Глава 28. Терентий Терентьевич Медякин

Чижиков последовал совету куратора и спустился в бункер. Делать ему было особенно нечего, от него уже ничего не зависело, о чем он предполагал сам и ему прямо сказал Александр Иванович. Оставалось только ждать, когда они там наверху во всем разберутся.
В тот самый момент, когда у народа появились сомения, спровоцированные недругами, конкурентами, пропагандистами, опошленцами идеи и манипуляторами сознания, Чижиков был обязан взять оборону в собственные руки, проявить диво коммерческой и политической выносливости и возглавить борьбу во имя перспектив Родового стресса, как Минин и Пожарский в одном лице.
Но он решил отсидеться, как ему повелели, и не выступать.
С точки зрения героической теории и практики, он поступил ложно, однако, нельзя сказать, что не мудро, учитывая тот факт, что его предали окружающие, близкие, а также атланты мира сего, и он, неровен час, может стать жертвой коварного покушения разделочным тесаком или ледорубом. Думал так Чижиков, и как в прозрачную воду глядел.
В таком случае любой подумает, да гори оно все пропадом, если, конечно, не услышит голос свыше — встань и иди. Но как Павел Иванович ни прислушивался, лежа в бункере, придавливая собой  диван, команды сверху так и не поступило, хотя он идейно готовился к сакральной жертве, если по зову, а так какой смысл.
Он уповал на завет и призыв. В итоге его окончательно сбила с толку книга, которую тоже можно рассматривать как путеводитель по пустыне, а может, само дело его было из разряда мелких, незначительных, проходящих по линии суеты сует. Ведь не руководит же бог добычей газа, угля и сланцев, дав это полностью на откуп человеку, обученному для этих целей в «керосинке», другими словами, в институте имени Губкина.
То есть Родовой стресс, как оказалось, всего лишь удачный бизнес, всего лишь построенный по законам веры, но никакая это не вера, никакая не религия, сходная на пракрике с Родовым стрессом всего лишь в том, что лучше уж в него верить, чем не верить.
В этом смысле судьба Империи Чижикова могла повторить судьбу многих народов и империй, которые вымерли не потому, что у них были низкие экономические, политические, культурные показатели и доход, когда плохо сходится дебит с кредитом, а потому, что с ними что-то произошло где-то на божественном уровне, а их вера не вытягивала на настоящую мировую религию, и поэтому было сказано свыше:
- А ну вас к лешему.
И их поглотили другие народы. Они перестали существовать вплоть до того, что умерли их древние языки, на которых они общались со своими зевсами.
Поэтому, Павел Иванович, если чего не понимаешь, то лучше сиди тихо и не дразни лиха, - ответил сам за себя Чижиков.
Он налил себе коньячку, велел официантке Светочке принести закуски, прилег на зеленый диван, раскрыл книгу какого-то забубенного и путанного фантаста, случайно оказавшуюся под рукой, и углубился в чтение.
По правилу случайностей и совпадений, заставляющего верить в провидение и чудеса, книга как раз подходила к его, Чижикова, сегодняшнему невеселому положению. Павел Иванович не помнил, как она вообще к нему попала. Издательство, как и автор, было малоизвестными, какое-то «Букинвест», называлась книга «Кремлевская труба». Небольшая, так, на пару часов неспешного чтения.
Наш герой подумал, что, наверное, купил ее по случаю еще в те времена, когда хотел присосаться влажными от вожделения губами к углеводородной коммерции, предположительно, позарившись на многообещающее название книги, однако этот период его неудачного существования был много раньше и не совпадал с годом издания текста. Бросив заниматься досужими домыслами, Чижиков раскрыл страницу наугад и стал читать, и вскоре принялся искать разгадку и выход из своего поскудного положения, потому что в книге описывалась приблизительно та же картина, что вокруг Империи самого Павла Ивановича, правда иного масштаба, и даже некоторые фамилии странным образом косвенно совпадали, а значит, существовали как в фантазии, так и в реальности, стало быть, везде.

Повесть о полковнике-императоре Медякине

Это рассказ о событиях, которых никогда не было. Создан он на основе анализа слухов, множества противоречивых источников, роликов в Ютьюбе, публикаций в интернете и политических легенд. Подозреваю, что именно в таком виде эти события войдут в историю, потому что история, по своему обыкновению, строится в большинстве случаев не на фактах, а держится исключительно на мифах, слухах, байках и прямых фальсификациях. Поэтому данная запись недалекого прошлого с высоты нашего умудренного опытом настоящего может считаться самой убедительной из всех. Фамилии умышленно изменены, чтобы реальные герои не обиделись на правду.

День первый
Библейское сказание о Иерихонской трубе поучительно в том уже смысле, что рассказывает историю о том, как участники события дружно обошли семь раз город Иерихон, а затем все вместе стали дудеть в трубы. И от этого звука пали стены. Ученые-физики подозревают, что стену разрушил резонанс, теологи — что Божий промысел.
Мы никогда не узнаем, как оно было на самом деле, но, похоже, и коварный резонанс имел место быть, но и без Божьей помощи тоже не обошлось. В итоге история и наши догадки учат тому, что если всем вместе сплотиться в процессе семикратного хождения вокруг стены, а потом постараться дружно дудеть в унисон, то никакая стена не выдержит и падет.
Собственно, я это вспомнил вот к чему. Когда зимой 2025 года народная российская оппозиция поняла, что мало того, что её деятели ходят кругами в разные стороны, но еще и дудят кто в лес, кто по дрова, она стала серьезнее относиться к избранию маршрута антигосударственных протестов, начала настаивать на том, чтобы путь проходил по одним и тем же улицам и набережным, и исключительно вокруг цитадели Московского Кремля. В конце концов мэрия не устояла и сдалась, городской голова Собякин сгоряча сказал заветные для организаторов слова: «Пусть их», не подозревая, что Кремлю вследствие этого решения придется так туго, что в другой раз даже не хочется вспоминать.
Поводом послужило то обстоятельство, что предыдущий правитель, не буду называть его имени, до такой степени засиделся на троне и надоел, что ему пришлось полностью сменить имя, фамилию и отчество на Терентия Терентиевича Медякина, чтобы у народа появилось хоть какое-то разнообразие и видимость сменяемости руководства. И хотя Император Медякин сам уже присягнул на верность народу, народ от присяги уклонился, и возникла ситуация, как ровно двести лет тому назад, когда угрюмое молчание на Сенатской площади стало знаком и символом неповиновения и бунта в смутную эпоху переменчивости государя.
В тот досточтимый день 7 января 2025 года, когда погода уже в полной мере стала ориентироваться на Новый год и Рождество по старому стилю, демонстрируя слабый морозец с крупными снежными хлопьями, оппозиционеры под руководством верховод Бакунина, Бычьева, Удалова, Накидного и девицы-воеводы Собаки Чаки, начали свой первый малочисленный обход Кремля. Собирались сперва на Васильевском спуске, одетые потеплее, в ушанках, некоторые пришли в валенках и тулупах. Лица, приглядывавшие по поручению генерала Бортикова за жидкой толпой при помощи запущенных в небо дронов ФСБ, насчитали 19 соболиных, 136 норковых, 346 лисьих и песцовых шуб, из чего аналитики сделали поспешный вывод о креативно-классовом составе оппозиции.
В голову колонны расторопные организаторы подвезли 4 полевые кухни с чаем, еще 4 такие же с густой кашей и гуляшом, правда, два из которых спецслужбы успели по дороге ехидно подменить на квашеную капусту с запахом общественного туалета, чтобы протестанты захотели от нее пить на морозе и их замучила жажда. Заподозрить кого-то своего в предательском подлоге было немыслимо. Не те были времена.
Утро долго не подавало признаков жизни. К десяти часам, когда в Москве наконец-то рассвело, собравшиеся двинулись сплоченным авангардом и растянувшимся обозом в мирный революционный путь.
Положили единогласно двигаться всем дружно и не торопясь, таким образом, чтобы за день обойти стены Московского Кремля, но не экскурсии ради.
Дежурные от разных партий и группировок, в нейтральных повязках серого цвета на рукаве и на лбу, следили за тем, чтобы внутри колонны было согласие, чтобы не возникали непримиримые ссоры между анархистами и националистами, между евреями и антисемитами, между болельщиками «Спартака» и «Динамо», дворниками и пацанами, старушками и шалавами, и чтобы избежать провокаций со стороны властей, уже через пару часов заподозривших подвох в столь единодушном движении оппозиции по заранее утвержденному кругу.
