предпоследняя

Глава двенадцатая. "Ода к радости" или зарисовки из жизни пансионата "Константа"

      Прошло две недели. Они живут здесь уже две недели. Среди стен со сползающей мелкими чешуйками краской - не везде, а в отдельных углах. И сегодня в девять тридцать вновь  завопит сирена, способная пробудить даже мертвого.
  Искусство сна всю жизнь давалась Вио туго. Да, каждое пробуждение становилось для девочки воскрешением, избавлением от неясных кошмаров. Будучи в сознании, она умела  скрывать от себя и окружающих ту самую пробоину в душе, из которой мерно сочилась гниль. Но, ночью, когда не защищал крепкий рассудок, ею полностью овладевали демоны.
    Пока тихо сопели во сне все этажи "Константы", наша героиня не нашла для себя других занятий, кроме размышелний. Девочка с удовольствием почитала бы  авторов родной страны. Но ни одного издания сочинений этих великих эстетов, кажется, уже не осталось на свете. К литературе Большого мира, депрессивной, тянущей из века в век одну унылую оду несчастной любви и смерти, Вио относилась с презрением.
    В детстве  она обжигала глаза о страницы произведений Кафки, Эдгара По, Ницше, Шекспира, Камю, Гоголя и особенно Достоевского. Девочка прекрасно помнила момент, когда в библиотеке Виктора Князева с полки покачнувшегося стеллажа ей под ноги свалился толстый том в глянцевой обложке. Разломив стопку страниц на двое и уловив затхлый запах отсыревшей типографской краски, ненавистница мировой литературы зачем-то открыла последнюю десятую главу романа. Назывался он, кажется, "Бесы". Буквально через несколько минут на лице девочки выразилось отвращение. Речь в главе шла об исповеди какого-то безумного маньяка перед священником. Автор давал своему герою многословную и речь, в которой тот описывал... Совращение десятилетней девочки! С жадным и постыдным для себя любопытством дочитав главу, Вио навсегда решила забыть о существовании такой литературы, особенно русской.
       "И как у этих писак только совести  хватает! Пожалуй, у людей Большого мира во все времена отсутствовало представление о моральных устоях", - размышляла про себя героиня, пытаясь втиснуть пухлую книгу в опустевший промежуток между корешками "Записок из мертвого дома" и "Мастера и Маргариты".
    Вот сегодня, размышляя о том случае  с книгой Достоевского, девочка вспомнила о двух библиотеках пансионата. В крыло научных трудов изредка она заходила и сама Вио освежить некоторые факты  об анатомии и психологии, что слегка свалялись в обширном котле памяти. Единственными же посетителями библиотеки художественной литературы  оставались три, а вернее два с половиной человека. "Половинкой" была Анжель, читавшая в день по пять листов Толстого или иные, например, восточно-религиозной направленности тексты. Остальное время, почти не появляясь на тренировках и в классах, ангельская девочка посвящала жизни созерцательной.
  Она  могла часами сидеть с руками, сложенными на сером от света подоконнике, и наблюдать за букашкой, живущей на темном листе засыхающей азалии. Ангелина не молилась, но вела бессловесную беседу с лучшим на свете собеседником  - самим творцом вселенной. Темы их разговоров настолько отличались от человеческих, что ей не хотелось возвращаться вновь в посредственный материальный мир, где ни одна из вещей не имела для нее смысла. 
Лео читал с аппетитом, превосходящим аппетит рабочего, поглощающего полу синтетические говяжьи котлеты после восьмичасовой смены у станка. Ему уже не хватало одних только литературных произведений. Ему во всем хотелось дойти "до самой сути". И Лео штудировал критические статьи, биографии авторов, изучал исторические периоды, в которых эти писатели жизни и философские взгляды, которых они придерживались. Незаметно для себя, около недели засыпал за письменным столом библиотеки, где храп Анвиса и истерики Виолен не мешали писать и мыслить, Лео опустился до того, что начал  сам писать. Иными словами, юный книголюб приобрел еще одну серьезную зависимость. Теперь он уже не был способен и дня провести без заметок и комментариев коряво вычерченных в толстом кожаном блокноте. А в последние дни принялся создавать полномасштабные рассказы, в основном посвященные девочке с кошачьими чертами, с блеском жидкого янтаря в зеленых безднах глаз. Кире Коллинз.
   Она и являлась третьим посетителем библиотеки, не уступавшим первенство нашему герою.
Если вернуться к Виолен Маритимис, ее чувствам и мыслям, то девочка, можно сказать, с первого дня невзлюбила "подружку Лео". Хотя  истинная  ненависть зажглась в Виолетте, как только она уловила взглядом плавную линию ее узких, но мягких и женственных бедер с красном шелке вечернего платья.
   
Все началось именно на первом и последнем общем обеде, на который инфернальная девица пригласила Лео и его компанию. Для гостей заранее был накрыт особый стол с бархатной скатертью цвета бардо. Круглый стол располагался в самом центре зала, абсолютно пустого, не считая официантов, взятых, кажется, из пленных. Но элегантность обстановки, хрустальные бокалы и золотое шитье  кремовых жилетов прислужников не умалали вины, Киры опаздывавшей на целых пол часа. За это время Анвис успел уже полтора раза насытиться, а у остальных, соблюдавших чувство такта, желудки горели от голода.
Чрезмерно глубокое персиковое декольте юной Коллинз  и ее столь позднее появление окончательно вывели Виолен из себя. Но если говорить на частоту, то не отнюдь не откровенность элегантного образа вызвала в девочке столь бурный всплеск отрицательных эмоций. А ее естественное совершенство его обладательницы.
     Госпожа Коллинз являла собой образец светской женщины, нисколько не  прикладывая для этого усилий. Ей удалось тут же без промедлений, еще не присев за стол разбить  эту гнетущую вязкую тишину тишину. Мягким, но звонким тембром она поздоровалась, попросила прощение, наградила каждого из присутствующих одобрительным прямым взглядом, представилась и терпеливо ждала до тех пор, пока каждый в свою очередь назовет свое имя. Девушка легко и непринужденно, словно общаясь  с близкими друзьями, завела милый и приятный  разговор на непривычную тему. О кленовых листьях. Об их форме и их  превращении в земные плоские звезды в золотой рассветный час.
  Разговор этот ни к чему не обязывал, давал возможность высказаться человеку с любым уровнем интеллекта, а манера подачи фраз не могла не тронуть.  Госпожа Коллинз беззвучно и ловко орудовала ножом и вилкой, разрезая кровоточащий стейк, ела мало, но с особенным наслаждением, не забывая смачивать красным вином полость рта.  Короткие ногти в небрежных капельках лака стучали по столу в такт словам. Ни секунды Кира не обходилась без жестов, но все они были исполнены аристократизма.  Когда неспособность четырех приятелей вести диалог проявлялась слишком явно, она рассказывала о своем странном соседе по этажу, который каждое утро надрывно насвистывал  в душе "Реквием" Моцарта.
    Каждая последующая мысль продолжала мысль предыдущую. Простые лаконичные, медовые фразы  ласкали слух. Ее хотелось, слушать, слушать и слушать... Бесконечно. У нее был врожденный талант безупречного собеседника. Взгляды она имела довольно таки либеральные и не принималась осуждать чужую точку, какой  бы она не была. Поэтому удовольствие от разговора получал даже Анвис.
В первые минуты Лео искренне недоумевал: где скрылся  внутренний Гамлет, таким навязчивым огнем полыхавший в ее глазах при первой встрече.

Нутро Виолен сжигала ядовитая и почти необъяснимая злоба. Девочка единственная отмалчивалась и не притрагивалась к еде. Зависть...Зависть...Завист! К какому безумию ты склоняешь  несчастных людей! Наконец, вспоров круглое брюшко брусничной ягоды зубцом вилки так, что кровавый сок брызнул на  скатерть, Вио впервые за шестьдесят шесть минут воскликнула громко - Вы, Кира, распускаете сейчас такие прелестные шутки, развлекаетесь, но изволили ли вы хоть раз задуматься о невинных детях и стариках, что умирают там, под землей в закрытой фашисткой клинике?

Оскорбительный вопрос заставил Киру поперхнутся; еще несколько секунд она отплевывалась и кашляла.

-Что, простите?

-Я говорю, задумывались ли вы над тем, что это пансионат держится страдании, боли и слезах невинных? - металлическим голосом промолвила Виолен.

-Ах, так вам уже все известно...Разумеется, я осознаю, как, надеюсь, осознает и каждый другой житель нашей планеты. В с интервалом в пять-шесть минут в мире умирает ребенок, всего же в минуту испускает двух человека два. Нельзя забывать, что продолжению наших жизней мы обязаны их смертям. Но не хватит ли нам физических и духовных сил скорбеть по каждому? Ежеминутно? Тогда, пожалуй исчезнет род человеческий. Зачем впадать в уныние, что греховно, когда  просто стоит быть благодарыми.

-О Мирабелла! - воскликнула ее оппонентка - Как цинично вы говорите! Вы сейчас при всех, с кем хотели завести дружбу, оправдывает убийство детей. Да постижимо  ли это уму? 
Брызги слюны вспенивались на  оттопырившейся нижней губе Вилоне, когда она до неприличия повышала свой голос. Она рвала голосовые связки, доказывая свою истину, хотя еще несколько часов назад признавалась  Яну в абсолютном равнодушии к судьбе всех, с кем она не состоит в родстве.   Сама бы она никогда не вспомнила о пленных детях, если бы  среди них не находилась ее  младшая сестра.

-Допустим, в моих словах присутствует цинизм, скрывать не стану ровно как и того, что всеми силами пытаюсь найти решение этой ужасной проблемы, а не осуждаю других. Не хочу хвастаться, но приказ номер один был только подписан  трясущейся рукой Мальвуса, который уже и тогда страдал от нервных срывов. Но составляла его я.

В следующую секунду Виолен вскочила на ноги, при чем, с такой силой ударившись ладонями о столешницу, что стейк с подтеками из кровавого жира на сантиметр оторвался от плоскости тарелки. Упругие ягоды пересекли золотую кайму блюда  и раскатились по полу, подпрыгивая, точно резиновые мячики. Озлобленная героиня не сказала никому слов извинения, благодарности или прощания. Она просто ушла. Ушла спать, будильник поставив ровно на три утра.


Часы опасных, жутких, болезненных, запыхавшихся поисков, блужданий  по коридорам, встревоженный голос Яна...  Звучали его отчаянные болезненные  вздохи, посвященные незнакомому чувству, о котором и подозревать не могла Виолен.  Бранные слова Мизер вплетались в их непрерывный   спор с Яном.  Но бессмысленные внешние обстоятельства той ночи, бутафорские звуки и вспышки  меркли, вытеснились из памяти   несколькими минутами, проведенными  в комнате со стойким запахом хлорки.   
  Безжизненное, почти прозрачное тело Силен было неузнаваемо. Она металась на подушке и мучалась болезненными кошмаром, от которого не могла сил проснуться. Лишь на секунду, когда Вио стиснула её в своих объятиях, бьющийся в лихорадке ребенок открыл глаза, но сестру не узнал. Наша героиня, притупляя инстинктивное отвращение к выпирающим костям, скелету обтянутому тонкой кожей, к неприятным тактильным ощущениям, плакала у ног сестры, целуя её шелушащиеся пяточки.
  Нет, в реальности все проходило не так поэтично, как в героических военных фильмах и книгах про масштабные сражения, шпионов и супер героев ( все эти символы массовой культуры  впитала память Виолетты в доме на Малой Бронной) Встреча с важнейшим и любимейшим членом семьи  была куцей и быстрой. Ян, нервничая, пытался ускорить ход событий. И так, Виолен только пол минутки поглядела на сестру, а потом опомнившись осознала: слишком эгоистично спасать одного ребёнка из палаты, где гибнут трое. Она ещё раз припомнила максимально-допустимое количество мест на вайолетскутерах. Шесть...  Вио, вслед за сестрой перетащила на пустую железную тележку для перевозки крови  двух мальчиков. Всех детишек укутали в застиранные больничные простони.

 Мышцы едва не лопались от напряжения, когда они с Мизер катили по коридору телегу, саму по себе неподъемную, и проклинали Яна, поскольку  он шёл впереди с одной лишь развернутой картой в руках.

