Прогулка вокруг дерева

Предисловие
В аудитории университета стояла невыносимая духота, студенты клевали носом и лениво записывали за седым преподавателем, зыркавшим горящими юношеским задором глазами по рядам и выявлявшим самых рассеянных, которых тут же бомбардировал вопросами. Не все выдерживали подобные атаки, но Станислав Алексеевич не знал пощады.
– Если мы говорим о дальтонизме, то это дефект скорее наследственный, нежели приобретенный. Однако человек может перестать различать те или иные цвета ввиду старения, различных травм. Также нельзя забывать, что некоторые препараты могут иметь подобный побочный эффект. В таком случае потеря цветового зрения может быть временной или постоянной.
Один из студентов потянул вверх руку, от чего Станислав Алексеевич возбужденно вздрогнул и метнул в вопрошающего заинтересованный взгляд. Еще бы! Любому преподавателю приятно, когда учащиеся заинтересованы в происходящем на занятии.
– Эльвира Сергеевна недавно рассказывала нам о психосоматических заболеваниях, так вот, мне интересно, можно ли дальтонизм причислить к таковым?
– Это очень хороший вопрос! Насколько я знаю от знакомых офтальмологов, у них бывали подобные случае в практике. Однако, официальная медицина не владеет полными данными касательно данного феномена. Смею предположить, что такое возможно после сильного психологического потрясения. Длительная депрессия, потеря интереса к жизни… Что-то вроде этого. Тем не менее это всего лишь догадки, вводить в заблуждение вас не хочу.
Преподаватель улыбнулся и кивнул, поправив седую прядь. Студент внимательно выслушал ответ и сделал какие-то заметки в тетради.

Глава 1
То утро было совсем не добрым, несмотря на увещевания рекламщиков кофе и заявления создателей одноименной передачи на федеральном канале. Ровно в шесть утра неожиданно загорланила автомобильная сигнализация, коршуном накинувшись на тишину раннего утра и разорвав ее словно голубя. Тут же в обычной квартире обычного панельного дома недовольно заклекотал попугай Аквила, а на улице незамедлительно началась какая-то шумная возня, и кто-то послал всех своих недоброжелателей на три известные каждому уважающему себя россиянину буквы. Именно на этих трех буквах и хотел в столь ранний час повертеть всех этих нарушителей общественного спокойствия нехотя продравший глаза молодой человек, лежавший в старой тянутой майке и трусах на одноместной кровати. Сделав все, чтобы снова уйти в царство Морфея – повернуться на другой бок, свернуться в комок, посчитать овец и прочую сельскую живность – парень встал с кровати, сгреб с прикроватной тумбочки очки, напялил их и поплелся в ванную комнату.
Какой идеальный механизм восприятия зрительной информации! Механизм, который до сих пор стремится повторить человек, со всеми его техническими возможностями. Не превзойти, а лишь повторить! Но как же это сложно – повторить совершенство, оно так недосягаемо. Кто-то даже умудряется увидеть в глазах маленькую копию Вселенной. Злая ирония заключалась в том, что Создатель наградил ею существо, стремящееся эту же Вселенную и уничтожить.
Молодой человек смотрел на свое отражение, его взгляд был сфокусирован на маленьких огоньках, блестевших за мутными стеклами, словно маленькие свечки в старых фонарях. Внезапно ему захотелось снять очки, чтобы хоть как-то постараться разглядеть нашу горящую планету, несущуюся в безумном танце, которому не видно конца, вокруг огненного светила среди прочих небесных тел в пустоте.
Кто-то говорит, что глаза – это зеркало души, оно отражает пылающий огонь воли, желаний, стремлений. Эти зеркала, рупор нашего истинного Я, говорят вещи порой противоположные тем, что произносят лживые губы. Со злой усмешкой юноша подумал, что нынешнее поколение, и поколение перед ним, а также поколение их отцов стоило бы ослепить при рождении, так как душа человека была продана и заложена всем темным богам не один и даже не два раза. Уста души были давно немы в человеке. Глаза стали лишь иллюминаторами, через которые человек наблюдает окружающий мир.
С этими мыслями он дрожащей рукой потянулся к собственному глазу, оттянул нижнее веко вниз, увидев сеть капилляров. "Какая хрупкая система! Всего лишь надавить пальцем, и мир взорвется всеми оттенками красного, а потом потухнет навсегда," – подумалось ему. Молодой человек, отбросив ненужные сейчас мысли, потянулся за маленьким флакончиком капель для глаз, стоявшими на стиральной машинке возле зеркала, аккуратно закапал три капли под веко, а потом неспеша оттянул второе. Выяснилось, что пара капилляров в глазу лопнуло, залив самый низ его кровью. Тяжелые капли ударились о роговицу. Проморгаться, вытереть слезу и то, что не попало в глаз, со щек, надеть очки – простейший алгоритм.
На мгновение мир стал прорисовываться четче чем когда-либо, и глаза остро резанула безобразность ванной комнаты: идеально квадратная комната типичной советской застройки, готовая вот-вот обсыпаться побелка на потолке, стены и пол выложенные одинаковых синим кафелем, а также кое-где видневшиеся пятна плесени, которая, казалось, переживет всех в этом доме. Убранство, мягко говоря, стандартное. Зато доступное, как считали светлые умы той эпохи. Ах, если бы они видели эти цифры на аккуратно отпечатанных бумажках, что приходится получать каждый месяц. Затем в глаза юноше бросилось отражение стоявшего позади него унитаз с разводами, оставленными временем и неаккуратностью предыдущих и нынешнего жильцов. Это озарение длилось буквально секунду, после чего окружение вновь помутнело, а плесень исчезла. Наверное, так проще жить, чтобы не слететь с катушек.
Часы показывали 6:45, когда кофеварка перестала пыхтеть, заваривая темный напиток, суливший облегчение и бодрость. На пару кубиков сахара в кружке обрушился поток черной жидкости, растворив в себе, как бы приняв их. Парень уселся на стул, подобрав под себя ноги, закурил сигарету и сделал небольшой глоток, уставившись в окно.
Ему приснился очень странный сон. Как казалось сразу после пробуждения, он не означал ничего и был всего лишь порождением поврежденного алкоголем и веществами разума, впитавшего в себя слишком много арт-хаусных фильмов. Ему снилось бесконечное пшеничное поле, залитое солнечным светом. Но это поле было не такое приятное, как это принято показывать в попсовых фильмах. Колосья больно кололи кожу, а солнце нещадно выжигало сетчатку глаз, просвечивая даже сквозь закрытые веки. И еще, почему-то, он бродил по этому полю совершенно голый.
– Если не считать полную растерянность и недоумение за одеяния, – пробубнил под нос юноша.
Парень ходил в разных направлениях, но конца и края этому полю не было. Тем не менее вдалеке всегда виднелся заснеженный лес. Почему-то хвойный. Это было весьма странно, так как сама по себе бескрайняя гладь пшеницы создавало такое южное ощущение. Ему вспомнилась детская поездка в Крым с родителями на машине через кубанские края. Иногда во сне раздавался гортанный зов, который обязательно должен издавать похожий на медведя бородатый мужик. И от этого гласа – голосом это назвать язык не поворачивался – инеем покрывалось все нутро, а дрожь сотрясала тело.
