Койка 29. Мопассан

Когда капитан Эпиван шёл по улице, все женщины оборачивались. Он действительно являл собой образчик красавца-гусара. Он всегда вышагивал, гордый своими ляжками, талией и усами. Всё это – и усы, и талия, и ляжки – действительно было великолепно. Усы были светлыми, густыми, они воинственно падали на губу красивым завитком цвета спелой пшеницы, но были изящными, тщательно завитыми и спускались по обе стороны рта двумя мощными прядями. Талия была такой тонкой, словно он носил корсет, но над ней возвышалась широкая мужская грудь. Ляжки были восхитительны, с мускулами гимнаста, танцора, которые вырисовывались при каждом движении под красной тканью обтягивающих панталон.
Он ходил, вытягивая подколенок и раздвигая ноги и руки, качающейся походкой всадника, которая выгодно подчёркивает ноги и торс, которая кажется победной под униформой, но обычной под сюртуком.
Как многие офицеры, капитан Эпиван не умел носить светское платье. Когда он одевался в чёрное или серое сукно, он начинал выглядеть, как приказчик из магазина. Но в мундире ему не было равных. К тому же, у него было красивое лицо: тонкий нос, голубые глаза, высокий лоб. Он был лыс, так никогда и не поняв, почему выпали его волосы. Он утешался тем, что при таких усах, как у него, голый череп не имеет значения.
Он презирал весь мир, но в этом презрении была своя градация.
В первую очередь, для него вовсе не существовала буржуазия. Он смотрел на её представителей, как смотрят на животных, уделяя им не больше внимания, чем воробьям или курам. Для него в мире играли роль только офицеры, но и к ним он имел разное уважение. В сущности, он уважал только красивых мужчин – красота казалась ему единственным стоящим качеством военного. Солдат, по его мнению, был бравым чёртом, созданным для войны и любви, с кулаками, торсом и шерстью, вот и всё. Он классифицировал генералов французской армии по росту, выправке и привлекательности лица. Бурбаки казался ему самым великим военным современности.
Он смеялся над маленькими толстенькими офицерами, которые задыхаются при ходьбе, но испытывал непобедимое презрение и отвращение к бедным тщедушным заморышам, выпускникам Политехнического института, этим неловким худышкам в очках, которые были так же созданы для ношения униформы, как кролик для служения мессы, как он говорил.
Он возмущался тем, что в армии держат этих колченогих, которые ходят, как крабы, не пьют, мало едят и, кажется, больше любят уравнения, чем красивых женщин.
Капитан Эпиван имел неизменный успех у прекрасного пола.
Каждый раз, когда он ужинал в компании женщины, он считал само собой разумеющимся закончить вечер наедине с ней, на одной и той же кровати, а если обстоятельства непреодолимой силы мешали его немедленной победе, он был уверен в «завтрашнем продолжении». Товарищи не любили представлять ему своих любовниц, а лавочники, чьи хорошенькие жёны стояли за прилавками, знали его, боялись и непреодолимо ненавидели.
Когда он проходил, лавочница против своей воли обменивалась с ним взглядом через витринное стекло, и этот взгляд стоил больше, чем нежные слова, он содержал призыв и ответ, желание и признание. И муж, предупреждённый инстинктом, резко оборачивался и бросал злобный взгляд на гордый и подтянутый силуэт офицера. А когда тот уже прошёл мимо, довольно улыбаясь произведённому эффекту, лавочник, нервно сжимая предметы на витрине, заявлял:
- Что за индюк! Когда только правительство перестанет кормить этих бездельников, которые таскают свои галуны по улицам! Лично мне больше нравятся мясники, чем солдаты. Если у мясника кровь на фартуке, то это – кровь животного, по крайней мере, и он на что-то годен, и его нож не служит для того, чтобы убивать людей. Я не понимаю тех, кто терпит прогулки этих бездельников, которые выставляют на всеобщее обозрение смертоносное оружие. Оно необходимо, я знаю, но почему бы не прятать его? И зачем их одевают в эти маскарадные костюмы с красными штанами и синими куртками? Палача не одевают генералом, не так ли?