Было решено также отказаться от флагов, транспарантов, партийной и общественной символики, чтобы сохранить общее единство, а уже о лозунгах типа «Медякин уходи!», «Россия без Медякина» или «Медякин зассал!» говорить не приходится, боже упаси! Только консолидация и единство, как горячая и холодная вода из одного крана-смесителя!
Все понимали, что происходит что-то особенно восхитительное, но не понимали что именно. Даже писатель-радикал Цитрусов не отказался идти со всеми и подозрительно молчал, подергивая бородку, исподлобья и с ненавистью глядя на столь неожиданный поворот истории, какого он со своим государственным умом не смог предугадать загодя.
- Умом Россию опосля, — сказал он, окончательно сбитый с толку, тогда свою гениальную фразу впервые.
Проходя в полдень мимо Государственной Думы, демонстранты решили временно остановиться, сделать привал, подкрепиться из общей походной кухни чаем, плюшками и гуляшом, а заодно послать гонцов к депутатам и склонить их на свою сторону. В делегацию выбрали скромно притихшего Цитрусова и барышню-воеводу Собаку Чаку. Они вдвоем подошли к двери, но охрана их внутрь не пустила, потребовав показать мандаты.
- Будем самораспускаться? — крикнула девица-воевода Собака Чака в сторону окон Думы, отойдя на приличное расстояние, пялясь в окна, как на иконостас.
Открылось окно, и оттуда в её сторону вылетел туфель, но ни в кого не попал и, не показываясь в окне, голосом Ширинковского обидно прокричали:
- Не твоего собчачьего ума дело!
- Ширинковского на кол! — крикнули в ответ заводилы из толпы, но на них зашипели, требуя замолчать. Произвести с ним эту известную на Руси процедуру хотели многие, но центральная задача мирным путем поставить Кремль на край государственной могилы взяла временно верх.
Забегая вперед, скажу, что потом Ширинковский категорически все отрицал, обвинив во всем депутата от партии «Круг» Балуева, якобы из зависти и хулиганства подделавшего голос под председателя партии либерал-патриотов.
- Такое мог сделать только махровый коммуняка, — сказал Ширинковский в своей манере, кхетая через слово и подбрасывая плечами пиджак под курткой, и все с ним согласились, потому что спорить с ним из-за любой мелочи всегда себе дороже — может в споре побить или брызнуть кислотой в лицо.
Заметив, что Дума к серьезному разговору не готова, креаклы решили вывалить квашеную капусту на ступеньки Думы и очистить бачки, отчего внутрь здания пошел неприличный государственному месту запашок. Весело пережив это рукотворное событие, толпа двинулась дальше, обсуждая, чем еще можно позабавиться в следующий раз, проходя мимо Думы. Придумали запустить туда при случае дрессированного медведя и пчел.
Возле МГУ к демонстрантам присоединились студенты-журналисты, но прежде сняли с себя погоны, покаялись и поклялись писать впредь о либералах и оппозиции или хорошо, или ничего, на худой конец только правду, ничего не выдумывая наспех и на ходу.
Из метро «Библиотека им. Ленина» выходил и сознательно присоединялся дополнительный честной народ: подходили пенсионеры, интеллигенция, рабочие завода имени братьев-близнецов Серпа и Молота, от которых, по новомодной легенде возник советский коммунизм, вскормленный большевистской волчицей, как Рим от Ромула и Рема, дворники-таджики, сознательные продавцы солений, редиски и укропа с Дорогомиловского рынка, бывшие подопечные покойного Деда Хасана, молочницы из Люберец, секретарши, ключницы, менеджеры среднего звена, шальные поэтессы, с ними отставшие от своих чухонцы, потомки скифов, станционные смотрители, могучая дворняга по кличке Кучка, работники совхоза имени 10-летия Октября, будто Октябрь скоропостижно скончался в детском возрасте и далее уже не жил, подвыпившие коллежские регистраторы, малообразованные купцы, словом, поднялись все, кого уже давно не было видать на Руси, кто издавна сидел за высоким забором или в своей хате на краю пустыря или оврага и никак не проявлял интереса к общественной и государственной жизни.
Походило на то, что в народе из точечного узора искры занимался революционный пламень. Уже давно были превышены все допустимые законом о митингах правоохранительные и санитарные нормы, согласованные с мэрией, а возбужденный народ все прибывал. Возле Дома Пашкова в рядах появился кривоногий пеший майор с вестью, что войска Московского гарнизона, особенно офицеры, в очередной раз не получившие обещанного благоустроенного жилья, волнуются, и хорошо бы послать в войска агитаторов для склонения солдат и командиров на свою сторону. Образовалась группа добровольцев во главе с верховодой Удаловым, и они пошли от Боровицких ворот строго наверх, в сторону Генерального штаба, но не прошли и полпути, как их всех до одного арестовали и увезли в Бурырку.
Слух об аресте Удалова со товарищи быстро распространился среди демонстрантов, стали искать пешего майора, но его след, как говорится, на снегу остыл.
- Вот сука, — сказал обычно сдержанный юный сотник Яншин.
- Бежим спасать товарищей! — решили горячие головы.
- Стоять! — закричал воевода Бакунин, — на провокации не поддаваться. Хватит с нас ареста неугомонных товарищей.
- А что они нас провоцируют?
- Они власть, — сказал Бакунин, — им положено провоцировать. Они провоцируют, а ты не поддавайся. Нечего разводить балаган. И на то тебе дана гражданская сознательность, господин.
- А Удалов пускай посидит, экстремистская его душа, — сказала барышня-воевода Собака Чака.
- Спокойней будет, — вторил ей юный сотник Яншин.
Когда спускались к Кремлевской набережной, подошли люди из Замоскворечья с кольями, железной арматурой, бутылками с зажигательной смесью и цепями в руках в целях вынужденной и сознательной самообороны.
- Не опоздали?
- В самый раз. Тут как раз наших взяли, в рядах мы слегка поубавились.
- Только вы это уберите, — сказал ребятам воевода Бычий, — побросайте их в реку от греха подальше, не время и не место.
Колья и бутылки поплыли в сторону Воробьевых гор, куда текла сегодня река в порядке исключения, то есть вспять, а цепи и прочий металл дружно полегли прямо на дно.
Уже к вечеру демонстранты сделали первый круг, изрядно устали и остановились на отдых. Стоянки выбрали каждый по месту остановки — где стояли, там и присели. Штаб расположился возле Думы, там было теплее и не так сыро, как у реки, где ветер выл не на шутку, по-революционному, как однажды подметил А.Блок. Но получилось это ненароком, и те, кому выпало ночевать на Кремлевской набережной, Поклонной горе и Красной площади, продуваемые ветрами, не были в обиде.
Разбили на месте армейские палатки из провиантского обоза. В них улеглись как в старину, согревая друг друга телами. У каждой палатки оставили по одному дневальному у костра, разведенном в алюминиевом тазике, чтобы не портить асфальт, брусчатку и землю под ними. Это было единственным условием Яблонского, переживавшего больше всех за экологию. Иначе он ни в какую не соглашался принимать участие в хождении, хотя его и не сильно звали.
Дневальному было велено каждые полчаса громко произносить команду, по которой все строго одновременно поворачивались на другой бок. Евгения Фурункулова, путая право с лево, неоднократно нарушала общую дислокацию и больно стукалась с соседями лбами.
Репортеры-габреляновцы, дежурившие всю ночь, с целью отснять в палатках для телеканала что-нибудь сенсационно-желтое, ушли под утро сонные и разочарованные. Чтобы спасти пустой сюжет, придумали, что барышня-воевода Собака Чака по ночам храпит, а юный Яншин, зная про это из короткого совместного прошлого, громко прищелкивает языком, после чего храп на короткое время прекращался.
Сюжет показали утром в новостях, но сенсации он не произвел, а наоборот, сблизил гражданское общество и представителей креакла с народом.
- Они храпят и громко сморкаются, как мы, — удивленно констатировал народ, обсуждая креативный класс, по существу состоявший для них из небожителей.
Спали, как было видно из репортажа, крепко. Завтра предстоял новый день и новый круг.

День второй
Настал второй день. Похолодало, а народ все прибывал. Со всего города к Кремлю потянулись молодые мамаши с колясками и детьми в них, еще с прежних времен крепко убежденные в том, что без них во время революционных беспорядков на Руси никак не обойтись.
Одна мамаша привезла в коляске на Манежную площадь полугодовалого спящего малыша. Как она считала, ветер перемен, как крещение, благоприятно скажется на его дальнейшей судьбе. С их появлением событие обрело сакральный характер.
«Как зовут пацана?» — спросили новые русские декабристы.
«Сашок», — ответила мамаша.
«А по батюшке?»
«Иванович».
