Эликсир молодости 5

Через недолгий промежуток времени, тьму разогнал куда более яркий фонарь.
Вася осторожно коснулся шершавой поверхности, провел пальцами вдоль ящика, ощущая тяжелый многовековой холод и как-то неосознанно двинулся вдоль, Блонди молча последовала за ним, и вот из темноты показался еще один ящик, по габаритам весьма похожий на первый, но этот был преимущественно деревянный. Широкий металлический уголок и тоже с клепками, скреплял конструкцию только по бокам, десяти сантиметровая доска, плотно пригнанная друг к другу, добротно покрытая лаком, отсвечивала так, словно ставили ее здесь, не далее нескольких лет назад. И тем не менее, пальцы оставляли заметные полосы в пыли, а табличка, сестра близнец, той первой, на ряду со знакомым готическим текстом, имела цифры: тысяча восемьсот шестьдесят пять. Ускорив шаг, Вася уже с азартом прошел к следующему ящику: металл, местами ажурная ковка, витые стебли, редкие листья – тысяча восемьсот семьдесят три, повернул налево, в проход между ящиками – там еще ряд, и ближайшая табличка, на громадном, украшенном развернутой решеткой, повернутой ромбом под сорок пять – тысяча восемьсот восемьдесят первый!
  – Охренеть, – наконец не сдержался Егоров, – год убийства Александра второго, – эти ящики, сплошная законсервированная история!
 – Угу, – подтвердила Блонди, – Семьдесят восьмой – Русско-турецкая война – конец.
 – Че правда? – Удивился Вася.
 – Правда, – Инна неловко извлекла из сумки пачку, и вытрясла оттуда сигарету, зацепила фильтр зубами, залихватски чиркнув о бедро зажигалкой, обмакнула дугой конец сигреты в пламя, втянула дым и смахнула на место крышечку: – профильный предмет в институте. Только не спрашивай у меня, что это за ящики, могу сказать одно, что это возможно продукт индустриализации, а какой именно? Кто его знает? В девятнадцатом веке изобретали много и пафосно, тут отдельный интерес нужен, у меня на лекциях его не было, поэтому помню я, в общих чертах, разве что ткацкие станки, да счетные машины, никаких ящиков, разумеется…
 – Да-а-а… значит это, нечто вроде упаковки такой? Вычурно, сейчас так не делают – Егоров покачал головой, поводя взглядом вдоль освещенных досок – дай фонарик пожалуйста?
 Инна протянула, луч лизнул край ящика, провалился во тьму и тут рука парня дрогнула. Часть темноты, будто бы стала гуще, глаза выхватывали очертания низкой человеческой фигуры: голова, плечи, худой торс и все это словно уходило в пол. Вася ощутил удушливый дискомфорт, сообразил, что не дышит, на грудь спереди, словно давила волна, первобытного, просто животного страха. В следующее мгновение он почувствовал, как Инна взяла его за локоть и осторожно сжала. Фигура не двигалась. Вася, немыслимым усилием воли, чуть отвернул голову в сторону и прошептал.
 – Ты это видишь?
 Некоторое время спутница хранила молчание, видимо, кивнула, и только потом сообразила, что отвечать надо голосом.
 – Вижу… – мимо щеки Егорова проклубилось облачко дыма, – это, видимо, кто-то из твоих друзей, скорее всего девушка – кто-то ведь тебя звал.
 Вася попытался убедить себя в том, что перед ним и правда Лиза, которая устала и села на корточки, но организм отчего-то сопротивлялся этой идее, что-то кричало внутри – нет здесь никакой Лизы и не может быть, она пропала за несколько километров отсюда, а это… это… здесь внутренний крик обрывался, мысли сбивались в кучу, глаза, все сильнее распахиваясь, пытались высмотреть, уловить малейшее движение фигуры.
 Комок тьмы, в это время, оставался издевательски неподвижным, давил на психику, поднимал из глубины приступ паники, и только присутствие за спиной женщины, красивой сильной женщины, которая вдруг тоже стала нуждаться в его защите, не позволяло сорваться, очертя голову бросится назад в цистерну, закрыть за собой дверь и вжаться, слиться, с холодной металлической стеной. Сам, не веря себе, Вася напряг руку с телефоном, поднял свет чуть выше, так чтобы тот максимально приблизился к фигуре и сделал неуверенный шажок вперед. Тьма покачнулась, принимая холодный светодиодный свет. Еще шаг, еще – теперь фигура на полу была видна отчетливо: белый саван, длинные черные волосы, спадающие по плечам, до самого пола, жуткая, нечеловеческая неподвижность. Еще шаг, и вдруг…
 Фигура повернулась влево и, неуклюже переваливаясь, с механической расторопностью, скрылась за ближайшим углом, используя для передвижения только руки.  Вася хотел вскрикнуть, но тут совсем рядом оглушительно хлопнул выстрел, мир взорвался краткой вспышкой боли в ушах, а потом пронзительно зазвенел на одной тонкой ноте.