Жена ничего не отвечала и лишь пожимала плечами, а муж, не глядя, догадывался о её жесте и восклицал:
- Какой глупой надо быть, чтобы разглядывать, как эти индюки устраивают парад на улицах!
Репутация завоевателя, укрепившаяся за капитаном Эпиваном, была известна всей французской армии.

*
Однажды, в 1868 году его 102-й гусарский полк расположился на стоянку в Руане.
Он вскоре стал известным в городе. Каждый вечер в 5 часов он появлялся на улице Буальдьё, чтобы выпить абсента в кафе «Комедия», но перед тем, как войти в здание, делал круг, чтобы показать свои ноги, талию и усы.
Руанские торговцы, которые тоже прогуливались, заложив руки за спину, озабоченные делами и разговаривающие то громко, то тихо, бросали на него взгляд и бормотали:
- Красавчик!
Затем, когда они его узнали, они восклицали:
- Гляди-ка, капитан Эпиван! Какой бравый малый!
Женщины при его виде делали лёгкое движение головой, словно вздрагивали от стыда, как будто они потеряли сознание или были раздеты перед ним. Они наклоняли голову с тенью улыбки на губах, стараясь понравиться ему и получить от него взгляд. Когда он прогуливался с товарищем, товарищ всегда шептал с завистью, видя манеж:
- Этот чертяка Эпиван, ну и везёт ему!
Среди городских женщин велась борьба, соревнование, кого он уведёт. Они все приходили к 5 часам на улицу Буальдьё и волочили свои юбки парочками с одного конца улицы на другой, тогда как лейтенанты, капитаны и майоры тоже прогуливались парами и волочили свои сабли по тротуару, прежде чем войти в кафе.
Однажды вечером красавица Ирма (по слухам, любовница богатого фабриканта мсье Тамплье-Папона) остановила свой экипаж напротив кафе «Комедия» и, выйдя, сделала вид, что идёт купить бумаги или заказать визитные карточки у мсье Полара, гравёра, чтобы пройти мимо столика офицеров и бросить капитану Эпивану взгляд, который говорил: «Когда пожелаете» так ясно, что полковник Прюн, пивший зелёный ликёр с лейтенант-полковником, не удержался и пробурчал:
- Экая свинья! Повезёт ли ему?
Слова полковника быстро разлетелись по кафе, и капитан Эпиван, взволнованный этой высокой оценкой, на следующий день несколько раз прошёлся под окнами красавицы.
Она увидела его, показалась и улыбнулась.
В тот же вечер он стал её любовником.
Они афишировали свои отношения, делали из них спектакль, взаимно компрометировали друг друга, будучи оба гордыми такой авантюрой.
В городе только и судачили, что о романе красавицы Ирмы с офицером. Только мсье Тамплье-Папон о нём не знал.
Капитан Эпиван светился от славы и на каждом шагу повторял:
- Ирма только что мне сказала… Этой ночью Ирма мне говорила… Вчера, ужиная с Ирмой…
Дольше года он гулял, разворачивал по Руану свою любовь, как разворачивают знамя, отбитое у врага. Он чувствовал, как вырос от этого завоевания, как ему завидовали, он стал более уверенным в будущем, в получении желанного креста, так как все глаза были устремлены на него, и ему было достаточно просто быть на виду, чтобы о нём не забыли.
Но вот разразилась война, и полк капитана послали на границу. Прощания были душераздирающими. Они длились всю ночь.
Сабля, красные панталоны, кепи, мундир, брошенный на спинку стула, на пол; платье, юбки, шёлковые чулки, - всё тоже упавшее и смешавшееся с униформой на ковре; комната, перевёрнутая как после битвы; обезумевшая Ирма с распущенными волосами бросалась на шею офицера, обнимала его, затем каталась по полу, переворачивала стулья, выдирала клочки из кресел, кусала ножки столов, а капитан, крайне взволнованный, но неловкий утешитель, повторял:
- Ирма, Ирмочка, так надо, ничего не поделаешь.