«Пусть спит, не надо будить, ну его нахрен», — предложили осторожные новые русские декабристы, вспоминая историю с пробудившимся Герценом, плотно обступили малыша и так простояли до вечера вокруг, охраняя его блаженный сон.
Но и Император Медякин продемонстрировал в тот день выдержку и оказался сущий молодец. Видимо, сделал собственные выводы из истории 1825 года: сам не вышел к толпе, хоть и нервно поглядывал в окно через занавеску и даже одну нервно звыкурил не затягиваясь, однако, и губернатора Собякина на коне вместо себя не пустил, справедливо полагая, что хотя демонстрация была исключительно мирной, но и случайных сумасбродов и провокаторов в России всегда найдется предостаточно, сколько их не отбавляй.
Сотрудники радиостанции «Эхо Московии» единодушно решили прекратить в тот день вещание и в полном составе выйти на улицу. Об этом они предупредили в утреннем выпуске новостей. Всем удалось беспрепятственно покинуть редакцию, сам же главный Венедиктор едва замешкался и невольно стал жертвой людей с оружием и в носках с дырками на голове. Обыскав его для порядка и положив лицом на пол, они потребовали, чтобы главред остался продолжать вещание, представив на бумаге соответствующее распоряжение, поступившее от руководства благодетеля Эха — «Газпрома».
Когда же главный Венедиктор, хрипя под башмаком, объяснил, что сам он вещание в отсутствие технического персонала возобновить не сможет, потому что ничего из этого толком не умеет, и его с миром отпустили, поверив правде на слово.
- А зачем это вам? — поинтересовался он на выходе у старшого.
- В Кремле хотят знать, что происходит, — честно признался старшой, — они со вчера только вас одних слушали.
- Что, Компотову больше не доверяют? — ехидно спросил Венедиктор.
- Пришло, значит, его время.
Но ответа не последовало, ОМОН-овец только ткнул слегка прикладом промеж лопаток, чтобы ушел быстрей и не кобенился. Оказавшись среди демонстрантов, Венедиктор свой поступок и решение коллег объяснил следующим образом: «Правдивое и относительно объективное вещание теперь только на руку Кремлю».
- А как же народ узнает? — спросили в толпе.
Заслуженный оппозиционер РФ, лукаво получивший накануне это звание и грамоту из рук самого Императора Медякина, показал наверх, на окна домов, балконы и на стихийных зевак на улице. Зеваки фотографировали на смартфоны, звонили друзьям, информация распространялась с огромной скоростью во все уголки России, даже туда, куда не доходило Эхо вследствие законов физики и отсутстия радиоволн.
Там, где была мобильная связь, везде распространились фотографии Кремля, окруженного плотным кольцом из сознательных людей гражданского толка, потому что на втором круге голова демонстрации почти уперлась в её собственный хвост, так что авангард мог расслышать анекдоты и смех впереди идущего арьергарда. Таким образом получилось замкнутое кольцо, но никто не хотел забегать вперед, расталкивая других, чтобы быть первым.
Кремль оказался в плотном народном кольце. К вечеру пришли сообщения из Рязани, Суздаля, Казани, Великого Новгорода. Там события развивались по такому же сценарию, только без труб и прочих вувузел. Здесь трубы отменили за ненадобностью, потому что руководство этих городов еще с Октябрьского переворота сидело снаружи городского Кремля, на площади Ленина или какого-нибудь Фрунзе, чтобы ненароком не нарушить архитектурный облик артефактных городов, и предотвратить разруху, побочный эффект всех русских смут и революций.
Хуже дело обстояло в Санкт-Петербурге. Там губернатор Полставченко приказал вскрыть брусчатку Дворцовой площади и развести мосты. Демонстранты были оторваны друг от друга и от застрельщиков, а информацию передавали вплавь через водолазов и, так называемых, озоровительных моржей.
Тем временем в Интернете шли самые ожесточенные виртуальные бои. Сторонники и противники власти круглосуточно обливали друг друга изысканными помоями, креативной грязью, матерились, угрожали стереть оппонентов в пух и прах под лозунгом «Придет бл@дям рaсправа!», под бл@дями подразумевая, естественно, оппонентов, но на улицу не выходили.
И хотя победа в рунете была добыта либералами уже на второй день, реальное поражение проплаченных нашистов, энтузиастов-охранителей и православных экстремистов могло бы быть закреплено только на улице пешим ходом и в рукопашном бою. Однако на улицу обе группировки, давно отвыкшие от реальной жизни и вкуса свежего воздуха, выходить побоялись, из страха отравиться кислородом или задохнуться ароматом перемен.
Это предотвратило кровопролитие, хотя в сети кровопускания, кровотечения и наматывания кишок на руку было хоть отбавляй, за что многих пользователей команда модераторов Цукерфельда временно заблокировал за экстремизм, нецензурную лексику, пропаганду насилия и высказывания открыто порнографического содержания относительно матери оппонирующей стороны. Гугл раскрасился в траур в память о жертвах интернет-террора. Были выделены погребальные места для похорон аватарок и виртуальный крематорий для сожжения экстремистских постов.

День третий
На третий день впереди колонны, точнее, в том её месте, где шли заводилы или застрельщики, как гора с горы появился сам Ёмобильнов. По бокам от него шли два круглолицых охранника, чуть ли не вполовину меньше самого олигарха, создавая вместе с ним незатейливую композицию, но никто из окружающих не обронил ни одного скабрезного слова по этому поводу, хотя сравнение своей наглядностью напрашивалось само собой.
- Здравствуйте, Михаил Дмитриевич, давненько Вас не видать? — поинтересовалась барышня-воевода Собака Чака.
- Еще успею надоесть, — резонно заметил Ёмобильнов.
- В диктаторы не хотите ли? — спросил Бакунин.
- А что, уже сильная личность нужна?
- Может пригодиться. Нужна фигура большая.
- Чтобы карал, сам не крал и другим не давал, — подсказали добрые люди, — такой, что при больших деньгах и чужого не надо.
- Тогда я, что называется, искренне ё-rs, — ответил олигарх на свой ё-манер.
- Ну вот, снова заёрзал, — буркнул кто-то в толпе, припомнив Ёмобильнову полный провал, — где наше прохераченное тобой народное транспортное средство на манер фольксвагена?
Никто из аналитиков — ни Хлебполтавский, ни Спасжелтовский, ни экстрасенсы, ни астрологи, даже сам Павел Глобус не смогли предугадать такой ход событий, но все единодушно на свой лад путано заявили, что давным-давно предупреждали, что именно так все и произойдет, потому что гражданское движение среди общественников до такой степени было запущено и назрело, что вопрос был только минуты, когда лопнет набухший прыщ истории.
Но чем кончится, никто не успевал предсказать — так быстро менялись события. То сообщат о том, что в Барнауле на городской Думе водрузили коммунистический красный флаг, то вдруг опровергнут и сменят на вольнодумный оранжевый, а то потом ни с того, ни с сего переменят на тряпку неопределенного цвета, потому что флаг за короткое время предательски успел полинять. Причиной такому показательному оппортунизму называлось некачественное китайское текстильное и покрасочное сырье.
То рассказывают, что в Сочи поймали Трюкачева и посадили под домашний арест, а он оттуда сбежал с браслетом в Таганрог и провозгласил себя Владимиром III, внебрачным сыном Партии и Центрального Комитета, то вдруг сообщают нелепицу, будто бывший премьер Прыжков возглавил бунт студентов в Кемерово, а министр Лаврушкин, наоборот, не вернулся из государственного визита в Парагвай и навсегда поселился в Асунсьоне, сидит на шестиметровой кухне и с отчаяния пьет текилу из гуявы, закусывая соленым огурцом.
В результате этих противоречивых сведений общая картина или не выстраивалась вовсе, или получалась неправдоподобной, а неудача российского гадательного элемента из числа политологов, утверждавших, что они с властью на короткой ноге, астрологов, черпавших новости прямо с небес, и цыганской карточно-кофейной филармонии легко объясняется исключительной непредсказуемостью самого русского народа, похожего на безбашенный бубновый валет.
К полудню от нечего делать либеральная часть рунета, временно заблокированная за экстремизм, страдая от полного безделья и из чистого любопытства все-таки вышла на улицу, вдохнула воздуха перемен и те, кто не упал в обморок от избытка кислорода, образовали второй круг по Бульварному кольцу.
К обеду второго дня на Манежную площадь выбежал Пургинян, стал грозить пальчиком и с пеной у рта убеждать:
- Возвращайтесь домой, а то хуже будет! — кричал он, попадая слюной кому в бровь, кому в лоб, кому в глаз.
- Хуже не будет, — угрюмо отвечали ему из толпы, — а ты тут, это, потише.