 Егоров выругался, инстинктивно склонил голову, прижимаясь правым ухом к плечу, почувствовал прикосновение к спине, ритмично вздымающейся женской груди, и уже решительно прошел за угол. Луч осветил пустой проход межу ящиками. Кирпичные полы, выложенные елочкой, чуть дальше еще один ряд из точно-таких же прямоугольных громад. Писк незаметно сходил на нет, где-то, совсем рядом, послышались звуки рваного шелеста ткани о камень, гвоздодер сам скользнул в руку, еще один решительный шаг вперед, взгляд налево – пусто, шорох.  В несколько прыжков, Егоров нагнал шум, глянул за поворот, замахнулся и… монтировка, разрезав воздух, коротко дзынькнула, впиваясь зубами зашлифованный кирпич. Пусто! Сзади его догнал встревоженный шум цокающих каблуков, Егоров бросил взгляд через плечо – знакомая фигура, с пистолетом наперевес, затем выпрямился разминая запястье, поймавшее обратку. Прислушался, шорох совсем рядом, и, кажется, край савана, дразняще уползает за угол, прыжок – как ему показалось неожиданный, удар наотмашь по диагонали. Опять пустота, а зубья плотно засели в деревянном боку ящика. Егоров потянул рукоять на себя, та немного повернулась, но осталась на месте, тогда он дернул, еще и еще раз, испарина прошла от лопаток к воротнику, инструмент его, словно кто-то держал. Вася навел фонарь на край гвоздодера, зубья елозили по раскрошенному дереву, зацепится здесь, бело решительно не за что, но он цеплялся – цеплялся и двигался взад-вперед подобно свободной петле. Смотреть на это не было сил, и Егоров отпустил свое оружие, которое, несмотря ни на что, продолжило раскачиваться вверх и вниз, вверх и вниз… и вот, из темноты, проявилась мертвенно бледная кисть, она держала монтировку у самого основания, и совершала ритмичные, чуждые живому человеку, движения. Трупные пятна на белой коже, могильный, тяжелый смрад – эта рука, отдельно, без всякого тела, висящая в пространстве замыкала на себе весь окружающий мир. Отшатнувшись назад, Егоров снова столкнулся с Инной, на инстинктах обнял ее, прижался – как же она замерзла, грудь, талия, просто ледяные, цокот каблуков, два шага назад – подземелье вплело в запах ее духов миазмы разложения… Вспышка! Тело Блонди вырвало из рук неведомой силой, на секунду руки продолжили сжимать пустоту, потом появилась боль в ушах, мрак рассеялся словно неровным светом свечи – откуда-то, совсем с другой стороны, вынырнуло перепуганное лицо Инны. Она открывала рот, что-то говорила или кричала, потом размахнулась и влепила оплеуху слева, и тыльной стороной, тут же справа, и снова. Голова моталась из стороны в сторону, глаза не хотели слушаться, да и весь мозг застыл в каком-то странном оцепенении. Пространство вокруг все наливалось и наливалось золотистым, иррациональным светом, не имевшим источника, а Инна схватила его за лечи и начала трясти – яростно, остервенело. И только крохотный кусочек сознания отмечал, что левое плече его, пронзает ленивая, ноющая боль – потому как в кожу, прямо через одежду впивается какая-то выпуклость на пистолете.
 Свет уходил вверх, до самого сводчатого потолка, вокруг проявились хитросплетения труб, больших и маленьких баков, лесенок и переходов. Блонди отпустила Егорова, открыла рот, пораженно рассматривая явившиеся картины, повернулась вокруг себя, потом прижалась к нему будто бы ища защиты, и он, пробуждаясь, обнял ее, на этот раз, такую живую, такую настоящую. А в следующую секунду обнаружил, что слышит, слышит непрерывный треск и шорох, откуда-то налетел горячий ветер. Самый ближний ящик, необъяснимым образом поджался, глянец со стенок его исчез, а потом вдруг вся конструкция осыпалась, превратившись в гору песка. За ним треснул следующий, обнажая кучу чернозема, за вторым последовал еще один, и еще, и еще. Треснуло само мироздание – трубы, и приборы обратились в пепел, пепел разметали жаркие вихри – то тут, то там вспыхивали могучие воронки, потоки воздуха подхватывали миллиарды песчинок, закручивали хороводы смерчей, которые рождались и умирали, иногда прожив не более секунды. Потолок истончился, открывая яркую голубизну светящегося самого по себе неба, полы под ногами вздрагивали, со стен срывались громадные куски кладки, поднимая при падении темную пыль, пыль комками билась о землю, песок со всех сторон накатывал волнами, засыпая ноги, и заставляя выбираться из него. И вот в какой-то миг, вакханалия остановилась. Еще, где-то, что-то сыпалось, что-то рушилось, пространство, еле заметно потряхивало, но это были уже всего лишь отголоски случившейся катастрофы. Спутники вцепившись друг в друга замерли, вокруг них теперь простиралась пустыня, бескрайняя, бурого цвета, с землистыми пятнами насколько хватало взгляда, мертвая. И единственным строением здесь, далеко-далеко впереди, взмывала исполинская пирамида, усеченная в последней трети своей, где на пьедестале, висел заключенный в еще одну пирамиду, состоявшую только из балок золотого каркаса, гигантский, человеческий глаз.
  Воцарилась тишина, нарушаемая только легким свистом ветра, воздух вокруг стремительно нагревался, а потом со стороны пирамиды прилетел тяжелый низкий голос.
 Слова, на незнакомом языке, впивались в каждую клеточку кожи, тембр, то медленно и неохотно взбирался в гору замедлялся, и потом вдруг соскакивал вниз, несколько звуков произнося невыносимым фальцетом, и опять замедлялся, наматывая звук на звук. Вася зажмурился, прижал Блонди к себе сильно-сильно, стараясь по максимуму закрыть ее от налетающих, лижущих все открытые участки тела, звуков. Голос прожевал еще что-то, и еще, словно спрашивая, или читая мантру – было сложно что-то понять. Где-то между телами, завибрировало что-то маленькое и твердое, неживое, настойчиво, ритмично, и голос это почувствовал. Жевание стало разраженным, ускорилось, потом яростным, а неведомая штука вибрировала все настойчивее.
 Телефон! Промелькнула догадка в унисон, в головах обоих спутников, повинуясь странному порыву, они разомкнули объятья, Вася схватился за карман, и пустыня начала меркнуть, терять реальность и цвет. Потянул трубку на себя, но вызов оборвался, моноблок замер, и ближайшие холмы, словно дождавшись команды, взорвались песчаным маревом. Тощие фигуры, с торчащими ребрами узловатые, бледные до синевы с темными провалами на месте рта и глаз, мужчины и женщины, закованные в ржавые доспехи, странные, состоявшие из множества переплетенных стальных полос. Тела висели внутри на цепях и истрепанных кожаных ремнях, в самых неожиданным местах, на сгибах, локтях и коленях, в кожу несчастных впивались длинные покрытые засохшей до черноты кровью, шипы. С каждым движением суставы грызли изогнутые пилы, кое-где кожу закрывали пробитые клепками, сочащиеся влагой латки. Люди эти – рыцари апокалипсиса, сомнамбулически раскачиваясь, скрепя и постанывая, стали приближаться и были они со всех сторон. Голос неистовствовал, бил и бил в перепонки, из ушей уже текло что-то теплое.