Юноша перевел взгляд на стол: на нем лежала потрепанная библиотечная книга, на обложке которой было вытеснено «Мифы о жизни древних скандинавов». Рука сама открыла ее на том месте, где была загнута страничка.
– Для того, чтобы вернуть себе утраченную честь или показать богам свое бесстрашие и доблесть, некоторые скандинавские воины кончали свою жизнь весьма экстравагантным способом: воин должен был вспороть себе живот и вынуть один конец кишечника, прибив его к стволу дерева. После этого, крепко схватив рукоять меча, мужчина шел кругами вокруг дерева, как бы наматывая на него собственные внутренности. При этом ему было запрещено ронять меч или кричать от боли. Только проявив презрение к смерти и боли, северянин мог рассчитывать на то, что он попадет в Вальхаллу, чертог во дворце верховного бога скандинавов Одина, где самые смелые и сильные воины будут пировать с богами за одним столом. Реальное существование данного ритуального самоубийства до сих пор находится под большим вопросом, – прочитал парень им же подчеркнутый абзац.
Он снова посмотрел в окно и затянулся. «Как же нужно было презирать смерть, насколько надо было верить, чтобы сотворить с собой такое! Кто знает, может они умирали с улыбкой на устах…» – размышлял он.
– Ай, собака! – прошипел задумавшийся юноша и бросил обжегший ему пальцы окурок в банку. – Ладно, к чертям это все. Надо проветриться. Заодно может с работой что-нибудь да и разрешится.
Пройдя в комнату и натянув самую не мятую рубашку из шкафа, юноша придирчиво осмотрел свое отражение. Небрежно расчесал доходящие до плеч волосы и стянул их в хвост, после чего застегнул рубашку, прикрыв небольшое пивное брюшко, запрыгнул в брюки.
А в клетке с самого пробуждения все не унимался оскорбленный до самой глубины своей птичьей души серый волнистый попугайчик.
– Заткнись уже, в ушах от тебя звенит! – прикрикнул на него юноша.
– А-а-аквила! – злобно ответил попугай.
То ли из-за своего природного скудоумия, то ли из-за мысли о том, что образование – удел плебеев, попугай, несмотря на все усилия своего хозяина-филолога, не запоминал ничего, кроме своего латинского имени.
Утомленно закатив глаза, парень накинул на клетку покрывало и вышел в коридор. Там он снял с вешалки пальто, накинул на себя и сунул ноги в старые ботинки из кожзама, а затем вышел из квартиры. На улице молча встал под козырек и закурил.
В провинциальном некогда великом городе была прескверная зима: снега не было, а с неба постоянно капало. Судя по окружению, парень мог сказать, что ночью лило как из ведра, а сейчас же моросил мелкий паршивый дождичек, бывшим отголоском ливня. Точно так же после обильного мочеиспускания с крайней плоти падают последние капли. И одна из таких капель упала прямо на зажженную сигарету, затушив ее, отчего от раздражения и досады парень действительно почувствовал привкус урины во рту и сплюнул, бросив так называемый «царский» бычок в урну.
Достав еще одну сигарету и закурив ее, он быстро зашагал к автобусной остановке, чтобы отправиться в центр. Путь его проходил через длинную аллею, где по обе стороны от дорожки стояли недавно покрашенные скамеечки, над которыми нависали пластмассовые крыши. Присев на одну из этих лавочек, парень затянулся и обратил внимание, что напротив него сидела молодая женщина с маленьким ребенком на руках и напевала ему:
Выглянуло солнышко,
Блещет на лугу.
Я навстречу солнышку
По траве бегу.
И ромашки белые
Рву я на лету.
Я веночек сделаю,
Солнышко вплету.
Я веночек сделаю,
Солнышко вплету.
Я веночек сделаю,
Солнышко вплету.
И действительно, солнце, как будто улыбаясь молодой маме, озарило аллею, а уголки губ юноши начали ползти вверх. Впервые за долгое время. Хотя может быть солнечный свет исходил от самой этой женщины, так как солнце в такую рань зимой не выглядывало. Какой бы паршивой и незимней была эта самая зима.
Докурив, парень бросил бычок в урну и побрел дальше по аллее в сторону остановки. Уже там левой ногой почувствовал легкую вибрацию, после чего небезызвестный Летов заорал «Винтовка – это праздник, все летит в пи… ». Последнее слово строчки этой нетленки русского панка вызвало нездоровую реакцию дам «далеко за», которые стали злобно коситься на молодого человека, неспеша достававшего телефон из брюк. Перед тем как ответить на звонок, он многозначно кивнул пропитому бродяге, сидевшему на лавочке рядом и пробормотавшему «уже прилетело».
– Даров, Родя! Как сам? – продекламировал бодрый голос из трубки.
– Я, конечно, не уверен, но вроде как недурно. Чего-то нужно, Бажен? – ответил Родионов.
В той компании, или вернее в том сообществе, к которому принадлежал юноша, было принято игнорировать имена. Произошло это, видимо, по той причине, что всех трех друзей, составлявших ядро группы, по иронии судьбы звали одинаково, поэтому они использовали только фамилии. Это тут же стало их отличительным знаком, так сказать, фишечкой. Так Родионов стал Родионом или просто Родей.
– Д-а-а-а, это, слушай. Халтурка есть, тетке в офис секретарь нужен. Там с документацией работать всякой. Ты же английский знаешь, скандинавский, да и к тому же в компах шаришь. Ценный кадр! А понравишься – тебя на постоянку возьмут, повысят. У них там какие-то контакты с забугорьем есть. Так что, это, давай встретимся, обговорим, я тебе все телефоны передам, – быстро рассказал Баженов и замолчал, ожидая утвердительного ответа. Знал ведь, что его друг нуждался в деньгах как в воздухе.
– Хм… Ну давай, подваливай в «Забарный», – ответил Родионов и, услышав утвердительное «угу», повесил трубку.
«Забарный мир» был пабом, ставшим культовым в их компании. Там было оставлена не одна тысяча рублей, и не один литр алкоголя был там употреблен.
Подъехал нужный автобус, и через пятнадцать минут Родя был у обозначенного паба. Над входом висел здоровый деревянный кругляш, на котором был в профиль нарисован бульдог с трубкой в зубах. Логотип не отличался особой оригинальностью, но люди ходили туда не за вывеской.
– Привет, Родионов! – из-за угла вышел Баженов и крепко сжал протянутую ладонь друга своей клешней.