Когда разыскали господина и  Софуса, но в другом крыле катакомб, отведенном уже для заключенных.  Внучка нашла деда в состоянии глубокой  медитации - присущей большинству часов его жизни. Точно так же энное количество дней назад старик Софус перелистывал книгу, сидя за завтраком в их фамильном особняке. От  жёсткого грифельного карандаша, выцарапавшего на бумаге латинские буквы, веяло сухим и черствым спокойствием. К отворившейся двери камеры старик даже не повернул головы. Маленький письменный столик из спрессованного дерева заполоняли десятки книг. Чай в стеклянной кружке отдавал остатки тепла не прогретому воздуху.
Словом, ничего не изменилось в жизни Софуса с момента заточения, как он сам впоследствии объяснили: Мальвус сохранил ему жизнь, узнав о его учёной степени и блестящих способностях. Пожилой мужчина получил отдельную каюту в три на три метра, мягкий матрас сбалансированное питание, книги и даже интернет, доступ в который не имели и  ученики пансионата. Глубокие ссадины от ударов плетью быстро затягивались при должном медицинском уходе. Он занимался переводами архивных элладиумских текстов, (те, что не были сожжены) на английский язык, будучи обязанным в день переводить десять листов.  Но переводил одержимый историк все двадцать, если не больше. Работа не отпускала Софуса из своих цепких лап ни на секунду, исключая сон и принятие душа. Он прекрасно чувствовал себя в  привычном уединении, но теперь его уже совсем не заботили патриотические чувства, любовь к близким, милосердие к посторонним, все осталось  в прошлом, ненаучном мире. Глядя на   тело, вопросительным знаком скрючившееся над текстом, Вио увидела в деде корень своего собственного неизлечимого равнодушия.  
Внучке он обрадовался натянутой, слово с помощью невидимых нитей, улыбкой, а о существовании второй, младшей, тяжело сопящей под простыней,  позабыл напрочь. Время неумолимо покусывало пятки, на разговоры и объятия не оставалось и секунды. Не думая долго, кого усадить на два оставшиеся места на спасительных воздушных шлюпках, ребята взломали соседнюю дверь и каким-то чудом там оказались бывшие одноклассники Виолен, имена которых она, к глубокому своему стыду, отбросила на задворки памяти. Мускулистого  мальчишку, с мохнатыми бровями и густым пунцовым румянцем на щеках по верх веснушек кажется звали Адам. Девочку же, слишком тонкую, с шелушащейся ванильной кожей и бутылочной зеленью в глазах, девочку, с каштановым каскадом волос... В прочем, её имя стерлось из памяти абсолютно. Их, не в меру испуганных, взяли под руки Ян и Мизер, вытащили из полутёмного карцера, совсем душного, кое-как поставили на ноги и принудили катить тележку, обещая спасение. 
Кровь отхлынула от конечностей Вилен, леденевшие пальцы размякли до состояния вареных полосок лапши, кисти рук охватывала неунимаемая дрожь, и даже ручкам двери им не поддавалась.
Молодые люди  бежали, сперва толкая неподъемную тележку, а затем с детьми на перевес по лестнице. Хотелось, как можно быстрее успеть, разрешить проблему и не нарваться на гибель. Хвала Мирабелле, в коридорах и на лестничных пролетках пансионата в то время царила гробовая тишина. Только в пыльной щели первого этажа почти беззвучно скреблась там самая хромолапая мышка, встречавшая вместе с Лео его первую, последнюю и вечную любовь. 

 Вио только несколько раз всхлипнула вслед поднимающимся над плоской площадкой серой крыши вайолетскутерами и проводила взглядом безжизненно склонявшую на бок голову Силен, перевязанную в кресле ремнями безопасности. 
 
Сегодня, как и две недели тому назад лучшие образы, хрустальным замком выстроившиеся в воображении, были расколоты оглушительной пародией на быструю польку Штрауса, и все заснувшие в комнате с высоким тяжелым потолком приняли сидячее положение на своих кроватях. Безжалостное дребезжание из музыкальных колонок, нависших над дверью, вызвало у Виолен такое сильное, мучительное дежавю, что ее  буквально отбросило минут на пятнадцать в недалекое прошлое - в день торжественного открытия "Константы".
 Дверь туалетной комнаты заперта изнутри на зыбкую задвижку. Из водонапорного крана, с тонкой изогнутой лебединой шеей шумно хлестала вода. Наша героиня лежала в длинной керамической ванной, как в гробу сложив на груди руки. Стучались. Почти настойчиво требовали отварить. Анжель... Анвис. Лео стучался не долго, а затем ушел чистить зубы к своей новоиспеченной любовнице (так называла Виолен Киру). Сама же Вио не могла, не умела в тот момент отворять дверь, не знала зачем и почему должна она совершать какие-то манипуляции со своими мышцами и суставами. Взгляд девочки был прикован к одной точке - к пучку на пересечении швов между кафельных плиток. В голове отчетливо играл тот самый, первый день:

Тогда тоже шла умеренная суматоха с поиском предметов одежды, заткнутых вчерашним вечером в неизвестные углы и борьбой за право посетить ванную. Виолетта, вдавив лопатки в мякоть кресла сидела спокойно, словно Бог наблюдая за рутинной жизнью смертных существ. Шнурки на её неудобных лаковых ботинках были уже давно завязаны. Мундир, пародирующий гусарский, был застегнут на все пуговицы  стеснял грудь. Черные лосины с лоснящимся блеском своими резинками на концах штанин несколько препятствовали нормальному кровоснабжению ступень. Она ещё раз осмотрела себя в полный рост через зеркало и нашла свой вид, более чем отвратительным, не имеющим и тени лиризма или женственности.
Если уж все так - подумала Вио - то за чем же оставлять в себе хоть что-то живое? Я предательница, изменщица, одни мысли мои достойны центральных колец Ада, так к черту же Мирабель, да здравствует инфернальное начало! С этими словами девочка схватила фруктовый нож, который  менее часа назад использовала для раннего завтрака. По тёплому лезвию ещё струился жгучий апельсиновый сок. Вио  зажала в кулаке свою толстую косу  на уровне плеча, где она была перетянута шелковой лентой, и в несколько приёмов, с трудом перерезая жизненную нить каждой пряди, отсекла более метра. Более метра своих прекрасных бронзовых волос! Слипшиеся от сока остатки кудрей чуть топорщились. Виолен холоднокровно причесала их левой рукой, сунула косу в ящик комода и вышла из комнаты, не дожидаясь остальных.

Страшная сутолока творилась в центральном зале и коридоре к ниму ведущему. От всех этих мундиров и стука каблуков, от театральных треуголок на плешивых макушках преподавателей разило душным парфюмом наполеоновского времени. Несмолкаемая "Ода к Радости", исполнялась кем-то невидимым настолько плохо, что сам Людвик Бетховен, услышав  это, наверное  покончил  бы жизнь самоубийством. Наконец, хаотичный поток будущих студентов внёс четырёх героев в аудиторию с претензией на бальный зал. Каким-то мистически образом Виолен, Лео, Анвису и Анжель удалось занять место в первых рядах, пока прочие подростки оттеснялись назад, ближе к лавкам, стоящим у стены. Ужасный хор на плохом немецком постепенно начал стихать и за кафедру, чуть шатаясь, взошёл  Выглядел он отнюдь не так, как описывали его Лео и Кира. На словах рост преувеличили примерно в дважды. Господин Мальвус, на взгляд девочки, едва ли был выше Лео. Тонко очерченные аристократические усики Мефистофеля вообще разрастались в густую мужицкую бороду. Круглые карие глаза в ореоле пушистых ресниц не выражали ни ума, ни благородства, ни силы духа. Лишь тупое отчаяние и страх. 

Он взошёл за кафедру. Музыкальная волна внезапно оборвалась, напоследок лопнув чьей-то  дрожащей перетянутой нотой. Были подняты флаг и герб с весьма банальной символикой. Уже это одно говорило о том, что воцарившийся режим Мальвуса не принёс бы миру никаких реальных радикальных, и тем более положительных преобразований. Опять бы более хваткие пожрали менее хватких. Вот и вся поэзия. Однако, в самой речи героя-диктатора, все же звучало живое чувство. 
Итак, вот та самая речь, запечатленная Вилоен в своём дневнике молниеносно, сразу после окончания торжественной части. Упущение же нескольких слов не меняет сути: 

"Уважаемые дамы и господа, да я обращаюсь к вам именно так, авансом, хотя сейчас вы все, за исключением нескольких, мальчишки и девчонки. Тем не менее я называю вас господами, потому что превратить вас в господ, в личностей, и вы непременно таковыми станете, если будете неуклонно следовать требованиям этого заведения. Я не потерплю лености, хамства, развязности, а особенно неопрятности. За неопрятность, будь то одежда,  состояние ногтей или мыслей, я буду карать строже всего. Неопрятность - первый враг результата. Тем, хотя среди вас таких быть не должно... Тем, кому столь преклонном подростковом возрасте не перерезали пуповину, крепитесь будет больнее всего. Все связи с родными  должны быть порваны на время обучения. И вы преодолеете это, если действительно любите их. Ведь, в случае вашего неповиновения, наказанию будут подвергнуты ваши отцы и матери, братья и сестры. Свободного выхода в сеть и телефонной связи у нас заведомо нет, но, если вы только попытаетесь поплакаться мамочке, пожаловаться на здешнюю строгость... Не рассчитывайте на прощание! Я говорю серьезно, вопреки тому, что подобный указ может показаться вам странным или абсурдным. 
Далее... Пока вы, господа, не перешли в категорию Б, мне ей богу все равно, чем вы занимаетесь по ночам и вечерам в своих комнатах, главное прошу устраивать все так, чтобы наши коменданты имели возможность закрыть на это глаза. Я ведь, наверное,  в отличии даже  от ваших родителей помню все свои подростковые потребности, но ради Бога не понижайте градус и не употребляйте внутрь, что заводом для этого не предназначено. На территории базы хорошие специализированные магазины всех направлений. И прошу, не совершайте того, о чем после пожалеете. Самим же будет гадко. Соблюдайте меру. При переходе же в категорию Б требования к вам будут уже совсем иные, но об этом пока ещё слишком рано говорить. Сильно ни к кому не привязывайтесь, поверьте, "Константа" - не лучшее место для игр в любовь, и уж тем более для слез. Слез у нас нет, я их не приемлю. Национальностей у нас нет, нет народных традиций и религий, прошу все это ваше старообрядческое, любезно прошу выбросить за борт. У нас есть язык - английский! Нет ницшеанцев, фрейдистов, поклонников музыкальных групп или субкультур, нет видеоигр и нет музыки в том виде, в котором вы её слушаете: есть классика. У нас нет и не может быть социальных сетей!  
Остальное все разрешено - спасибо!" 
Он оторвал от кафедры левую руку и взмахнул ей. Весь зал склонил головы.  



Кира исчезла, провалилась а небытие и утонула во мраке. Совершенно  внезапно.  Когда Лео задумался о чем-то  постороннем. Сегодня же после печальной литературы, он решил непременно идти к ней, не опасаясь быть отвергнутым. Уже на пороге (дверь была слегка приоткрыта) уши нашего героя пронзил отчетливый звон разбивающегося стекла.

Девочка стояла рыдающая, с рассеченными костяшками пальцев на левой руке. Капли крови и слез отпечатки своих поцелуев оставляли на ковре цвета сирени. 
Лео хотел приблизится к ней, забрасывая какое-то первое вводное слово диалога, но героиня резко остановила его, вытягивая вперёд кровоточащую руку:
-Не подходи! А то навлечёшь на себя несчастье. Вот так,  на четвертый год после кромешного, глухого атеизма я стала до безумия суеверной. 

-Зачем ты это сделала?- спросил наш Лео, двигаясь теперь уже совсем медленными, незаметными шагами, словно лесной хищник, подбирающийся к своей жертве.

-Да, вот...- ответила она, усмехнувшись - пыталась убить своего Черного Человека, что смотрел на меня в упор и бормотал:"Слушай, слушай".

-Ты была сегодня на уроках? 

-О, нет, решила остался в постели, ибо всю ночь давящие кошмары мучили. Хоть и всегда я плохо сплю, но сегодня прямо сквернее некуда.

