Черное зеркало Глава 5

Глава 5
Черное зеркало II

Бессонная ночь. На этот раз не помогает даже валиум. Около часу я снова встала, спустилась в зал и зажгла все лампы. Затем достала бутылку виски.

За всю мою жизнь мне редко бывало так плохо, как в этот день и в эту ночь. Я растеряна и глубоко несчастна, и на свете нет ни одного человека, с которым я могла бы поговорить и которому могла бы объяснить, как тяжело у меня на душе.

И я снова иду к Черному Зеркалу. Оно - мое прибежище в этом доме. 

Я смотрю в него - и вижу себя, и одновременно - лицо моей матери. Я - единственная из ее дочерей, кто похож на нее. Мне достались ее темные волосы, ее светло-серые глаза.

Сейчас мои глаза стали красными; я плакала от ярости, от отчаяния, от одиночества.

Почему мама должна была так рано умереть? Все было бы по-другому, будь она жива. Я бы не вышла замуж за Сашу, Феликс не опустился бы, этот дом остался бы родным очагом для всех нас.

Мама мертва, и Кора, вторая фрау Равински, тоже. И отец умер, так и не успев помириться со мной.

Господин комиссар! Он же понятия ни о чем не имеет. Он осудил меня за то, что я назвала ее (вторую фрау Равински) шлюхой. И разъяснил, что она ею вовсе не была. Она была манекенщицей, фотомоделью и периодически - девочкой по вызову. Конечно, это звучит лучше, чем шлюха. И она любила моего отца, и он ее любил, он был счастлив с ней. А мы все слишком тупы, чтобы это понять, господин комиссар. В ваших глазах мы - мелочные обыватели, алчные охотники за наследством. И к тому же убийцы. А Кора мало-помалу становится святой. Невинная овечка, злодейски убитая из-за угла. Возможно, это я ее убила в беспамятстве. Правда это или нет, Зеркало? Я ее застрелила? Мне кажется, комиссар думает именно так. Как он смотрел на меня там, на верхнем выгоне! Его взгляд был пронзительным, строгим, почти гипнотизирующим. Наверное, он ожидал, что я  рухну на землю и признаюсь: „Да, это я. Я ее убила.“

Даже Пауль подвел меня. Даже Розина. Когда я зашла на кухню, они оба сидели за столом, и когда я сказала, что мы идем на верхний выгон  и что Пауль должен пойти со мной, он наотрез отказался. „Нет,“ - ответил он.

Такого еще не было, чтобы Пауль отказывался сделать что-то, о чем его просили.

 - Я больше не пойду туда, - упрямо сказал он. - Я был там достаточно вчера и сегодня. С меня хватит.

 - Но Пауль… - сказала я с удивлением.

 - Я не хочу. И потом, у меня болит голова.

 - Это правда, фрейлейн Ирена, - вмешалась Розина, разрывавшаяся между сочувствием к нему и желанием помочь мне. - Он уже несколько раз жаловался на головную боль. Я только что сварила ему кофе и сейчас собираюсь приготовить ванну. Это так необходимо, чтобы он пошел с тобой?

Я не ответила ей и посмотрела на Пауля.

 - Так ты пойдешь?

 - Нет. Я не хочу.

Затем я вернулась в зал. Следующим сюрпризом было то, что эта сидящая на героине сомнамбула ждет ребенка. Но этого не должно было случиться, Зеркало! Наверное, мой брат сошел с ума?

Потом началась вечерняя прогулка через лес к верхнему выгону. Я шла впереди, не глядя ни вправо, ни влево - ни на кого, и слыша голоса трех мужчин, идущих сзади. Пес, которого мы взяли с собой, резво бежал передо мной.