- Тогда надо хотя бы ходить в другую сторону, по часовой стрелке, а не против, чтобы в ногу со временем! — кричал агитатор и показал, как правильно идти в ногу и в правильном направлении, слегка приседая на правую ногу, чтобы увлечь народ за собой. Но народ не внял и не воодушевился. Поняв это, Пургинян перебежал дорогу, забежал за памятник Ломоносову, залез на пьедестал и заорал:
- Побойтесь Бога, послушайтесь меня и Ломоносова! У вас ничего не выйдет. Лучше присоединитесь к нашему тайному обществу. У нас настоящие люди.
- Кто это? — спросил один другого в толпе демонстрантов.
- Не слушай его, это Сережка-юродивый.
- Юродивых надо слушать.
- Пусть власть их слушает, они ей даны в назидание.
- И то верно.
- А зачем он к Ломоносову примкнул?
- Ума набирается.
- Не стой, иди вперед, — стали мягко напирать сзади на зевак.
- Что ж такое, господа, и поговорить нельзя!
- Можно поговорить, только не останавливаясь и непременно наращивая единство, а что не способствует этому, то баловство, — сказал наиболее сознательный звеньевой.
- Я тебе это как старый литейщик говорю. Если бы ты анекдоты про власть рассказывал и весело шел поступательным шагом, я бы тебе слова не сказал.
- Тогда слушай анекдот, — сказал один из народных заводил-застрельшиков, какие всегда есть у русских в любой толпе, всяком застолье и в бане:
- У Императора Медякина неугомонные журналисты часто спрашивают, что такое «вертикаль власти»?
- У Императора, как президента и премьера в одном лице, — ответил на вопрос журналистов Император Медякин — много ответственных обязанностей, и везде надо поспевать.
- Получается, везде, где надо, Я — будь!
- К примеру, когда в стране что случается, сразу: Я — будь!
- В поле на комбайне? Я — будь!
- В истребителе в шлеме, Я — будь!
- В подводной лодке в тельняшке? Я — будь!
- На дне морском с медузами? Я — будь!
- В кимоно с дзюдоистами, Я — будь!
- Бадминтон? Снова Я — будь!
- Со стерхами! Я — будь!
- А теперь еще эти двое — Бакунин и Бычий. И здесь все: Я — будь!
- Короче, «вертикаль власти», это когда везде «Я — будь!»
- Не понял юмора, — сказал Бакунин.
- Тему «Фонетические особенности русского языка» освежи, брат, — посоветовал ему воевода Бычий.
 
День четвертый
На четвертый день из дверей Думы наконец выбежал запыхавшийся Ширинковский, обладающий, как известно, звериным чутьем, унаследованным от папы-юриста Вольфа. Почувствовав шкурой неладное, он лихо пристроился к застрельщикам впереди колонны с таким выражением на лице, будто не он, а все остальные присоединились к нему с преступным опозданием. За ним втерлась в зачинщики вся думская фракция либерал-патриотов. В другое время их бы прогнали взашей, но сегодня никто не обратил на них особого внимания: любые конфликты противоречили движению по кругу.
Увидев успех либерал-патриотической партии, следом из подъезда, точно из блиндажа, выбежали Зюганкин, Неронов, а за ними депутаты всех фракций, кроме Единой России. Каждый из Государственной Думы бежал на свой манер. Зюганкин с радостью и благородным достоинством на розовом лице, будто выписался здоровым из морга, а Неронов, прихрамывая и размахивая руками, точно едва вырвался из удерживавшей его за все места государственной гидры о трех головах.
Единороссы, однако, все еще сидели на своих местах как вкопанные, не зная, как себя вести. Они по инерции и единогласно все еще принимали поправки и дополнения к «Антисмотрицкому закону» — и наконец-то утвердили введение смертной казни по неосторожности, существующую де-факто со времен Камо, Фрунзе, Максима Горького и Александра Литвиненко, а также навсегда запретили иностранцам зимой собирать грибы в лесах под городом Челябинском и вокруг закрытых населенных пунктов, под угрозой немедленной высылки из страны.
Других указаний из Кремля не поступало, а сами они принимать решения давно разучились. Но одна мечта у них все же была и, похоже, была общей: все как один искренне желали оказаться в своих апартаментах и виллах в Майами, приобретенных за время сидения народными избранниками в Государственной Думе в чудотворных креслах.
В полдень перед демонстрантами появились лидеры Народного собора, а с ними безлошадные казачьи патрули в праздничных медалях из жести и хорошо организованные православные старушки с иконами и в телогрейках, пропахших прелостью и нафталином.
Вместе они пытались создать заградительную цепь и не пустить демонстрантов дальше. Для этого они, взявшись за руки, цепью прорезали толпу. Их мирно пропустили, и на время колонна замешкалась и остановилась, но вперед вышли священнослужители из числа либералов во главе с батюшкой-воеводой Лобохлыстиным, чуть ли не по двое на каждого православно-казачьего активиста, и провели с ними короткую беседу на тему ознакомления со Святым Писанием. Из краткого курса выходило, что борьба с фарисеями в Кремле — самое что ни есть богоугодное дело, а Иисус — по факту — первый христианский оппозиционер, при этом еще иудо-рецидивист, силой разогнавший торговцев у Храма.
Активисты от православия слушали умных священников, точно впервые подробно ознакомились с Писанием, были окончательно сбиты с толку, смутились и разошлись. Старушек же накормили, а девица-воевода Собака Чака выдала им теплые пуховые платки из обоза, меховые полушубки влесто зипунов и ватников, по гламурному зеркальцу со стразами и присоединила к либеральным пенсионеркам в шубах с прицелом на дальнейшее перевоспитание и приобщения к светской жизни.
Приезжал режиссер Жалко Мамонтов со съемочной группой снимать фильм «Амфетамин колец», рассказывающий об оппозиции в алкогольном и наркотическом ключе, привез с собой декорации из трибуны, флагов, плакатов, транспарантов и массовку из числа нанятых колющихся и злоупотребляющих, но «артисты», флаги и транспаранты так нелепо смотрелись на общем нетребовательном, трезвом и миротворческом фоне демонстрантов, что их пришлось незамедлительно свернуть. Увидев в этом конец фильма, массовка разбежалась, снимать оказалось нечего, и Жалко Мамонтов в конце концов смонтировал фильм из архивных записей прошлых лет. Получилась беспросветное, очевидное вранье и форменный злобный наговор.
В два часа пополудни произошло знаменательное событие, точно землетрясение, то есть такое, какого ни с какого боку никто не ожидал. Демонстранты издалека узнали политзаключенных, доставленных к демонстрантам на свеженьком «Бентли» со стороны Лубянки, а по Тверской же шли пешим ходом другие узники, отпущенные по УДО, в том числе и Колокольникова с Антохиной, за что судья Сырова предварительно получила по 250 000 долларов за каждую.
При этом она еще успела со всей строгостью закона осудить себя на два года за надуманные демократические вольности, предусмотрительно сменив статус охранительницы на участь политзека, но потом за ту же сумму выпустила сама себе по УДО, потому что не смогла устоять и не взять деньги у себя самой в заключительный раз.
- Отпустили всех фигурантов «Солончакового дела».
Выпустили и Удалова!
Демонстранты ликовали.

День пятый
На пятый день, видя полную бессмысленность в охране общественного порядка от миролюбиво настроенной толпы, сняв шлемы, к демонстрантам присоединился ОМОН, не выдержав натиска красивого женского контингента из числа либеральной оппозиции, бойко и под общее одобрение лезшего целоваться исключительно взасос.
Колокольников, тоже не видя больше смысла защищать Москву и Кремль, отбыл в неизвестном направлении, как Наполеон в Париж, и общественный порядок стал устанавливаться сам собой. Собякин хотел было стянуть в город войска, но министр Шойгун отказался сотрудничать с губернатором, имея свои виды на дальнейшее переустройство страны, в спасении собственной чести и в служении народу и перспективной власти.
Американский посол Джефф Маккольм договорился с лидерами оппозиции о гуманитарной помощи лицам, окруженным в Кремле. Накидной поставил свою подпись под скромным списком продуктов, состоявших преимущественно из хлебобулочных изделий, макарон, соли и сахара, и самолично вычеркнул кофе, как средство для круглосуточного бдения, и приписал вместо него столовый уксус. По линии лекарственной аптечки утвердил только перевязочный материл, йод и от всех болезней — пирамидон, давно запрещенный в цивилизованных странах за повышенную вредность и приравненный к легкому химическому оружию.