Баженов – или как его называли его друзья Бажен, либо Бажа – был тем еще пройдохой. Еще в школе он спекулировал на том, что только у него в классе был интернет и он имел доступ к гдз, а потому паренек стриг со своих одноклассников немалую для ребенка прибыль. Силой из него ответы выбивать не получалось, так он сам по себе был очень крупный малый. К тому же родители отправили его на рукопашный бой, где вдобавок ко всему прочему мордобою шла комплексная физическая подготовка, включавшая бег летом и плавание зимой, что укрепило его ноги и расширило плечи и спину. Вскоре он стал олицетворением известной присказки: «Бегун – самый опасный противник; если он сильнее, то от него не убежишь, а если слабее – не догонишь».  Втянувшись в торговлю чужой интеллектуальной собственностью, он, имея немалый авторитет у парочки задир, начал «трясти» нескольких заучек, установив тем самым монополию на списывание. Он расширял свое дело, вплетая в свой оперативный отдел больше хулиганов и опутывая своей сетью старшие и младшие классы. Со временем «ботаники» стали понимать, что под его покровительством им спокойнее, поэтому сами приходили к нему на поклон, где стали гордо именоваться интеллектуальным отделом. Уже в 9 классе под Бажей ходили все школьники. Учителя знали о его проделках, но считали это меньшим злом, так как общий балл классов стал ползти вверх, сделав школу образцово-показательной, на которую стала равняться вся область. А образцово-показательность всегда порождает дотации от правительства на улучшение инфраструктуры школы и поощрение таких талантливых педагогов, которые смогли всех поголовно учащихся увлечь знаниями, и заинтересованность элиты города отдавать своих чад именно туда, что также несомненно имеет свои плюсы. Сам же Бажен называл это построением коммунизма в отдельно взятой школе и равномерным распределением интеллектуальных благ между учащимися.
Ближе к окончанию девятого класса Баженов всерьез озаботился возможной утечкой наиболее ценных оперативников в различные колледжи и училища, что вероятнее всего пошатнуло бы его власть. Эти самые переживания толкнули его на некоторое дробление интеллектуального отдела, откуда он выцепил самых умных и наказал им хоть как-то подготовить двоечников к грядущим экзаменам, которые те должны были если не блестяще, то достойно пройти. Более того он договаривался с преподавателями, которые до этого не давали никаких факультативов и дополнительных занятий, о проведении подобных. Таким образом аттестация прошла успешно, ряды оперативников почти не поредели.
Любимыми предметами Бажена были история и литература. Он учился у великих манипуляции массами, а богатый литературный багаж позволял ему грамотно и красиво излагать мысли, приправляя речь красным словцом, что лишь помогало ему договариваться с людьми. Поэтому ничего удивительного в том, что он стал литературным агентом, нет. Вскоре благодаря многим успешно спродюсированным книгам его имя знали все писатели Северо-Запада необъятной, которые хотели так или иначе пробиться в элиту мастеров слова.
Сейчас это был крепко сложенный молодой человек, которому шесть лет назад минуло два десятка, коротко подстриженный и гладко выбритый. Одеваться он любил в стиле современных джазменов, однако сам джаз по большей части не переносил.
– И тебе не хворать, Бажен! Погоди немного, я докурю, – улыбнулся Родионов.
– Бросал бы это дело, себя же губишь.
– Гублю, но что поделать? Умирать здоровеньким обидно. Как сам?
– Обожди пока помирать, ты нам тут нужен! – засмеялся Бажен и хлопнул давнего товарища по плечу. – В деревню перебираюсь. Бабка недавно отдала Богу душу, дом неподалеку от города мне оставила. Я там был, домик понравился, всего в получасе езды по трассе от города, думаю там осесть.
– Так погоди, а как же работа? Ты же вечно по городу носишься, все устраиваешь, – поинтересовался Родя.
– Мелкие дела вроде договоренностей с рекламщиками и создателями сайтов перепоручу моим доверенным. Это значительно увеличит мое личное время. Ну и к тому же я говорил, что домик недалеко. Удобное расстояние для ведения дел, чтобы при этом дистанцироваться от мелкой суеты, – глубокомысленно произнес он. – Докурил? Пойдем внутрь, в горле пересохло.
Друзья зашли внутрь, уселись за стол и заказали по кружке медовухи и яичнице с беконом.
– Стоп, ты же литературный агент. Зачем тебе рекламщики и создатели сайтов? – начал разговор Родионов в ожидании заказа.
– Смотри, все издательства заинтересованы в первую очередь в прибыли. Им совершенно наплевать на творческие терзания непризнанного гения современности, вместо книг они видят здоровенные «котлеты». Поэтому нужно их убедить в окупаемости выпуска книг моих подопечных. Для этого вся моя работа делится на два этапа. Первый заключается в бесплатной раскрутке книги в интернет-пространстве. Мы уже запустили несколько сайтов, где бесплатно можно публиковать те или иные произведения. Сайты эти естественно рекламируются везде для привлечения как можно большей и разнообразной аудитории. Так вот, на этих сайтах насчитываются люди, прочитавшие материал, но сам по себе этот счетчик бесполезен и ни о чем не говорит. Нужны отзывы…
Он остановился, чтобы промочить горло только что принесенным медом.
– Нужны отзывы читателей, так как именно они указывают на интерес и одобрение публики. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что сайты построены таким образом, что людям становится выгодно оставлять рецензии. За подобную активность начисляются баллы, которые можно обменивать на те или иные бонусы.
– И это работает? – некоторое сомнение читалось в тоне Родионова. – Люди на подобных сайтах не очень-то любят заморачиваться.
– Работает. Главное уметь заинтересовать человека, предложить ему что-нибудь «вкусное», – уверенно сказал Бажен.
Принесли яичницы.
– Как там Мариша поживает? – первым заговорил Баженов. – Черт, чувак, тебе так повезло: такая баба! Особенно, когда она волосы в косу заплетает. Вот серьезно, очень на пшеничный колос похоже. И цвет, и фактура…
– Когда я ем, я глух и нем, Бажа. Мы расстались. Было больно, был скандал. Давай не отвлекаться от темы, – грубо перебил Родионов, уставившись истощенными глазами в пышущее жизнью лицо друга.
Дальше они ели молча. Вскоре с едой было покончено. Подошла официантка, чтобы забрать тарелки, и поинтересовалась, нужно ли еще что-нибудь.
– Нет, спасибо. Если что, мы вас позовем, – ответил Родионов и повернулся к приятелю. – То есть ты называешь подобное мелкой работой?
– Именно, – Баженов кивнул, – Ну а работа с издателями и авторами – это моя прерогатива. Пытался передать это другим, и заняться исключительно административной работой агентства, но тут же все пошло наперекосяк. Не умеют подход к людям найти, чтоб их! А что касается издателей… Вот тут-то мы и переходим ко второй ступени работы. На сцену выхожу я, и с этой самой сцены иду прямо к издателю представлять работу автора. Как я уже говорил, издатель напрямую заинтересован в коммерческом успехе продукта, поэтому я показываю ему рецензии с сайтов, мол, людям нравится. Увеличивает шансы на то, что согласятся.
– Хорошо, а если рецензии плохие?
– Если их намного меньше чем положительных, то мы их игнорируем. Если же они превалируют, то мы связываемся с подопечными, указывая на то, что их продукт «не выстрелит». Им советуем поработать над произведением, учесть замечания и приходить к нам позже. Очень рискованно работать с подобными книгами, неудачи, знаешь ли, сильно бьют по репутации. А она дорогого стоит. Только пару раз протаскивал проекты, которые на первом этапе оказались провальными, но я действительно верил в них. И, должен сказать, не зря. Зажег новые звездочки на литературном небосклоне, – он подмигнул и заулыбался.
– Тебе салфетку дать? Ты, Бажа, самодовольством все лицо испачкал! – хохотнул Родионов. – А про какую работу ты говорил?