 Инна отстранилась, наставила пистолет на ближайшую фигуру и выстрелила! Маленькая злая пуля, с краткой задержкой прорезала воздух, и ударила одного из воинов прямо в лоб. Голова опрокинулась назад, шлем обрывая кусочки кожи слетел за спину, и воин, раскинув руки в стороны, рухнул как подкошенный. Блонди целилась в нового, этот поймал две пули грудью, третья выбила из его рук щит, срикошетив, зашла под подбородок, растрепанной, почти зеленой от плесени женщине. Макушка головы, покрытой встрепанными лохмами вспучилась, и лопнула, обнаруживая под собой сгусток белесой паутины. Больше удачных выстрелов не было – мертвецы ловили пули телами, не так эффектно, качались, присаживались, но через секунду, другую, продолжали идти вперед. 
 – Живучие твари! – пробился голос Инны сквозь, бубнение пирамиды. Она сноровисто сменила магазин, передернула затвор, прицелилась чуть тщательнее. На этот раз тремя выстрелами, положила сразу трех воинов – но те продолжали идти, раскачиваясь, скрепя и стеная. Вася смотрел на неравный бой, находясь в какой-то прострации – тело его горело, рвалось на помощь блонди, но разум, раз за разом останавливал: ты червяк, что ты сможешь сделать с этой армией? Умри червяк, умри как твои пакостные друзья, и вдруг взгляд упал под ноги, там, где они с Инной, стояли в обнимку, маняще поблескивала знакомая крышка – та самая, что коснулся он тогда в комнате. На поверхности ее неугасимым огнем горели узору – она манила, она обещала спасение.
 Еще один выстрел, перебил руку, совсем уже было подошедшего чудища, которое было в костюме старинного водолаза – тяжелая трехболтовка, с решеткой и запотевшими стеклами раскачивалась из стороны в сторону, и из щелей на ее дверцах с каждым шагом просачивались желеобразные сопли. – Фу – мерзость! Инна ткнула водолаза в грудь и тот неожиданно легко опрокинулся на спину придавив собой еще кого-то.
 Егоров присел на корточки, коснулся рукой холодного металла, тот отчетливо завибрировал предвкушая. Щёлкнула ручка, Вася на этот раз не опасаясь ухватил ее и подал крышку в сторону – на него глянуло бездонное жерло – в котором, безвольно мотался, оборванный Жорин канат. 
 – Что это?
  Васю тряхнули за плечи, он перевел затуманенный взгляд на спутницу, Блонди, побелевшая, испачканная кровью, вытекающей из ушей и краешков глаз, отчаянно жестикулировала ему, а потом схватила за голову и с силой опустила вниз.
 – За мной! – Неожиданно даже для самого себя, на всю емкость легких проревел Вася, ныряя головой во тьму, совершенно не сомневаясь, что Инна последует за ним! 

 Приняв в нутро свое, последний компонент, котел, сам собой запечатался: крышка, потушив синий огонь на своей стороне, просто как живая, наползала на положенное ей место. Морок, а то что бушевало мгновенье назад в подземелье, было ничем иным как мороком, потерял цвета и растаял. Из-за коробки где почивала сущность матери Идрис, вышла невысокая субтильная старушка. На голове её возвышалась седая, приколотая красным гребнем, старомодная причёска. На плечи, поверх глухого серого платья, была наброшена вязаная жилетка с большим белым узором, из-под тонкого, видавшего виды, ободка круглых очков, на котел смотрели, сильно увеличенные оптикой, выцветшие серые глаза, грубы, разгладив ни один десяток морщинок, растянуты в довольной улыбке.
 Старушка согнулась пополам, нашла у котла ручку и без особого напряжения подняла его.
 – Спасибо сестры и матери! – слова древнего языка ударились о стены великого склада, в который долгое время, странный безумно богатый чудак, живший белее полутора века назад, свозил соленую землю с могильных курганов где хоронили ведьм.
– Спасибо за души, за силу и помощь. Да прибудет покой с вами на той стороне.
 Со временем склад рос, и вот чудак, не мог уже скрывать свой странной работы, поэтому, ему пришлось открывать здесь ледник, закупать английские машины, станки, селить приказчиков и сторожей…
 – Спасибо светлое божество, что снова закрыл глаза, на наши деяния на этой земле.
 И вот сюда без страха уже заходили люди, торговались, кричали, строили свое дело…
 – Спасибо хранитель батюшка – собиратель земли ведьменой!
 А когда чудак умер – собранные им, вольно или невольно сущности, стали активно кормится человеченкой, и люди, довольно скоро покинули, это страшное место – запечатали, засыпали, забыли, совершенно не думая, что сюда когда-нибудь проберутся их, ослепленные неведеньем потомки.
 – Низкий поклон… – старуха растворилась опустившемся мраке. 

Редко, крайне редко бывает такое утро, что выходишь на улицу и душа поет. И дышится в такое утро иначе и видится. Особенно, когда глаза твои, еще несколько часов назад, были мрачными и выцветшими глазами старухи, которые и смотреть то на этот мир могли, лишь через толстенные выгнутые стекла, ношеных переношенных очков. А когда снимались эти очки… Господи, что это за отвратительный шнобель, с надавленным пластиком полукругом на переносице? И мешки под глазами, отвисшие, безобразные, с огромными порами…
 Утро, безумно раннее, дышащее прохладой ночного ливня, являющее глубокое небо над головой, еще только с намеками, на проснувшееся, спрятанное за тела многоэтажек светило. Приятно ощущать уколы холода молодой, гладкой кожей, особенно, если еще вчера, она была дряблая, с коричневыми пигментными пятнами, как какая-то тряпка, отстававшая от костей. Пальцы, неизвестно, когда успевшие превратится в мерзкие, плохо гнущиеся конусы, белые, потому что кровь в них, поступает с превеликим трудом, а иногда, они начинали зудеть, и тысячи игл впивались в них, заставляя поскуливать от мелкой, но нетерпимо паршивой боли.