На пятом кругу вдруг был услышан шум внутри стены Кремлевской стены. Как потом оказалось, неизвестная сила заставила местный гарнизон из числа нижних чинов, младшего офицерского состава, а также провиантских и хозяйственных чиновников, которых Накидной поставкой круп, уксуса и пирамидона лишил интереса поддерживать власть, и мелких служащих, в том числе и вахтерш, уборщиц и экскурсоводов, приписанных к музеям Московского Кремля, синхронно двигаться в том же направлении, что и основной поток протестантов.
Верхних чинов волшебная сила не задела. Они понуро ушли в подвалы, готовясь к худшему для себя, или к крупномасштабному предательству, в результате которого им удалось бы сохранить прежние позиции при новой власти.
Кремль остался без охраны.

День шестой
На шестой день в небе появился последний правительственный вертолет, и к демонстрантам обратился Император Медякин, но не лично, а передал обращение в виде листовок, которые хлопьями летели сверху вперемешку с крупным снегом. В них было обтекаемо написано, что власть прислушивается к народу, готова к диалогу, пойдет навстречу и что не исключено. Что не исключено, он в листовках не уточнил. Из этого поступка оппозиционерам стало ясно, что власть не понимает, что происходит, и оттого она не знает, как реагировать и что делать.
Кремлю было очевидно, что страна стала уходить из-под ручного управления и контроля, но хуже всего было то, что народ ничего особо не требовал и не хотел, никого не посылал в отставку, больше не желал честных выборов и никто не высказал или написал по отношению к власти ни одного бранного слова. Более того, все были воодушевлены ,весело ходили кругами и как будто были всем довольны.
И это было хуже всего.
Накидной в этот день куда-то исчез, что привело к опасению, как бы он не последовал примеру князя Трубецкого в 1825 году, переменившего свое мнение по части мер пресечения самодержавия, но к вечеру он появился весьма задумчивый, однако, молчал. Поговаривали, что он был на тайных переговорах в Кремле, но как он туда проник, оставалось неясным. Подозрение снова пало на компанию АЭРОФЛОТ, вечного посредника, связующего несводимые миры.
В огромном количестве привезли мороженное, которое интриган Баобаб закупил еще к лету 2012 года, надеясь, что протестовать будут в теплую погоду, но народ тогда разъехался по отпускам, показав в очередной раз вздорную непредсказуемость. Вдоль всего движения колонны поставили лотки с бесплатным чаем и баранками. Финансировал чай и баранки давненько покойный, все так же неугомонный Баобаб.
Здесь же продавались новые революционные сувениры, преимущественно матрешки с портретом самого покойного благодетеля, внутри которого был ЕБеэН, внутри ЕБеэНа Супер-Путин, у Супер-Путина Медведам, у Медведама снова Супер-Путин, потом уже Император Медякин, внутри которого седьмым по счету был снова Баобаб, как символ вечной кремлевской закулисы.
Но история, как известно, по этому пути не пошла. Как говорится, это — её холостой ход. Баобаб сильно не дожил до начала событий, скончавшись с назидательным намеком, как Марат, в ванной, и как Павел Первый, удушенный махровым полотенцем, своим поступком лишний раз подтвердив тот факт, что нехитрые места общего пользования и безобидные текстильные предметы, задуманные исключительно для удобства и гигиены, как, впрочем, унитазы и джакузи, весьма опасны для неудобных и неугомонных дельцов, стремящихся в Наполеоны или править Закулисой.

День седьмой
На седьмой день, то есть 14 декабря 2025 года, стал изнуренно гудеть Царь-колокол, а за ним и все имевшиеся в наличии колокола. Спасские и Боровицкие Ворота сами отказались открываться на выезд, а только на въезд — для гуманитарной помощи окруженным в Кремле. Власть оказалась в замкнутом окружении.
В это время уполномоченные с повязками стали готовить народ к тому, что скоро последует команда, по которой все должны будут одновременно продудеть в трубы. Когда все поняли свои роли и застыли по местам, Алексей Накидной дал сигнал трубить во все рога, трубы и вувузелы, вестовые подняли сигнальные флаги.
Рога и трубы одновременно загудели тупым звуком. Полопались все автопокрышки, сделав затруднительным бегство из Кремля при помощи правительственного транспорта через подземные тоннели, завыли сирены всех автомобилей Управления делами Императора Медякина. Повылетали стекла из окон, над Кремлем повисли все птицы и улетели через реку в Замоскворечье вороны.
Трубы загудели вновь. Громко треснул один из куполов Успенского собора, и с него осыпалась позолота, в которую любовалось на себя утреннее солнце.
Не прошло и десяти минут, как Кремлевская стена рухнула в самой триумфальной своей части, накрыв красным кирпичом коммунистические надгробия, Мавзолей и трибуны, не пощадив голубые ели, о чем потом искренне негодовал Яблонский, обсуждая удачи и просчеты Новой декабрьской революции 2025 года.
Обезумевший от успеха народ охнул, и по кирпичам стал карабкаться внутрь Кремля, где оппозиционеров с радостью встречали солдаты кремлевского гарнизона, ходившие по наитию по внутреннему кругу. Они бросились друг другу в объятия. Под ними были могилы коммунистических лидеров. Несколько смутившись тем обстоятельством, что под ногами могила бабушки Землячки, сотник Удалов крикнул солдатам гарнизона:
- Рота, за мной! Ребята, вперед. Через час все будет кончено. Долой Президента Жуликов и Воров! — он так и не смог удержать в рамках свой экстремизм, за что потом и пострадал, лишившись места в Народном Вече Представителей.
- Ах, все равно, — сказала девица-воевода Собака Чака, которой самой хотелось повести за собой солдат, но её опередили, — только, пожалуйста, без крови, а то на нас будет несмываемое пятно.
- Долой! — дружно закричали солдаты гарнизона и побежали за Удаловым.
- Без крови не обойтись, — с грустью подытожил воевода Бычий, за время хождения вокруг Кремля похудевший так, что со спины был неотличим от Ильи Яншина, но не изменивший привычке выбрасывать вперед ножку.
Тем временем прапорщик Алмазный, добровольно сменивший недавно доходное место в конце Кутузовского проспекта на почетное в охране Кремлевского гарнизона, незаметно перешел на сторону оппозиции, но не сменил моду носить в ушах и в носу караты. Он так же незаметно проник в ночные апартаменты президента, оборудованные в штаб на время семикратного хождения оппозиции вокруг Кремля, чтобы Президент был в центре и в курсе событий, и под видом ночного визита мадам Касанбаевой вошел внутрь покоев, по-женски сверкая ушами.
- Вы это, Император Терентий Терентьевич Медякин, или его двойник?
- Я это, а что? — сказал Император Медякин, узнав прапорщика, и от нехорошего предчувствия побледнел.
Прапорщик Алмазный достал из-за пазухи кинжал, подаренный ему в Грозном за прежнюю доблесть самим Рамзаном Кадыровом, и неловко уколол им Императора Медякина. Понимая, что эта неловкость случайная и от сильного волнения, Император Терентий Медякин быстро спрятался под кровать. Прапорщик Алмазный стал шарить кинжалом под матрацем, как штыком, пока не уперся во что-то мягкое. В это время Император Медякин выскочил из-под кровати, держась рукой за филейную часть, и спрятался за портьерой. Пока толстый прапорщик, страдая одышкой, поднимался с колен, прошло время, и он потерял юркого Императора Медякина из виду.
В комнате, казалось, никого не было. Прапорщик Алмазный уже хотел было выйти из комнаты вон, как увидел торчащие из-под портьеры пальцы, и на всякий случай ткнул в портьеру кинжалом. Оружие пробило портьеру и снова вошло во что-то мягкое. Мягкое упало и разбило цветочный горшок.
Убийца глубоко удовлетворенный подумал о своей финальной миссии, предчувствуя медаль или даже орден, в знак прощания с присягой взял под козырек, развернулся на скошенных каблуках и пошел вон из траурной комнаты.
Историческое дело прапорщика Алмазного было сделано. Ему навстречу со знаменами оппозиции бежали чиновники, незамедлительно перешедшие на сторону креативного класса.
- Император Медякин мертв! — с достоинством сообщим он.
- Ура! — дружно закричали внезапно прозревшие чиновники. Впереди них стояла настоящая мадам Императрица с ребенком на руках. Взбунтовавшиеся солдаты кремлевского гарнизона требовали отдать ребенка и добровольно отправиться под арест. Она, смирившись со своей участью, стала умолять, чтобы ребенка не тронули, а если что, то чтобы отдали сироту в хорошую семью ради дальнейшего воспитания потомства.
- В американскую семью отдадим, — с угрозой сказал солдат и добавил, — в Штат Небраска, где прерии, а по-нашеми обыкновенные степи. Не бойся, индеец ребенка не обидит.