– Ах, да! Слушай, Родя, тетка заведует компанией, которая занимается техническим обеспечением сайтов. Я, кстати, с ней сотрудничаю. Ей секретарь, по совместительству переводчик, в один из отделов нужен. Не скажу точно в какой, я и не вникал. Короче, вот ее телефон, – он протянул визитку. – Зовут Татьяна Сергеевна. Завтра позвони, она дальше расскажет, что да как. Ты же как раз все мыкаешься, работу ищешь.
– Спасибо, дружище! А что по оплате и графику?
– Не бойся, не обидят. Ты же теперь как никак в семье. Косвенно, конечно, но тем не менее. Где ты такую безвкусную рубашку достал? Эта клетка, зеленый с красным… «Вырвиглаз» какой-то.
– Да? А я думал, она серая, – недоуменно пробормотал Родионов.
– Серая? Ты прикалываешься что ли?
– Нет. Я уже год как цветов не различаю, зрение как у собаки. Черно-белая палитра всего.
– Ого… – Бажен почесал затылок. – Давно ж мы не виделись… А что произошло-то? К окулисту ходил?
– Ничего не случилось. В один не очень прекрасный день просто – бац – и отключили цвет. За неуплату, видимо. А окулисты ничего дельного так и не сказали. Говорят – психосоматика.
– Мда-а-а, дела… Поэтому такой угрюмый? Даже сейчас смотришь на меня как Ленин на буржуазию, – Баженов раскатисто расхохотался, довольный собственной шуткой.
– Знаешь, и да, и нет, – Родионов никак не отреагировал на политическую остроту друга. – Сейчас вот окунаюсь в информационное поле: политики-радикалы, которых клеймят популистами, ультраправые, расстреливающие народ на улицах, исламисты головы подняли. Я им завидую в какой-то мере.
– Эм… Они же фанатики.
– Именно. Им есть ради чего жить, и, что немаловажно, ради чего умереть в случае чего. Есть цель, есть идеалы. Вообще человеку свойственно быть фанатиком. Смотри, воинствующий атеист клеймит религиозных людей за их слепую веру, не замечая того, что свой атеизм возводит в абсолют. Или человек, который спускает все деньги на машину. Или женщин. Или игры. Список бесконечен! И все они фанатики. У меня этого всего нет, нет чего-то за чем я готов был бы бездумно следовать. И это не просто грустно или печально, это губительно. Внутри вместо этого чего-то просто пустота.
– Ну, слушай, с такими мыслями и до веревки недалеко. Не забивай себе голову дурью. Просто тебе нужно бабу посочнее, да работу такую, чтоб любила твои мозги нещадно. Тогда и времени на эту чушь не останется, – Баженов глянул на экран смартфона и быстро начал собираться. – Слушай, надо будет как-нибудь собраться и основательно так посидеть. Но сейчас дела, дела. Бежать пора.
Он оделся, протянул руку для рукопожатия, кинул плату за завтрак на стол, и быстрым шагом вышел из паба.

Глава 2
Спустя месяц после того разговора Родионов садился на поезд и занимал свое место в купе. Он, если на чистоту, сильно удивился, когда его, новичка, отправили за границу на переговоры в качестве переводчика. Дело заключалось в том, что у компании в списках клиентов попадались и иностранные конторы, и это – один из тех случаев. Обычно все нюансы обговариваются в сети, но тогда почему-то необходимо было отправить на место представителя конторы в паре с переводчиком, с которым приключилась забавная неприятность: сам он был ростовчанин, южанин, с какой стороны не посмотри, а переговоры велись в заснеженной Норвегии на ее еще более заснеженном севере. Не привыкший к таким условиям переводчик слег с острой ангиной, которая грозилась осложниться в пневмонию. В этих условиях Родионов с его знаниями английского и норвежского (уровень: Oslo er hovedstaden i Norge - Осло столица Норвегии [нор.]) был весьма кстати.
Парень сидел на своем месте и ожидал отправления, когда к нему зашел его сосед. Выглядел он весьма любопытно: старая дубленка с овечьим подбоем, немного рваная футболка, потасканные джинсы и берцовые сапоги, в народе называемые «гады». Удлиненные волосы от нечастого мытья сваливались в сосульки, свисавшие с вытянутого черепа. Мешки под глазами годились для того, чтобы упаковать в них труп чего-то огромного. Например, слона. Почувствовав, что Родионов откровенно пялится на него, попутчик решил принять вызов и начал смотреть на него. Его взгляд будто пронизывал Родю, отчего ему стало мягко говоря не по себе, и он поспешил отвести взгляд. И тут же почувствовал облегчение. Победитель же удовлетворенно хмыкнул, закинул вещмешок на верхнюю полку, после чего и сам забрался туда.
Прошло несколько часов с тех пор как поезд тронулся, Родионов сидел и читал книгу, когда в купе тяжело постучались и дверь тут же отъехала в сторону. На пороге стояли два бравых молодца в военной форме, которые до ушей скалили зубы в пьяных улыбках. Без всякого приглашения они завалились внутрь и уселись на нижнюю полку напротив Родионова.
– Эй, дружище, как насчет принять за бога войны? – поинтересовался один из солдат.
– Че? – заложив страничку, спросил Родинов.
– Хер через плечо! – оба типа довольно гоготнули. – За артиллерию выпей с нами.
В поезде было невыносимо скучно, к тому же у Роди был друг, отслуживший в артиллерии. Много историй он наслушался про славные ракетные войска России. И теперь обстоятельства вынуждали его сделать это еще раз. Он пожал плечами, отложил книгу и кивнул.
– Только ты это… Никому! – солдатик приложил указательный палец к губам и шикнул. – Ты один?
Родя молча показал на верхнюю полку над ними, где лежал его сосед. Один из военнослужащих встал с места и облокотился о полку.
– А ты, братан, как на это смотришь?
Поморщившись от паров изо рта вояки, «братан» помотал головой и перевернулся на другой бок лицом к стенке.
– Только ты это… Никому!
– Так вот, я Саня, а это Ярик, – начал второй военный, доставая из-за пазухи непонятно как там уместившуюся бутылку водки. – Стаканы есть?
Родионов кивнул в сторону своей кружки.
– Понятно, – протянул Ярик и достал из кармана две стопки. – Чего мы, собсно, заявились. Скучно ехать, а ты вроде парень неплохой. Ты как, гидроудар-то держишь?
Они снова гоготнули, и Саня разлил беленькую. Они залпом выпили, и Ярик, поморщившись, поинтересовался по поводу наличия какой-нибудь закуски. Родионов достал из рюкзака пакет печенья, разорвал в нем дырку и положил на стол.
– Вооооооо! Другое дело, земеля! А ты что, немой? Чего все молчишь?
– Нет, просто пока не видел повода что-нибудь говорить. А нас не выгонят за вот это вот? – поинтересовался Родион.
– А ты меньше звезди, и не выгонят, – резко ответил Саня.
Бутылку водки спустя Родионов, изрядно окосевший, сидел и слушал травившего армейские байки Саню. Ярик мирно храпел на нижней койке купе, а Саня, несмотря на не закрывающийся рот, всем своим внешним видом показывал, что готов последовать примеру своего товарища. Зенки, поддернутые предательской дымкой сильной алкогольной интоксикации, говорили о том, что скоро его мозг скомандует привычную любому солдату команду «Отбой!». Тут по радио заиграла песня «Мама Люба» отечественного поп-коллектива «Серебро» и спящий Ярик забормотал в ритм мелодии, а Саня закрыл глаза и улыбнулся, как будто вспомнил что-то приятное. Он снова открыл глаза и пристально посмотрел на Родионова.