-Знакомо - отметил он - я тоже ночами только дремлю и не засыпаю от странных шепотов и стонов в голове.

 ; Шепоты и стоны не так страшны. Боюсь опять загружать тебя жалобами, милый Лео, но мне так нужно  выговорится, исповедоваться. Знакомых, приятелей много, даже чересчур, и все новые липнут, летят, как мухи на мёд, а душу излить некому.
  
 ; Что ты, говори конечно - сказал юноша, всем сердцем требуя её рассказа. Казалось ему никогда более не захочется ничего в жизни, кроме как слушать её низкий бархатно-хрипловатый голос.
 
 ; Просто, прошлой ночью, часа в три я проснулась от давящего чувства в груди, не знаю знакомо ли оно тебе, о в такие минуты, ощущаешь прямо тяжелое дыхание смерти около своего уха...
 ; Да, именно, ты даже не представляешь, как я тебя понимаю. Я ведь то думал, что один такой в этом мире безумный.
 
 ; Она усмехнулась - обыкновенное нервное расстройство -отличительная черта невротиков. Нам всем намного тяжелее и легче жить, чем здоровым.

-А чем же легче?

-У нас ярче воображение и сны, в отличии от других брошенных в серое море будней, мы прибываем на спасительном судне, сколоченном из фантазий, нам не грозит утонуть... Но вот, проснувшись вчера я поняла: рано или поздно, лет через десять, двадцать, сорок. Бог знает, сколько я ещё проживу, но и не желаю знать. Важно, что когда-нибудь меня охладевшую заколотят в дубовом ящике и опустят на несколько метров под землю. Но это будет лишь со шкуркой от меня, с волосами и кожей - с моей конфетной оберткой. Что же касается души, то ее ждёт только вечный мрак и забвение. И ради одного мига, ради последнего мгновения боли перед безвременной пустотой я должна совершить многие "грандиозности", которые помогут перенести страшную встречу со смертью. Нужно посвятить мир себе и себя посвятить миру, нужно радоваться жизни во всех её проявлениях, рыдать и смеяться до изнеможения, оставить свой след в истории... И конечно познать человеческие чувства все, вплоть для любви. Любовь мне познать крайне хочется и крайне необходимо. Представь, в городе, где я живу у меня был особенный закуток дороги, каждый раз когда я уходила на ночь элементарно бродить по улице, просто от безысходности, я ныряла в один и тот же подземный переход, позволяющий раствориться в толпе пассажиров метрополитена. И вот каждый раз, спускаясь по этой самой лестнице, я слушала музыку, играющую либо в наушниках, либо самопроизвольно в моем  мозгу... И каждый раз я задавалась одним и тем же вопросом, я задавала одни-единственный вопрос задымлённым звёздам : когда...Вы...пошлёте....МНЕ...любовь? Конечно, ты можешь сказать, что глупо рассуждать об этом в моем возрасте и все ещё впереди. Но, если б это было так...Ведь душой я старше Ватикана и прожила не один десяток жизней. И каждый раз оказывалась в числе тех, на чью долю не выпадало счастье. То травили меня служанки в Персидском дворце, то изгоняли из родного города,то сжигали на костре, как ведьму, то продавали в рабство, то заставляли наблюдать за казнью мужа на гильотине, то заключали на десять лет в крепость... Последнее, что я помню... Меня принудили расстрелять нескольких заключённых концлагеря. И ни в одной из моих ипостасей я не испытывала любви. Если на что надеется теперь?  

Её вопрос показался Лео риторическим или по крайней мере ироническим. Ничего не ответив, мальчик прямо взглянул в эти кошачьи глаза, на секунду потерявшие цвет до абсолютной прозрачности и попросил девочку вытянуть руки перед собой.

Ладони белоснежные, пухловатые и влажные, с серыми редкими крапинками под слоем кожи... Мог ли наш герой, недавно мечтавший лишь о лучше солнца и созерцании самого раскалённого оранжевого диска желать ещё и этих рук. Такого невероятного сокровища, как их прикосновения? Но через минуту после финальной фразы Киры монолога о утрате надежды на счастье, юноша прислонился к её ладоням своими... Шершавыми... Легкий электрический разряд прошедший между сблизившимися участками кожи, словно спаял воедино. Две составные части целого! 
Да, то проносилось мгновение абсолютного вселенского счастье и ни благоговейный лик солнца, ни серебряный месяц, рассыпанный на тысячи звездных осколков не заменил бы её тихое ровное дыхание, теплоту её  рук. Ни она, ни он не помнили про кровь и не видели крови, все ещё не запекшейся, но струящейся медленно, окропляя кисти обоих влюбленных. Они были одной крови, одного племени и одних мыслей. И все то, что казалось Кире таким несбыточным, случилось...
-Так случается в моей жизни - хрипло начал Лео - первый человек, которого я примечаю в новом месте определяет мою дальнейшую судьбу. И когда, этот дурачок по имени Лео, что стоит сейчас перед тобой со взглядом абсолютно беспомощным, сразу обратил внимание на тебя. Ты стала первым и главным человеком в том холодном темном коридоре. Я понял это сразу и скажу никогда, никогда в жизни я так сильно не верил в Бога, как в момент нашей первой встречи. Мне все рано, я, конечно, говорю безумие и ты посмеёшься, но  буду рад уже тому, что на твоём лице вызвал улыбку... Ещё ни сказав тебе и слова, я осознал, что слишком хорошо тебя знал, знал твой характер и мысли. Самая судьба твердила мне о нашем сходстве. А она никогда не ошибается. Конечно, все мы дети одной вселенной, но есть в ней одна звезда, светящая лишь таким, как мы... Да, именно нам, не чувствующим почвы под ногами, презирающим пошлость рутины и не верящим, не верящим в сухую реальность. Главная наша трагедия в том, что мы не можем не мечтать, остальное - побочные эффекты. 
 Ты не вспомнишь - заявил он, внезапно набравшись смелости - но мы виделись раньше, когда нам было лет по семь-восемь.
 ; Я верю, это могло быть до комы...
 ; Да, нам было по семь, наверное, лет и тогда, до тоталитарного режима Мальвуса, в нашем гниющем замке устраивались приемы. Возможно, это было в прошлой жизни, но я помню как сейчас легкий блеск по-детски пухлых щёк, серое газовое платье в зелёных лентах и брелки у висков, кружево на расцарапанном домашним питомцем запястье и, конечно твои глаза. Горящие. Мы стояли в двух шагах друг от друга, но не сказали и слова, только моя мама наклонилась к твоей и шепнула, что-то краткое на ухо. В руках ты держала книгу под название "Замок" и по своей детской наивности сперва подумал, что это очередная сказка о принцессах, но потом вспомнил, что видел её с яростью брошеную дедом на прикроватную тумбочку. Ведь дед жаловался, что сюжет слишком сложный для понимания адекватного человека. Я так удивился, что почти набрался смелости спросить, в чем идея этого романа чешского гражданина Кафки, но струсил. Ты не была красива ни тогда, ни сейчас... Это гнусное качественное прилагательное, применимое к товару, но ни к девушке. Ты не красива, а несравненна и абсолютна для меня во всех смыслах. Если сейчас ты назовёшь меня безумцем и выставишь за дверь, то и чрез год, и через три и через пять я не сойдусь ни с одной другой девушкой, получи она Нобелевскую литературную премию или будь  моделью с самыми длинными ногами... Конечно, я опять опустился до пошлости, до внешности, однако могу поклясться распятием и солнцем, ни одной скверной мысли о тебе у меня не возникло и не могло возникнуть. Пусть эти слова произнесёт только глупый мальчишка, но я люблю тебя - не знаю другого слова для описания моего чувства, но я люблю! Теперь я сказал все, поскольку я не поэт...
-Ты не поэт, ты намного талантливее любого поэта. Пожалуй, я смутилась до крайности, но не из самолюбования.  Я  преклоняюсь перед тобой, Лео.  Готова подписаться под каждым этим словом. Ты думаешь, коль я пролежала в коме, то не помню той первой встречи... Меня ещё тогда обуяло странное, чувство будто, мы знакомы тысячу лет, но из боязни я уткнулась в книгу, которую я действительно тогда понимала лучше взрослых. С годами понимание было утеряно, но память о тебе жила. 
Все это время они не размыкали рук, его подушечки пальцев касались её окровавленных костяшек.
-Теперь, когда ты понял все, пожалуйста, иди, и обещай, что завтра мы вновь поговорим таким же образом, иди, я не спала много ночей, а ещё надо обработать рану... На литературе завтра...

-Прошу только не это, моя мать ведёт урок и мы не разговариваем давно...

-Неужели? Ты тоже не разговариваешь с мамой?

-Сказать по правде, я даже сбежал от  нее из дому.

-Эх, Родительская жертва одна из величайших. Родить ребёнка - тяжелое бремя. Многие не понимают, что можно либо самоотверженно отдавать свою жизнь и все силы воспитанию маленького человека, либо стать ужасными родителем, гневящим Бога. Нет хуже греха, чем не исправиться с обязанностью родителя, ведь мы сами просим у создателя так много власти на создание новой жизни, мы принимаем роль творца. Многие люди не понимают, не осознают, что аборты и воздержание от рождения лишь увеличивают ценность человеческой жизни. Но мы заговорились... об этом после...

Они стояли плечом к плечу последнюю секунду, вглядываясь в расколотое зеркало, передавая привет десяткам влюбленных пар, размножившихся в его тяжелой помпезной. Они прокляли себя или благословили.   

Мало в жизни Лео было более странных моментов, чем этот абсурдный урок литературы. С трудом он решился переступить порог кабинета, где в сердцевине стола замыкающегося мраморным кольцом вокруг кафедры произносила реплики Гертруды его мать. Его  мать, чье чрево до момента, рождения было ему приютом. Его, отношения с которой оставались совершенно неопределенными. Но к посещению урока подтолкнуло одна печальная сцена, случившаяся в семь сорок шесть тем же утром.
Контур  солнца уже просматривался за серой ширмой облаков; Виолен до лоска натирала колбочки для марганцовки; Анвис пускал прозрачные пузыри слюны на простыню, когда сквозь шум льющейся воды из ванной прорвался крик. Распахнулась дрожащая дверь и струи мыльной воды хлынули на пол. Произошло явление Ангелины.
  Закутанная душевую занавеску (пластмассовые кольца, на которых штора когда-то и весела, стали окантовкой подола), с шапочкой пены на макушке, она выскочила, почти вывалилась из ванной. Книга, раскрытая на песне безумной Офелии выскользнула  из рук Лео от испуга.

Рыдающая упала  на колени у его красивых ног, как говорил Шпаликов: -Он убил меня, уничтожил и растоптал - выплескивала из себя слова девочка, захлебываясь слезами ~ Он меня испортил...  И не смыть уже этот позор! Они ведь все стояли рядом, смотрели  и смеялись.  Я все вижу, как они показывают на меня пальцем... Что я сделала? Я всегда старалась быть доброй Но Бог меня ненавидит, он мучает меня. Я все, все, что имела - потеряла! Не могу больше, - она так надрывалась от крика так, что оголившийся квартет ребер, весь в липком мыле, сотрясался безостановочно.  -Скажи, Лео,  я что преступница? В чем я виновата? Я ночами спать не могу, вспоминаю свой позор и свою боль... Кажется,  стоит за  спиной у кровати. Хочет схватить, хватает за волосы. Господи!
Ни Виолен, ни тем более спящий под действием красного полусладкого красного Анвис не взглянули в сторону плачущей, будто бы ее и не существовало на свете. С каждым днем отношения двух враждующих лагерей становились все напряженнее, а после ужина с Кирой  Виолен перестала видеть людей  как в Ангелине, которую недолюбливала всегда, как свою соперницу, так и в Лео, не отвечавшем взаимностью на ее симпатию. Вот так союзы друзей, кажущиеся поначалу неразрушимыми, прекрасными и вечными, раскалываются от малейшей трещины.
 Нельзя недооценивать замыслов Высшего существа, которое в теле скуластого юноши с пегой бородкой в тот момент играло в углу резиновым мячом. На сцену театра жизни Лео теперь вышла самая талантливая и обаятельная актриса. И лишь тень мысли о ней обрушилась в голову мальчика, он схватил под руки дрожащую Ангелину, бившуюся о пол грязными пятками, и  поволок ее в апартаменты Киры Коллинз.
Та, отворив дверь ничего не спросила. В тот же момент из  комнаты были выдворены два каких-то сурового вида паренька, которые так кланялись и таким благодарным взглядом смотрели на Киру, словно она их исповедовала, отпустив самые страшные грехи. Сестра милосердия (выглядела  девочка тогда торжественно трагически и, если бы не оголенность округлых плеч, в длинной черной тунике, ее можно было принять за монахиню) помогла уложить Ангелину на большую лиловую кровать в спальне. Лучшую и единственную светлую ночную сорочку из китайского шелка Кира пожертвовала больной. Тонкое лоснящееся кружево слегка топорщилось на абсолютно плоском животе Анжель. Приступ тревожной тошноты завладел нутром мальчика, когда он в очередной раз взглянул на согнутые колени с окружностями синяков, пересеченные глубокими царапинами - следами проигранной борьбы за честь и достоинство. Тело, будто принадлежащее сектанту-самоистязателю, носившему вериги, трепетало На секунду Лео подумал, что она умирает.