И порой он вытирал пальцем слезу, выкатившуюся из угла глаза.
Они расстались на рассвете. Она ехала за экипажем офицера до первого этапа. В момент расставания она поцеловала его почти перед лицом всего полка. Солдаты нашли это очень милым, очень достойным, очень хорошим, и товарищи пожали руку капитана, говоря ему:
- У этой малышки есть сердце, по крайней мере.
В её поступке видели что-то действительно патриотическое.

*
За время кампании полк подвергся тяжёлым испытаниям. Капитан вёл себя героически и получил крест, наконец. Затем, когда война закончилась, он вернулся с гарнизоном в Руан.
Сразу же после возвращения он навёл справки об Ирме, но никто не мог точно сказать ему, что с ней стало.
Одни говорили, что она кутила с прусским майором.
Другие утверждали, что она вернулась к родителям – земледельцам в Ивто.
Он даже сделал запрос в мэрию о покойных. Имя его любовницы в списке не значилось.
Он загрустил и начал бравировать своей грустью. Он даже приписывал своё несчастье врагу, который раньше занимал Руан, из-за чего, якобы, и исчезла молодая женщина, и заявлял:
- В следующую войну они мне заплатят, подонки.
Однажды утром, в чес завтрака, один старый приказчик в блузе и полированной каске подал ему конверт. Он открыл его и прочёл:
«Дорогой, я в больнице. Я очень больна. Ты не придёшь повидать меня? Это доставило бы мне столько радости! Ирма».
Капитан побледнел и заявил, движимый жалостью:
- Бедная девочка! Я пойду туда сразу же после завтрака.
Во время еды он рассказывал всем офицерам, что Ирма в больнице, но он достанет её оттуда. Это тоже была вина проклятых пруссаков. Она, должно быть, совсем одна, без гроша, умирает от нищеты, потому что у неё всё отобрали.
- Ах, негодяи!
Все были растроганы, слушая его.
Едва завтрак был завершён, он встал, снял саблю с вешалки, раздул грудь и, застегнув крючки на портупее, вышел быстрым шагом, направляясь в гражданский госпиталь.
Но на входе, куда он рассчитывал проникнуть немедленно, ему строго отказали, и ему пришлось найти своего полковника и объяснить ему затруднение, чтобы тот замолвил словечко директору.
Директор, некоторое время продержав красавца-офицера в передней, наконец, дал ему разрешение с холодным неодобрением.
У двери он почувствовал смущение из-за страдания и смерти, в чьём приюте он находился. Его проводили.
Он шёл на цыпочках, чтобы не производить шума, по длинным коридорам, где витал слабый запах плесени, болезни и лекарств. Лишь шёпот голосов порой нарушал мёртвую больничную тишину.
Иногда через открытую дверь капитан видел дортуар, вереницу кроватей, где одеяла были приподняты силуэтами тел. Выздоравливающие женщины сидели на стульях в ногах кровати и шили, одетые в серые форменные платья и белые чепчики.
Внезапно его проводник остановился. На двери было написано большими буквами: «Сифилитики». Капитан вздрогнул и покраснел. На входе медсестра готовила лекарство на маленьком деревянном столике.
- Я провожу вас, - сказала она. – К кровати №29.
И она пошла впереди офицера.
Затем она указала на кровать:
- Здесь.
Он ничего не увидел, кроме одеял. Даже голова была спрятана.
Повсюду вокруг вырисовывались бледные, удивлённые лица, глядящие на униформу – лица молодых и старых женщин, но все они были уродливы и вульгарны.
Смущённый капитан, поддерживающий саблю одной рукой и держащий кепи в другой, пробормотал:
- Ирма.
На кровати произошло движение, и показалось лицо его любовницы, но такое изменившееся, усталое и худое, что он не узнал её.