– Знаешь, земеля, был один случай у нас в части. Сам понимаешь, в армии с бабами жуткий дефицит. Про это даже шутка есть, что можно забеременеть от тампона, если он сделан из солдатского матраса, – он загоготал, закинув голову назад, наслаждаясь своей грубоватой шуткой. – Так вот, клип на эту песню был самым приятным зрелищем. Ну, знаешь, в столовой здоровый такой телевизор висел, так, чтоб всем было видно. Мы даже маршировали под нее, прикинь! Идет рота, шаг в шаг, сбоку чинно прохаживаются сержанты, у них в телефонах играет «Мама Люба», а солдаты хором горланят припев. Э-э-эх, какие девушки!
Он задумчиво уставился в угол, снова закрыв глаза, а когда песня закончилась, пробормотал в никуда:
– Хорошая песня… На них и держится наша доблестная армия. Кстати! – Саня засунул в карман руку, явно что-то пытаясь найти. – Ты, это, парень вроде толковый. А Родине нужны такие, – начал он и протянул Родионову какую-то визитку. – Вот, держи. Ты служил?
– Не довелось, – Родя мотнул головой.
– Ну так пусть доведется. Ты ж мужик, мать твою! А я, это, пожалуй, того.
С этими словами он откинулся на спинку и тут же отправился в алкогольную нирвану. Родионов мутными глазами с интересом поглядел на карточку. С нее два солдата, обвешанные всякой современной военной амуницией, с автоматами наперевес глядели на него то ли с пренебрежением, то ли с призывом. На обратной стороне был отпечатан номер военкомата и броский слоган: «Послужи Родине, и Родина послужит тебе».
Поезд остановился на каком-то полустанке. Родионов сунул визитку в карман джинсов, взял со стола сигареты и зажигалку и вышел в проход. От расписания при входе в вагон его отделяло всего три купе, но для хмельной головы эти самые три купе показались вечностью.
Надо покурить.
Расписание.
Полустанок.
6 минут.
Отлично.
Солнце, недавно находившееся в зените, думало о том, как бы уже зайти за горизонт. Родион выбрался из поезда, закурил и ахнул: давненько не видел сугробы по пояс. Видимо, состав уже пересек ту невидимую линию, через которую холода Северного полюса не проникают в центральную Россию. Вскоре парень пожалел, что не захватил с собой пальто, но было уже поздно.
Тут Родионов услышал тот самый глас из сна и посмотрел в хвойный лес, откуда, как думалось Роде, он раздавался. Между деревьев стояли собака и щен, очень походившие на волков, только превышавшие их в размерах раза, эдак, в полтора. Они с любопытством глядели на одиноко стоявшего на перроне человека, большая собака периодически задирала голову и выла.
– Kom hit! (Иди сюда! [нор.]) – прозвучал голос, и Родионову показалось, что щен мотнул головой.
После чего животные повернулись и побрели вглубь чащи.

Глава 3
Ноги Родионова в осенних полуботинках проваливались в снег, но он упрямо шел в ту сторону, где скрылись собаки. Отходить далеко от перрона было глупой идеей, но мысль вернуться слабым комариным писком терялась на фоне резонирующего в черепной коробке призыва “Kom!”. Шаг за шагом, шаг за шагом, и вот его приняла в свои колючие объятия заснеженная стена.
Следы уводили молодого человека все дальше и дальше от состава, и вскоре он услышал гудок и звуки отходящего поезда, означавшими, что пути назад уже не было. Все труднее и труднее было переставлять коченеющие ноги, но голос в голове безапелляционно звал, не оставляя никакой возможности ослушаться. Родионов вспомнил свою учительницу по русскому языку, которая также не давала спуску одуревшим от гормонов подросткам. Однако, отличие было одно, но очень явное – ее маленький рост и писклявый старческий голос, то и дело срывавшийся на истерический фальцет, не внушал трепета и благоговения, тогда как этот голос, грудной и обволакивающий, явно не терпел к себе неуважения.
Замерзшие ступни и икры сводило судорогой, мышцы сковывал холод, и они не желали больше сокращаться, ноги заплетались, но Родионов будто не замечал этого, он все шел и шел. Впереди был небольшой обрыв, и в этот момент уставшее и коченеющее тело не выдержало и рухнуло вперед. Родион кубарем покатился со склона, глотая  снег, попадавший ему в рот. Наконец, движение прекратилось, он лежал на спине и глядел вверх на нависшие над ним зеленые лапы елей и сосен. Нестерпимо болели ноги, попавший за шиворот и под ремень снег жег спину и ягодицы, однако, кричать не хотелось. На это просто не было сил, а внутренний крик не мог пробиться сквозь настойчивый набат “Kom! Kom! Kom!”. Лишь учащенное дыхание выдавало боль, пронизывающую тело. С одной еловой лапы на лицо упал увесистый ком белого снега, Родионов рывком сел и начал отплевываться, доставая снег изо рта и носа. Из-за дерева раздался заливистый хохот.
– Ha-ha-ha! Unnskyld, klarte jeg ikke ; motst;! Gi meg din h;nd(Ха-ха-ха. Прости, не мог удержаться! Давай руку.[нор.]. 
К нему подошел мужчина исполинского роста и, все еще хохоча, подал руку, чтобы помочь встать. Горячая широкая шершавая ладонь крепко ухватила запястье парня, висевшие на руке мужчины металлические украшение, коснувшись кожи Родионова, больно обожгли морозом, оставив на теле небольшие пузырьки. Одним рывком незнакомец поставил парня на ноги и отряхнул от снега. Тело Родиона начало трясти, пальцы на руках и ногах почти не двигались. Он быстро оглядел незнакомца: голова с крупным и широким лицом, посаженная на толстую шею; кустистые брови над голубыми глазами, окаймленными морщинками; широкий и мясистый нос; длинные распущенные волосы и сплетенная в две косички густая борода, закрывавшая его рот, были цвета волчьей шерсти; голый мощный торс, закрытый лишь накинутой на плечи черной медвежьей шкурой; плотные меховые коричневые штаны и такие же ботинки, обмотанные по голени черными шнурками. На поясе висел топор. Тут Родионов понял, что различает цвета. Синюшные губы расползлись в удивленной, но в то же время радостной улыбке.
– Я различаю их…
Парень начал вертеть головой: сочная темная зелень хвойного леса окружала его, резала глаза, заставляла щуриться как от ослепительного солнца; чистый, пушистый снег покоился на развесистых колючих лапах северных стоиков, редкие ярко-желтые звезды пылали в темени ночного неба. «Ночное небо? Я же выходил из поезда ранним вечером. Сколько же я шел?!» – промелькнуло в голове Родионова.
– Hva? (Что? [нор.]) – брови незнакомца поползли вверх. – Du burde fryse. Feil kl;r velgde du ; spasere! Her (Ты, должно быть, замерз. Не ту ты одежду выбрал для прогулок!Вот. [нор.]).