-Нет, Лео я больше не могу - почти простонала от безысходности Кира, пропуская тонкие пряди волос сквозь пальцы. Диалог проходил на кухне, где кипела вода для кофе. Происходил после двадцати минут непрекращающейся истерики. - Я не могу смотреть на  страдания той, которой так плохо и чью я нисколько не понимаю. Ведь я же не испытывала в жизни подобного. Никакое мое слово не подействует. В тот раз я  не произнесла не единого и этим с помогла, но теперь. Боже!, - вскрикнула она неожиданно, -  еси б я только знала, что делать. Лео, ударь меня, надругайся надо мной, сделай мне больной, я хочу понять...
      Девочка даже схватила его за руку, заставляя дать себе пощечину, но опомнилась, - Хотя, это ведь все равно не равносильно. Я же тебя, люблю и любое унижение готова принять с благодарностью. Ян же еще рассчитается за свои грехи, но не перед нами, а уже перед самим Богом!
 Дальнейшие события вплоть до девяти пятнадцати утра Лео припоминал сравнительно смутно: он пил кофе, с комочками порошка, натирал лодыжки Анжель каким-то душистым маслом, отговаривал Киру сделать укол сильнодействующей, почти наркотической сывороткой, а потом утону в ворохе лиловых подушек, заснул.
Воскрешение от сна произошло под музыкальные звуки вьюги - композиции Вивальди.
Несколько смятых окурков лежали  в футляре скрипки. Кира играла, воплощая в реальность несбыточную мечту мальчика. Анжель приняла сидячее положение и с засохшими  слезами на щеках  смотрела в глаза исполнительнице. Сквозь тонкую ткань сорочки  было заметно, как ровно и мерно вздымалась грудь недавно захлебывавшейся плачем. В углу Богодъявол выражал свое восхищение беззвучными аплодисментами.
И тут Лео осознал ясно и просто, что в каком бы грязном притоне он однажды не очнулся, какой бы проступок не совершил, какую потерю не претерпел, какой бы смертельной болезнью не оказался болен, он все равно воскреснет, услышав подобную музыку, и душа его озариться светом. Ведь искусство - единственная абсолютно истинная религия,  единственная абсолютная вера!

-Иди к матери - властно нашептывал ему голос Бога - сейчас ты здесь ни к чему. Ты вдоволь насмотрелся, как страдает Анжель и как разрывается ее хрустальное сердце. Но ответь мне на вопрос: разве у Авалин Инфернус сердце не  из чистого горного хрусталя  выточено? Разве ее не съедает тоска от того, что она не знает, где ты?
Сейчас - сейчас Лео смочит ледяной водой впадинки скул, с неохотой натянет форменный сюртук поверх мятной рубашки и, ни взяв в рот ни крошки, отправится в кабинет на первом этаже.
В первое же мгновение, увидев номерной  знак 137, блудный сын осознал, что мысли, до того складными поэтическими строфами лежавшие на поверхности мозга, теперь рассыпались на отдельные скользкие буковки. Она стояла к нему спиной. С узких плеч спускалась летящая ткань платья. Неопределенного цвета. Волосы, оттеняющие перламутром, были закручены морской раковиной на затылке. Со страхом, стыдом и смущением, от которого сжигало уши Лео медленными шагами подходил к матери, боясь споткнуться о собственный сапог и обрушить на пол тяжелый том полного собрания сочинений Шекспира. Когда он уже подносил к ней свою руку, чтобы легонько коснуться плеча, женщина сама развернулась лицом к мальчику...
 Его родная мать смотрела на его совершенно чужим взглядом, точно на мальчика, впервые замеченного в школьном классе. Рассматривая его с ног до головы, преподаватель литературы лишь пытался выяснить, насколько новоприбывший прилежен и эрудирован. И это все! В пять секунд Авалин управилась с инспекцией и указала утраченному сыну место за круглым столом.

-Присаживаетесь, мой дорогой. Но почему же я вас раньше не видела на занятиях?

-Как? - поперхнувшись вопроси наш герой. -Вы не видели меня раньше?

-Никогда в жизни... Ах, да, назовите ваше имя, я внесу вас в список.

-Лео- произнес он, не слыша своих слов, потому что испытываемый шок перекрыл собою все чувства: его родная мать не узнает его.

-Леонардо, хорошо, прекрасное имя. Если бы у меня был сын, я назвала бы его именно так - пробубнила женщина, внося имя мальчика в журнал. -А фамилия?

-У меня его нет.

-То есть как это нет - удивленно хмурила медного отлива брови.

-А я отрекся от своей семьи. Вы у господина Мальвуса спросите, если мне не верите. "Тот, светло-русый, сухопарый парнишка", скажет он вам: "фамилии никакой не имеет!" 
 
  Звонок прозвучал, как удары в набат. Тридцать учеников расположились за замкнутым кругом стола. Взобравшись по маленьким ступенькам, Авалин оказалась в центре круга и опустилась в крутящееся кресло на длинной ноге:
-Дамы и господа, - произнесла  бодрым голосом, - сегодня мы продолжаем изучение английской литературы эпохи Елизаветы первой, так сказать, Золотого века. Для тех, кто отсутствовал напомню, что мымы закончили изучение творчества Бен Джонсона и перешли к личности, полностью затмившей славу этого поэта. Трагика полуфантазийного и, возможно не существовавшего, чью биографии, как совокупность разрозненных не подтвержденных фактов следует опустить. Мы разбираем пьесу Уильяма Шекспира "Гамлет. Принц Датский"...
Преподавательница прижила очки ближе к переносице в то время, как Сатана в углу умывал руки, наполняя раковину клочьями мыльной пены. В ушах Лео раздавался шумящий и отвлекающий звук водяного напора. В один момент от так, возненавидел это великое, двуликое существо, что готов был придушить его. Здесь и сейчас.

-Напомните, Виолетта, на какой сцене мы остановились в прошлый раз?
-На третьей, третьего акта, мадам, - бойко ответила Вио, перелистав аккуратный конспект, - мы разобрали сцену молитвы Клавдия и тему ложного и истинного раскаяния...

-Большое спасибо, ход урока я припоминаю, - сказала госпожа Инфернус  с полупрозрачной усмешкой, - Далее у нас разговор Гамлета и Гертруды. Сперва я хочу, чтоб мы прочли по ролям. Кто желает?
-Простите, - воскликнул Лео, губы его чуть не дрожали, - "Гамлет" - мое любимое произведение и я знаю его наизусть, могу я исполнить роль принца?
-Наизусть, - удивилась Авалин
-Меня учила моя любимая, дорогая мама, привившая мне всю любовь к искусству...
-Значит она искусствовед?
-Намного образованнее любого из них, вот только она забывал про меня и мое существование.
-Прискорбно, но знаешь ли, я тоже обожаю "Гамлета" и тоже знаю наизусть. Пусть я и не твоя мама, но позволь мне составить с тобой актерский дуэт. Я буду читать за королеву...

-Ну, матушка, чем могу вам услужить, - с первой же реплики глаза Лео вспыхнули каким-то бешенством.

-Зачем отца ты оскорбляешь, Гамлет, - произнесла Авалин, с приторной и неуместной нотой в голосе, о которой в последствие, осознав свою ошибку, отказалась.

-Зачем отца вы оскорбили, мать?

-Ты говоришь со мною, как невежда!

-Вы спрашиваете, как лицемер...

В это время бесенок, лет тринадцати на вид в перепачканной землей курточке, мылил руки над раковиной, раздражая память Лео чмокающими звуками. Грязная пена стекала по ноге раковины на пол.

-Что это значит, Гамлет?

-Что вам надо?

-Ты помнишь, кто я?

-Помню, вот вам крест, - при этих словах паренек прижал к сердцу левую ладонь, с трудом сдерживая слезы отчаяния, - Вы Королева в браке с братом мужа и, к моему прискорбью, мать моя...

-Идиот ты, ииидиот, - кряхтел у мальчика в мозгу голос беса. Скользкие намыленные руки словно давили ему на плечи. Нужно было раньше думать, когда уходил из дома и оставлял в неведении, когда проклинал мать и обвинял ее во всех смертных грехах. А теперь, к сожалению, поздно, лишком поздно каяться. Ведь ты умер!

-Как же я умер, если руки влажные и теплые, если чувствую биение сердца и заложенность носа, если обувь жмет и хочется пить?

-Все эти малозначащие факторы обесцениваются, поскольку в ее реальности - тебя нет.

-Что это значит? - продолжал внутренний диалог Лео

-У каждого человека своя реальность: мир вокруг него создается из особенности личности, и самые значимые объекты раскрашены в ярчайшие кислотные цвета, а маловажные и обесценившиеся - в блеклые. В реальности господин Инфернус ты бледен, ты потерял свой цвет, ты мертв.

-И это навсегда! - ужаснулся наш герой.

-А смерть навсегда?, - с усмешкой спросил бесенок, - могу поздравить вас, Леонардо, с первой метафорической кончиной. За ваш век вы еще ни раз утратите значение для людей, еще не раз вы умрете для друзей и любимых. А чего другого вы ожидали, оставив семью и изменив своему роду? Неужели ты хочешь, чтоб тебя встретили с распростертыми объятиями, как вернувшегося блудного сына? Но ведь жизнь не евангельская  притча, мой дорогой!
Всего за несколько секунд Дьявол ввел его в состояние такого остервенения, что несчастный замахнулся на него кулаком. Лео рассек рукой воздух, не договорив последней реплики, выбежал из кабинета. Сосуды полопались от напряжения - он захлебывался льющейся из носа кровью. Упал, не отойдя и двух шагов от двери и заплакал, судорожно и по детски, как плачет младенец в ночи, призывая мать.

-Лео, встань, прошу тебя, - говорила ему Виолен, когда раздался звонок и толпа студентов выплеснула из класса. -Тебя ведь сейчас затопчут. Прекрати, пожалуйста, ломать комедию.  Ты ведешь себя, как дурак. От тебе начали шептаться в классе; Авалин даже попросила отвести тебя в медпункт. Лео, Лео...

-Оставь меня в покое! Не подходи, никогда не подходи, гнилая твоя сущность. Ты мне прротивна - вырвалось у него и прозвучало очень грубым тоном.  Герой оттолкнул Виолен, девочку так недавно казавшуюся ему очень близкой, спасенной им самим от смертельно лобовой пули. С кончиками бронзовых кудрей, пахнущих медом и свежевыпеченным багетом.  С оливковым блеском кожи. С губами цвета вишневого конфитюра. Было мгновение, когда он едва ли не  возомнил Вио  своей первой страстью, но сейчас время текло так, день казался целым десятилетием. Мысли о Виолетте томились в голове пару недель назад, но это время уже превратилось в вечность. Он не помнил и просто плакал, а когда коридор вновь опустел, стремглав помчался в квартиру Киры.

-Ну и беги к своим шлюхам - кричала Вио ему вслед. -Что одна, что другая святоша Анжель.