 Каблуки отбивали мерный ритм по асфальту – цок-цок, цок-цок… Подумать только, еще вчера, они не выдержали бы ее омерзительной туши, этих желейных бесформенных, бугристых от целлюлита ляжек, этого живота, клонящего вперед, этой обвислой по сторонам груди. А сегодня она впрыгнула в узенькие джинсы – потому что она была легкой, безумно легкой – как пушинка, а может и легче, она была стройной, гибкой, желанной… Сколько лет она мечтала о мужчине – это пытка, похожая теперь, на бесконечный кошмар, который нельзя пережить второй раз, никаких сил не хватит на это, никакой воли! А самое главное – эта великая несправедливость, когда ты видишь, слышишь, чувствуешь и даже, вроде бы, живешь, но все это за чертой, за бортом. Люди проносятся мимо, у них много времени, безумно много, час за часом, год за годом, они могут жить, кружится в безумном водовороте событий, только руку протяни и затянет бездумно, бесстрашно… и тебе остается только мечтать. Мечтать, наблюдая за тем, как не то что дети твои, а уже и внуки, бросаются в круговорот взрослой жизни и ты, в одно мгновение, вдруг отчаянно понимаешь, что все, что бы ты на этой земле не делала, что бы не говорила, каким бы не обладала состоянием, а молодость уже не вернуть. Да… при больших деньгах, можно создать суррогат, выбить нужные неискренние слова, влюбить в тело, порезанное искусными хирургами, заретушировать фото, ходить на дорогие, и, по сути, бестолковые процедуры, но молодость уже не вернуть. А когда денег нет, она утекает в десятки раз быстрее и каждый день бьет тебя под дых, напоминая: «молодости больше нет!».
 Она безумно страдала от этого, не понимала подруг, возящихся с малолетними отпрысками внуков! Нет не детей, а внуков! Какой смысл? Зачем? Функция выполнена и перевыполнена – сопливые недоросли, уже тебе фактически седьмая вода на киселе, в лучшем случае, одна восьмая крови. Это самообман, мираж, иллюзия. Ты, ни что иное, как экспонат, пока еще живой, и в некоторый степени интересный, но уже по большому счету не нужный! Финал всего этого один: наступает прекрасный момент, когда твоя недвижимость, приобретает куда большую стоимость, чем твоя жизнь. Родня начинает прицениваться к метрам, мечтать о том, что будет после… после тебя в общем. И все, тебя списали, ты теперь не просто не нужный, ты настоящая заноза, забор, между желанием и действительностью. А потом крайний сигнал: к тебе начинают частить родственники, заглядывать в глаза, жаловаться на жизнь, устраивать старушке, как они считают, мелкие житейские праздники: «Баб Галь, мы вот тебе тут тортик прикупили, ставь чайник», или «А мы вот с базара ехали, там такие шикарные курочки, мы тебе взяли одну, у тебя, кстати, чайку не найдется?». И опять чай, этот гребанный чай, как будто все пожилые люди, спят и видят, как бы кому заварить чай, а потом сидеть обжигаясь, цедить по полчаса кипяток и отвечать на дурацкие однообразные вопросы. И все это вокруг да около, и все под вуалью, будто ты такая недалекая, что не в состоянии рассмотреть за ужимками хамские намеки на жилищные обстоятельства. Наверное, потом, устав ждать, говорят напрямую, что подвинутся пора, тебе зачем? Зачем все эти хоромы, когда ты скоро песок за собой подметать не сможешь, тебе в жизни то, кроме тумбочки и мягкой шконки, больше и не нужно ничего, а у молодых вон, прибавление скоро. Вот здесь будет детская, а здесь спальня – смотри, как здорово. И хочется спросить – кому? Кому будет здорово? Мне? Из дома престарелых? Где каждый второй уже клинический идиот, а каждый третий мнит себя пупом земли, которого и в прыжке не переплюнуть? Там, где жизнь твоя подчинена распорядку, придуманному кем? Людьми, которые никогда не были стариками? Да, им только предстоит это, в кавычках, увлекательное путешествие в страну увядания, но они уже умудряются составлять что-то для людей преклонного возраста: Ах, вам нужно больше спать!  Да кто тебе это сказал дубина, что мне нужно больше спать? У меня времени осталось столько, что тратить его на сон – верх критинизма. Ах, старайтесь не перегружать свои суставы. Что на практике означает, прилипни к лавочке и не отсвечивай – нашим, низкооплачиваемым санитарам возни с тобой, перечницей, меньше! И как объяснить, что ты всю жизнь не отсвечивал? Десятки лет ставил для себя рамки, отдыхал на местном водохранилище, море видел из окна чинного пансионата, где выпивали втихаря не чокаясь, а то и вовсе, весь отпуск показывал задницу небу на шести сотках, где ни хрена не растет! Что хватит тебе рамок, что ты все, что должен, уже всем отдал и имеешь право теперь на кругосветный вояж, после которого хоть усыпляйте, только пусть этот вояж проходит долго, вдумчиво, лет, эдак, на пять, вдоль побережья с пальмами и желтым песком!
 Галя не помнила в какой момент жизни, вдруг стала ожидать коварства родственников. Наверное, когда в стардом переехал кто-то из ее подруг, а может она просто посмотрела все это в телешоу – не важно, ей было глубоко за семьдесят, старшему внуку почти тридцать. Парень вырос шалопаем, нормальную работу не признавал, давал объявления в газету и еще куда-то там, а потом таскался по городу с громадным ящиком на плече, и как это принято теперь говорить: колымил. Таких колымщиков, по ее молодости, называли шабашниками, и иногда в деревнях били – а нечего, нарушать социалистический уклад жизни, хочешь строить, строй с государством! Но последние годы в стране бардак, каждый прилагает себя там, где хочет – поголовное воровство, хамство, и раздолбайство, поэтому ее внук, переваливая третий десяток лет, не инженер, и не агроном, а дурацкий плотник по вызову – разновидность моральной, трудовой проституции.