Незнакомец ухмыльнулся и снял с себя один из оберегов в виде трех треугольников, переплетенных меж собой, после чего повесил его на шею Родионова. Несмотря на свои маленькие размеры, оберег резко дернул тело парня вниз так, что он невольно поклонился мужчине. Тот ухмыльнулся и положил ладонь себе на грудь:
– Эгиль Скалларгримссон. А тебя как зовут?
Родионов удивленно поглядел на мужчину. Этот лес преподнес ему еще один сюрприз: Родя стал разбирать его речь.
– Родионов, – по привычке юноша назвал только свою фамилию.
– Какое странное и короткое имя, – проговорил Эгиль.
– Что это за оберег? – с недоумением Родионов крутил треугольники в пальцах.
– Это Валькнут. Ритуальный символ. Мы часто высекаем его на надгробиях. Но не бойся, смерть нас всех поджидает, и задача человека встретить ее достойно. Смотри, три треугольника: один означает обычного человека, совсем как ты, второй – воина или скальда , которые следуют по пути, назначенном им богами, третий же означает то, что воин ушел к богам, пирует с ними в Вальхалле.
Еще одним удивлением для Родинова стало то, что внезапно ему становилось все теплее и теплее. Это тепло растекалось по его телу, словно жидкость заполняет все пространство сосуда, постепенно превращаясь в невыносимый жар. Выступил липкий пот, губы жадно хватали морозный воздух, чтобы хоть как-то охладить организм, руки судорожно бегали по телу, пытаясь сорвать свитер. Родионов упал на колени, сунул ладони в снег, и от них тут же повалил пар. Обезумевшим взглядом парень посмотрел снизу-вверх на северянина, который лишь молча наблюдал за его метаниями. Родионов зачерпнул снега в ладони и умылся им, но это лишь немного облегчило его страдания.
Так жарко ему не было еще никогда – его будто запихнули в шубе в сауну, раскочегаренную до предела. Сверкнув лезвием, перед ним в снег упал нож. Парень вновь посмотрел на Эгиля, но тот лишь хмыкнул и кивком указал на нож. Родионов схватил его, прохладная деревянная рукоять приятной тяжестью легла в руку. Неуверенными движениями юноша вспорол свитер спереди и наконец стащил его.  Эгиль одобрительно кивнул:
– Позволь северу поцеловать тебя. Вставай, нам нужно идти.
Родионов поднялся и снял с себя еще и футболку, оставив лишь треугольники болтаться на груди. Мороз не обжигал, но приятно охлаждал разгоряченное тело, воздух не резал легкие, но наполнял их до предела – голова слегка кружилась от обилия кислорода. Рука все еще сжимала рукоять ножа. Родионов хотел было вернуть его, но Эгиль лишь покачал головой и протянул ему кожаные ножны.
– Оставь себе. Он тебе еще понадобится. Фреки ! Хюнд !
Из леса к ним выскочили две собаки, которые наблюдали за молодым человеком на перроне, и бросились к хозяину. Встав перед ним и повернувшись к Родионову, они зарычали, уставившись на нож. Верхние губы были подняты вверх, обнажив острые клыки цвета слоновой кости, шерсть на загривках ощетинилась. Парень отшатнулся и выставил лезвие вперед. Эгиль хохотнул и указал толстым пальцем на лезвие:
– Лучше убери его поскорее, видишь, им не нравится.
Последовав его совету, Родионов вставил клинок в ножны и недоверчиво посмотрел сначала на мужчину, а затем на его питомцев. Собаки успокоились, перестав рычать, но шерсть на загривках все еще указывала на то, что одно неверное движение – и они разорвут тщедушное тело парня.
– Пойдем, ты еще с ними подружишься. Это Фреки, так звали одного из волков самого Одина, – он указал на собаку, что покрупнее. – И жрет она столько же! А это просто Хюнд, – он ткнул пальцем в спину щенка.
Из леса двое мужчин вышли на покрытую снежным покрывалом равнину, которую с каждой стороны окружали ровные ряды деревьев. Ветер, дувший с севера, поднимал на снежной глади небольшие снежные вихри, изредка обдававшие тело Роди колкими хлопьями. Они направились к противоположной стороне равнины. Ноги постоянно вязли и проваливались в сугробы по колено; сапоги Эгиля для этого явно подходили лучше, поэтому Родионов невольно отставал, и всякий раз северянину приходилось ждать его. Перед выходом из чащи они нашли по длинной палке, которые теперь помогали им преодолевать заснеженное пространство. Фреки и Хюнд без устали бегали вокруг них кругами, каким-то образом совсем не проваливаясь в снег.
– А куда мы идем? – наконец спросил Родионов.
– Ко мне домой, Фригга накроет на стол, а потом мы подберем тебе одежду. Та, в которой я тебя встретил никуда не годится. Ты сам откуда? – ответил северянин.
– С города, – на секунду Родионов встал, осматриваясь. Потом он махнул рукой в сторону леса. – Это в той стороне, очень далеко.
– Южанин, значит? Торговец? Крестьянин? На воина ты не похож.
– Переводчик.
– Кто? – удивился Эгиль.
– Ну, тольк, – нашелся Родионов, вспомнив подходящее норвежское слово.
– А-а-а, толмач! – протянул мужчина. – Странно ты изъясняешься, парень, у тебя явно лиса сидит за ухом !
– Какая лиса? – настала очередь парня удивляться.
– Рыжая такая, хитрая! – прищурившись, рассмеялся Эгиль. – И как ты сюда попал в таком виде?
– Увидел твоих собак и услышал громкий голос, который звал к себе. Почему-то я не мог не пойти, – объяснил юноша.
– Да, братец, у тебя там целый лисий выводок живет! Это я собак своих подзывал, – смех северянина перешел в гомерический хохот.
Родионов потупил взгляд, не зная, что сказать. Он был ошарашен тем, что страдал, выходит, напрасно. Его вело не какое-то колдовство, не промысел бога или богов, а лишь его… глупость? упрямство? желание пощекотать нервы чем-то неизведанным? Или просто рой мух, под которым он находился благодаря солдатикам. Или даже белочка?
Он стоял, уставившись на холку, сидевшего к нему задом, Фреки. Тут пес повернул голову к нему и посмотрел в глаза юноши. Собачья пасть открылась, обнажив клыки, червь языка бессильно свисал вниз, перекинувшись через нижний ряд клыков.
– Все произошло так, как желали боги, глупый человече. Выкинь эти мысли и иди вместе с Эгилем. Так должно быть! Мы проведем тебя! – раздалось из горла собаки.
Звуки шли прямо из горла, в этом Родионов готов был поклясться, собачьи губы, язык и челюсти не двигались.
– Что? – одними губами спросил он.
Тяжелая рука Эгиля опустилась на его плечо, от чего юноша вздрогнул и мотнул головой.
– Что ты там бормочешь? Пойдем, не время стоять, нужно торопиться. Фригга уже заждалась нас, – проговорил мужчина.