- Обама в крестники подойдет? — крикнул остряк из толпы.
- Подойдет, — ответила мадам Императрица, только бы не перечить разбушевавшемуся народу.
- Ребенка забрали, а мадам Императрицу повели в Успенский собор, где собрали два десятка придворных дам и дев, приближенных к кремлю, в том числе и неизвестно откуда взявшуюся в эту пору в Кремле Валентину Матвейченко, бывшую уже что называется подшофе, вывели всех на площадь и поместили для маскировки в ритуальный ПАЗик, будто кто-то в соборе скоропостижно умер, и с почтением отправили от греха подальше на постоянное поселение в ближайший NN-ский женский монастырь с напутственными словами либерального священника отца Курмаева: «Радость моя, стяжи дух мирен, и тысячи спасутся возле тебя».
Ребенка взял на руки сам Удалов и как трофей показывал всем встречным и поперечным оппозиционерам, с гордостью поясняя его благороднейшее кремлевское происхождение. Малыш мирно сидел на руках, и даже как будто генетически обрадовался скоплению народа. Удалов поправил ему сбившуюся набок шапочку, за что был больно укушен за нос.
К сумеркам было все кончено.
Депутаты Думы от оппозиционных партий, участвовавших в хождении, вошли внутрь здания парламента мимо охраны и зачитали остальным избранникам от «Единой России» требование КСО (Комитет спасения Отечества, название придумал Накидной) о роспуске Государственной Думы и сложении полномочий немедленно всеми присутствующими депутатами. Депутаты выстроились в очередь подписывать документ о роспуске и, если кто мешкал, тому Ширинковский говорил:
- Поторопись, нечего тянуть, пошевеливайся, а то гарнизон позову.
А то мог наградить кого пинком под филейную часть, зная от юного сотника Яншина наверняка, что на подходе к Кремлю перешедшие на сторону оппозиции мятежные Таманская и Кантемировская дивизии. Короче, освоился в мятежной среде и осмелел вконец.
К вечеру депутатами Пономарем, Гудком и сотником Яншиным был написан манифест, с которым Алексей Накидной, назначенный членами КСО Временным правителем Креативной России до ближайших Честных Выборов, выступил перед народом по Первому, уже раволюционному каналу телевидения и объявил о победе в стране Великой Креативной Революции.
Он сообщил, что Сырьевой России пришел конец, и провозгласил Русь Креативную, призвал народ к спокойствию и заверил, что революция вернет все награбленное жуликами и ворами народу, раздаст дворцы чиновников и полицейских под комфортабельные квартиры, все деньги от продажи нефти, газа и никеля направит на развитие творческих возможностей народа — и через пять лет Россия из отсталого сырьевого придатка Европы и Китая превратится в страну-экспортера самых передовых технологий и всех видов умственной труда, потому что известно, что русские умней немцев и талантливей китайцев, и русский гений, сбежавший от унижения нищетой, вернется на благо Родины назад, и, как он образно выразился, «начнет страстно починять заборы на своей Родине, а не на чужбине».
Всем русским и нерусским, бывшим гражданам России и СССР незамедлительно предлагалось пойти в посольства по месту жительства, получить российский документ и вернуться на Родину, дабы потом стимулировать ускоренное развитие науки, а заодно и вернуть назад растраченное образование и культуру.
Хватит издеваться над народом, мы хотим вернуть России звание великой державы, а народу смысл жизни и перспективное будущее, — закончил он обращение к гражданам теперь уже провозглашенной новой Креативной России.
Народ послушал манифест, оторвавший его от работы и сериалов, и продолжил праздновать будни на свой лад.
- Скоро, Василий, заживем как в Швейцарии.
- Зачем как в Швейцарии? Хочу как в России, только хорошо.
- Ну что, Иван, надолго эта новая власть?
- До осени, — ответил Иван.
- А почему до осени?
- А урожайность в деревне по осени считают, — сказал Иван.
И как в воду глядел.

Дальнейшее развитие событий
Дальнейшие события развивались приблизительно так: через месяц было собрано Народное Вече Представителей со всей страны. Туда вошли воеводы Бакунин, Бычий, девица-воевода Собака Чака, Алексей Накидной, сотник юный Яншин, балерина Выволочкина, писатель Цитрусов, ответственный за «взять и раздать», дух беглого олигарха Баобаба, распространивший слух, что революция была сделана на его деньги, чтобы потом получить денежную компенсацию за потраченные революционные подъемные; в руководство вошли выпущенный из заключения Ходоркович и примкнувший к нему по делу Журавлев, вошел пообещавший отказаться от всего состояния в пользу народа олигарх Абрамович-Рабинович, един в двух лицах, с ним Шойгун, потому что без него никак, Кудрич, как теоретик скудно-русского бюджета; тут были и совсем посторонние лица, типа Михалкова-Степанова и Рогожкина, пришли Балуев и Шалуев, два богатыря как символ мощи русской нации, и никто не решился их прогнать, и еще 518 человек.
Даже возникли невесть откуда хитрые и суетливые бизнесмены из тех, кто поднаторел дешево покупать у государства народное имущество, заводы и фабрики, пару лет при себе подержать, полностью истощить вследствие нещадной эксплуатации, а потом обратно продать государству задорого, а разницу поделить с согласными на это чиновниками и убежать за рубеж.
Они все должны были решить основные перспективные вопросы будущего, а именно вопрос о финансовой амнистии, о передаче земли и недр народу или в частные руки, что не одно и то же, о железном занавесе для чиновников мелкого и среднего пошиба, и о создании для них торгово-экономической зоны под Сочи, чем были заложены глубокие противоречия между трудящимися, с одной стороны, и креативным классом из писателей, актеров, учителей, музыкантов и бизнесменов, с другой. При этом окончательно исчезла с лица страны интеллигенция. Ее заменил креакласс. Разница между ними оказалась в том, что креакласс готов защищать свои убеждения, но только за деньги. Интеллигенция же делала это из чистого альтруизма.
- Ну и дура! - сказала про нее воевода Собака Чака.
Если принять во внимание то обстоятельство, что конечной целью любой революции являются деньги, или как говорят, такое изменение товарно-денежных отношений, при которых большая, нежели раньше, группа людей получает возможность зарабатывать и более или менее сносно жить, а иначе зачем огород городить и подвергать себя риску, то в этом смысле революция удалась, потому что очень многим посчастливилось расширить свои владения за счет децентрализации земель и перераспределению природных ресурсов. Но, как это бывает в России, не надолго.
Деньги решено было народу пока никак не показывать и не раздавать под тем предлогом, что деньги все равно имеют склонность обратно возвращаться к своим бывшим хозяевам и не терпят уравниловки, что было воспринято Цитрусовым как предательство идеалов революции, и писатель-радикал ушел в глубокую оппозицию новому режиму, а затем и в подполье, а к осени совершил переворо. В результате к власти пришли национал-большевики и в стране началась нешуточная диктатура, жестокий аскетизм, вновь внедрились бородка и позабытые пугающие наган и галифе. Деньги стали возвращаться назад в страну, плачущие олигархи под давлением ГПУН-большевиков стали сдавать капиталы и нищие проситься обратно на Родину. Народ ликовал, но счастья это никому не принесло.
Развращенный народ, разучившийся работать, скоро все ресурсы проел, и Цитрусову ничего не осталось делать, как снова учредить НЭП, восстановить справедливое неравенство, но с человеческим лицом, то есть без личных яхт, не влезающих ни в одну цивилизованную бухту, и позолоченных снаружи самолетов, максимум с ужином в ресторане «Националь» при закрытых портьерах. Основное же население пришлось направить в возрожденные трудовые лагеря с целью первичного овладения элементами физического и навыками умственного труда через строгую палочную дисциплину. Без этого не обошлось.
Таким образом Цитрусов надолго обеспечил себе яростную любовь народа и место в восстановленном из руин Мавзолее.

Самая новейшая история
А в это время в Санкт-Петербурге, городе с непроизносимым для русского человека названием, народ первым делом проголосовал за то, чтобы впредь город официально назывался запросто — «Питер». К слову сказать, туда революция пришла с некоторым запозданием и не так, как бы хотелось инсургентам. Причиной тому отличный от столицы городской ландшафт на европейский, дворцовый манер, отсутствие местного Кремля и присутствие разводных мостов, подняв которые, местные власти ехидно воспрепятствовали скорому развитию оппозиционных настроений и доставки провианта и дров для согрева.
Демонстранты, плохо подготовленные, вынуждены были стоять на ветру на Сенатской площади, Марсовом Поле, у Смольного и вдоль всего Невского проспекта, перетаптываясь и вдыхая ледяной воздух.