Феликса, повидимому, нисколько не задели ни мой взгляд, ни слова. Он совершенно беззаботно объяснял, что находится вокруг.Что когда-то произошло на этом участке леса или под тем деревом. Рассказывая, он без зазрения совести использовал мамины истории. Героями всех этих историй были многочисленные принцы и принцессы, а также эльфы, феи, духи и, конечно, разбойники. Разбойники в Шпессарте были чем-то вроде предмета обстановки. Я два раза слышала смех комиссара. Он сказал:

 - Я прекрасно могу себе представить, что вы пишете книги. У вас действительно очень яркая фантазия.

У этого бездельника! Это мамины истории. У нее была яркая фантазия.

Он лжет, водит людей за нос, и у него скоро родится душевнобольной ребенок -настоящее привидение, живущее в лесу. Известно ли комиссару, что будушие родители - оба наркоманы? Если он этого еще не знает, то скоро узнает, он - хороший сыщик. Возможно, он понял это, едва увидев Феликса, а когда он взглянет на его беременную жену, у него не останется никаких сомнений.

В моих глазах стояли слезы, пока мы шли через лес тем же путем, которым шла святая Кора ранним утром прошлого дня. Я ускорила шаг; слезы бежали по лицу и я брела как слепая. Меня переполняли ненависть, гнев и горечь, не знаю к кому, - скорее всего, к себе самой. Зачем мне нужно было приезжать в Гроттенбрунн? Почему я не могла распрощаться с этим домом раз и навсегда?

Комиссар внезапно оказался рядом со мной. Он видел мои слезы, но как будто не обратил на них внимания.

 - Вы задали очень быстрый темп, - сказал он.

Я ничего не ответила.

Когда мы пришли на верхний выгон, пес сразу бросился к тому месту, где лежала Кора. Он нюхал, царапал лапами, скулил.

 - Она лежала тут. Собака показывает вам, - коротко сказала я. Комиссар и Больман стали высказывать предположения, откуда был произведен выстрел.

 - Этим вопросом уже занимались ваши коллеги из Гельзена, - сказала я, постепенно успокаиваясь. - Лошади были здесь, на выгоне. Если она стояла так, - и я встала возле забора, повернувшись лицом к выгону, - выстрел мог быть произведен с той опушки леса, - я показала направление рукой. - Если она стояла так, - и я повернулась к выгону спиной, - стреляли оттуда. Там растет высокий ясень, видите? За ним прекрасно мог спрятаться стрелок. Это еще один вариант; предположим, пуля попала в нее сбоку. Направление выстрела неясно, удаленность могла быть довольно большой.

 - Что ж, хороший стрелок, - заключил герр Больман.

 - Похоже на то.

 - Если ее вообще застрелили именно здесь, - рассуждал комиссар. - Она могла быть убита совсем в другом месте, а потом ее принесли сюда.

 - Ваши коллеги над этим тоже размышляли и пришли к выводу, что это возможно, но непонятно, зачем. Если это был браконьер и он наткнулся на нее в лесу, он бросил бы ее там и попытался бы как можно скорее скрыться. Если это были Пласснер и Co., как предполагалось вначале, они скорее предпочли бы унести тело, чем оставить в окрестностях Замка.

 - А ружье, из которого стреляли?

 - Шкаф, где хранятся ружья моего отца, не заперт. Вы можете его потом осмотреть. Нескольких ружей нет на месте. Йохен, муж моей сестры, хранит свое ружье у себя дома. У Пауля тоже есть винтовка. Прошлой ночью он держал ее возле кровати. Кое-что, я полагаю, продано. Отпечатков пальцев, следов, подтверждающих, что из винтовки недавно стреляли, не нашли.

Молчание. Комиссар оглядел выгон, затем посмотрел на меня с преувеличенным вниманием, как будто ожидая признания или, по крайней мере, дельной информации.

Некоторое время я тоже смотрела на него, потом отвернулась. Совсем необязательно было играть со мной в такие глупые игры.

Затем он спросил Феликса:

 - Можете ли вы что-то добавить к тому, что сказала ваша сестра?   