 Так вот мама этого плотника, ее средняя дочь, на удивление всегда внимательно относившаяся к родительнице, вдруг словно зачастила тоже, и тогда Глина Сергеевна поняла: абзац – подложит дочка свинью, как пить дать, тут уже и база подготовлена – сколько лет, за старухой пригляд, сама в бабки с году на год выйдет, а за мамой все ходит. Настроение тогда испортилось – стардом, последняя ступень, за которой ждет вполне ожидаемый финал, пугающе замелькал в опасной близости. Вот-вот и дочь предложит уехать в место, где живут такие же старухи как она, где есть профессиональный уход, да и вообще медом помазано. Часы, стремительно повели последний отсчет, когда вдруг…
 Гебура пришла к ней во сне, в облике строгой, аккуратной женщины, стоящей посреди большого зала, каменный свод которого подпирали шесть массивных каменных колон с красивыми резными капителями. Гебура читала какой-то монотонный стих, в котором инстинктивно хотелось услышать созвучие с молитвой, но стих этот никак не походил на обращение к христианскому богу. Да и не мог походить, потому как был много древнее всех учений о Христе, да и вообще, самого понятия единобожия. Первый раз, Галина Сергеевна проснулась в поту, ее давило со всех сторон, темнота в квартире стала липкой и вязкой как смола, и безумно хотелось воздуха! Было это все ранней весной, когда дневное солнце, отчаянно старается разогреть усеянную лужами грязную землю, а ночь, посверкивая четкими крупинками звезд, старается приморозить наметившиеся на голых ветвях, завязи почек. Ветер ворвался в распахнутую форточку, наполнил легкие льдом и в голове неожиданно поселилась мысль, о том, что Гебура – друг, друг, который может помочь. На следующую ночь Галина Сергеевна легла в кровать, пламенно желая снова оказаться в том самом зале и услышать те самые стихи. Конечно, весь жизненный опыт, говорил ей, что снов по заказу у нее не бывает, придется ждать, возможно, не один месяц, когда она все забудет и в одну из ночей…
 Гебура явилась снова, причем вошла в сон легко, в том же образе, в том же зале, и предложила сделку – второй шанс – эликсир молодости в обмен на шесть жизней. Галина Сергеевна была взрослой женщиной, не сказать, что сильно битой судьбой, но все же… И она задумалась, но ненадолго – она переживала не за те жизни, которые, ей неким образом предстанет добыть, а не будут ли ее наказывать за это позже, ведь если существует Гебура, где вероятность, что не существует Христа? А если существует Христос, то, логично предположить, что существует и ад с печами, сковородами, котлами кипящего масла и чертями надсмотрщиками, но… с другой стороны, ведь она не праведник для того, чтобы попасть в рай, она даже не знает, как надо себя вести с точки зрения библии, чтобы избежать жуткого наказания, а значит – какая разница? Если и так, и так, суждено занырнуть в котел, то по крайней мере, есть вариант сделать это на пол века позже, а может и отсрочить еще, кто сказал, что эликсир средство одноразового действия?
 Условия Гебуры были странными: души она бралась добывать сама, ей было нужно только указать и разрешить, и каждая с особыми параметрами – шесть сторонних, включая одну родственную, и плюс седьмую – собственную жизнь! Как жестоко звучал последний пункт – попробуйте подписать контракт на собственное убийство, пусть даже для последующего перерождения, но все же, каждый шаг Гебуры приближает собственную смерть! Но как же хотелось вернуть себе молодость!
 Контракт был подписан не кровью, нет, даже не чернилами нашего мира – контракт был подписан ментально, и забыть об этом теперь не было никакой возможности. Теперь у Галины Сергеевны на подготовку был всего год.
 Первым делом она сама завела разговор с дочерью, о том, что неплохо бы ей переехать в спокойное место, где ровесники, специалисты, и бла-бла-бла…  Пускай ищет, да так, чтобы получше было, неспешно, одним словом. Хамка крайне убедительно изображала изумление, говорила какие-то глупости, почти месяц держала осаду, а потом, видимо, решила, что хватит переигрывать и взялась за поиски. Галина Сергеевна, в свою очередь, принялась подбирать кандидатуры, одно из условий: души не должны быть душами стариков, а значит собственный круг отпадает. Мостиком с молодежью выступил внучок – запланированный наследник. Дурашка не хотел ездить к бабушке, он, видите ли, вырос, и по горло занят своими делами, благо был не злобливым и совестливым, пара демонстративных слез, рисунок жизни в собственной, после ее смерти разумеется квартире и вуаля: внучок повязан приезжать через день: мусор выносить, да за продуктами бегать, а побочно и просвещать бабушку подробностями своей жизни. К новому году, примерный список жертв был построен. Галина Сергеевна, поспешила убраться в стардом и вот здесь заскучала. Звонила и брюзжала по телефону, теперь уже всерьез, бессонными ночами представляла, как дочь ее, пользуясь услугами черных риелторов, ворует и продает ее квартиру, используя подложную справку о невменяемости матери, а в довершении всего, откуда-то из глубины, все чаще начала приходить мысль: «А не развела ли ее сама колдунья Гебура?». Ведь, по большому счету, вдумчиво она контракт не читала…
 Действо началось на этой неделе, ведьма каким-то образом вкладывала в голову Галины Сергеевны красочные полукартины полумысли, и она о ходе операции, можно сказать, знала.
 Первое, что сделала Гебура, это заманила внучка в развалины, сделала так, чтобы он видел квартиру, что-то там ремонтировал дурачок, а на деле просто для затравки, подставлялся к древнему, бездонному котлу, в котором, после некоторых манипуляций и варился эликсир. В тот день Галина Сергеевна не удержалась и позвонила внуку, тот был явно чем-то расстроен, пытался вилять, но Галя знала, знала, что ведьма начала свою работу.
 На следующий день внучек притащил в развалины своего друга – редкостного придурка, зато имевшего острый язык и обаяние. Галина Сергеевна испытывала к этому Жоре странные чувства, она не понимала и не принимала его жизнь, когда он приходил в гости на пару с внуком, откровенно фыркала, видя все его нелепые наряды, но как замечательно он говорил… И все так естественно, так располагающе… В общем Жора сам слез в котел, без всяких усилий. И опять Галина Сергеевна не удержалась, и опять звонила, и опять кусала губы слушая отговорки.