К концу второй недели, заметив спад и подметив миролюбивый характер протеста, к уставшим и подмерзшим оппозиционерам решил выйти и обратиться с речью сам губернатор Полставченко, но с ним случился редчайший в истории случай, какой может произойти только на территории матушки России: он одновременно поскользнулся на ступеньках и получил сосулькой по голове, в результате чего кассировал две травмы, несовместимые с губернаторской деятельностью.
Лишенный внезапно способности думать при хождении, он был срочно госпитализирован и отправлен на лечение в Финляндию, откуда больше не вернулся, посвятив себя полностью охоте на местного кабана и рыбалке.
Город, таким образом, остался без верховного руководства, власть и следом за ней депутаты Законодательного Собрания без сопротивления перешли к оппозиционерам. Хуже всех пришлось одному известному депутату: его, полуголого, порозовевшего на морозе, активисты ЛГБТ-движения, под улюлюканье и смех, протащили через ряды стихийно образовавшегося гей-парада, однако физически ему ничем заметно не навредив. После чего простили и отпустили, склонив к отступничеству, как латентного своего.
Очень скоро в Питере прошел слух о том, будто свергнутый Император Медякин жив. И многие питерцы, помня его трепетное отношение к городу на болоте, взбунтовались против спесивой и заносчивой Москвы.
И действительно, слухи о добром здравии скоро подтвердились: прапорщик Алмазный, известный своей непутевостью, не проверил результат своего поспешного тычка кинжалом в портьеру. Император Медякин, спрятавшийся за занавесь, взял с подоконника кремлевский кактус и все время держал его перед собой. Удар пришелся аккурат в середину мясистого растения, чем создалось ложное ощущение совершенного прямого проникновения клинка в тело и убийства.
Когда прапорщик удалился, Император Медякин, в чепчике и закутанный в стеганое ватное одеяло, незаметно вышел к оппозиционерам, перебрался через руины Кремлевской стены, смешался с толпой, добрался до Ленинградского вокзала, приехал ночным поездом в Питер и там переждал несколько дней в квартире Валентины Матвейченко, пользуясь конспиративными ключами. Сама она к тому времени была заперта в келье в NN-ском монастыре под Москвой, сменив лихую прическу от знаменитого московского парикмахера на стрижку попроще, исполненную одной из монахинь простыми садовыми ножницами,
Когда довольно скоро в народе вообще позабыли, как он выглядит, Медякин стал потихоньку выходить из дома и собирать своих сторонников среди верных ему конспиративных и легальных офицеров ФСБ, небольшого числа дружественных армейских офицеров, случайно получивших при его правлении квартиры и относительно сытую отставку.
Тем временем другие сторонники Терентия Терентьевича Медякина, пребывая пока еще на самотеке, перегородили в нескольких местах Николаевскую железную дорогу Питер-Москва, чтобы прекратить всякую связь со столицей, затем отыскали его самого в пустой квартире все той же Матвейченко, и хотели выбрать его Временным Правителем Питера и всея Руси, полагая, что Питеру пора вновь становиться главной столицей в противовес режиму в те времена диктатора Накидного в Москве, и пошли бы на старую столицу возвращать себе утраченную власть, рискуя быть остановленными партизанскими отрядами Фурункуловой в Химкинском лесу на северо-западных подступах к Москве, если бы не одно НО.
НО — воздушное сообщение по рассеянности, попустительству или недосмотру забыли отменить. Из Москвы Аэрофлотом-ЛеНа, приватизированным Лешей Накидным, прилетела Собака Чака и по старой дружбе стала уговаривать Медякина инкогнито покинуть России и эмигрировать на горячо любимый им Кипр или, на худой конец, на Гоа.
Миссия её была настолько важной, что во избежание нерешительности и сомнений требовала быть слегка поддатой. Она, хоть и сбивчиво, но несла свергнутому Медякину правду в том ключе, что История России, если внимательно присмотреться, предстает как цепь удавшихся переворотов, даже если заглянуть в последнее или не столь далекое время, не говоря уже о древней Руси.
Если принять во внимание не только документы, исторические исследования, но домыслы и слухи, коими полна российская история, то все выходит одно к одному. Поговаривают даже, что Сталин помог Ленину отправиться на тот свет, а Сталина направил туда Берия, Хрущева отстранил Брежнев, Брежнева коллективно отключило от сети члены Политбюро, Андропова будто бы отравили, Ельцина нарочно спаивали, так что он до своего добровольного отречения так и не протрезвел, Горбачева вежливо отправили под зад, упразднив ради этого целую страну СССР, а с ним Верховный Совет и народных депутатов, Павла Первого устранили при помощи табакерки и при молчаливом участии родных сыновей, Петра III свергла собственная супруга, и только Николай II ушел из жизни в результате Октябрьской революции, а не кулуарных интриг или кулачного боя с применением серебряных и бронзовых предметов разной тяжести. Хотя и Октябрь теперь принято считать переворотом, совершенного из мести за брата.
Следуя этой логике и тому, что ни одно из правлений на Руси, за редким исключением, не кончилось добром, все сказанное наводит на мысль, что руководить этой страной дело неблагодарное и чреватое непредсказуемыми последствиями. Даром что Александр II называется освободителем и раскрепостил народ — за что, как водится, и пострадал.
Поэтому и правление Ваше, Терентий Терентьевич Медякин, в этом смысле не исключение, а подтверждение правила, с той только разницей, что после неудавшегося на Вас покушения со стороны Алмазного прапорщика остаток жизни придется коротать не в остроге или под пристальным наблюдением психиатров в штатском на улице Грановского, хоть и прикрепленным к Кремлевской поликлинике по остальному здоровью, а где-нибудь на идиллическом и безлюдном после исхода оттуда россиян острове Кипр. Или на все том же Гоа. В этом отношении наше время стало гораздо более гуманным.
В итоге выходила простая истина, что все правления, если им суждено было по времени порядком подзатянуться и обыкновенным людям надоесть, кончаются худо.
- И оно Вам, дядя Терентий, надо? — резонно спросила она по-людски.
Убедив Медякина в том, что надо, пока не поздно, покинуть страну, она сама в конечном итоге переругалась со всеми в КСО и назло всем восстановила династию Собаков Чаков в Питере, что со временем привело к окончательному отделению Ленинградской области от остальной России и её переименованию в Республику Собака Чаки, метко прозванную потом в народе как «Собакачак-2».
Забегая совсем вперед, скажу, что так появились первые предпосылки затяжной гражданской войны с применением пневматического, травматического, огнестрельного оружия и бейсбольных бит между Востоком и Западом, Севером и Югом, между теми, кто на дух не переносит Накидного и кто на дух не переносит Цитрусова, сторонниками Прилепкина, атамана Сечевого и молодого капитана Пулина, уже из новейших политических кадров, но у всех у них при этом костью в горле сидела Собака Чака, к зиме без единого выстрела и цента в банке и через только ей одной понятные схемы приватизировавшая один из самых дорогих дворцов в мире.
Но, если глядеть в корень, эта война по сути своей была за собственную часть России в земельном, денежном или ресурсном выражении, так несправедливо, частично по-глупому, а преимущественно варварски распределенными в предыдущие десятилетия, и могла бы она длиться до бесконечности, потому что земля с неиссякаемым подземным добром, страна огромная, без конца и края, и в кадастровом и сырьевом направлении делить всегда найдется что.
В результате к 2027 году Россия поделилась на множество мелких государств и княжеств, типа Республики Дерипаска со страна-образующей столицей в Пикалево, Княжества Вексельберг, образовались Халифат Усманат, Герцогство Норильское Прохорова, ЧАО Чукотка Абрамовича и прочие частные автономные округа с просвещенными или менее просвещенными мелкими узурпаторами, султанами и халифами, по российской традиции по преимуществу изощренными самодурами, с завистью и жадностью поглядывавшими к соседу за пограничную межу.
Народ опять обобрали, предложив ему новую приватизацию на местах взамен на талоны, которые, по мнению новых чингисханов, периодически набегавших из дворцов в Западной Европе за данью, должны были окончательно заменить хлеб и картошку, еще раз подтвердив ту мысль, что касается народа, в каком-то смысле обретшего статус «лишнего человека»: что бы он ни делал или ни предпринимал, работал (если только не при недрах или углеводородах), сеял хлеб, участвовал в митингах, бастовал или совершал революции хоть в центре, хоть на местах, результат все равно напрашивается один: обберут, обдерут, и, похоже, глазом не моргнут.
Впрочем, само его существование и необходимость для новой элиты, сосредоточенной на продаже полезных ископаемых, сырья и углеводородов, было под вопросом, потому что свой народ в этом смысле — форменный дармоед, когда есть чужой подешевле.