Путники двинулись дальше по заснеженной равнине. Над ними горела и извивалась полоска северного сияния. Родионов поднял голову и невольно обомлел: такого великолепия он не видел давно, даже в ту пору, когда еще различал цвета. Фиолетовый, синий, зеленый и багряно-красный цвета причудливо переплетались, дополняя, оттеняя, затмевая и заменяя друг друга. Особенно много было красного, отчего создавалось впечатление, если посмотреть на линзы очков Роди под определенным ракурсом, что стекла были измазаны кровью. Спустя несколько минут нетерпеливый окрик варяга разбудил парня, и он поторопился догнать своего проводника.
– Скаллагримссон… То есть твоего отца звали Скаллагрим ? – спросил Родионов.
– Ха-ха, чужак разбирается в наших обычаях? – ухмыльнулся северянин. – Ты не ошибся, толмач. Вернее, его звали Грим, а Скалла – это прозвище. Ну а твоего отца как звали?
– Родион… И о чем только думали мои дед и бабка?
– То бишь ты – Родионов Родионссон ? – Эгиль как будто пропустил комментарий Родионова мимо ушей.
– Именно, – кивнул Родион.
– Помнится, сидел я как-то на пиру у одного ярла. Знаешь, я неплохо пою, поэтому знатные особы меня иногда приглашают, – перевел тему мужчина. – Сидел я, значится, рядом с одной собакой, Армодом его звали. Перепил я, с кем не бывает, еще и от него потом воняло за версту. Тошнотворно. Мутить начало меня, ну и вырвало прям на него. Меня это рассмешило, ведь даже так от него пахло лучше, чем было. Он рассвирепел и влепил мне кулаком челюсть. Ну и я не стерпел такого к себе неуважения, схватил нож и выковырял ему глаз. Вот этими самыми руками, – он показал свои лапы и расхохотался.
Пока он хохотал, Родионов задумался. Ведь он уже слышал это имя и эту историю. Неужели этот тот самый Эгиль, великий древнеисландский скальд? Но как же он тут? И почему он разговаривает на современном норвежском? Однако, додумать ему не дали обстоятельства.
Собаки встрепенулись и с громким лаем побежали к левой зеленой стене. Эгиль не обратил на это никакого внимания, и люди продолжали медленно продвигаться через сугробы вперед. Спустя минут десять, они вновь увидели собак, галопом возвращавшихся к ним и преследуемых двумя огромными кабанами. Морда Фреки была в крови.
Тихо выругавшись, Эгиль сплюнул и выхватил топор.
– Держись сзади! Эти тупые собаки, видимо, сожрали кабаненка, отбившегося от семьи, а как дошло дело до драки со взрослыми кабанами – тут же побежали, поджав хвост.
Родионов вынул нож из ножен, правда, не особо на него надеясь, и отошел назад так, что Эгиль встал между ним и приближающимися зверьми. Вот, собаки уже поравнялись со своим хозяином, до кабанов оставалось меньше пяти метров. Северянин взревел и отскочил вбок, уйдя с линии атаки самого крупного кабана и полоснув его бок быстрым рубящим ударом. Тот, что поменьше, видимо, самка, кинулась на Родионова, хрипя и взрывая снег рылом. Оцепеневший от ужаса парень до белых костяшек сжимал рукоять, выставив нож перед собой. Услышав рык, он повернул голову чуть вправо и увидел, как на приближающуюся к нему тушу прыгнул Фреки. Пес вцепился в его горло мертвой хваткой и повис, увлекаемый мощным телом дальше по инерции. Собачьей массы хватило, чтобы изменить траекторию движения кабанихи и заставить ее побежать, а затем упасть, слева от Родионова.
Кровь пульсировала в висках юноши, живот крутило, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Тяжело дыша, Родионов смотрел на поле брани: впереди Эгиль прыгал из стороны в сторону, уворачиваясь от клыков дикой свиньи и отгоняя его от себя взмахами топора, а Хюнд, припав к земле и надрывно лая, готовился прыгнуть на кабана; слева кабаниха и вцепившийся в его глотку Фреки клубком катались по окровавленному снегу. Юноша кинулся к ним, не понимая, как к ним подступиться. Было очевидно, что клыки Фреки увязли в плотной шкуре кабанихи и, хоть и доставляли ей боль, не могли убить ее. Пес сам загнал себя в ловушку и не мог достать зубы из тела жертвы.
Воспользовавшись тем, что уставшая кабаниха притихла, юноша подбежал к ней и что есть силы несколько раз вонзил нож в ее бок. Кабаниха задергалась, но из-за повисшего на шее Фреки не смогла подняться на ноги. Все тело Родионова тряслось от страха и возбуждения, руки дрожали, и он еще сильнее стиснул рукоять ножа. Удар. Удар. Удар. И еще один. Лезвие прорывало щетинистую шкуру и входило в плоть: бок, спина, шея. Его всего забрызгало кровью, линзы застилала красная пелена, стереть которую не было времени, а животный клубок у его ног визжал и хрипел, то начиная бесноваться, то замирая. Наконец, вся исколотая и ослабевшая кабаниха затихла.
Юноша распрямился и, услышав приближающийся храп, повернул голову на звук. Из-за крови на стеклах очков он не видел кабана. Мощный удар в живот сшиб его с ног, тупая боль, смешивающаяся с режущей в двух точках, справа и слева от пупка, ослепила Родионова. Стало мучительно холодно. Черное небо смотрело на него всего одним глазом видимой с этой поляны звезды. Сияние погасло. Так он лежал, пока к нему не подошел окровавленный и тяжело дышащий Эгиль.
– Ох, знатная была драка, верно? – мужчина расхохотался. – Теперь ты воин, толмач, теперь ты воин! Помнишь, второй треугльник? – тут его лицо посуровело. – Я обещал проводить тебя – я сдержал слово. И, может быть, Один (он указал на одинокую звезду) встретит тебя с распростертыми объятиями в своих чертогах.
Северянин поднял оброненный нож и поднес его лезвие ко рту Родионова.
– Лизни. Твоя первая пролитая кровь.
Родионов повиновался и высунул язык. Вкус металла стянул его рот, и он поморщился. Северянин хмыкнул.
– Теперь закрой глаза, отдайся воле богов и прими то, что они уготовили тебе.
Эгиль снял висевшую на его плечах шкуру, обернув в нее тело парня, и поднял его на руки. Он шел в полной тишине, даже собаки, идущие рядом, не издавали ни одного звука. Родионов часто проваливался в небытие, но всегда возвращался в мир живых. Ему казалось, что его тело не весило ничего, а чувства его притупились настолько, что он едва чувствовал, как ноги стукались о хвойные лапы. Перед глазами все плыло, а когда свинцовые веки опускались, то та чернота, представавшая перед ним, вращалась.
И в этой черноте всегда был только один огонек. И этот огонек неустанно следил за духом раненного.
Его начало трясти, однако, причина была не в теле юноши. Это тот человек, что нес его, кажется, дергался вверх-вниз. Эгиль что, бежал?
– Не закрывай глаза! Не закрывай их! Ах, твою мать! Слушай мой голос, слушай мой голос. Главное не уходи, будь со мной! Черт, сколько еще бежать? Помогите, кто-нибудь!
Родионов был удивлен, ведь совсем недавно северянин советовал из закрыть. Мысли ленивыми слизняками ворочались в его черепной коробке. Парень не понимал, почему он должен оставаться с Эгилем? Он что, куда-то уходит? Веки медленно поднялись, и юноша посмотрел на мужчину. Он каким-то невообразимым способом сильно изменился. Борода пропала, нос сузился, лицо так помолодело. И волосы, они стали такими короткими. «Как у раба…». После этих мыслей, Родионов заснул.