Лео вошел без стука, осознавая, что дверь не заперта. В воздухе спальни еще весели протяжные ноты композиции Вивальди. Пахло жаренным зефиром, и его белоснежные кусочки переполняли розоватую миску на комоде. Кира и Ангелина, обнявшись, словно родные сестры, спали младенческим сном. Мальчик невольно улыбнулся тому, что из-под пухового одеяла выглядывала маленькая ножка в прорванном на пятке черном чулке. Кружок белоснежной обнаженной кожи слегка розовел . При виде миловидной сцены и самого Лео вскоре потянуло в сон: он с облегчением стянул сапоги, которые стерли ноги до взбухших мозолей, и сковывающий грудь мундир и рухнул на необъятную кровать почти без чувств. Совершив широкий зевок, паренек словно вобрал в себя весь воздух, оставшийся в душной комнате и моментально заснул. Выпирающая косточка на плече Киры стала последним, что он видел перед уходом в семичасовое небытие. 


Днем или ночью, очнувшись он долго пребывал в полудурмане -состоянии, свойственном человеку, переборщившему со сном. Сидя на липкой от винных пятен столешнице, Лео прислонился обнаженными лопатками в кухонной плитке и курил сигарету неизведанной марки, выпавшую из кармана Киры. Поглощал давно остывший жаренный зефир, потому что помимо него у Киры был из съестного лишь огрызок голубого сыра.

-Скажи мне теперь, мой драгоценный... - заговорил Дъявол, представ в том обличии, в котором он впервые являлся перед мальчиком, - счастлив ли ты теперь, здесь и сейчас.

Сухо кашлянув, паренек кивнул обросшей головой

-Готов ли ты бы был променять целую вечность на существование в моменте этого счастья.

-То есть?

-Иными словами, нужно ли тебе в жизни еще что-нибудь, кроме мрачноватой запущенной квартиры, девочки, которая так скоро назовется твоей избранницей и милой сестры... Ну там... Слава, почести, возможность совершить подвиг или преступление, нечто яркое, нечто взбудораживающие нервы... Стать великим... Или ты такое же, как и все?
Тут сатанинский бархат голоса перелился в смех, издевательский. Он шевелил пальцами, обтянутыми тонкой кожей телячьих перчаток.
-Наверное, я ошибся, наградив тебя силой. Ведь ты не поэт, а посредственность, обывательская пустота, ищущая не креста, а пошловатого счастья. Но выбирая простую жизнь, ты никогда не женишься на ней, ибо она уже по определению великая: не будет месяцами ходит пузатая, опухшая, нагруженная плодами и будущей человечиной. Не будет готовить индейку на рождество и вообще домохозайничать. У ней сердце горит и что до бытийного уюта, когда цели выше всех дачных потолков и даже звезд на небе. Она выбрала тебя,  не так, как ты ее. Не для того, о чем ты думаешь. Мой совет, если ты  жаждешь разделить с ней  постель, а не голгофу, пойди прочь. Ищу дурочку, я помогу с поиском. В пансионате таких много, да еще из богатых семей.

Минут пять, никак не меньше, онемевший всеми чувствами Лео, ничего не мог выразить пока полуобмякшим краешком мозга не сформулировал невнятный ответ: "В этой жизни нет ничего спокойного и ничего осмысленного. Каждый день просыпаюсь я, будто бы выпадаю из то реальной жизни, которая расцветает где-то за просторами сна. Кто сказал, что реальность не начинается со смертью? Не единому твоему слову о предстоящем загробном я не поверю, ибо ты сам не знаешь, как объяснить людям. Все, что окружает нас, все, что к этому миру плохо скроенному причастно - запаха дыма, луч солнца, сладковатый вкус воды из родника, теплота губ и все налеты звуков - лишь метафоры. И не было никакого  действительных смыслов в моем позерственного побега из Шелирата, кроме одного - встреча с Кирой. Я не променяю на трагедию наших встреч ни единую семейную идиллию. Я не ищу счастья, оно невозможно. Я еще возможности чувствовать себя живым!

Бог долго улыбался,  благосклонно и добродушно, почесывая бородку, а затем сказал: - Ты никто и ничто, кроме, как поэт и гений и не важно, что ты не написал еще ни одной достойной строчки. Это вообще не имеет значения. Соглашусь, будешь достоен всего огня Земли, если вынесешь еще одну сцену. Я покажу  тебе так называемое счастье любви обратной его стороной. Но запомни: любовь чувство идиллическое, полюбить можно лишь идеал, а не человека, поскольку даже Будда, Христос, ваши писатели, поэты и философы не были идеальны. Можно без позерства, действительно и свято можно полюбить лишь три вещи: природу, искусство и незримого внутреннего и космического Бога - воплощение смерти и снов. Но все эти вещи в сущности - одно и тоже. Любовь к человеку унижает, тянет на дно жизни. Сейчас ты увидишь, как жалко выглядят со стороны любящие люди. Следуй за мной.

Сделав  один-единственный шаг, Лео мгновенно оказался окутанным слоями сырого пыльного воздуха в каком-то темном гроте глубоко под зданием "Константы".

-Какой сегодня день? - пытался вспомнить Лео но последней датой в его голове осталось восемнадцатое октября... или ноября. Наверное, около месяца он уже провел в "Константе", появившись всего на нескольких публичных лекциях и уроках литературы, неожиданно открыв в себе  актерский талант.
 Авалин, которая приходилась мальчику уже не матерью, а чуткой и чувственной наставницей, очень хвалила его интонацию и жесты. Почти каждый урок ему доверяли чтение самых сокровенных монологов,  а недавняя вольная интерпретация отрывка из горьковской пьесы поразила даже самых далеких от искусства учеников. Играла  в жилах Лео, сыне русского офицера, густая и горячая, словно раскаленный свинец, русская кровь и безмерную любовь к произведениям русских классиков он хотел разделить с публикой. Он декламировал так, будто каждое его слово - последнее в этой жизни, а впереди железная пластина гильотины и отсечение головы. И здесь не нужна была божественная огненная сила, воспламеняющая щепки и шторы. С нем с рождения заключался гораздо более великий, сердечный огонь.
Наш герой играл  словно на сцене и после монолога князя Мышкина о смертной казни, книгу взяли в руки более половины подневольных и безучастных посетителей литературных лекций, забрели в библиотеку, а после слов Сатина: "Человек... это звучит гордо!" - не осталось тех, кто бы  не  прочел пьесы "На Дне". Даже прагматик Ян, едва выкарабкавшийся из двухнедельной лихорадки, читал, и лиловые линии текстовыделителя оставались почти на каждой прочитанной им странице.
Госпожа Авалин была необыкновенно счастлива такой перемене дел и бесконечно благодарила Лео объятиями, более крепкими, чем материнские. Наш мальчик уже мало переживал по поводу утраты родственной связи: ведь расставшись с матерью, он нашел в ней прекрасного старшего друга, который одобрил предложение поставить "На Дне" в пансионате.
Получить разрешение Мальвуса не составило труда. Лежащий бледный, с невысыхающими росинками пота не вздыбленных волосках по всему телу, он не ел, почти не говорил, и в глазах его нельзя было увидеть ничего, кроме яркого отпечатка  смерти. Некому было следить за организацией военной подготовки учащихся и элементарной дисциплиной: мистер и миссис Коллинз, высосавшие солидные суммы  из военного бюджета приобрели  новый дом в Швейцарии уже готовили документы для устройства Киры в действительно достойную  французскую школу.
Драцена, вернувшись из лечебницы перестала вовсе  разговаривать и только с пустым взглядом, словно приведение, слонялась по коридорам пансионата. Правление военной базой пало целиком и полностью на плечи стариков рода Инфернус, которые едва ли могли управлять кем-либо, кроме домашних слуг. Пансионат превратился в Россию эпохи дворцовых переворотов - разрозненную и никем не контролируемую. Так что уже шли репетиции, кроились костюмы и сколачивались подмостки. Премьера была назначена на преддверие Нового года. Приглашение распространились по домам семей всех учащихся, некоторых значимых писателей, критиков, режиссеров и даже политиков. Все, подписанные дрожащие рукой самого Мальвуса. И Лео действительно стал ощущать себя нужным - найдя свое занятие и место, людей, которые его ценят, понимаю и любят, разве мог он помнить о великой трагедии Элладиума, о томящихся под землей детях, чью кровь высасывают для страшных нужд, о засыпанных землей культурных ценностях, о самой вопящей Средиземноморской земле, задыхающейся под тяжестью бетона.
 Самые великие подвиги совершают всегда несчастные люди. Ночами бодрствования, не засыпая от мучительной душевной боли, они начинают задумываться о бедах человечества, пока счастливые спят младенческим сном. А наш герой ежедневно надрывал голос и мышцы, репетируя роль Васьки Пепла, колол пальцы о швейную иглу, и по три часа прослушивал других начинающих актеров до звона в ушах. Он спал крепко и во сне его навещал лишь розоватый дымок умиротворения.
- А теперь смотри! - приказал Бог, поставив Лео за толстым каменным столбом со следами синего перманентного маркера - непристойными записями на разных  языках мира. Колонна, конечно, выросла из неоткуда, из пустоты, как и  сама вселенная, как и все в этом несуществующем мире. Но через это заграждение было чрезвычайно удобно и безопасно наблюдать за поистине театральной сценой. Поскольку Лео успел только к третьему акту, он был поражен до глубины души, недоумевая: какая цепь событий привела к подобному исходу?
К счастью, я всевидящий рассказчик  с легкостью могу отмотать время на двадцать минут назад.


                88888888888888888888888888888888888888

В то время, как наш главный огенноглазый герой отсыпался после ночной работы над интерпретацией сценария, заканчивалась вторая пара - пробило два часа. Да, уроки все еще продолжали вестись, хотя дисциплина была до такой степени подорвана, что о высокой посещаемости говорить не приходилось. Ученики являющиеся на занятия шумными группами концентрировались на задних играх, играя в карты. Бранные фразы звучали отчетливо, щелкали зажигалки, подпаливая завитые, обесцвеченные локоны девочек... Словом, Виолен оставалась одной из немногих серьезных, слушавших преподавателей и делала конспекты в большом бархатном блокноте. После звонка кто-то шепнул героине, что Ян хочет поговорить с ней непременно сейчас. Через пару минут сквозь толпу к ней протиснулись для рослых паренька со смягченной природной грубостью в голосе попросили следовать за ними. Все происходящее Вио понравилось мало, но  собственное любопытство соблазнило ее согласится на приглашение. Странен, слишком странен был  Ян.
Когда паренек оправился после болезни, Виолен трижды пыталась поблагодарить его за помощь в спасении сестры. Вот только Ян натягивал на лицо скучающую мину и, не произнося не слова, уходил к своей компании. Теперь же самолично просит о встрече.

Яркий голубой дым, напоминающий испарения ядовитого химического вещества, клубился в глазах Виолен. Все мы так ошибались представляя Вио положительной героиней, честной, умной и смелой,  чрезмерно праведной, не берущей в рот ни мяса, ни вина. Наверное, многие увидели в ней эдакую Гермиону из знаменитых сказок о Гарри Поттере и все ждали, что вот-вот она раскается во всех своих словах, помирится с Лео и пожалеет с Анжель. То так часто случается в нашем иррациональном мире: именно такие герои концентрируют в себе самое подлое и гнусное зло, таящаяся под маской добродетели. Она была гордой. Она была властной. Она никого не любила кроме себя. Она - олицетворение средневековой католической церкви. И если Мальвус испытывал действительные муки совести за свои поступки, она ничего не чувствовала, а все слезы и стоны были показными. И вот теперь при виде ее стройной смуглой фигуры, статных плеч и  ядовитых глаз тронулся умом другой духовный урод моей истории - Ян.
Когда она с щелканьем каблуков торжественно внесла в грот свое тело, юноша невольно схватился за горло, будто его душили невидимой шелковой лентой, как нежеланного наследника престола. 
-Выйдете, выйдете все  немедленно! - вскричал Ян.
И вся его свита, все те, кого он привел сюда для духовной и физической поддержки вышли. Они остались наедине. Два красивых и безобразных душой человека. Молодой человек вскоре упал, ударившись коленями о мраморную плиту и обхватил грудь руками.
-Виолетта! Хочу сказать... Нет, Если б я не был таким слабаком, как оказалось, я бы вас убил
-Так убейте, - усмехнулась она, - вы ведь даже не пытались, а вдруг бы вышло.