 - Я? Нет, не думаю. Все это обсуждалось вчера во всех подробностях. Пауль сперва сказал, что одного ружья не хватает, но позже оно было найдено в конюшне. Он охотился с ним на кроликов, а потом забыл об этом. Оно сейчас в Гельзене.

 - Что у вас за порядки, -  осуждающе сказал герр Больман. - Почему в этом доме у всех такая страсть к стрельбе?

Этот вопрос снова разбудил во мне гнев.

 - Что значит „страсть к стрельбе“? Мой отец был сыном лесничего в Померании. Он  хотел тоже быть только лесничим. Но сначала он должен был отбывать трудовую повинность, потом его забрали в армию, затем он ушел на войну. Когда в 1947 году он вернулся из плена, его родной край стал частью Польши, родители погибли. Его жена, спасаясь бегством, оказалась здесь. А здесь с незапамятных времен были охотничьи угодья. Когда мой отец заработал первые деньги, он купил Гроттенбрунн вместе с угодьями .

 - Первые деньги? Но это должно было стоить кучу денег. - Герр Больман, вытянув руку, обвел все вокруг. – Все, что здесь есть.

 - В то время – нет. И это зависело также от владелицы. Замок принадлежал старой одинокой женщине, баронессе Кеплер, которая была рада, что мы жили здесь и заботились о ней и обо всем остальном. Кто - мы? Мой отец, моя мать. И Хартвиги. Спросите мужа моей сестры. У него есть все документы, касающиеся покупки Замка, и он может ознакомить вас с подробностями.

 Однако Больман не отставал.

 - Но в любом случае всех вас учили стрелять.

 - Мой отец хотел, чтобы мы ходили на охоту. Но не каждый из нас стал первоклассным стрелком. Единственная, кого можно назвать заядлой охотницей, - моя сестра Гизела. И кроме того, герр Больман, быть охотником – означает не только бродить по местности с ружьем, но и заботиться о дичи.
 
 - Да, холить и лелеять; я в курсе. Но стрелять надо уметь, и притом хорошо. Этого требует охотничье законодательство.

 - Совершенно верно.

Комиссар, не вмешиваясь, прислушивался к диалогу между Больманом и мной. Потом он расслабленно прислонился к забору и сказал:

 - Лошадей здесь нет.

 - Хартвиг еще вчера вечером отвел их назад, в конюшню.

 - Очень жаль.

 - Они бы тоже не смогли вам ничего рассказать.

Он снова посмотрел на меня – молча, испытующе.

Я отдавала себе отчет, что эта фраза прозвучала агрессивно и вызывающе. Но мои нервы были вконец издерганы.

Бог свидетель, Зеркало, мои нервы вконец издерганы.

Вернувшись в Замок, комиссар поговорил с Розиной и Паулем, без свидетелей и довольно коротко. И наконец ему удалось посетить Эльзу.

Затем комиссар и его адьютант уехали без дальнейших комментариев.

Вошла Розина и спросила, что приготовить на ужин.

 - Иди к черту! - ответила я. До сих пор Розина не слышала от меня ничего подобного. Она удалилась, очень обиженная. Позже она отнесла наверх поднос с едой для Феликса и Эльзы. А я решила принести себе что-нибудь из холодильника, Зеркало. Не могу же я только напиваться.

Когда я вернулась в зал, держа в руке бутерброд с ветчиной, Феликс был там.

 - Ты не спишь? - задал он бессмысленный вопрос.

 - Ты, насколько я вижу, тоже.

Я повернулась к нему спиной, уселась в кресло и принялась за бутерброд.

 - Ирена…

 - Ах, оставь меня в покое.

 - Почему ты на меня сердишься? Из-за того, что у нас будет ребенок?

 - Принеси мне пива.

Он вернулся с бутылкой пива и снова заговорил:

 - Я тоже этого не хотел. Но Эльза так счастлива. Она очень хочет ребенка.

 - Правда? Интересно, что она скажет, когда увидит чудовище, которое родит.

 - Зачем ты так? Ты не должна говорить такие вещи.