Она задыхалась от волнения и произнесла:
- Альбер!.. Альбер!.. Это ты!.. О, как хорошо!.. Как хорошо!..
И слезы потекли у неё из глаз.
Медсестра принесла стул:
- Садитесь, сударь.
Он сел и посмотрел в бледное лицо девушки, которую покинул такой красивой и свежей.
Он спросил:
- Что с тобой?
Она ответила в слезах:
- Ты же видел, на двери написано.
И она спрятала глаза под одеялом.
Он вновь спросил со смущением:
- Но как же ты подцепила эту болячку, бедняжка?
Она прошептала:
- Это всё грязные пруссаки. Они овладели мной почти силой и заразили меня.
Он больше не находил слов. Он смотрел на неё и крутил кепи на коленях.
Другие больные смотрели на него, и ему показалось, что он чувствует запах гниения в этой палате, полной женщин, поражённых ужасным и стыдным несчастьем.
Она прошептала:
- Я не думаю, что я выздоровею. Врач говорит, что это серьёзно.
Затем она заметила крест на груди офицера и воскликнула:
- О, тебя наградили! Как я рада! Как я рада! О, если бы я могла тебя поцеловать!
Дрожь страха и отвращения пробежала по коже капитана при мысли об этом поцелуе.
Ему захотелось уйти, выйти на воздух, не видеть больше эту женщину.  Но он остался, не зная, как встать и попрощаться. Он пролепетал:
- Ты же не лечилась.
В глазах Ирмы блеснул огонёк:
- Нет, я хотела отомстить! Я тоже их заразила, всех, всех, скольких могла! Сколько их было в Руане!
Он сказал смущённым тоном, в котором проглядывали весёлые нотки:
- Вот это ты хорошо сделала.
Она ответила, оживившись, с красными щеками:
- Да, не один из них умрёт по моей вине! Я отомстила за себя!
Он произнёс:
- Тем лучше.
Затем он встал:
- Я должен тебя покинуть теперь, потому что я должен быть у полковника к 4 часам.
Она очень разволновалась:
- Уже! Ты уже уходишь! О, но ты же только что пришёл!..
Но он решил уйти любой ценой. Он произнёс:
- Ты видишь, что я только что пришёл, но абсолютно необходимо, чтобы я был у полковника к 4 часам.
Она спросила:
- У полковника Прюна? Он – твой начальник?
- Он. Был дважды ранен.
Она опять спросила:
- Кого-нибудь из твоих товарищей убили?
- Да. Сэн-Тимон, Саванья, Поли, Сапреваль, Робер, де Курсон, Пасафиль, Санталь, Караван и Поуврэн убиты. Саэлю оторвало руку, Курвуазену раздробило ногу, Паке потерял правый глаз.
Она слушала с большим интересом. Вдруг она прошептала:
- Поцелуй меня перед уходом. Мадам Ланглуа отошла.
Преодолевая отвращение, поднявшееся к горлу, он прикоснулся губами к её бледному лбу, а она, обвив его руками, покрывала поцелуями его синюю куртку.
Она сказала:
- Пообещай мне, что вернёшься!
- Да, обещаю.
- Когда? В четверг сможешь?
- Да.
- В четверг, в 2 часа.
- Да.
- Ты обещаешь?
- Обещаю.
- До свиданья, любимый.
- До свиданья.
И он вышел, смущённый, под взглядами больных, сгибаясь, чтобы казаться меньше; когда он оказался на улице, он глубоко вздохнул.

*
Вечером друзья спрашивали его:
- Ну как там Ирма?
Он ответил, замявшись:
- У неё воспаление лёгких. Она очень плоха.
Но один маленький лейтенант заподозрил неладное по его виду и навёл справки. На следующее утро, когда капитан вышел к завтраку, он услышал смешки и шутки. Приятели отомстили за себя, наконец.
Все узнали также, что Ирма имела страстный роман с прусским майором, что она скакала по городу с полковником и многими другими, и что в Руане её звали теперь только «женщиной пруссаков».