-Жизнь сейчас мало что стоит, вот душа выше курсом, - произнес Ян почему-то всхлипывая, - Я хочу заполучить вашу душу... Вы, наверное все уже поняли, нет смысла штамповать банальные слова. Это слишком пошло.

-Довольно смутно, но все же я разбираюсь в аллегориях и я солидарна с вами и вашими чувствами.
С этими словами Виолен присела на корточки рядом с Яном, так что кожа сморщилась на ее сапожках.
-И с чего бы все это? Вся эта глупость! Мы ведь с вами два умных человека и хорошо понимаем - это плод нашего воображения и, на самом деле, друг другу... нисколько ни-нуж-ны! - произнесла она членораздельно и расхохоталась. -Возьмем хотя бы меня. Я, увидев вас дважды, всего дважды, принялась мучать себя по ночам бессонницей, восстанавливая ваш портрет в голове. Плакала, упивалась страданиями.

-А я даже вызвался стать первым испытуемым из учеников, кому под кожу ввели... Ввели, эту черную дрянь! - воскликнул Ян обнажив перед Виолен еще не затянувшееся изрезанное предплечье. -Две недели умирал в лихорадке, чтобы  только забыть вас. Я природный эгоист. Для меня губительно испытывать нечто подобное.

-Я вам больше скажу, - томно произнесла Вио, проводя по его заживающему запястью указательным пальцем, - я презираю само слово ЛЮБОВЬ. Я никого не люблю, но вы меня подчинили, завладели всеми моими мыслями.
-А вы моими, - как-то всхлипнул молодой человек
-Лучшее, что мы можем предпринять  - избегать друг друга, никогда не общаться и это все само собой выветриться. Рано или поздно.
-Это не любовь, а страсть, невозможно действовать разумно, вы только представьте...
Ян перехвали руку, которой она гладила его, и два изуродованные черными и синими полосами запястья соприкоснулись. Обоих обреченных сильно ударило током. В ту же минуту потоки  грязной черной горячей воды хлынули из всех щелей, наполнив грот гуталиновым запахом и тяжелым паром.

-Вы тоже продали душу?  - слишком спокойно для подобной ситуации спросил Ян, откинув назад прядь вымокших слипшихся волос. Он тщетно пытался оттереть от мазута щеки узкими запястьями.
-В силу  глупости и опрометчивости. Знаете, думалось одно время, что мы можем стать богами и спасти от хаоса целый мир. Знаете, эти детские... Самые смелые и невероятные стремления,  ничем не подкрепленные. Элладиум не вернуть. Он умер даже не под действием злых чар. Его просто смыло течение времени, как и все великие державы, к примеру, Византию. Всякому приходит черед умирать... Насчет же  нас... Я полагаю, вы мне очень близки по духу, пусть и мучаете несчастных овечек вроде Анжель.

-А вот с ней не все так просто, - начал было  оправдываться Ян, но его перебили.

Такова уж природа хищника. Если бы нам обоим нужны были серьезные отношения, все чудесно бы срослось, но мы слишком молоды и неопытны. В случае пошлой интрижки - испортим друг другу жизнь. Понимаете?

Ян безмолвно кивнул, взглянув на Виолен таким жадным подчиняющим взором, что она не устояла.

-Хорошо, пусть это будет только один раз, затем более не смейте зарекаться. Встаньте!

Едва ноги Яна всей стопой оперлись на каменный пол Виолен Маритимис, девочка высочайших моральных принципов, буквально бросилась к нему в объятия с диким ненасытным поцелуем... С испепеляющей страстью впилась в его бесцветные губы. Казалось, она вот-вот высосет из молодого человека душу, поглотит его без остатка. Наверное, это редкий случай, когда первый в жизни поцелуй не носил и тени смущения, а был словно последним вздохом на этой грешной земле.
Неизвестно чем бы закончилась неожиданная сцена, но Лео, попавший в грот как раз тогда, когда речь зашла о Ангелине и хищниках, потерял терпение. Задыхаясь от ненависти, он вынырнул из своего убежища и встал в считанных сантиметрах от жуткой пародии на влюбленных. На секунду, когда чувства отвращения и смятения взяли верх, он был готов порешит обоих.
-Какая же  ты мразь! - вымолвил Лео неживым механическим голосом и сглотну, ты не человек, ты именно мразь! Да как же тебе перед самой собой не стыдно.
Обескураженные Ян и Виолен, инстинктивно отпрянувшие друг от друга смотрели и уставились на него с опаской. Как два звереныша, загнанные в клетку браконьерами. 
Без без прелюдий и показательной злобы одним резким рывком ударил Вио  в лицо согнутым под острым углом локтем. Удар был настолько сильным, что она, едва по-собачьи взвыв отлетела на несколько метров в сторону. Затем долго сидела в оцепенении, упираясь об пол выпрямленными руками. Головы не поднимала. Влажные вензели волос спадали на обезображенное болью лицо. Часто в трещину между камнями стекали капли кровавой слюны.
-Как же тебе не мерзко целовать человека, насильника и убийцу, да, да убийцу...Подлого, беспринципного, ни во что  не ставящего людей, - говоря это Лео схватил  девочку за дрожащее горло и  заставил смотреть ему прямо в глаза. Из-за разбитого носа и рассеченной верхней губы она безустанно фыркала, морщилась, пыталась слизать языком пятнышки густеющей крови...

-Может быть, все же  обратишься за расчетом за расчетом, -окликнул его  Ян,  -это я тебе должен за Ангелину. Дерзай!  Сожги меня заживо, ты ведь можешь.

И убийство в тот момент уже могло бы произойти, но, как это часто бывает, в человеческий спор вмешались высшие силы: из-за колонны, у которой наблюдал предидущий акт Лео вышел Сатана, но уже в новом обличии. Он предстал намного более величественным, чем раньше, эдаким Мефистофелем с массивной тростью, увенчанной головой пуделя. -Пожалуй, господа и дамы, мы необходимо вмешаться. Дело в том, что Леонардо Инфернус не может умереть, пока не окончен его спектакль, а велика вероятность его смерти в данный момент. Я предлагаю вам другой способ разрешения конфликта. Все вы примете участие в пьесе. И в финальном акте действительно состоятся дуэль, без всяких правил. Между вами двумя. Это будет великая битва всех времен. Скептики-гедонисты против альтруистов-романтиков. Те, в чей, команде окажется больше живых и не искалеченных победят навек. И только их правда восторжествует!

8888888888888888888888

Массивное мраморное распятие занимало собой половину прикроватной тумбочки Ангелины. Горел  тусклый свет. В комнате пахло не выветрившимся едким одеколоном недавнего непрошеного посетителя.
-Господи, помилуй этого мальчика, прости ему неразумные слова его, -лепетала Ангелина, с платком из черного кружева (еще одним подарком Киры), накинутым на голые плечи. Уже около часа девочка, стоя на стонущих от боли коленях, молилась перед крестом и отрицала все слова друга.
-Анжель, милая, послушай меня, - взмолился Лео, пытаясь в порыве страдающей нежности поцеловать подругу во впадинку ключицы, но та уворачивалась. -Мы оба сироты, лишенные всего в этом мире, кроме разве что крупицы собственного достоинства. Ты должна понять меня и благословить. Что толку жить для себя, ни оставив ни единого шанса для вечной жизни?
-И поэтому ты хочешь покончить с собой или убить человека. Отважиться на один из худших  грехов - холодно отрезала  Ангелина, вновь перекрестившись двумя пальцами, как католичка. Ни одной из религий она не чуралась. Все они для нее были равно велики, и из каждой она черпала вселенскую мудрость.   

-Но ты не так на это смотришь. Ведь сам Бог предложил это испытание...

После этих слов высказанных Лео с девочкой в одну секунду произошли удивительные метаморфозы: она абсолютно изменилась в лице ( взгляд ее стал строгим и бессмысленным, губы сжались с сухую бесцветную линию). Ангелина Сеперовская смотрела на друга уже без малейшего сострадания, даже без упрека. Слишком много она из-за него перестрадала - то самое слово, на котором запнулся когда-то господин Каренин, так же изведенный выходками блудливой Анны.

-Нет такого Бога, какого ты описываешь, у вас у всех в теле кровь бесится. Вы навсегда отравленные, но не ядом, а образом жизни, который вы ведете.
Ангелина осторожно взяла его за запястье, считая пульс мальчика с бисером мутного пота над верхней губой.
-В одной, только в одной жизненной истине я все-таки обрела уверенность на пятнадцатом-то году жизни: никто ни в чем никому не в состоянии помочь. Каждый из нас от рождения движется к смерти в одиночном плаванье, оставаясь глухим к чужим советам. Я из глупости пыталась достучаться до тебя в тот вечер, и справедливо поплатилась за эту глупость. Теперь же, Лео, если ты выберешь путь крови, я тебе ничего не скажу. Я просто уйду. Навсегда из твоей жизни!
 Она развернулась, решительно и резко. Паркет скрипнул под резиной каблуков. Она ушла в другую комнату. Сам Лео давно уже попрощался мысленно с этой мистической связью, просуществовавшей между ними столь короткий срок. Но им обоим было известно: они разные люди, они дали друг другу все, что могли и дальнейшее общение будет представляться лишь  обузой.

С Кирой же разговор сложился другого рода, поскольку она без малейшей тени выпалила  с клубком дыма  странную фразу: Не вам с Яном умирать на этой сцене, а другому, другому человеку.

-Что это значит? -недоумевал Лео

-Неужели,  заглянув в мои глаза в первые ты не прочувствовал, что всю жизнь я интуитивно чувствую дыхание каждого события.

-Что?? Ты бредишь? - это  ты с НИМ договорилась да такого бреда?! - воскликнул Лео, перебирая свои выцветшие до белизны кончики  отросших волос. В этот момент под НИМ юноша подразумевал Дьявола.

-Нет же, я знала это всегда, впервые прочувствовав в момент перед аварией, я ведь говорила, что пережила клиническую смерть, хотя, это не важно... Просто я ясно вижу почти все основные события нашего будущего.  К примеру, знай: мы никогда не будем счастливы вместе. Только одна минута забвения - дальше трагедия.



Тянулся декабрь голый и бесснежный, и ничего кроме долгих репетиций не разбавляла светлыми тонами жизней учащихся пансионата. Лео, юноша скованный по природе своей не имел особых лидерских качеств и работать с актерами, тем более, столь самовольными и испорченными ему удавалось с трудом.

Уже с предпосылками рассвета он падал от усталости на нерасправленную постель и забывался в миг. В этом глухом забвении сны его посещали настолько реальные, что даже мир яви в сравнении с ними казался неестественным и каким-то даже кривым. В ту сокровенную ночь Лео участвовал... В похоронной процессии! Сквозь арочные сужающиеся своды выносили католического собора открытый гроб. Бледнее прежнего укутанная в свободная платье лежала в нем Кира. Угольные локоны выбивались за края ее последней траурной подушки. Припухлость синеющих губ окаймляла полуоткрытый рот. Глаза, неповторимые и кошачьи на лице отсутствовали, на их месте росли розы, развратно раскинувшие своих алые лепестки во впадинах глазниц. Участники печального марша, как заметил Лео, оказались картонными бесцветными моделями людей. Не слышались всхлипы и стоны. Рука тыльной стороной ладони лежала на левой груди у сердца, пылкого, которое словно и не переставало биться. Шел траурный снег. Траурный черный снег. Его точно засахаревшиеся слипшиеся комочки падали на эту руку.

И уже не таяли...

Пространство мгновенно сжалось и расширилось. Абсурдный ужас происходящего он воспринимал с невинным детски любопытством. Даже когда его окликнул сгорбившийся старик в сером клетчатом пледе на кривых плечах, он едва не засмеялся.

-Ты! - воскликнул безобразный безумец, укоряюще погрозив мальчику кривым зеленоватым от грязи пальцем.

-Что? -непонимающе спросил Лео

-Ты ее погубил. Ты убил эту девушку. А она бы еще могла заново окрестить человеческий род. Ты проклятая мразь!

-Но я ничего не делал... - отрицал мальчик, отступая назад, но ощущая как по ладоням с локтей стекает ледяная и липкая кровь.

-Ты убил ее словом, своими словами. Нет ничего страшнее и бессмысленнее слов. Бойся их. Они источник всей смерти...