 В этот же Вечер Гебура, бросила под троллейбус, черноволосую дуру из соседнего подъезда, которую ее внучек умудрился, каким-то образом, подцепить. Ведь видно же, что девка холодная, максимум на что позарилась, так это на жилье, и все равно, он за ней бегал, как оголтелый. Девка – это красота и молодость, ушла в котел с некоторой натугой, но все же ушла.
 Следующую жертву было жалко, на самом деле хороший мужчина, интеллигентный, культурный, отзывчивый – тоже сосед, работал инженером на строительстве подземки. Гебура пришла к нему во сне, а когда тот вышел покурить, свела его с внучком, который и выдал историю своих горестей. Инженер, сам толком не понимая почему, ввязался в авантюру с поиском придурка Жоры, хоть наверняка понимал, что вся история скорее всего ерунда. Убрать Андрея Николаевича, совсем чуть-чуть, отведя глаза, тоже не было проблемой, а уж образ из сна, воспроизведенный в подробностях и даже смрадный запах, это шедевр.
 Внучок вылетел из подземелья как пробка, рванул по городу и дальше появился персонаж, которого Галина Сергеевна лично не знала, он был целиком на совести Гебуры и означал одно – деньги, а точнее способность их зарабатывать. Его ведьма просто утопила, поставила котел на дно, приманила образом русалки, и он сам в пруд нырнул дурачок.
 И так, в котле была харизма, красота, ум, и богатство, оставалась сила, и ее к сожаленью нельзя было взять у предыдущего донора, а сама Галина, в отведенный срок, приемлемую жертву не нашла. Дело шло к краху, когда сама судьба подкинула еще одну кандидатуру – за десяток минут до утопления, в жизни внука нарисовалась баба следователь, которая вполне подходила на роль силы и даже лучше. Следователь была не просто силой – она была женской силой, а значит в данном конкретном случае, подходила куда лучше.
 Внучок, в компании этой бабы, поперся обратно в развалины, трубку больше не брал, и Галина Сергеевна не находила себе места, образов Гебуры больше не хватало, хотелось слышать, знать – иметь небольшой мостик, между мнимой и настоящей реальностью, тем более, что сила ведьмы от души к душе росла. Она пульсировала и била ключом в Гебуре – она могла играть, могла вести, могла чуточку подталкивать подсознание.
 В последнюю ночь Галине Сергеевне не спалось, с неба пролился дождь шумный, порывистый, с громом и частыми молниями, он трепал молодую березку за окном, наполнял комнату свежей влагой. К тому же попробуйте уснуть осознавая, что дни и часы, и может, даже минуты твои, ушли как песок сквозь пальцы, что каждый вздох, это уже вполне осязаемое число, которое тает и тает, и тает. И скоро будет последний раз, когда свежим этим воздухом наполнится дряблая старческая грудь.   
 Дальше были таблетки, короткое душное забытье – она металась во мраке, ударяясь телом о какие-то завернутые в черную ткань кубы, ей было больно, невыносимо больно, потом голову заполнил животный ужас, вытеснив даже намеки на мысли. Она хотела кричать, но воздуха не было, билась в конвульсиях, раз за разом постигая новые глубины страданий, а потом…
 Потом она открыла глаза и, как ей показалось, долго лежала неподвижно, на беленом потолке, каким-то незамысловатым ритмом качалась тень, отбрасываемая березовой веткой, где-то невообразимо далеко взвыл автомобильный двигатель, чирикнул воробей, за ним еще один и еще. Легкий прохладный ветерок прошелся по простыни, погладил кожу плеча, зарылся в волосах. Галина Сергеевна ощутила свой собственный запах, немного непривычный, неуловимо изменившийся, но приятный. Понемногу осадок пережитого кошмара рассеивался, сознание стало впитывать реальность и вот, Галя села. Движение это было проделано с такой пугающей легкостью, что на мгновение мир вокруг нее закружился, пришлось ухватится за матрац и дальше вставать с осторожностью.
 Галина Сергеевна была обнажена: длинноногая, худенькая, с точеной талией и высокой грудью. Сильные мышцы переливались под упругой гладкой кожей, тяжелая копна волос спокойно доставала до середины спины. Из крохотного прикроватного зеркала на Галину Сергеевну глянули большущие глаза с тёмно-карими радужками, и шикарными изогнутыми вверх ресницами, небольшой, прямой аккуратный носик, красивой формы подбородок, чувственные пухлые губы, имеющие четкие грани, даже при отсутствии косметики, сложились в уточку и отправили поцелуй. Галина Сергеевна себе определенно нравилась, по правде сказать, с самого начала, она предполагала, что Гебура, просто-напросто, вернет ей ее же образ, только молодой, но это, это тело было гораздо лучше.
 Долго не раздумывая Галина Сергеевна скользнула в коридор, где у самого выхода, одиноко скучал развалюха-стол, со склоненной над бумагами лампой, медсестра, по обыкновению, ушла покурить, а может и вовсе решила поспать – старики, по ночам, пациенты смирные, ну подумаешь, умрет кто, они свое уже пожили. Чуть дальше стола стояла круглая разболтанная вешалка, сейчас державшая один единственный тонюсенький, сестринский халат. Галина Сергеевна схватила его, набросила на плечи, попыталась рассмотреть себя в отражениях стекол, древней деревянной двери. Отражение было так себе, но оно вызывало чувства ликования – это была какая-то сказка – вот она новая жизнь с таким телом и умом, уже через неделю можно нежится где-нибудь на пляжах ГОА, ну или не через неделю, а чуть позже, какая разница – главное, что курорты, богатые красивые мальчики, умопомрачительные вечеринки, это теперь реальность. В кармане халата, растяпа хозяйка оставила ключи от сестринской, а там оказался целый гардероб. Галина Сергеевна мало что понимала в современных шмотках, поэтому выбирала то, что подойдет по размеру, и под конец лакированные, бежевые туфельки на высоченных каблуках, просто потому, что давно мечтала, а в ее времена такого шика не было.