 - Как ты думаешь, что будет, если двое наркоманов произведут на свет ребенка?

 - Эльза завязала с наркотиками. Уже давно. И я… я тоже.

 - В это трудно поверить, если присмотреться к тебе.

Тут он расплакался. Он плакал как ребенок, широко раскрыв глаза, из которых текли слезы. Его губы дрожали, а руки тряслись.

Завязал! Наверняка он прячет где-то в доме эту отраву, поэтому иногда выглядит расслабленным и почти веселым, а иногда, как сейчас, впадает в истерику.

Мой гнев испарился, и теперь я чувствовала лишь жалость к нему. Я села на ручку его кресла, обняла его и попыталась утешить: - Прекрати плакать. Может, все будет не так плохо. У Эльзы есть хороший врач?

Он кивнул.

 - Возможно, все обойдется и ребенок родится нормальным. Она действительно больше не принимает наркотики?

 - Нет, клянусь тебе. И я больше не принимаю ничего сильнодействующего. Я перешел на легкое. Врач дает мне сам ровно столько, сколько нужно. Без этого я не могу обойтись, Ирена. И если наш ребенок родится чудовищем, как ты говоришь, мы спрячем его здесь, в Гроттенбрунне. Здесь его никто не увидит.

 - Если родится чудовище, будет лучше, если ты сразу утопишь его в ванне.

 - Это бывает видно не сразу, - тихо сказал он, все еще плача. - Я советовался со своим врачом.

 - Господи, о чем вам приходится думать! Теперь я могу лучше понять поведение Эльзы. Почему она не сделала аборт?

 - Сначала мы не знали, что она беременна. Понимаешь, у нее это не всегда было… регулярно. А иногда и вовсе прекращалось. А когда она узнала, то не захотела избавляться от ребенка. Сейчас все равно уже поздно. Она на шестом месяце.

Это тощее создание! Трудно представить, что она носит ребенка. 

Я погладила его по волосам, поцеловала в бледный, как будто прозрачный висок.

 - Иди спать. Придется принять то, что будет. Может быть… - Я не договорила.

Может быть, надо попробовать молиться.

 - Да, мне надо наверх. Она боится оставаться одна.

Он не поцеловал меня и медленно пошел вверх по лестнице. Я смотрела ему вслед, и после того, как он исчез, у меня перед глазами еще долго стояло его печальное лицо, я слышала  жалобный плач. Мама, это твой желанный сын, Карл Счастливый. Если бы ты его сейчас видела! Но этого не было бы, если бы ты не умерла. И теперь на нас висит еще и убийство. 

Как ни подлы эти мысли, но я думаю: хорошо, что так случилось.

Что хорошо, Ирена?

То, что она мертва, мама. Кто бы ни убил ее, он сделал для нас доброе дело. Теперь Кора не появится здесь с мужчиной, за которого она собиралась замуж. Она не сможет продать Гроттенбрунн. Мне кажется, мы все в нем нуждаемся. Если даже я попробую молиться - еще вопрос, поможет ли это.

Похоже, Гроттенбрунн превратится не в дом для престарелых, как сказала Гизела, а в сумасшедший дом.

О Боже, что за страшные мысли! Кошмарные сны наяву. Я допила пиво и снова взялась за бутылку с виски, затем отставила ее в сторону. Так я превращусь в пьяницу.

Я поговорила по телефону с Гизелой, а также с Йохеном и с Бертом. Я рассказала им обо всем, что здесь происходило во второй половине дня и вечером, и предупредила, что завтра они могут ожидать визита комиссара.

 - Он приедет к нам? Правда? - глуповато спросила Хелла. - Тогда мы должны отправить куда-нибудь детей. Представь себе - они начнут болтать такую же чепуху, как сегодня утром.

Йохен взял у нее трубку. Он был совершенно спокоен.