Задыхаясь, он очнулся на полу, не покрытом ничем кроме толстого слоя свалявшейся пыли. Неведомая сила словно вытолкнула его из мира гротесков и иррациональности. Еще раз окинул взглядом ладони - чистые. Девственные. Без пятен снега и крови. Вот только сознание мальчика наотрез отказалось принимать стандартную реальность. Оно кипело, бунтовало и жаждало мести

-"Уж коли зло пресечь, забрать все книги бы да сжечь ", - пробормотал он себе под нос, ползая в поисках спичек по паркету. Затем он смачно плюнул, осознав, что больше никогда в них не будет нуждаться. А сонный демон одобрительно кивнул ему из угла. Нельзя было медлить. Светало.

Действуя как в продолжении сна, но рационально осознавая свою потребность, Лео рванул в библиотеку. Не успев и на сто метров приблизится к обитому рыжим бархатом участку коридора, открывавшему путь в заполненное то краев книгохранилище - почувствовал запах острой гари. На антресолях, верхушках книжных башен уже полыхали золотистые корешки трудов или Гегеля или Гоголя, поскольку  растекшаясяя фамилия автора стала уже чем-то усредненным. Горел Тургенев и Мопассан, последним криком призывающий "милого друга". Горели истерические конструкции Достоевского и засыпалась пеплом последняя семейная тайна героев Диккенса. Пылал Гюго и умирал в огне и агонии Андрей Болконский - герой толстовской эпопеи. Поэты от Вергилия до Вознесенского. Все подвержено было тотальному тлению. И всему виной Лео и его почти языческое желание уничтожить структуру, противостоящую естественным чувствам. Уничтожить литературу во имя спасения последней человеческой нежности, воплотившейся для него в Кире. В каждом из нас, глубоко внутри, в самом чреве живет этот заскорузлый фашизм. Мы стремимся уничтожить и подавить все то, что считаем заведомо прекрасным. Все, что мы не можем понять и постигнуть. Постоянно балансируя на грани, мы живем между инстинктами наслаждения и смерти. Мечемся между Эросом и Тонатосом.

Да, он словно спал и не помнил, почему? откуда? В его карман провисал под тяжестью стеклянного сосуда с плещущейся в ней янтарной жидкостью. Звериной хваткой он сжал горло бутылки и как безумный принялся расплескивать спиртное по корешкам и картонкам - усиливая пыл пламени. Пьяные и безумные глаза Лео отражали адский блеск уничтожающий духовное состояние мира. А ведь совсем недавно мальчик не мог понять порывов Киры, сжигавшей только обрывки книг.

Кира...Кирочка...Так похожая на Долорес Гейз, только умненькая выскочила из-за еще нетронутого огнем шкафа и тяжело дышащая от бега предстала перед Лео. Ее синеватая сорочка была почти прозрачной и крупные розовые соски отчетливо виднелись сквозь   бесстыдную ткань. Они же в первую секунду  явления девочки отвлекли  нашего героя и опьянили его уже по-другому, инстинктом уже не разрушения, а любви.

-Ты сума сошел! - она вскрикнула тихо, подходя к нему в плотную. Кира долго теребила его за костлявые плечи, пыталась допросить, но он, такое же, бесстыжий, как кружевная сорочка девочки, только смотрел на алеющие соски и снежной белизны   мякоть груди. Но взгляд этот не выражал ни страсти, ни похоти, а источал такую невинность, что им же можно было смотреть на икону.
Пережив несколько секунд замешательства, Кира отыскала неисправную кнопку пожарной сигнализации ударила по ней остротой локтя. Шквал  сероватой воды обрушился с потолка и все пространство библиотеки заволокло мутью из капель и клубов остывающего дыма.

-Ты жива? Кира!Скажи мне! - воскликнул  герой, чей язык наконец-то размяк.

-А ты в этом сомневался - безэмоционально произнесла она, убирая со лба промокшую прядь. Тем временем отяжелевшее от сотен струй воды сорочка все неприличнее облегало тонкую талию и округлости бедер.

-Я с ума сошел и мне приснилось дурное. Будто бы тебя убило слово - объяснил мальчик, все еще не сводя глаз с сосков.

-Правда? - переспросила несколько более воодушевленно. -Так значит мое счастье ведь обычно, если мертвым сниться человек, значит обещано ему жить долго. А пожар ты зачем устроил?

-Я...Я, - нерешительно вы пытался вымолвить  мальчик, - Просто сбредил, помешался. Я не знаю почему, мне хотелось уничтожить разгромить весь этот мир, все, что я любил. Все, чем я когда-либо дорожил. Это, наверное, самое страшное, что может испытать смертный человек.

-Боже, милый мой - шептала Кира, заключая возлюбленного в объятья и прижимаясь к нему влажным холодным телом, - Я знаю, как это бывает тяжело. Мы, другие, рано или поздно начинаем ощущать беспредельность. Она часто настигает во снах. Но ты должен научиться контролировать себя - побеждать иррациональные мысли, ведения. Слышишь!
Девушка обхватила руками его светловолосую голову и глядела прямо в глаза. Прозрачные капли осыпались с ресниц, раскалываясь о  ключицы.

-Я и сейчас это, это чувствую - его полудетский всхлип, хлюпанье носом, нарушил, но не испортил торжественность момента. -Я люблю тебя, Кира, как девушку, женщину и святыню. И если мир сейчас рассыпется в прах от моих слов - мне все равно. Я повторю еще раз.

-Тише, - оборвала его Кира, прижимая палец к нежно-розовым губам.  -Я знаю все без слов. "Словами бесконечность не объять". И мы всегда должны искать другие способы. Слышишь, за твой спиной сейчас щебечет истина. Она лишь в том, что каждый человек в этой вселенной однажды встает перед выбором. Как мы сейчас с тобой. Мы можем поддаться влиянию тумана и  искусственного дождя, наслаждаясь мгновением. Только им одним. Положим, мы будем счастливы вместе до декабря, но дальше нас ждет крах и разочарование. Или же... Мы можем не придаваться безумию. Предотвратить его, как смертельную болезнь. Я могу стать пастырем твоим. Ты только представь, - воскликнула она, хватая возлюбленного за руку, -Пусть нам и кажется, что мир стоит на месте и неизменна человеческая сущность, пусть нам и кажется, что мы бессильны перед вечностью, но свой пророческий голос донести до мира я хочу. Он шепчет мне постоянно, и это не тот Дьявол и Бог, что стоит сейчас за стенкой и посмеивается... Это то, что должно быть сказано и исполнено, возможно новый путь к истине. Если ты пойдешь со мной рука об руку, мы сможет показать людям новое - иной путь к спасению. Я все расскажу. Вспомни, и Христос дал людям надежду, которой не было до тех пор...
-Кира! - выдавил он из себя почти со стыдом. Большенство слов девочки прошелестели в голове Лео фоновым шумом. И опять он смотрел на выпирающие соски, как ничего не смыслящий в земном существовании.
-Мы ведь люди? - как бы сомневаясь, спросил наш герой

-Конечно

-Так разве  мы можем возлагать на себя бремя богов? Мы не бестелесны, однако. И до конца жизнь своему тело повиноваться придется. Это отсрочивает нашу смерть.

-Я знаю и знаю, милый, зачем шла сюда! Ты прав. Я со своими слишком оторвалась от земли и времени. Ты прав - с этими словами, почти обливаясь горячими счастливыми слезами та самая девчонка с кошачьими глазами обила крепкими руками его дрожащую от волнению шею. Пьяные от страсти, они были как все обычные люд, как всякий мужчина и всякая женщина, одурманенные терпким и манящим запахом друг друга. Слезы потолка уже перестали топить библиотеку, клубы дыма осели, а свежий влажный воздух приятно обволакивал два юные взрослые тела, только недавно бывшие мальчиком и девочкой.

Для них обоих наступило то самое мгновение, которому хотелось крикнуть: "Повремени!" Опустился тяжелый бархатный занавес. Погас свет в рационального сознания Лео и он уже более просто не мог мыслить и лишь весь, без остатка отдался чувствам. И даже если бы следующую минуту этой упоительной  нервной дрожи, этой сладкой слабости, Лео бы приговорили к казни, он принял бы это со спокойствием. Впервые в жизни он не устремлялся мысленно в будущее, а жил настоящим моментом. Шатался, поскрипывая книжный шкаф, потом выпало несколько книг. Еще долго Лео и Кира, в гусиных мурашках и теплых росинках пота, окутавших их тела лежали среди обгоревших бунинских страниц. Лежали с раскинутыми руками и не до конца понимали, что сейчас свершилось...

%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%%

-Боже, - внезапно воскликнул Лео, поднимаясь на локтях и хватаясь за голову, когда чешуйка  еще пламенеющей бумаги осела на его плече, - а что если ...

-Я же уже говорила, что бесплодна - предугадывая вопрос любовника разъяснила Кира. Не бойся, но все что произошло в этих стенах должно остаться только между нами. И знай, никогда не повториться вновь. Просто я уезжаю навсегда. Через пару дней.
-А как же спектакль? - не понимающе переспросил молодой человек, - мы ведь так долго готовились,  до Нового года всего-ничего, пять дней.

-Я не могу, к большому сожалению, мне придется уехать, иначе бы я никогда вот так просто не решилась  с тобой переспать. Это, наверное, напоминает поступок Ангелины - произнеся это она несколько стыдливо потупила взгляд.

-В каком смысле похоже? Что Ангелина? - удивился Лео.

-Она тебе не рассказала. Так странно, я-то думала вы все на  свете доверяете друг другу. Наверное она ждет момента... А я еще пол часа назад хотела пригласить тебя ехать со мной. Но теперь я уже думаю, это не кстати. Я должна сделать это одна.

-Куда же ты теперь?

-Это прогоревшее заведение все равно закроется через пару недель. Мальвус при смерти и зовет тебя и Ангелину в десят утра для переговоров к себе.  По моим расчетам не более двух дней ему осталось. А я не могу оставаться вместе, где погиб человек...
Она помедлила, закусила губы и произнесла превозмогая себя - Человек в которого я так странно была влюблена, погибшего, не реализовав своих идей, бесконечно несчастного. Я любила его как мужчину и отца одновременно и он был не сравним с моими родным пошлым папочкой.
В кошачьих глазах девушки вспыхнули зачатки слез, скупых и бессильных.
-Ты мне был очень близок духовно и я думала, мы сможем жить одной этой духовной связью. Думала так еще пол часа назад. Но после произошедшего, мне придется ехать  одной. Меня к тебе тянуло по-иному. Не знаю, любовь ли это, но все же нечто высокое . Совершенно не земное. Такая любовь, пожалуй ближе к смерти, чем к жизни. А нам обоим нужно еще долго пожить и много сделать. Прости меня. И прощай навсегда.

Тут она схватила в пола полувлажную еще сорочку, и, надевая ее на ходу, направилась к двери.

-Кира, Кира подожди! Можно проводить тебя  в день отъезда?  - взмолился мальчик

Она поразмыслила немного, от чего на лбу собралось несколько мясистых складок - Если тебе не будет больно, приходи после разговора с Мальвусам в мою комнату, он наверное сразу же решит умереть, зная его. Не дожидаясь исхода. Скоро рассвет. Не проспи!