 И вот теперь утро, ухоженный парк, набойки по асфальту цок, цок, цок… Она идет на встречу жизни, она сегодня только родилась, она молода, красива, умна и сильна и впереди у нее только хорошее. А прошлая жизнь – это жизнь не ее, это жизнь какой-то дурной старухи, не понимавшей простых, человеческих истин, годы стремительно пролетают мимо и надо каждый день, каждый день выпивать прелести мира до дна, до самого – до последней капельки!
  – Эй красавица, ты куда спешишь? – Окликнул Галину Сергеевну молодой голос, с явным, кавказским, ленивым шепелявящим акцентом. – Подожьди! Нэ убегай, оставь хоть номэр телефона?
Затараторил чернявый парень, высокий, худой, с большим кадыком и орлиным носом, на щеках густая до синевы щетина, капризные губы, изогнулись, в нерешительной и одновременно вальяжной улыбке. Галина Сергеевна задумалась, такой интерес был ей вновь, что бы ответила современная девка на такое корявое заигрывание, ну в ее время понятно, прошла и ухом не повела бы, в крайнем случае, шарахнулась бы в сторону, а теперь?
 – У тебя это… – с голосом Галина Сергеевна перестаралась – вышел хамский, бесцеремонный, будто только с зоны откинулась: – тачка какая?
 Кавказец оторопел, видимо до такого продолжения истории его топорных знакомств еще не доходили:
 – Хорошая… – отозвался он безо всякого акцента, становясь похожим на растерянного ребенка, и поднял на уровень глаз, брелок с каким-то логотипом, в марках авто Галина Сергеевна не разбиралась.
– Ну тогда поехали, позавтракаем… – наглости в ее новом голосе поубавилось, но звучало все равно как-то грубо, а… вообще плевать – пусть этот джигит радуется, что такая как я на него внимание обратила!
 – Поехали, – согласился парень, – конечно, поехали!
 Машина и в самом деле оказалась – класс, Галина Сергеевна по-хозяйски плюхнулась на низкое белое сидение, протаранила коленями бардачок, провела ладонями по груди.
 Водитель посекундно глотая и бросая уже более смелые взгляды на свой умопомрачительный трофей, повернул ключ в замке зажигания, мотор плотоядно заурчал, из динамика понеслись, размеренные басы с вплетенными в них восточными мотивами. Галя прикрыла глаза, ощутила приятность прикосновения тела к своем креслу, вдохнула ароматы авто парфюма, замерла в предвкушении дальнейшего праздника жизни и тут…
 Откуда-то из белесого мрака, свозь все эти электронные звуки, донесся жёванный, всепоглощающий голос – контракт нарушен! Галина Сергеевна вздрогнула, попыталась открыть глаза, да только веки, слились в единое целое, тело – ее прекрасное тело, обжало вокруг, чем-то каменным, вернулся ужас, Галина Сергеевна открыла рот и завизжала, что было мочи, но воздух, покинув легкие, уже не возвращался назад, какое-то время, ее мозг еще жил, теряя рассудок громадными кусками, отваливающимися в небытие, а потом милосердная смерть, прибрала душу грешную и тишина…

 Магомет орал, орал так, как не орал никогда в жизни до этого. Орал и бежал, сбивая пальцы в кровь о гравий, торчащий из смолы асфальта, и как только воздух в его легких заканчивался, он конвульсивно проглатывал новую порцию и опять орал! Конечно, такое поведение недостойно настоящего горца, в стране русских свиней, он всего год, а потому еще не забыл, что такое честь и гордость настоящего мужчины. Дядя Керим, у которого здесь два магазина и три шиномонтажки – красавчик с дальнобоев поднялся, сразу сказал: поедешь в Россию, ставить себя надо так, чтобы уважали – и Мага ставил. Денег дали, поступил в институт, закорешился с местными пацанами, тоже дагами, крутился по трекам, резину на машине по ночам жег, каждые выходные в клубах тусил. Все хорошо, по-братски, по-чесноку, на суете – две проблемы: институт и бабы. Отец ругает: почему, говорит, не учишься, зачем им деньги опять давать? Но это все мелочи – деньги вода, пускай за них русские переживают. А вот бабы местные, совсем не такие как за них пацаны дома рассказывали, нормальные шугаются, нос воротят, а шмар всяких заподло – это ведь лицо перед пацанами терять. Вот и получается, что все друг перед другом только понтуются – толков никаких: девок нет! Но все равно, молодая кровь бурлила, каждую ночь гнала на улицу, туда, где тачки, друзья, кальян и травка, туда, где музыка и братские плечи, туда, где ты самый сильный… вы самые сильные… вы стая, которая делает, что хочет и кого хочет. Темнота, пьяный угар, не зря Аллах людям показал полумесяц – ночь – это магия, магия сильных. И в эту ночь Мага опять праздновал ночь до утра, пока все не расползлись по углам, а потом просто так катался по городу, пустые улицы – его правила. И вот на окраине, на самом рассвете, он встретил ее… такого не бывает, о таком рассказывают, посмеиваясь в ладонь, но все знают, что это вранье, что это понты для того, чтобы пацаны уважали больше. А здесь: прямые черные волосы, охрененные сиськи, красивые ножки, и все это не потасканное, а свежее, молодое.
 Мага набрался храбрости и поддав в голос наглого говора, начал склеивать девочку и о чудо, она не шуганулсь, она ответила, грубо, конечно, но ведь она русская, тоже колотит понты. Теперь не упустить, главное не упустить, усадить в тачку, свозить в ресторан, сфоткать, чтобы пацаны слюной подавились. И она пошла, и Мага шел рядом и не верил, да его за такую бабу, все старшие уважать будут, не то что молодые, тем более, когда он к ней привыкнет и станет обращаться так, как подобает обращаться с женщиной – правильно, боялась чтобы – чтобы место знала свое и вот тогда… от дальнейших планов голова шла кругом, уже просто от того, как она будет его слушаться – про постель пока и мечтать не получалось.
