твоему отцу, вон отлично, он доволен! А ты чего? Что это за лицо, чего ты улыбаешься, сволочь ты такая, а? Я ведь знаю, чего ты думаешь. Собрались жрать, пить. Свиньи ты думаешь. Да только эти свиньи всю войну прошли за тебя и сейчас из кожи лезем только бы бед не знали. А вы, уроды, никакой благодарности…
- Ну-ну, - попытался его успокоить уже убаюканный коньяком отец.
- А ты не нукай! Кого воспитал, понимаешь ли… - уже не на шутку рассердился Анатолий Юрьевич. – Растут враги народа, понимаешь… Всё недовольны. Ничего им не нравится, мразям! Никакой надежды ведь. Всё у вас через жопу! Никакого стремления, ходите по дворам, не знаю я что ли, шушукаетесь. Вождя на вас нет!
Анатолий Юрьевич говорил яростно и с чувством, но как вспомнил про вождя тут же замолк. И все тут же замолкли и повернулись к нему, только музыка граммофона трепетала воздух.
- Чего замолчали? – собравшись грозно спросил Анатолий Юрьевич, - Жрите, пейте, чего уставились? Мало вам что ли? – он был весь красный, и лоб его залился потом. Илья смотрел ему в глаза, пытаясь хоть чего-нибудь там понять. - Да! Да! Ну нету его! Не стало! Умирают люди, а вы то чего? Вы то все, вам плохо что ли живётся. Вы ведь не воевали, - он орал это в сторону юноши. - Вы ведь и не воевали, и не работали толком ещё! Нихерашеньки не сделали. Жизни не видели, ни нюхали. Вождя подавай.
Все молчали, потупив головы в тарелки с салатами и мясом, и рыбой. Илья поражённый тоже опустил взгляд, смотря на плавающие в стакане косточки абрикоса.
- Так, вот – успокоившись подытожил Анатолий Юрьевич. – Нет Вождя, нет Идеи, куда теперь дальше… а хрен его! Никуда. Кушайте, пейте, господа хорошие, пока вон такие, - он посмотрел на Илью, - живут хорошо.