Короче, мудрые мужики, которые давеча праздновали будни исключительно на свой лад, как в воду глядели.

Видя такое дело у себя под благополучным боком, боязливый Совет Европы, куда с незапамятных времен входила чужеродным членом Россия, посоветовал прекратить междоусобицу и предложил позвать на царствование или, если хотите, в верховные управленцы кого-нибудь из европейцев, например, из числа бывших Российских немцев, поскольку правление при участии Курляндских, Лифляндских, Голштинских, то есть Остзейских, а так же Анхальт-Цербских и Гессен-Дармштадских немцев на Руси, несмотря то, что первый экстеримент провалилось с треском и позором еще в 1917 году.
Таким образом был призван и назначен на новую службу Александр Бунтнахер, достигший высоких чинов в министерстве юстиции ФРГ, утвержден Советом Европы и послан в Россию в качестве Председателя Учредительного собрание Русских земель до Урала. Остальные земли за Уральским хребтом Совет Европы в силу географического положения не заинтересовали.
Алексея Накидного избрали заместителем Бунтнахера, девицу-воеводу Собаку Чаку коллективно усмирили, а с остальными тихо-мирно договорились. За Бунтнахером потянулись обратно в Россию Нойфельды, Тиссены, Моры, Цизманы, за ними редкие восточноземельные немцы, сильно подвергшиеся русскому окультуриванию еще во времена ГДР, но так и не научившиеся брать взятки лопатой, и прочие другие, включая всякий настырный трудовой люд, которому у себя на родине всегда мало работы, а также евреи-бессеребреники, похожие на сектантов, духовные потомки Марксов, Либкнехтов, Розы Люксембург и Альберта Эйнштейна.
Учредительное собрание провозгласило Европейскую Россию, объединило разорившиеся и обескровленные княжества, халифаты и султанаты, и подала прошение на европейскую интеграцию вслед за относительно благополучной Украиной, вопреки активному сопротивлению последней, ставшей в былые годы жертвой газового конфликта с Сырьевой Россией, и простить этого упрямо не могла.
По настоянию Совета Европы, для синхронизации движения поездов с востока на запад и наоборот, было вновь введено посезонное время. Кое-кто внезапно исчез, будто провалился в междучасье, слёта спутав в момент перехода на летнее время, в какую сторону переводить стрелку, зато Медякин прожил долгую и счастливую жизнь. На Кипре он нашел себе занятие по душе на стыке литературы и дворового права уголовников и шпаны, то есть стал писать детективы, один из которых «Кто убил Баобаба» стал бестселлером и принес ему окончательную славу и стабильный доход, хотя критики были разочарованы: роман был написан ради одной финальной фразы — «Не я».
В последний раз он наблюдал себя в 3032 году. Здесь нет никакой опечатки. Он просто случайно выглянул в окно и увидел, что год есть, люди есть, а его там ни под каким видом нет.
Писатель-радикал Циртусов по старости лет сменил Зюганкина в реставрированном за счет КПРФ Мавзолее. КПРФ потратила на это все партийные деньги и окончательно завершила цикл своего земного существования, отправившись в вечность.
Что касается Зауральских земель, жители которых Западносибирские, Восточносибирские, Забайкальские и Дальневосточные сибиряки, отличающиеся особым характером и мужественным нравом, ударными темпами выучили китайский язык и, объединенные под красным китайским флагом на правах широкой автономии, вытребовали взамен введение смертной казни за коррупцию, взятки и воровство для чиновников в центре и на местах, и уже через пару лет отстроили Иркутск, Красноярск, Читу и Владивосток на зависть Сингапуру и Шанхаю, а затем вернули назад ЧАО Челси-Чукотку в лоно Российской Сибири из под Британского протектората.
В конце концов по обе стороны Урала стала довольно скоро налаживаться относительно сносная жизнь, простая и очевидная, а сами россияне никак не могли взять в толк, почему им раньше не пришло в голову наладить свою жизнь в Европейской части по европейскому, а на Востоке по китайскому, тоже беспроигрышному варианту, в одном сродни западному, то есть не давать никому воровать и самим не красть.
И вот что еще странно: расхожая и ветхая мысль о том, что без знания прошлого нельзя построить светлого будущего, похоже, в России давно себя изжила и история наглядно демонстрирует, что хорошо зная ошибки прошлого, русский народ упрямо и последовательно повторяет их в будущем, а потому прошлое ему в назидание никак не указ. Еще при Петре I, например, Александр Меньшиков беззастенчиво воровал, а царь знал об этом и занимался попустительством в обмен на словесную преданность своего фаворита. Так и при Императоре Медякине фавориты нещадно воровали, а если бы хоть немного поубавили свой воровской пыл и сколько-нибудь отстегнули народу, то не пришлось бы как встарь приглашать для установления порядка и нового государственного устройства скромно ворующих и застенчивых немцев в Европейскую Россию, или вводить казнь шаловливых конечностей за финансовое и экономическое баловство на китайский манер в Сибири.
Когда же прошлое совсем в прок не идет, стоит ненароком заглянуть в будущее, чтобы потом по ходу исправить некоторые сущие пустяки, повлиявшие впоследствии на ход истории, например, научиться зимой вовремя убирать снег и сосульки, чтобы на редкость деятельный губернатор Полставченко, догадавшийся поднять против демонстрантов мосты на Неве, не был навсегда исключен из диалектического процесса из-за таких пустых мелочей, что потом, между прочим, привело к оголтелому правлению в Питере девицы-воеводы Собаки Чаки, присвоившей себе Зимний Дворец под гламурные тусовки с участием Мадонны, Элтона Джона и бородатой женщины под псевдонимом Конченная Колбаса, упразднившей Законодательное собрание и переименовавшей Невский проспект в Проспект имени Собаки Чаки; или московскому губернатору Собякину следовало бы заблаговременно распорядиться перекопать Манежную площадь, чтобы обоснованно отказать оппозиции в Семикратном Хождении вокруг Кремля, или, на худой конец, заблокировать продвижение в город бронетехники Таманской и Кантемировской дивизий под предлогом запачканных грязью номерных знаков, или вовремя пообещать народу все, а уж потом не дать ничего. Или заранее распространить слух, что для вступление под китайский протекторат всем сибирякам будет необходима операция на глаза.
Смотришь, и пошло бы тогда все не так, как по писанному, а по-другому. Прошлое, как известно, уже нельзя переписать, а только переосмыслить и интерпретировать, а будущее еще как-то можно переиначить, пока оно постепенно не перекочевало в унизительное прошлое осоловевших от горя и ужаса великовозрастных подростков на государственном пепелище.

 Прочитав литературное, с позволения сказать, произведение, Чижиков, если честно, запутался в неясных соотношениях у автора прошлого с настоящим и будущего со вчера, но сделал, однако для себя правильный вывод, что не взирая на то, какие времена на дворе, зверские или постные, надо, следуя примеру беглого Терентия Терентьевича Медякина, потихонько двигаться на Запад, кабы чего не вышло. Ведь пока ты жив, у тебя множество вариантов вместо героического монумента в твою честь, который, как оказалось, тоже не вечен — его снесут, как только к власти придет идеологически альтернативный, противоборствующий элемент.
Из коробки от чешской обуви, сохранившейся еще с эпохи перспективных мыслей относительно первичного накопления капитала с безумными записками, Чижиков достал последнюю из них. На ней прописными буквами было написано одно слово — ОТЪЕЗД.
Павел Иванович благодаря литературе, пусть и невысокого качества, осознал себя в реальном времени и пространстве, без примеси сентиментальности, понял, что все равно надо бежать, и занялся самым важным на тот момент делом — спасением без малой толики, конфискованной Свистуновой, полутора тонн наличности в крупных российских купюрах.
Приходится делать вывод, что книжка отнюдь не развлекательного характера, подвернувшаяся коммерсанту и пройдохе к месту и времени, может иметь серьезное дидактическое воздействие на него, в отличие от увлечения сочинским преферансом, певчими птицами, детективами домохозяек для домохозяек, аквариумными рыбками и макраме, способными привести человека исключительно в никуда.
Не секрет, эта вставка в текст имеет такую же цель, как повесть о капитане Копейкине, включенная как приложение с одной только целью, чтобы показать, как прекращают существовать живые люди, случайно выпавшие из списка, в то время, как продолжают жить мертвые, кто из списка не вычеркнут. Какая связь может быть между Копейкиным и Чижиковым? Самая прямая. Ведь Павел Иванович, как командир Империи, тоже в какой-то степени, капитан. И тоже как-будто выпал из жизни, точнее, из российской действительности, что, пожалуй, не одно и то же.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/07/31/701