 - Мы так и думали, что кто-нибудь приедет уже сегодня. И дети, разумеется, останутся дома. Они хотят посмотреть документы на покупку Гроттенбрунна? Хорошо, я все подготовлю.

По голосу Гизелы чувствовалось, что она очень подавлена. Насколько я ее знаю, с ней такого почти не бывало. Она переживала за Дорис, свою дочку.

 - Я рассказала ей обо всем, смягчая краски. Она вовсе не считает, что все это так уж интересно, в отличие от балбесов Хеллы. Она очень расстроена. Видишь ли, в чем дело…  я не говорила тебе об этом, но Дорис обожала Кору. 

Меня это изумило.

 - Да, Дорис всегда рвалась в Гроттенбрунн. Иногда мы отпускали ее туда одну. Кто-то из наших служащих отвозил ее или за ней приезжал Пауль. Они с Корой ездили верхом, ей разрешалось скакать на коричневой кобыле, и она была совершенно счастлива. От Коры она была в восторге. „Она такая красивая, мама, - говорила Дорис. - Я хочу быть такой же“. Как тебе это?

 - Мы открываем в Коре все больше прекрасного. И как Дорис отреагировала?

 - Подумай сама. Она оцепенела от ужаса, как я и предполагала. Именно поэтому я боялась, что она узнает все в подробностях. Нужно было сразу отправить ее во Франкфурт, к матери Берта.

 - Но это не помешало бы ей позже узнать правду.

 - Берт сказал то же самое. Он как раз недавно говорил с ней обо всем, очень долго и вразумительно. И о том, что нас ждет - тоже. Что будут болтать люди в городе и на фабрике, что напишут в газетах и так далее, ну, ты понимаешь.

 - И что… что вы сказали? Кто мог это сделать?

 - Браконьер, конечно. Что мы должны были сказать? Берту пришлось сперва объяснить ей, кто такой браконьер. Он даже рассказал несколько подходящих к случаю историй. Разумеется, это ее напугало, но зато немного отвлекло. Мы только что уложили ее спать.

Это был третий разговор с Гизелой за сегодняшний вечер.

 - Я тоже нуждаюсь в ком-то, кто бы меня отвлек. Я сижу здесь совершенно одна и напиваюсь, я почти ничего не ела. Как вели себя Розина и Пауль, я тебе уже рассказала. Феликс наверху со своей прекрасной женой. И у меня есть для тебя еще одна новость. Вообще-то я хотела вас пощадить, во всяком случае сейчас. Но вряд ли я смогу дольше держать это в себе, не то у меня сегодня ночью будет инфаркт. Эльза ждет ребенка.

 - Этого не может быть!

Мы проговорили об этом некоторое время, потом к телефону подошел Берт. Он хотел услышать обо всем сам. Мы единодушно пришли к мнению, что надвигаются страшные события. В конце разговора я сказала:

 - И что касается браконьера – забудьте. Похоже, комиссар не счел нужным уделить внимание этой версии. Он почти уверен, что мы ее убили.

 - Мы? Кто „мы“ - спросил Берт.

 - Команда, как назвал нас твой племянник. Но я полагаю, первой он подозревает меня.

 - Почему именно тебя?

 - Ну, с вами он еще не знаком, поэтому остановился на мне. Временами я былв с ним очень груба.

 - Ты назвала Кору шлюхой, об этом мы уже знаем. По-моему, ты немного переборщила.

 - Да, несомненно. Ну, вы теперь подготовлены и можете вести себя как благовоспитанные люди. Но, наверное, Дорис все же не следует при этом присутствовать. 

 - Ты права. Завтра утром я отвезу ее к моей матери. Они хорошо ладят друг с другом.

Это был бесконечный разговор. На часах было около половины одиннадцатого. Я пыталась смотреть телевизор, потом читать, и наконец снова взялась за виски.

Уже три часа ночи, и я все еще сижу на том же месте. Постепенно я начинаю ненавидеть Гроттенбрунн. Лучше было бы не приезжать сюда вообще.

Конец пятой главы.