 Черноволосая села в авто, Магомет состроил одну из своих любимых гримас: типа, пошли все на…, я хозяин мира, в развалку упал за руль, повернул ключ. И тут баба вдруг издала пронзительный, правда очень короткий писк. Мага бросил обеспокоенный взгляд на свою, уже почти, собственность, и сам позабыл как разговаривать – глаза на прекрасном лице превратились в нечто напоминавшее кожуру ореха, причем оба сразу. Первой мыслью было: «#ля-я-я… это как же отмазаться теперь? Это не я, это она как-то сама, что-то с глазами себе сделала, сука долбанут-а-я!». Сам не понимая, что делает, Магомет протянул ладонь и коснулся девкиного плеча:
- Эй, ты чо? Пошла вон отсюда! – в такие моменты, Маге трудно было говорить на русском, и он сам понимал, что жутко акцентит, но ему было все равно.
 Рука черноволосой оказалась твердой, как камень, Мага удивился, надавил чуть сильнее, и рука под пальцами хрустнула, как вафельный стаканчик под мороженное. Хрустнула провалилась и посерела! Затем обнажая ребра провалилась грудь, секунда и…
 Магомет орал – орал так, как не орал никогда в жизни до этого. Орал и бежал…
 
 Вася открыл глаза, прямо перед носом его, неспешно поворачиваясь плыл какой-то, до боли знакомый, продолговатый предмет: желтые нитки, совсем немного красных, зеленые. Это… затуманенный мозг выдал не сразу: это канат… Жорин канат! Тут воспоминания ударили сразу и с невероятной силой, Егоров, в единый миг, вспомнил все – все разом, до последней секунды! Теперь пришло зрение. Вася был в каком-то странном пространстве белесом, без видимых источников света, но освещенном непривычном и вязком, кисель. Совсем рядом в этом киселе проплывал обрывок каната, а за ним… за ним, расставив в стороны руки, мерно покачивалась Блонди. Секунду лицо ее было безмятежным, и вот по нему пробежала какая-то волна, девушка открыла глаза, дернулась, схватилась за горло – Вася начал паниковать, но Инна в следующую секунду уже дышала. Как-то синхронно вместе, оба пловца посмотрели на канат, и наверх – к тому его концу, который, был подозрительно неподвижен. Первым за него ухватилась Инна, долго, преодолевая сопротивление атмосферы, тянулась к нему, комично долго, но и одновременно мило – ее губы, наконец, коснулись края его губ, она отстранилась, пронзительно посмотрела Васе прямо в глаза, а затем поползла вверх по канату, извиваясь так, как это делают пловцы. Егоров посмотрел на женщину снизу, мгновенье боролся с нахлынувшими чувствами, а потом рванулся следом…

  Гебура отрешенно сидела за столом, ее давно не радовал ни этот город, ни эта страна, ни весь этот мир. Что это? Старость? Древность? Пресыщенность? Ах, если бы ей не надо было кормиться энергией, она бы вообще столетиями не поднималась на поверхность – спала бы в склепах, подобно всем своим сестрам, видела бы сны, в которых Европа стоит закованная лесами, где жалкие трусливые людишки пугаются собственной тени, отдавая части себя местам силы, где иногда самые чувствительные из них строят каменные капища. Ах, как вернуть это «тогда»? Современный человек ничего не чтит, ни во что не верит, думает, что может говорить с тем, что древнее его на целые тысячи лет. Венец творения, ленивый, тупой и отвратительно жадный. Последняя толстая развалина, готова была на все, чтобы продлить свой коротенький век, еще на полсотни лет, и что, заключила договор на шесть жертв, в итоге привела четыре и думает, что получит полноценную награду? Дура, контракты рвались и за меньшее, ведь ничего в этом мире не происходит просто так. Смысл ей – Гебуре, пятьдесят лет держать чью-то жизнь, когда владелец ее не в состоянии даже выполнить свою часть обещания? Теперь осталось одно – уснуть, и это ирония – уснуть сама она не может, ее должны усыпить…

 Крышка котла отвалилась в сторону, не издав не единого звука, старуха сидела спиной к нему, на старом, с высокой спинкой стуле и что-то стремительно черкала на пожелтевшем листе бумаги. Инна, с величайшей осторожностью выскользнула наружу, встала на пол, следом показалась голова Егорова, расширившимися глазами он смотрел на своего врага, на, по зверином пригнувшуюся к земле Блонди, на то как она стаскивает туфлю с правой ноги… Звериный, отчаянный прыжок, невероятной амплитуды замах и с хеканьем удар старухе по макушке!

 Каблук легко пробил черепную коробку, как скорлупу громадного яйца, пробил погрузился в голову и застрял. Старуха молча, рывком выпрямилась, так, словно ей в спину забили кол, замерла, и от дыры в черепе стало стремительно расползаться серое пятно, оно пеплом осыпало волосы, сожгло кожу, провалило глаза, одежда раскрошилась невесомой пылью, еще долгие несколько мгновений желтый от неимоверной старости скелет сидел в прежней позе, пока что-то внутри него вдруг не хрустнуло, кости разом осели и развалились одновременно, обращаясь в песок…

 Утро, свежее летнее утро – время надежды на лучшее, и веры в самые невероятные жизненные чудеса. Из арки старого дома – той самой арки, за которой отдельные старожилы могли вспомнить наличие улицы Огюста Маке. Вышла потрепанная парочка, самый обычный, неприметный парень, обнимал за талию видную, фигуристую барышню, которая шла почему-то босиком. Парочка сделала несколько шагов, по мокрому, после ночного дождя, асфальту, и вдруг девица, сложилась пополам оглашая округу заливистым, почти неприличным, но очень красивым смехом.
 – Ты чего? – Мгновенно покраснел Вася, сам еле-еле сдерживающий наползающую улыбку.
 – Я? – смахивая слезу выдохнула Инна, – Ты только при случае, не сравнивай меня с телевизором!


Матвеев Николай
20.09.2016 – 11.11.2016. Волгоград