Послесловие
Татьяна Сергеевна, очевидно, была в ярости, когда узнала, что ее работник не добрался до Норвегии и саботировал переговоры. Но также в ее голосе, доносившимся из динамика телефона, звучала сильная тревога за состояние Родионова. Однако в нее-то он как раз и не верил, списывая это чувство не на сердобольность своего начальства, а на страх перед угрозой социальных издержек, нависшей над бухгалтерским отделом компании. После продолжительного разговора, Родя повесил трубку и устало вздохнул, уставившись в окно.
Окно выходило на внутренний дворик больницы, где у нескольких лавочек постоянно кучковались пациенты и врачи, обмениваясь новостями, диагнозами и сигаретами. Казалось, над этими лавочками сигаретный смог рассеивался только по ночам, когда робкий ветерок осмеливался посягнуть на целостность этого вредоносного исполина. Взгляд молодого человека приковывал стоявший в другом конце дворика мощный дуб. По словам старожилов, его посадили тут первый главврач и прораб норвежской рабочей бригады, которые помогали строить больницу на заре перестройки, ознаменовав тем самым потепление советско-норвежских отношений. Гордый великан рос как на дрожжах, уже накрыв располагавшиеся неподалеку гаражи карет скорой помощи своими ветвями.
Как-то раз к нему приехал Баженов и привез стандартных апельсинов и блок сигарет с верблюдом на пачке.  Когда-то Роде нравились эти сигареты, однако, южный колорит этого животного, от которого буквально кожей ощущалось палящее солнце и жесткий песок, безобразно контрастировал с тем морозным великолепием, что он пережил. Но делать было нечего, курить хотелось, поэтому Родионов перекладывал сигареты в небольшой футляр из-под карандашей, который ему любезно одолжил его лечащий врач. Пару раз звонила Мариша, рассыпаясь общими фразами и вопросами, которые потеряли смысл века назад и служили лишь ширмой человеческому безразличию и одиночеству. Все эти события были как в тумане, все мысли были о другом. Родионов лежал в больнице уже почти полмесяца, пытаясь как-то осмыслить произошедшее с ним в северных лесах.
Как рассказали ему врачи после операции, работник полустанка обнаружил его в полукилометре от перрона в изорванной одежде и с дыркой в животе. Видимо, Родионов упал со склона и при падении наткнулся животом на острый валун или корягу. Потом, видимо, юноша отошел от того места, так как рядом не было ничего, что могло нанести подобные повреждения. Родионов потерял много крови, и вообще было чудом, что он выжил.
Когда он описывал докторам свой поход с Эгилем, то все они сходились на мнении, что это всего лишь галлюцинация, причины которой пока не установлены, но были подозрения на интоксикацию организма. Родионов им не верил, ведь эти самые «галлюцинации» были для него куда более реальными нежели окружавшая его действительность. После пробуждения он вновь утратил способность различать цвета, его чувства притупились, а местный воздух постоянно и безжалостно душил его своей пустотой. Бессонница стала его верной подругой, и он ночами напролет сидел у окна, смотря на величавое дерево. Иногда, спускаясь вниз, чтобы покурить, он подходил к нему и гладил шершавую кору ослабевающими руками. В эти моменты он чувствовал ладонями пульсацию дерева, видел, что ствол дерева имеет коричневый цвет, а губы его дрожали от сильного волнения. Дерево, несмотря на то, что оно было дубом, а не ясенем, Родионов окрестил Иггдрасилем, так как теперь вся жизнь его вращались вокруг него, и только возле него он дышал полной грудью.
Пару раз, когда парня все же настигал сон, к нему приходил Эгиль и безмолвно смотрел на него, отчего становилось так жутко, что Родионов подскакивал на кровати, тяжело дыша, а его взгляд мгновенно упирался в дуб. Одной ночью скальд вновь пришел, только на этот раз он протягивал Роде тот самый нож, пристально всматриваясь ему в глаза, как будто пытался высмотреть малодушие в его слабом теле. И как только рука Родионова коснулась рукояти оружия, глаза его распахнулись. Он снова в палате – его правая рука сжимает острый подарок северянина. 
 Не одеваясь, он засунул ноги в зимние ботинки, зашнуровался и, сняв футболку, вышел во внутренний двор. Мороз начал больно щипать кожу, а холод стискивал легкие, не давая дышать. Так Родионов простоял минуту. Неприятные ощущения начали уходить, а мороз, как бы признав своего, начал обласкивать его и подбадривать.
– Поцелуй Севера, – прошептал Родионов синеющими губами.
Чем ближе он подходил к дереву, тем теплее ему становилось. И вот, его ладонь коснулась жесткой коры. Трясущейся от перевозбуждения рукой юноша снял повязки с живота и поднес лезвие к одному из швов. Он надрезал его, но ткани успели немного срастись, поэтому Родионову понадобилось руками развести края раны. Алая, он был уверен, что увидел ее цвет, липкая кровь побежала по нижней части живота к паху, проникая под штаны и стекая по бедрам вниз. Верх штанов окрасился в гранатово-красный. Боль пронзила его, и Родионов выронил нож.
– Неужели я настолько слаб и труслив? Неужели я не способен даже на это? – с тоской и яростью на самого себя прошипел он.
От обиды и злости соленые слезы потекли по щекам, опускаясь по груди к открытой ране, отчего стало еще больнее. Родионов сел, прислонившись спиной к стволу и сунул руку в карман в поисках сигарет. Однако, их там не было, но была визитка, которую ему дал солдатик в поезде. Он уставился на нее, на двух бравых парней в полном обмундировании, изображенных на карточке.
– А ведь я недостоин попасть в Чертоги и пировать с самими асами. Я не воин, я ничего в своей жизни не совершил… – бормотал он ослабшим голосом.
Вдруг его голос изменился, окреп, стал так похож на голос Эгиля:
– Но я же победил того кабана. Зарезал собственными руками. Значит – я воин!
Родионов посмотрел на свои руки, измазанные в собственной крови и мотнул головой.
– То было лишь видение, врачи так сказали, – продолжил он говорить сам себе.
И снова сам же себе стал оппонировать голосом умудренного веками скальда.
– Врачи! – он презрительно фыркнул. – Да что они понимают! То «видение» было куда реальнее того, что тебя сейчас окружает, пойми это. Там ты видел цвета, такие насыщенные, тебе не было холодно, ты был силен и отважен. А тут? Посмотри на себя! Слабак и тряпка!
– Но ведь я могу жить и доказать, что я достоин пировать в Валгалле, многими делами. Не только теми, в реальности которых я сам сомневаюсь!
И Родионов снова посмотрел на визитку, которая теперь лежала рядом с окровавленным ножом, хищным блеском лезвия предлагая продолжить начатое. Парень задрал голову и посмотрел на небо.
– Какая яркая сегодня луна…
А эта самая луна безучастно смотрела на все, происходящее на Земле, одинаково освещая карточку и нож, лежавшие у корней мощного дуба. И рядом с ней сияла звезда, которая неустанно наблюдала за духом раненого.