Неделю капитан был жертвой насмешек. Он получал по почте рецепты, предписания врача-специалиста и даже лекарства, предназначение которых было написано на пакете.
Когда полковника ввели в курс дела, он сказал:
- Да уж, капитан свёл прекрасное знакомство. Я его поздравлю с этим.
Через 2 недели он получил новое письмо от Ирмы. Он с яростью порвал его и не ответил.
Через неделю она написала ему вновь о том, что очень плоха и хочет попрощаться с ним.
Он не ответил.
Ещё через несколько дней к нему пришла сборщица пожертвований из больницы.
Больная Ирма Паволэн на смертном одре умоляла его прийти к ней.
Он не осмелился отказать сборщице пожертвований, но вошёл в больницу с сердцем, полным злобы, раненого самолюбия и униженной гордости.
Он не увидел в лице Ирмы никаких изменений и подумал, что она посмеялась над ним.
- Что тебе от меня нужно? – спросил он.
- Я хотела попрощаться с тобой. Врачи говорят, мои дни сочтены.
Он больше не верил ей.
- Послушай, из-за тебя я стал посмешищем всего полка, и я не хочу, чтобы это продолжалось.
Она спросила:
- Да что же я тебе сделала?
Он рассердился из-за того, что ему было нечего ответить.
- Не рассчитывай, что я буду приходить сюда! Я не хочу, чтобы надо мной смеялись!
Она посмотрела на него потухшими глазами, в которых блеснул гнев, и повторила:
- Что я тебе сделала? Возможно, я не была мила с тобой? Или я просила тебя о чём-то? Если бы не ты, я бы осталась с мсье Тамплье-Папоном и не находилась бы здесь сейчас. Нет, если уж у кого-то и могут быть упрёки, то это у меня.
Он ответил дрожащим голосом:
- Я не упрекаю тебя, но я не хочу приходить к тебе, потому что твоё поведение с пруссаками заставляет меня стыдиться тебя.
Она рывком села на кровати:
- Моё поведение с пруссаками? Но когда я сказала тебе, что они овладели мной, я сказала, что не лечилась только потому, что хотела заразить их. Если бы я захотела вылечиться, это было бы не трудно, но я хотела их убить! И убила, чёрт возьми!
Он продолжал стоять перед ней:
- В любом случае, это стыдно.
Она слегка задохнулась и продолжила:
- Что стыдно? Что я умираю из-за того, что захотела уничтожить их? Ты так не говорил, когда приходил ко мне на улицу Жанны д'Арк. Ах, это стыдно! Ты бы так не сделал со своим крестом почёта! Я заслужила его больше тебя, слышишь, потому что я убила больше пруссаков!..
Он оцепенел от возмущения:
- Замолчи!.. Замолчи!.. О таких вещах… я тебе не позволю… не смей касаться…
Но она не слушала его:
- А вы, конечно, причинили много неприятностей пруссакам! Разве они пришли бы в Руан, если бы вы им помешали? Скажи! Это вы должны были их остановить! А я причинила им больше зла, чем ты, потому что я умираю, а ты поёшь баллады и выставляешься перед женщинами…
Со всех кроватей на мужчину в униформе смотрели глаза. Он пролепетал:
- Замолчи… замолчи…
Но она не молчала. Она кричала:
- Да, ты – красивый позёр. Я тебя знаю. Я тебя знаю! Говорю тебе, я причинила им больше зла, чем ты, я убила их больше, чем весь твой полк!
Он вышел. Он фактически убежал, вытягивая длинные ноги, проходя между рядами кроватей, где веселились сифилитики. И он всё ещё слышал задыхающийся, свистящий голос Ирмы, преследующий его:
- Я убила их больше тебя, больше тебя!..
Он скатился по лестнице, побежал домой и заперся.
На следующий день он узнал, что она умерла.

8 июля 1884
(Переведено 28-29 июля 2017)