Кусочек наливного солнца казался боком антоновского яблока, отражающим прозрачный свет в предосеннюю затухающую  жару. Когда-то в детстве, будучи проворным деревенским мальчиком, покоряющим соседские заборы, господин Мальвус (тогда еще Мишаня) уносил такие недоспелые плоды в отвисших карманах клетчатой рубаки. В красно-зеленую клеточку. Бабушка откармливала его после жизни в городе молоком и засахаренной жимолостью и юный почти Том Сойер чувствовал себя мальчиком из фильма Андрея Тарковского из великолепного "Зеркала", которым восторгался его дед, ушедший на покой заведующий философской кафедры. Сегодня, в последний день своей сознательной жизни, когда он стоял на ногах и рассуждал здраво в голову проникали потоками образы из того самого невинного детства: Антигона - крупная и странная собака с комьях угольной шерсти, слушавшаяся только хозяина-философа, но иногда добродушно лизавшая Мише ладони, кованая кровать с углу с пальни, на которую в отбрасывала пятнистую тень липа, первый совсем неумелый поцелуй с девочкой Сашей, ровесницей, месяц гостившей у родственников в соседнем доме. Там первая, короткая, почти мимолетная любовь в тринадцать-то лет осталась единственно искренней в его жизни. Ни одну из женщин Машка Березин не любил, как свою ласковую "девочку звезд" появившуюся из неоткуда  и исчезнувшую в некуда. Но на самом деле, уж если говорить на частоту не совсем в некуда. Случилось Мальвусу увидеть и узнать ее сравнительно недавно: когда Тайпан знакомил его со своей семьей, он представил ему ту самую Сашу со родинкой-звездочкой над верхней губой в качестве супруги.
Это человек, слишком изменился, чтобы возможно было узнать в нем прежнего и безмятежного, но сама встреча поразила его до глубины души, до желудочных болей и долгих бессонных ночей. Такой циничный и безжалостный, он был погублен одной родинкой. Лезть с объяснениями, отнюдь неуместными, он счел неприличным для взрослого человека, но, вместе с тем, начал творить еще более абсурдный полуроман. Да, с ее дочерью Кирой, которой было ровно столько лет, сколько тогда им с пшеничном полей, около пруда, и на конюшне, и на чердаке дома пожилого философа... Напоминает сюжет "Лолиты", не правда ли? Но это не удивительно, ведь судьба самый искусный драматург и все сюжеты мировой классики ей подвластны, каждый она превратит в материал для яркой постановки.

И Мальвус, давно перешагнувший рубеж сорока лет, как наивный школьник с слюнявой сигареткой во рту  принялся рассказывать Кире свои детские тайны. Но на них Коллинз смотрела с более взрослой позиции, но  шкатулку героя-любовника рассматривала с энтузиазмом. А там плотно друг другу таились детские фотографии ее матери, даже их совместный с Мальвусом палороиды, пряди сволявшихся от времени русых волос (такого же оттенка, что и натуральный цвет самой Киры), засушенные и сгнившие фиалки, ленточки, открытки, письма, нацарапанные на картоне зеленым фломастером и трогательные стихи от Саши, скрепленные ее заколкой.  Иногда стихи казались трагическими предсказаниями на нынешний год:

Мы стояли пред зеркалом оба
И растрескавшись  пело стекло,
От волнения высохло нёбо,
Нервной дрожью все тело трясло.

Ах, зачем же мускатной  ладонью
Ты разбил отраженье сейчас?
И испачкался собственной кровью,
Но а в дыме мечтательных глаз

Вижу только потоки смятенья,
Мальчик странный,  беды не ищи!
Не смотри на зеркальные звенья,
А иначе погибнешь в ночи...

В тех осколках восточное небо,
Что манит, обещая лишь смерть,
Заклинаю, убитым чтоб не был,
Ты как феникс не должен сгореть!
 

Всеми фибрами души Кира сострадала Мальвусу и незаметно для него влюбилась, как взрослая, влюбилась, как в равного. Пока Лео считала девочка младшим братом, очень по духу ей близким, но наивным, она видела в Мальвусе единственного своего мужчину. Но кроме того безумного поцелую между аморальными любовниками никаких связей и не было. Они смогли образумится и вовремя остановились, не жилая портить друг другу жизнь. Но Мальвусу портить жизнь свою уже не имелось нужды, он решил с ней покончить. И вот, прилично одетый, не в бреду  и без потеющих висков, стоял он почти здоровый в ожидании Киры.

Она пришла с рассветом с самом дорогом своем платье, подаренным именитым итальянским дизайнером на этот День Рождения - в благородном черном с откровенным разрезом, оставляющим открытым почти все левое бедро  с кружевной подвязкой. Вечерний макияж глаз и алые губы добавили ей возраста. Кира не выглядела оборванной нимфеткой с переполненным жвачкой ртом. Она походила на настоящую светскую женщину, четко осознающую последствия своих действий.

-Миша, господи! Как же ты бледен,  - воскликнула Кира, устремившись к нему с томным полузабвенным вздохом. Мягкое почти обнаженное бедро всколыхнулось и повязка съехала почти до колена.
-Ты умираешь - эта фраза прозвучало более как утверждение, нежели вопрос. Ледяными подушечками пальцев она провела по заросшим жесткой щетиной скулам. Интуитивно Кира осознавала: это их последняя в жизни встреча, а времени мало, быть может, прошло меньше минуты до того момента, раздался роковой стук в дверь, навсегда разлучивший эту абсурдную, невозможную, но до безумия влюбленную пару. Безумная любовь, опаснее всякой хвори. Трагически финал был предопределен заранее. И бесполезно было приводить здесь Лолиту, потому что Лолитой, сладострастным Наполеоном в юбке Кира не была, напоминала же нечто среднее между Элен, впоследствии Безуховой, и той героиней из знаменитой рок-оперы Марка Захарова, до сих пор собирающей залы восторженной публики в Ленкоме. За свою недолгую детскую жизнь, "Юнону и Авось" наша  героиня видела множество раз. Посещая родину своей матери, девочка видела разных Кончит и совершенно не походящих друг на друго Рязановых. Возможно, они с Мальвусом такие разные по происхождению, идеологии, образу жизни, возрасту, вере, явились еще одной такой парой. Их судьбы напоминали еще одну вариацию трагедии в стихах Вознесенского, положенных на музыку Рыбникова.
Господин Мальвус так и умирал "от простой хворобы на полдороге к истине и чуду". Кира  же предстала перед ним ангелом, которого мужчина так страстно призывал "стать с человеком" и поднять с колен его сраженное судьбою тело.
Но между ними ничего не случилось. Кира, готовившаяся вверить ему свою душу, успела еще только протянуть:" И качнутся бессмысленной высью..."
Пара фраз, залетевших отсюда, - подхватил Мальвус, едва сдерживая глухую истерику, стремившуюся завладеть гаснущим разумом. Герой преклонил перед Кирой колено в знак, дав понять: она была самым светлым, что смог познать в этой жизни один из тайных, но величайших грешников своей эпохи. Тоже значила для Адольфа Гитлера его племянница Гели, но мы не будем углубляться в эти грзяноватые, словно несвежее нижнее белье в барабане стиральной машины, биографические подробности. Ведь в дверь уже стучали, а Мальвус, целомудренно целующий лишь руки Киры продолжал петь звонким и благородным, только хрипловатым тенором:

Я тебя никогда не увижу,
Я тебя никогда не забуду...






 -Входите - преободренно произнес Мальвус, смахивая с карей ресницы первую в жизни, настоящую слезу.

Вошел Лео,  взъерошенный с волосами, еще мокрыми и серыми от грязной воды библиотеки, ведь почти до самого рассвета он проспал в ледяной луже - последствием пожарной тревоги - и только десять минут назад забежал в комнату, чтобы накинуть на дрожащее тело какое-нибудь сухое и более-менее приличное одеяние. Ангелина стола рядом, держа его за маленькую руку, как сестра. Она кротко опустила глаза в пол, рассматривая причудливые выщербленки бледного паркета. Узкие плечи, стиснутые строгим черным платьем с белоснежными накрахмаленными треугольниками воротничка. Волосы ее впервые были закручены в аккуратную спираль морской раковины на затылке. Девушка еще не успела поделиться с другом своими планами на будущее, но, кажется, безупречная интуиция помогла ему понять все без слов. 
   Кира, подбиравшая измявшийся  подол своего грандиозного платья, уже хотела направиться к выходу, но господин Мальвус жестом попросил ее остаться, видно обсуждаем дело касалось ее тоже.
Бесцветное солнце уже заливало небосклон своим бессмысленным сиянием, когда все присутствующие заполнили круг кожаных кресел в центре кабинета.
-Прежде всего, - произнес мужчина, нервно разглаживая складки на браках, - Анжель, еще раз при твоих товарищах хочу выразить благодарность за намерение спасти души всех нас страждущих. Эта девушка! - воскликнул он, внезапно подкравшись к Ангелине и вцепившись, словно коршун, в хрупкие плечи ледяными пальцами - пальцами уже  давным-давно мертвого существа. Она даже поморщилась от такого жеста.
-Эта девушка, -повторял Мальвус уходит в монастырь, наши с вами, но, прежде всего, мои грехи. А все свое наследство, которым я тщетно пытался купить индульгенцию Ангелина передает тебе, Лео.

-Этот человек, Лео, виновен во всех моих несчастьях и даже косвенно в гибели моей семьи, однако я не стану его проклинать, свою чашу страданий он уже выпил.
Лео вскочил с места, рот его, горевший желанием произнести резкую фразу, был сдавлен смятением в маленькую букву о. Опять же Мальвус приложил не мало усилий, чтобы усадить его на место.


-Ваш давний друг, господин Фортер, к слову стрелялся - сказал Мальвус и с этими словами изъял конверт из массивного ящика бюро с диковинной резьбой, напоминающей египетские иероглифы. -Но вышла осечка. Он остался жив, а в тот же день я получил в качестве посылки этот пистолет с одной пулей - пояснил он тонкой слоящейся ногтевой пластиной разрезая грубую бумагу свертка.
-К подарку прилагалось роковое письмо, уведомляющее о том, что ваш не знакомый, не состоявшийся, как самоубийца,  нашел средство исполнить вашу давнюю просьбу: расправиться со мной и установленным мной режимом. Уже завтра здесь будет крушить все русская армия, исполняя свою традиционную роль освободителя. Я же по всем законам пьесы обязан покинуть сцену, утонуть в оглушительном громе выстрела. Как великий грешник я все исполню. А спектакль можете назначить на завтра, эта последняя возможность представить ваше творение публике.

Но подготовку не завершили - тихо и странно равнодушно для сложившейся ситуации возразила Ангелина, соединяя треугольники полупрозрачных от бледности, призрачных пальцев.

-В импровизации рождается подлинное искусство без шелухи рационализма. А искусство по природе иррационально, ровно как и злодеяния. То, что я сотворил за эти годы -вершина жестокости и бессмысленности, но эта истина приходит в момент окончательного поражения.
Мальвус обратился к Лео, подойдя к юноше вплотную и обволакивая его пеленой своего прохладного влажного дыхания.

-Никогда, запомни никогда не повторяй мой ошибок, дорогой Лео. Вопреки взаимной ненависти, мы -продолжения друг друга, хотим мы одного и того же, и оба действуем иррационально. Но эти бури, желание стать сверхчеловеком, иным ведут к крови, ее ливням. Только кровь, и беды, и ненависть к себе. Я знаю, ты хотел убить меня, но пролив каплю крови, ты станешь зверем и  уже не сможешь остановиться. Ты будешь замечать в каждом зло достойное уничтожения, каждого захочешь вписать в тетрадь смерти. Никогда не пытайся разрушить то, что было кем-то создано, уничтожить, сломить. Лишь в созидании твое предназначение. Взгляни на Киру, на эту прекрасную юную девушку. Ты в праве возненавидеть меня еще больше за то, что я люблю в ней женщину. Ведь я, мерзавец, знаю все произошедшее между вами. Но я не прикоснулся к ее чести, не оскорбил ее, не погубил ее, осознавая, что последствия эти не осчастливят ни ее, ни мою душу. Только твори, Лео. Люби Лео эту девушку. Завтра сюда ворвутся очередные варвары, не лучше меня и моих людей. Позаботься о своей семье и друзьях - о тех, от кого ты так резко и глупо отдалился. Вернись! Прости тетю, которая уже никогда не придет в себя, и будет требовать лишь ежедневного ухода. Прости бабушку - она безобидная женщина, а в тайне даже любит тебя. И деда. Потому что он при смерти, ты остаешься единственным мужчиной в этой несчастной, проклятой семье. Взрослым... Ты рос без отца, твое стремление к его идеалу объяснимо, но бесцельно. Однажды, ты узнаешь и поймешь, что рожден от самого Бога.

Долго... долго... Бесцельно Лео молчал, потом вдруг упал на колени; последовали его примеру и девочки: их ноги подогнулись сами собой.

-Благословите нас! - неожиданно для хозяина этих тонких дрожащих губ, верхняя и нижняя сговорились произнести эту невозможную фразу.

-Я благословляю тебя на праведный путь, мой апостол. Завтра, во время  спектакля, к вам обращу я свой последний взгляд...